Читать книгу 900 дней. Блокада Ленинграда - - Страница 4

Не все спали в ту ночь. Не спал генерал армии Кирилл Мерецков, заместитель народного комиссара обороны, который в полночь 21 июня сел в Москве в экспресс «Красная стрела» и отправился в срочную командировку в Ленинград. Час за часом стоял он, глядя в окно своего купе. Вокруг полированное красное дерево, много медной отделки, на полу ковер – брюссельский, умывальник – французского производства. Он ехал в бывшем международном вагоне французской компании спальных вагонов, доставшемся в наследство от имперского прошлого. Севернее Москвы прожекторы «Красной стрелы» разрывали тьму; поезд мчался по прямому пути, проложенному еще при Николае I. Горизонт стал медленно светлеть. Мерецков хорошо знал эти места. В 1939–1940 годах он командовал Ленинградским военным округом. Именно Мерецков руководил советскими войсками в период Зимней войны с Финляндией. Ленинград он знал со времен революции. Почти каждый участок березовых и хвойных лесов между Москвой и Ленинградом был ему знаком.

Ландшафт за окном в холодном утреннем свете. На бледно-голубом небе всходило солнце. Поезд нырнул в густую зелень, затем помчался через водянистые топи. Стоявший у окна Мерецков услышал вдруг глухой отзвук колес на мосту, и перед ним возникли тихие воды реки Волхов. И опять болота, хвойные леса. Опять болота…

Видя снова ленинградскую землю, генерал Мерецков испытывал растущее волнение – волнение и тревогу – и чувство гордости. Здесь ощущалась история. Вспомнились пушкинские строки:

Он молча смотрел в окно, лицо было задумчивым, напряженным. Поезд мчался к столице Петра. По прибытии предстояло много дел.

Возле Невского порта пассажирских и товарных перевозок расположено управление Балтийского торгового флота в помещениях, с виду похожих на казарму. 21 июня в субботу здесь возросла уверенность, что происходит нечто странное. Никто с определенностью не знал, что именно. Больше всего тревожило молчание Москвы, наркомата.

Началось в пятницу. Когда Николай Павленко, заместитель начальника политотдела, пришел в свой кабинет утром в пятницу, он обнаружил на письменном столе загадочную радиограмму за подписью «Юрий». Сообщение – незашифрованное – было получено перед самым рассветом. В нем говорилось: «Задержан. Выйти из порта не могу. Не отправляйте другие суда… Юрий… Юрий… Немецкие порты удерживают советские суда… Протест… Юрий… Юрий…»

Почти наверняка сообщение это было передано с советского грузового судна «Магнитогорск», разгружавшегося в немецком порту Данциг. Радистом на «Магнитогорске» был Юрий Стасов, и в центре по приему радиограмм узнали характерный для него стиль сообщения.

Что это значило? Что делать? «Магнитогорск» на радиограммы не отвечал. В немецких портах находились еще пять советских судов. От них также ни слова. Сообщение «Юрия» было передано в Москву. Никакой реакции.

Павленко так дело не оставил и позвонил Алексею Кузнецову, секретарю Ленинградского обкома, испрашивая указаний. Кузнецов предложил принять меры предосторожности, но предупредил, что «вопрос, по-видимому, решается в Москве». В данный момент ничего нельзя было сделать в отношении судов, уже находящихся в немецких водах, но руководство флота решило другие больше на Запад не отправлять, пока не выяснится, что происходит. Моторное судно «Вторая пятилетка» и пароход «Луначарский», направлявшиеся в германские порты, получили распоряжение остаться в Финском заливе и быть готовыми зайти в Рижский или Таллинский порт.

Весь субботний день торговый флот ждал указаний из Москвы. Их не последовало. Павленко опять обратился к секретарю обкома Кузнецову, и тот согласился, чтобы «Вторая пятилетка» отправилась в Ригу, а «Луначарский» вернулся в Ленинград. Это была инициатива, необычная для советских бюрократов, не привыкших действовать без приказа Москвы. Тем временем судам, находящимся в балтийских водах, велели поддерживать постоянную связь с Ленинградом.

Вечером состоялось заседание руководителей торгового флота. Воскресенье – день выходной, но они решили сделать его рабочим для руководящих сотрудников. Остальные останутся в городе; если понадобится, их быстро вызовут. Руководители управления и политотдела вместе со своими заместителями, включая Павленко, просидели большую часть вечера за письменными столами и наконец пошли домой.

