Читать книгу Моя армейская жизнь - - Страница 9

– Отдельно позанимаешься с рядовым Семеновым. Надо подтянуть новичка.

– Есть!

После занятий мы остались со старшим сержантом Богдановым на плацу и я попытался донести до него свое видение ситуации.

Мы – танкисты, выполняем свою боевую задачу, не перемещаясь строевым шагом, а сидя не жестком танковом сиденье.

А посему нам не нужно это бессмысленное шарканье ногами. И, развивать нужно не мускулатуру ног и корпуса, совершенствовать не движения при ходьбе и поворотах, а наращивать то место, с которого мы осуществляем свои боевые действия, чтобы оно было большое и мягкое, как ватная подушка!

И для этого нужно не топтаться часами на плацу, а хорошо и много кушать и поменьше двигаться.

Но я напрасно упражнялся в красноречии. Вместо признания моей правоты, Богданов отпустил мне щелбан.

– За что? – возмутился было я.

– Сам подумай!..

Я замешкался с ответом. И увидел, как пальцы Богданова стали складываться в натянутый лук.

– Понял, понял! – заспешил я.

– А знаешь, – задумчиво произнес Богданов, – мне кажется, ты не принес присягу.

– Кому? Я принес присягу. Родине.

– А третьему танковому?

Встреча с Тищенко.

При встрече со мной прапорщик Тищенко теперь всегда широко улыбался. У него, видимо, сразу повышалось настроение. Его просто распирало. Ему очень нравилось мое новое положение.

Как-то однажды он даже не выдержал:

– Как служится, сынок?

– Отлично, товарищ прапорщик! – приветливо ответил я и козырнул ему.

– Ну, ну!

Он прошел было мимо, но что-то ему показалось странным в моих действиях.

– Скажи, а почему ты отдал честь левой рукой?

– Я ж левша, товарищ прапорщик! – я изобразил широчайшую улыбку.

– Тьфу, ты! – сплюнул он.

И пошел по своим делам.

Секретное сырье.

Новое место не избавило меня от назойливого внимания комаров. Моя городская, насыщенная жизнью кровь вызывала у них неиссякаемый наркотический интерес.

Комары мешали спать. Сквозь их монотонный писк с разных концов казармы слышался храп и перепукивание уснувших. Я ворочался с боку на бок.

И меня сильно и резко тряхнуло.

– Тревога! – зычно заорали надо мной.

Сосед Витька Пулечкин тряс меня за плечо.

– Вставай!

Я отмахнулся. Хотел спать. Зачем вставать?

Если началась война и враг пустил ракеты, то спешить было уже поздно. А если противник только что перешел границу, то вполне можно было выспаться, чтобы встретить его утром бодрым и свежим.

И тут с меня грубо и безжалостно сорвали одеяло и сбросили с койки. Поскуливая, я поднялся на колени и замахал вокруг руками.

Глаза не открывались, сапоги не находились, а брюки никак не хотели налезать на ноги. Кто-то пенделем заставил меня приоткрыть глаза. И я увидел, что сапоги мои стоят за тумбочкой, а свои ноги я тыркаю в рукава кителя.

Я исправил ошибки, натянул обмундирование. И в таком виде вновь готов был бухнуться в койку, но направленный очередным пенделем очутился на улице уже с открытыми глазами, но с еще не проясненным сознанием.

Офицеров не было видно. Прапорщик Саропеня прорычал какую-то команду и я вместе со всеми схватил саперную лопату.

– А автомат? – вякнул было я.

Но после третьего пенделя, оказался в середине строя.

– Ша-гом! Арш!

Под аккомпанемент мерного топота ног, мы строем двинулись куда-то в темень.

Строй – это удивительно цельная конструкция. Попробуйте в середине колонны шагать отдельно, не в ногу с остальными.

Я попробовал. Из принципа. Чтобы отстоять свое право на самовыражение и свободу, на индивидуальность и самобытность.

Я немедленно получил локтем в бок, пинок сзади и едва не упал, натолкнувшись на ногу переднего.

Я не стал дожидаться продолжения. Я перепорхнул ногами, как заправская балерина. И, поймав нужный ритм, зашагал в едином строю, прямо в центре колонны, никому не мешая и не чувствуя никакого неудобства от соседей.

Нас загрузили в огромные «Уралы». И я подумал, что это диверсионная операция, где мы захватим у врага оружие или даже его танки.

