Читать книгу Капитан Книжного моря - - Страница 3

– Пойми меня, очень тебя прошу. Знаю: для тебя очень важно, чтобы я училась, я и сама понимаю, как это мне нужно. Но моё творчество требует больше сил, потому что развивается. Я не могу оставить работу в магазине, понимаешь? Она мне приносит деньги на материалы, рекламу… не учёба на дурацком филфаке. А я не могу тянуть абсолютно всё. Я хочу хоть раз принести тебе что-то кроме проблем, папа…

– Я всё понимаю, Гортензия, – ответил папа, надеясь, что телефонные помехи скроют дрожь голоса. – Всё понимаю…

Он знал, что должен что-то ещё сказать после этого «всё понимаю», но не знал, что. Потому что правда понимал. Но он папа, а папы обычно предпочитают пониманию строгость. Тем более, если дочь живёт на отшибе маленького города, а папа из-за кучи работы не может даже проконтролировать, ездит ли она в университет!

«Он так опустошенно сказал, словно у него сердцетрясение… Наверное, опустил глаза. Бедный мой папа. Я слишком много и часто его разочаровываю, а он в большом городе и не может никак помочь. А тут я ещё, взяла и огорошила его тем, что устроилась на работу в магазин, чтобы иметь возможность стать художником!»

Тензи понимала, что не должна оправдывать ожидания папы, и это, как говорят современные психологи, его ответственность, расстраиваться или принять её решение. Но всё равно сказала:

– Прости меня.

«Всё, она окончательно хочет меня добить. Неужели Тензи считает, что я могу её осуждать, когда сам пахал на двух работах, при этом учась, чтобы она этого не делала? Неужели она не знает, что я всегда в неё верю?»

– Пойду попью воды. Не сдавайся, главное…

Это значило: «Пойду переварю мысли». Но Тензи услышала другое. После 16 часов перекладывания продуктов по полочкам, общения с хмурыми и недовольными покупателями, а потом ещё и заполнения отчётности она могла лишь различить: «Ты меня настолько разочаровала, что даже разговаривать с тобой не хочу!». Заливаясь беззвучными слезами, Тензи поспешила положить трубку и шмыгнуть во двор. Там её ждала Лилит.

…

– Пойми меня, очень тебя прошу, – шептал Эдгар, прикрыв глаза. В трудные минуты он зачем-то смотрел в окно и говорил. Ему было жутко стыдно за эти «женские беседы», но они единственные давали силу. – Не могу я позволить нам оступиться снова. Тебе было мало того, что мы пережили? Благо, отделались только пожеланием сходить к батюшке от психотерапевта. И зачем я к нему пошёл? Все эту Линду слушал… А ей мало! Если начнём беспечно себя вести, приаязываться, бегать с вытянутым языком, ничего путного точно не выйдет.

Что значит это «бегать с вытянутым языком», Эдгар и сам толком не понимал. Скорее чувствовал интуитивно. Бывало, наваляться проблемы – конфликты с коллективом на новом месте работы, трудный класс, замок на двери кабинета заедет – и он себе говорил: «Не бегай с вытянутым языком!» И все чудом налаживалось: коллеги становились приветливыми, класс – послушным, а замок сам собой открывался, издавая звонкий щелчок. Так было… ну почти всегда. Обычно Эдгара просто увольняли, объясняя такой исход безынициативностью или безответственностью. «Ну проблем-то нет, – говорил себе Эдгар. – Значит, я их решил».

Хлопнув дверцей шкафа, Эдгар начал собираться на работу. Настала пора решать новые проблемы. Залпом осушил стакан воды и начал перепрыгивать через сумки с вещами, щупая рукой стены. В ноябре утра уже были холодными и тёмными, но даже это не заставляло открыть плотные шторы.

– Да где этот пиджак? – Эдгар всё же включил настольную лампу в изъеденном молью цветастом абажуре. Предстояло совершить невероятное: найти серый пиджак в ворохе серых вещей, в спешке запихнутых в чемодан. Эдгар не то, чтобы любил переезжать… Скорее не мог по-другому. И сборы с последующим беспорядкам терпеть не мог, слишком напоминало с детства знакомые погромы.

Найдя пиджак, Эдгару пришлось разбудить Ариадну Фёдоровну, у которой он снимал комнату, чтобы попросить утюг. К его огромному (пусть и не выраженному в крике) удивлению и негодованию, абсолютно вся одежда, включая злосчастный пиджак, была мятой.

Эдгару был необходим кофе. «А то ещё засну на первом уроке прямо перед детьми,» – подумал он.

Кухня у Ариадны Фёдоровны была похожа на все остальные: маленькая, с исцарапанной газовой плитой, железными кружками и чайником в цветочек, холодильником при входе и столом с разноцветной клейонкой у окна, издали похожей на лоскутное одеяло. Над столом опасно нависла полочка с книгами, статуэтками и фотографиями каких-то людей. В самом центре из потолка торчала лампочка.

По правде сказать, всякие кухни, спальни и гостиные Эдгар не рассматривал. Он предпочитал снимать комнату именно у бабушек. Пусть они и надоедливо лезли с расспросами, вполне удовлетворялись выдуманными ответами. Зато беспорядок не устраивали. Хотя бы работать и отдыхать было возможно.

«Здесь точно нужно продержаться побольше, – пообещал себе Эдгар, доедая бутерброд. – А зависит это только от того, не стану ли я болтать попусту с незнакомцами и не натворю ли чего и рисунки не буду ли малевать, как в прошлый раз! Ну и, само собой, не буду ли бегать на поводу у очередной избалованной особы…»

С таким настроем он, взгромоздив на себя пальто и не забыв портфель, отправился в тёмное осеннее утро. Идти было далеко, автобусы-то в Домишке не ходили… Только поезда, которые проносятся и проносятся, воют и воют… Надоели!