Ленинградский военный округ охватывал огромный район. В случае войны он стал бы командным центром региона, простирающегося от Балтийского моря до арктических просторов Кольского полуострова. Ему подчинялся (в той мере, в какой это касалось наземных операций) адмирал Арсений Головко, командующий Северным флотом, находившийся в городе Полярном недалеко от Мурманска. Адмирал Головко сообщал все более тревожные сведения. За последнюю неделю наблюдались полеты немецких разведывательных самолетов над советскими объектами. Что делать? Ответ был: «Избегайте провокации. Не ведите огонь на большой высоте».

Головко все больше тревожился. В прошлую среду, 18 июня, в Мурманск прибыл генерал-лейтенант Маркиан Попов, командующий Ленинградским военным округом, непосредственный начальник Головко во взаимосвязанной советской системе командования. Головко надеялся, что ситуация прояснится, но ничего подобного не произошло. Попов ограничился вопросами строительства укреплений, новых аэродромов, складов и казарм. Если и располагал он сведениями о текущих событиях, то, во всяком случае, не разглашал их.

«Очевидно, он знает не больше нас», – записал Головко в своем дневнике 18 июня.

«Печально. Подобная неясность сулит не особенно приятные перспективы в случае неожиданного нападения. Вечером Попов уехал в Ленинград. Я провожал его до Колы. Он угостил нас на прощание пивом в своем специальном вагоне, и на этом наша встреча закончилась.

Из Москвы тоже ничего определенного. Ситуация по-прежнему неясная».

И в четверг 19 июня она не прояснилась. Участились полеты немцев над нашей территорией. И в пятницу – ничего не известно. В субботу Московский музыкальный театр имени Станиславского, отправившийся на летние гастроли по стране, давал в Мурманске «Периколу» Оффенбаха. Головко решил пойти. Он пригласил также члена Военного совета А.А. Николаева и начальника штаба вице-адмирала С.Г. Кучерова. Театр был полон. Не хватало мест, и часть публики стояла.

Головко расслабился, музыка прогнала тревогу; то же, судя по лицам, произошло с его спутниками.

Беззаботной казалась и публика, возможно, оттого, что присутствовали Головко с помощниками. «Раз начальство здесь, значит, дело не так плохо», – читал он на лицах публики, гулявшей в фойе в антрактах.

На обратном пути в штаб Николаев и Кучеров говорили только об оперетте. Прибыли около полуночи, Головко попросил подать чай и занялся отчетом об обстановке на данный момент.

В расположении командования обороны Ленинграда в Кингисеппе на Моонзундском архипелаге у Балтийского побережья Эстонии майор Михаил Павловский провел субботу 21 июня. Он много дней получал донесения о необычной активности немцев, но в субботу ничего нового не произошло. Когда Павловский уже собирался уходить, позвонил его друг из 10-го пограничного полка майор Сергей Скородумов.

– Как ты смотришь на то, чтобы вместе со своей половиной пойти в театр? Будет концерт ансамбля песни и пляски НКВД, я взял билеты.

Павловский сказал, что спросит жену.

– Сегодня были инциденты? – поинтересовался он.

– Абсолютно спокойно, – ответил Скородумов.

Обе пары пошли на концерт. Потом возвращались домой. Город затих, многие уже спали, хотя было светло как днем.

Когда Павловский с женой, уже дома перед сном, обсуждали предстоящую в воскресенье поездку за город, раздался телефонный звонок. Вызывали в штаб.

– А в чем дело? – спросила жена Павловского.

– Не знаю, Клава. Ничего не знаю. Может быть, учения.

Поцеловав жену, он осторожно, чтобы не разбудить спящих детей, открыл дверь и вышел из дому. Приближалась полночь.

В других пограничных районах происходило то же, что в Ленинградском.

21 июня застало генерала армии Ивана Федюнинского командиром 15-го стрелкового корпуса, который базировался в Ковеле и оборонял участок Центрального фронта в районе реки Буг. Напряженность возросла с тех пор, как 18 июня, в среду, в расположение части перебежал немецкий солдат и сообщил, что нацисты готовятся напасть на Россию 22 июня в четыре часа утра[2]. Когда Федюнинский доложил об этом своему начальнику, генералу М.И. Потапову, командовавшему 5-й армией, тот коротко ответил: «Не верьте провокациям». Но в пятницу, возвращаясь с маневров, Федюнинский встретил генерала Константина Рокоссовского. Рокоссовский, командир механизированного корпуса, приданного 5-й армии, не отмахнулся от свидетельства о надвигающемся нападении фашистов. Он вполне разделял озабоченность Федюнинского[3].