Привезли и выгрузили нас возле памятника Ленину, к тому самому вокзалу, с которого и начался мой армейский путь.

Только теперь Ильич оказался к нам лицом, а не спиной. Вождь подался в нашу сторону, и мне показалось, что он хочет что-то подсказать. Но что? Вождь был нем.

На вокзале оказался весь наш полк. Здесь же были и офицеры. Видимо начинались настоящие боевые маневры.

Вдоль полувагонов, освещенных прожекторными установками, метался

сержант-сверхсрочник в большой офицерской фуражке.

– Надо, ребята, надо! – убеждал он в чем-то, непонятном для меня. – Надо отдать все силы!

Сумка-планшет билась у него за спиной и подшлепывала при ходьбе, будто подгоняла.

Прозвучала команда:

– По вагонам!

– Стратегическое сырье? – спросил я у взводного.

– Ага! – охотно подтвердил Макоед.

– А какая будет боевая задача?

– Бери больше, кидай дальше. И не задавай вопросов. Это армия, а не справочное бюро.

Я вместе со всеми вспрыгнул вглубь полувагона. Внутри было темно и мрачно. Стратегическое сырье сильно походило на песок. Его было столько, что выгружать маленькой саперной лопатой можно было до самого дембеля.

Это не входило в мои планы.

Я выглянул наружу.

Из полувагонов мелкими кучками летело в кузова подъехавших самосвалов стратегическое сырье.

Все происходящее походило на кинохронику тридцатых годов, эпоху большого подъема, когда вся страна была охвачена пафосом ручного созидательного труда.

Смотреть, помнится, это было забавно. Но участвовать самому!..

Вяло шевеля лопатой, я стал усиленно думать. И нужная мысль посетила меня.

Я вылез из вагона, подкрался к нашему тоскующему, расслабленному взводному и голосом комбата Шейко скомандовал:

– Почему бардак? Выставить боевые охранения!

– Есть! – в струнку вытянулся взводный.

Он огляделся по сторонам и увидел меня.

– Разрешите выполнять? – предложил я.

– Что? – спросил лейтенант, водя головой.

– Приказ комбата. Вы что – не слышали? – округлил я глаза в притворном недоумении. – Я мог бы взять на себя контроль над северным направлением.

Я развел руками на девяносто градусов.

Прожектора освещали машины и состав. Все остальное тонуло в полутьме. Лейтенант пошарил глазами и решил не нарываться.

– Действуй, – отмахнулся он.

Я, разумеется, не стал выполнять все буквально. Это ведь был не караульный пост. И никто не говорил мне, что служить я обязан стоя.

Потому я отступил в тень и присел на лавочку. Я откинулся на спинку скамейки, голова моя стала клониться вниз, а глаза смыкаться…

И вдруг, неожиданно оказался в своей прежней гражданской жизни…

В автобусе рядом со мной устроилась Лариса. Ей было целых двадцать пять. Она успела побывать замужем и развестись. Но кое-какие эпизоды семейной жизни она была не прочь воспроизвести со мной.

Так мне показалось.

– Ты умеешь играть в мяч? – с глубоким и неясным мне смыслом спросила она.

– Конечно, – ответил я.

– А какие игры с мячом ты знаешь?

– Футбол. Это игра ногами.

– А еще?

– Есть игры, где в мяч играют руками: волейбол, баскетбол, гандбол… Если играют в воде, то это водное поло. А если мяч овальный, то это регби.

– Ты много знаешь, – уважительно заметила она, – а знаком ли ты с игрой где задействованы одновременно два мяча?

– Такой игры не существует! – твердо ответил я.

– Ой ли! – загадочно произнесла она.

За окном мелькали лесные и полевые пейзажи. Автобус покачивало. Клонило в сон. Ларисина голова оказалась на моем плече…

– Семенов! Семенов! – заорали откуда-то из автобуса.

И я проснулся.

Рассветало. Передо мной стоял замполит, ротный и комбат.

– Спишь? – осведомился комбат.

– Никак нет! – вскочил я на ноги. – Выполняю боевую задачу!

– Сонтренаж?

– Ловлю диверсанта.

– Как?

– На живца. Притворяюсь будто сплю. А как только он меня, я – его! – Я показал как я скручиваю врага.

– А что ты вообще здесь делаешь?

– Охраняю выгрузку стратегического сырья.