Идти предстояло мимо путей. Домишко, где довелось поселиться Эдгару, или Эдгару Львовичу, как его теперь чаще будут называть, было тремя пятиэтажками возле станции. Ближайшая школа находилась в селе, дальше по путям. Туда Эдгар Львович и пошёл, включив в проводных наушниках французский мотив. Заснуть можно, да и хотелось окончательно оставить за спиной всё старое… Об этом нельзя вспоминать. Иначе Эдгар опять будет рисовать на полях тетради с конспектами уроков всё, что с ним происходило.

…

Лилит стояла, расправив чёрные вьющиеся волосы навстречу ветру. Шёл дождь, и казалось, будто она – разноцветная тучка, которая спустилась на землю. Осенние холода ещё не наступили, и Лилит сняла кожаную куртку, которую разрисовала закатом, прячась под ней от обстрела водяными иголками. Дождь был единственным поводом, разрешавшим учительнице распускать волосы и ходить в кожаной разрисованной куртке. Так считали все, кроме самой Лилит: она была согласна с дождём.

Тензи наконец выбежала из подъезда. Без зонтика. С блестящим, словно подтаявшая льдинка, лицом и растрепанной, обычно такой аккуратной, причёской. Светлое платье с вышитым воротничком тот час покрыли тёмные точки-капли.

– Опять плачешь, у дождя хлеб отбираешь? Хоть бы зонтиком прикрылась, а то он ещё разозлится и сильнее пойдёт. Живо под куртку!

Тензи рухнула в объятья Лилит. Ноги почти не держали, голова жутко болела, хотелось спать. Она прижалась к плечу старшей подруги:

– Он опять расстроен. Папа… Никогда себе этого не прощу, Лилит! Никогда! Он… он даже ушёл, когда я сказала «прости»! Даже не хочет со мной разговаривать!

И Тензи расплакалась ещё больше.

– Ну, ну, тише, – Лилит гладила растрёпанные светлые волосы, обнимая подругу теплом куртки и сердца, – клянусь своими красками, ты всё опять… приукрасила. Настоящая художница!

Лилит уставилась на озябший пустырь, вдоль которого проходила железная дорога. Пусть Тензи поплачет, и потом они снова поговорят.

Тензи и Лилит жили в этом доме около станции, словно ждали, что кто-то скоро к ним приедет. Очередной поезд грохотал сквозь дождь, кто-то спешил кого-то обнять. Лилит смотрела вслед проносящимся вагонам. Она могла обнимать только Тензи, свой лучик света. И никуда не нужно ехать: счастье уже рядом!

Из окна дома Эдгара повалил дым.

– Вот же бывают родители-паровозы, честное слово! Если этот товарищ продолжит в том же духе, таким и станет. Настолько утонет в сигаретном дыму, что собственных детей со стульями будет путать! Ещё не видела новенького учителя литературного чтения у малышей? Это кошмар! Дымит как паровоз, лицо, будто пепельница под носом, потому и хмурится хуже бабки на лавочке. Те хоть детям улыбаются, а он… и с детьми работает! Прямо подошла бы и сказала: счастье не высиживают! От того, что будешь просто на попе сидеть и хмуриться, оно не появится.

– Может, он просто кашу готовит, а она у него убежала.

– Ага, – Лилит чуть отстранилась и поправила подруге шарф, который чуть съехал во время обнимашек. – И тефтели печёт.

– Тефтели же не пекут…

– А я о чем!

– Бедный… Мой папа, наверное, так же грустит. Он так меня любит, а я…

– Так, ну всё. Я не для этого тебе рассказала. Смешить тебя пытаюсь, а ты с дождём турниры устроила. Обыграла уже, утонем сейчас. Ну-ка улыбнись.

– Я хочу помочь папе. Он много работает и едва может ко мне выбираться раз в месяц, приезжает сюрпризом – а я не в универе. Ругается, что прогуливаю. Говорит, исключат, и я потом зарабатывать не смогу. А я к этому иду, ты понимаешь? Мне уже одно издательство ответило, они готовы рассмотреть мои иллюстрации. На творчество нужно столько времени и сил, особенно если оно – и работа тоже. Я просто не могу и учиться, и реализовываться! Пусть и так больно от того, что огорчаю папу…

– Бывают родители-паровозы, а бывают ходячие неврозы… Боится он, что ты разленишься и не сможешь стать самостоятельной, а значит, и счастливой быть. Ну разве не видит, что ты за девочка? Разве не понимает, что ты талантище и большая молодец, на творчестве пытаешься зарабатывать. Одни за дымом ничего не видят, другие за нервами…

– Ты не понимаешь… Он бросил трубку и ушёл!

– Конечно, врать-то не получается. Сам небось в такое попадал, и не раз. Ещё и себя грызёт, что ты из-за его психозов внутриголовных так убиваешься. Смотри, скоро курить вместе с Эдгаром начнёт, они превратятся в паровозы и уедут далеко-далеко.

Тензи улыбнулась и обняла подругу. Она больше не плакала. Однако Лилит знала: они снова будут стоять и обниматься, снова Тензи выбежит навстречу плачущему небу без зонта, снова придётся прошептать эти слова. Без них Тензи не выстоит. И Лилит – тоже.

– Ты главное пообещай, что в этого паровоза не влюбишься. У него скоро дым из задницы повалит, не хочу, чтобы ты улетела…

– Не улечу, – ответила Тензи. – Да и папе это не понравится. Ну, разве что с тобой.