Федюнинский поздно ушел домой в субботу вечером. Не спалось. Он встал, закурил папиросу у открытого окна. Взглянул на часы. Один час тридцать минут ночи. Не нападут ли немцы сегодня? Все казалось спокойным. Город спал. Звезды искрились в глубокой синеве неба.

«Неужели это последний мирный день? – подумал Федюнинский. – Что будет утром?»

Телефонный звонок прервал размышления. Звонил начальник, генерал Потапов: «Где вы?» – «У себя», – отвечал Федюнинский. Потапов ему велел немедленно отправиться в штаб и ждать звонка по особо секретному телефону, так называемому ВЧ.

Федюнинский не стал ждать машину и, накинув на плечи шинель, помчался в штаб. Телефон ВЧ не работал. Он дозвонился по обычному телефону, и Потапов ему приказал поднять по тревоге дивизию. «Но не отвечайте на провокации», – настаивал Потапов. Положив телефонную трубку на рычаг, Федюнинский услышал выстрелы. Это нацистские диверсанты, проскользнувшие через границу, вели огонь по машине, которая была за ним послана, чтобы привезти его в штаб[4].

Вице-адмирал Владимир Трибуц, командующий Балтийским флотом, в чью обязанность входила оборона морских подступов к Ленинграду, с явной тревогой следил за событиями мрачной весны 1941 года. Возможно, больше любого другого советского офицера Трибуц был осведомлен об активности германских самолетов, подводных лодок, транспортов, германских агентов и сторонников. В какой-то мере вопреки желанию (из-за проблем безопасности и трудностей строительства новой базы) он перевел штаб Балтийского флота из крепости Кронштадт, исторического местопребывания флота, на 300 километров западнее, в Таллинский порт. Трибуц обрел наблюдательный пункт в пределах недавно приобретенных и лишь частично освоенных прибалтийских территорий. Уже в марте 1941-го он доложил о прибытии германских войск в Мемель, как раз по другую сторону советской прибалтийской границы. В том же месяце полеты германских самолетов над балтийскими базами стали обычным явлением. К июню, по сведениям адмирала Трибуца, не менее четырехсот немецких танков сосредоточились в нескольких километрах от советской границы.

Поведение германских инженеров, направленных работать для советского военно-морского флота, еще больше заставляло задуматься. В конце 1939 года русские купили у Германии недостроенный крейсер «Лютцов», затем переправили его в Ленинград весной 1940-го, чтобы достроить на крупных судостроительных верфях. Несколько сот немецких специалистов работали на «Лютцове». Однако в апреле из Германии не прибыли вовремя детали оборудования и запасные части, хотя до этого немцы были исключительно пунктуальны. Трибуц доложил об этом адмиралу Н.Г. Кузнецову, народному комиссару Военно-морского флота, который сообщил об этом Сталину. Однако Сталин лишь предложил следить за обстановкой.

Немного позже немецкие инженеры стали возвращаться домой под тем или иным предлогом. К концу мая в Ленинграде их оставалось лишь 20, к 15 июня убыли последние.

Одновременно из советских территориальных вод исчезли германские суда. К 16 июня не осталось ни одного. Трибуц так беспокоился, что в четверг 19 июня созвал заседание Военного совета и решил объявить на флоте готовность № 2. Начальник штаба вице-адмирал Юрий Пантелеев стал быстро составлять приказы, а Трибуц позвонил в Москву адмиралу Кузнецову.

«Товарищ народный комиссар, – сказал Трибуц, – мы пришли к выводу, что нападение Германии может произойти в любой момент. Надо ставить минные заграждения, иначе будет поздно. И повысить оперативную готовность флота».

Он выслушал Кузнецова и, повесив трубку, сказал Пантелееву: «Повысить оперативную готовность разрешил, но приказал проявлять осторожность, не поддаваться на провокацию. А с минными заграждениями придется подождать. Ну, приступим к делу…»

Вечером 21 июня морские рубежи Ленинграда – Балтийский флот, береговые базы, береговая артиллерия до самой Либавы (Лиепаи) на западе, караульные посты на островах в Балтийском море, крепость на арендованном недавно полуострове Ханко, а также подводные лодки, сторожевые катера и другие силы морского базирования – все были приведены в готовность № 2. Это лишь на ступеньку ниже всеобщей готовности к началу боевых действий. Выданы боеприпасы. Отменены отпуска. На посту команды в полном составе.

Сам Трибуц и его штаб переехали из Старого города на командный пункт, находившийся в подземном убежище за пределами Таллина.