– Какого сырья?

– Военная тайна. Не могу сказать. Кругом могут быть чужие уши.

Я пошарил под скамейкой и поднял с земли спичечный коробок.

– Вот в таких маленьких коробочках враг может спрятать целый магнитофон.

– Похвально! – заметил замполит, поглядывая на комбата. – С выдумкой.

– Говоришь, стратегическое сырье?

– Так точно!

Комбат всхохотнул, и ротный с Глащенковым засмеялись вслед.

– А ты артист!

«Пронесло», – подумал я.

Днем, на политзанятиях я выразил замполиту сомнение в целесообразности ночного труда.

– А это не труд, – горячо заявил замполит.

– Ну, работа.

– И не работа.

– А что же?

– Элемент поддержания боевой готовности!

– Как это?

– Боевая готовность – это когда делаешь то, что тебе не хочется, в то время, когда тебе неудобно, и то, что другим не нужно.

Что было на это возразить?..

Вечером в казарме ко мне подошел Богданов и близко поднес к моему лицу свой необычный кулак.

– Чем пахнет? – спросил он.

Кулак пах луком, которым Богданов сопровождал любую еду, кроме, чая. Но я ему подыграл.

– Свежевскопанной землей!

– Могилой! Понял?

– Не совсем, – честно признался я.

Он молча отпустил мне щелбан.

– За что?

– Балдеть на разных работах могут только генералы, офицеры и дембеля! Нет, ты определенно не принимал присягу.

Политзанятия.

Я ожидал, что после ночных бдений нас ждет долгий дневной сон. А нас с утра ожидали политзанятия. Проводил их лично замполит батальона капитан Глащенков.

Уже с первой своей встречи с ним я понял, что передо мной яркая незаурядная личность. И я не ошибся.

Тема лекции была Курская битва. Это было крупнейшее танковое сражение, настоящая битва стальных гигантов. Да, были там и пехота, и артиллерия, и самолеты, и разные другие войска. Но, если представить все это в виде огромной сцены, то бронированные чудовища на ней, безусловно, солировали, а остальные выглядели статистами на подпевках и подтанцовках.

Рассказчик был подстать теме.

На стене висела огромная карта с синими и красными стрелками. В руках замполита была указка. Глаза его горели. Он говорил горячо и вдохновенно. Голос его раскатывался победным громом.

Указкой, как фехтовальной шпагой, он легко, играючи наносил удары противнику. Он свободно перекидывал с одного фланга на другой полки, дивизии и армии. Прятал их в засаду и внезапно бросал оттуда в бой. Организовывал каверзные ловушки и подтягивал из тыла свежие части.

И все это огромной могучей лавиной накатывалось на врага. Красные стрелки вонзались в бока синих. Те сворачивались пунктиром и отступали назад, оставляя синии полукружья траншей и окопов, похожих на женскую грудь в профиль.

Голос замполита свободно перекрывал треск рвущихся снарядов, рев танковых моторов, гуденье самолетов и едва различимое в шуме боя скромное «Ура!» пехотинцев.

Картина атаки выглядела понятной и доходчивой. Вот так, именно так и только так и следовало действовать, чтобы одолеть врага и выиграть сражение. И произнеси он подобное в нужном месте, в нужное время, ну, например, году в сорок втором, в Ставке Верховного Главнокомандования, товарищ Сталин немедленно бы прослезился и отдал свои маршалские погоны нашему капитану, а Жуков и Василевский сгорели бы от зависти к речистому замполиту.

Но – дорога ложка к обеду, и – хорошо яичко в Христов день.

А закончил свой исторический экскурс замполит весьма неожиданным пассажем.

– И вот сейчас мы, наследники и преемники боевой славы старших поколений, должны достойно продолжать дело победителей. И построить настоящий забор. И не какой-нибудь деревянный, в котором враг может просверлить дырочку и спокойно обозревать жизнь полка. И не маленький, не низенький, через который легко заглянуть внутрь. А полноценный бетонный забор высотой два метра.

Замполит положил на стол указку и поправил рукой волосы.

Правда, стоило ему умолкнуть, освободить от гипноза своих слов и речей, как у меня немедленно возник вопрос.

– А если враг будет ростом два двадцать, как баскетболист Арвидас Сабонис?

На что капитан немедленно дал ответ:

– Такой враг будет заметен издали. И мы сумеем своевременно принять нужные меры.

Это был достойный ответ. Но у меня зачесалось. Сомнения и неуверенность одолели меня.

В самом деле, прошло с тех пор уж столько лет, появились самолеты с большими бомбами, ракеты, которые вообще могут находится далеко от полей сражений, да и всякое другое оружие. А посему: не являются ли анахронизмом танки в современной войне?

Но замполит был готов блестяще.

– Танки нужны для завоевания рубежей противника.

– По врагу можно ударить ракетой. Или сбросить с самолета большую бомбу. И вовсе не обязательно сближаться с ним до прямой видимости.

– Цель воинского сражения – победа над противником, – наставительно заметил капитан. – И заключается она не только в разгроме врага, но и в завоевании его территорий или освобождении своей. А территория считается захваченной, только когда на нее ступит нога солдата-победителя.

– Это ж пехота!

– Сухопутные войска! А танки – это есть главная ударная сила сухопутных войск!

Общение с незаурядным человеком всегда как подарок. А наш замполит Глащенков, безусловно, таковым являлся.

Это был совершенно удивительный человеческий феномен. Он был невероятно находчив, и изобретателен, не лез в карман за словом и знал ответы на абсолютно любые вопросы.

Его ответы были великолепны. Потому что любые вещи он мог свести к простым и понятным, как инфузория туфелька, прописным истинам. И застать его в расплох было невозможно.

– Сегодня мы живем хорошо, – говорил он, – а завтра будем жить еще лучше.

Никто ему не возражал. Ибо это было понятно и очевидно каждому, поскольку впереди всех ждал дембиль.

Как-то я попытался его подколоть.

– Товарищ капитан, а почему ночью темно?

– Солнце заходит.

– Но ведь мы живем в свете принятых партией решений?

– Ну да!

– Так что – они ночью гаснут?

Он оглянулся по сторонам.

– Ночью мы спим, а решения светят нам всегда!

Он произнес это твердо и уверенно. Я понял, что он не отступит. И ударил ниже пояса.

– А зачем нам тогда нужно электричество?

Замполит на секунду наморщил лоб, что было у него признаком глубокого раздумья. А ответил голосом Джордано Бруно, увидевшего перед собой зажженную спичку:

– Для того, чтобы мы могли выйти на первое место в мире по строительству могучих электростанций!

И именно он, капитан Глащенков сумел развеять все мои сомнения насчет необходимости строевой подготовки.

– Может не стоит нам, танковым людям, стирать сапоги хождением по плацу, а налечь на обильную пищу для наращивания массы тела? – спросил я его?

– Это неправильный подход! – уверенно заявил он.

– Почему?

– При сытой пище растет не посадочное место, как хотелось бы, а совсем другое, – он хлопнул себя по немаленькому животу. – Это делает невозможным проникновение в танк через люк и человек, как боевая единица полностью выходит из строя.

После занятий я спросил у Пулечкина:

– Вить, а что это за забор?

– Погоди, узнаешь! – ухмыльнулся он.

Когда мы выходили из ленинской комнаты, я увидел Богданова, который о чем-то переговаривался со стариками. Они одобрительно кивали головами и время от времени поглядывали на меня.

Присяга.

В любом армейском коллективе есть новички и ветераны. И так принято, что именно старики или деды наставляют молодых и передают им свой опыт.

Я знал это. И был готов…

Я спал, когда мне в ухо кто-то скомандовал:

– Подъем!

Я открыл глаза. Было темно. Стояла ночь.

– Тихо! – предупредил меня сержант Бякин из второго взвода. – Одевайся!

Я сразу сообразил, что меня будут приводить к присяге. Было страшновато и разбирало любопытство – а как это произойдет?

Меня завели в ленинскую комнату. Здесь горел свет. Окна были плотно зашторены.

По стенам висели портреты людей, цитаты из речей которых сопровождали нас от сортира до отбоя. В углу на постаменте, задрапированным кумачом, стоял бюст Ленина.

Из живых здесь находились дед Игорь Сорокин, Богданов и приведший меня Бякин. В углу испуганно жались двое салаг.

– А что будем делать? – спросил я.

– Заниматься аэробикой! – всхохотнул Бякин. – Поставь, пожалуйста, ноги на ширину плеч.

Я поставил.

– А теперь ладонями коснись пола. И замри.

Я нагнулся и через просвет в ногах увидел как сверкнули металлом бляхи ремней.