Еще одно тревожное сообщение поступило к Трибуцу со сторожевого судна, подводной лодки М-96, находившейся у входа в Финский залив. Капитан А.И. Маринеско сообщил, что 21 июня часа в 4 утра видел конвой из 32 транспортов, многие транспорты шли под германским флагом.

В тот вечер Трибуц поддерживал непрерывную связь с адмиралом Кузнецовым, находившимся в Москве. Народный комиссар – человек с большим военным опытом, с юных лет в Военно-морском флоте, – был в середине 30-х годов военно-морским советником в Испании во время гражданской войны. Он разделял тревогу Трибуца, но не имел возможности действовать без указаний высшего командования. На свою ответственность он привел флот в готовность № 2, но формально это называлось учебными маневрами. А на деле это была мера предосторожности на случай внезапной войны[5].

Трибуц и Кузнецов снова совещались после получения вечерней оперативной сводки от заместителя начальника штаба В.А. Алафузова (начальник штаба адмирал И.С. Исаков уже отбыл в Севастополь на маневры Черноморского флота).

По мнению Трибуца, обстановка настолько опасна, что он и его штаб собираются оставаться на командном пункте всю ночь; Кузнецов повторял, что в отношении дальнейших действий у него руки связаны. Оба с тяжелым чувством закончили разговор.

Вечером разговор с командованием Черноморского флота, находившимся в Севастополе, и командованием Северного флота – в Полярном, еще больше взволновал Кузнецова, он тоже решил не уходить на ночь домой. И снова звонил командующим флотами, предупреждая, чтобы они были наготове.

«До позднего вечера 21 июня, – отмечал в своих воспоминаниях Кузнецов, – Верховное командование было спокойно. Меня никто не вызывал, и готов ли флот – никто не интересовался».

Где-то между 10.30 и 11 вечера Кузнецову позвонил маршал Семен Тимошенко, нарком обороны, и сообщил: «Есть очень важная информация. Приезжайте»[6].

Кузнецов отправился немедленно, вместе со своим заместителем Алафузовым (которого очень беспокоило, что его форменная одежда измялась и некогда переодеться). Наркомат обороны на улице Фрунзе, недалеко от Военно-морского штаба; они вошли в кабинет Тимошенко, находившийся в небольшом здании напротив подъезда № 5.

«После удушливого жаркого дня, – вспоминает Кузнецов, – прошел кратковременный освежающий ливень, стало чуть прохладней». По бульвару одна за другой гуляли молодые парочки, где-то поблизости танцевали, из раскрытого окна доносились звуки патефона.

Они поднялись на второй этаж Наркомата обороны. Тяжелые красные портьеры чуть колыхал ветерок, но было так душно, что, входя в кабинет, Кузнецов расстегнул китель. За столом сидел генерал Георгий Жуков, начальник Генерального штаба. Маршал Тимошенко диктовал телеграмму, а Жуков заполнял телеграфный бланк. Перед ним лежала пачка бланков, из которой больше половины он уже заполнил. Оба, видимо, работали уже несколько часов.

«Есть вероятность, что немцы нападут, – сказал Тимошенко. – Надо привести флот в готовность».

«Меня эти слова встревожили, – вспоминает Кузнецов, – но они вовсе не были неожиданными. Я доложил, что флот приведен в состояние высшей боевой готовности, ждет дальнейших приказаний. На несколько минут я задержался, чтобы в точности уяснить ситуацию, Алафузов же бегом вернулся в свой кабинет послать на флоты срочные радиограммы.

«Только бы они не опоздали», – подумал я, возвращаясь к себе».

Кузнецов немедленно позвонил Трибуцу. «Не прошло и трех минут, – пишет Кузнецов, – как я услышал голос Владимира Филипповича Трибуца. – «Не дожидаясь посланной вам телеграммы, приводите флот в боевую готовность № 1. Боевая тревога. Повторяю: боевая тревога».

Не знаю, когда точно Наркомат обороны получил приказ: «Будьте готовы отразить врага». Но я никакой информации до 11 вечера 21 июня не получал. В 11 часов 35 минут вечера я закончил телефонный разговор с командующим Балтийским флотом. А в 11.37, как записано в оперативном журнале, была объявлена боевая готовность № 1, то есть буквально в течение 2 минут все подразделения флота стали получать приказ «отразить возможное нападение»[7].

Медленно длилась ночь, не похожая на ночь.

Позднее Кузнецов писал: «Бывают события, которые забыть нельзя. Теперь, четверть столетия спустя, я отчетливо помню трагический вечер 21–22 июня».