Читать книгу Счастливая земля - - Страница 5

Глава третья

Оглавление

1

НОГА МОЕЙ ЖЕНЫ заплясала в начале лета 2012 года, когда на крыше водонапорной башни грелись птицы. Ремонт рынка был окончен, а на углу Липовой и Старомейской воздвигли ржавый монумент, чтобы увековечить это событие. Дома получили новую раскраску – через один синюю и оранжевую, – а распахнутые рты арок по-прежнему скрывали кафе-мороженое, продуктовый, круглосуточный, магазин Амадео, полный подделок итальянской обуви, магазин религиозных товаров и киоск, в котором можно было купить все. Между ними по-прежнему располагались подъезды с привычно обшарпанными дверями, ведущими в полумрак, к деревянным лестничным клеткам. В окнах стояли горшки с цветами.

Выставка в ратуше была посвящена семисотой годовщине основания города. Люди посещали ее в поисках бесплатной прохлады. Приглядывались к копиям гравюр и обрывкам документов, доспехам, мушкету и ухоженным немцам на довоенных фотографиях. Дети клянчили брелочки с изображением замка, запаянным в пластик. Городской театр, вот уже долгие годы испытывающий финансовые трудности, объявил перерыв до конца года. Его второй этаж сдали фонду «Современная Провинция», который пока не набрал сотрудников, так что этаж был наглухо закрыт. Ходили слухи насчет того, кто же настоящий хозяин фонда и чего он ищет в Рыкусмыку. Младший инспектор Кроньчак обнаружил утром очередной плод в мусорке. Вокруг рынка парковалось вроде бы побольше новых автомобилей. Маршрутки все так же приезжали и отъезжали с торговой площади. Курсы распустили на каникулы. Вокруг кишела толпа.

Ломбарды исчезали незаметно, а от того, что открыл Габлочяж, не осталось даже следа. Сам Габлочяж проводил дни в своем логове, а каждую вторую ночь дежурил в сторожке близ огороженного замка. Не он один. Магазин «курительных смесей», уже больше года как закрытый, внезапно ожил. Сейчас в нем продавали еще и электронные сигареты, и зачастую в кафе и на улицах я теперь натыкался на людей с черными палочками во рту, испускающими пар.

У нас было два многоэтажных супермаркета – Теско и Лидл, – так что слухи о постройке третьего возбуждали местных не меньше, чем существование фонда, который ничего не спонсирует. Тем летом каждую неделю вспыхивали сплетни о том, где именно его построят, причем каждый раз это было новое место. Крупный спортивный комплекс, разместившийся на окраине Рыкусмыку, получил конкурента в виде небольшого спортзала, построенного на месте бывшего центра помощи в кризисных ситуациях, – где неоднократно бывала Текла. На первом этаже открыли комнаты для гостей и небольшой бар со спортивными напитками. Старый Герман все реже появлялся в городке. Тем летом я видел его лишь раз, среди ночи, – стоял посреди торговой площади и озирался, будто заблудился.

Пятидесятники исчезли, сатанистские надписи перестали появляться на стенах, и, если я правильно помню, на рынке прошел всего один концерт безымянного певца, поющего никому не известные хиты. Дети больше не вытаскивали гвоздей из Собора Мира, но сам собор стоял, ничуть не изменившись. В парке сделали кафе в отреставрированном деревянном павильоне. Пастор со своей семьей приходил туда в погожие дни. Дети ели мороженое, пастор с женой пили айс-кофе, другие гости пили другие напитки.

Появилось новое агентство недвижимости, а языковая школа объявила о скидке на летние курсы. За вторым парком, там, где текла Бжанка и был пруд с утками, появился небольшой современный жилой комплекс. Рос он что-то слишком быстро. Разноцветные дома вгрызались в зелень. Один из них принадлежал матери Теклы. Раскрашивались и пятиэтажки семидесятых, и волна цветов медленно, но упорно закрывала собой серость. Летний ветер срывал пленку со строительных лесов и нес над городом.

Тем летом – когда заплясала нога моей жены – одна из маршруток перелетела через барьер и скатилась в Бжанку, прямо возле моста. Ни с кем ничего не случилось, и, когда подоспела помощь, пассажиры уже сумели выбраться на берег или бродили по мелкой воде в поисках рюкзаков, сумочек и бумажников. Маршрутку вытащить не удалось. Ночью над рекой вспыхивали фонари – это дети искали сокровища. Над ними возвышался замок, давно уже темный и тихий, словно то, что жило в подземельях, устало от всех нас.

2

Нога моей жены заплясала в сумерках. Выстрелила из-под пледа и начала ритмично качаться, словно бы в такт музыке, которую я не мог услышать. Я спросил Теклу, что происходит, но она не смогла ответить. Тапочка полетела в воздух, и голая жилистая ступня затрепетала у меня в руках. Удивление на лице Теклы перешло в улыбку. Она испугалась. Я попросил ее встать с кресла. С моей помощью ей это удалось. Ступня, прижатая к полу, остановилась. Мы обнялись, соприкасаясь лбами. Я умел делать вид, что это помогает.

Я усадил ее обратно в кресло, между незаконченными или забытыми вещами: книгами, которые мы так и не дочитали, нераспечатанными фильмами, клубками пряжи, циновкой для йоги, гантельками, запыленным компьютером и телевизором, на котором мы никогда не переключали каналы. Еще там был покрытый пылью музыкальный центр от Владиславы и разбитая тарелка – тоже от нее. Боги всех религий, захлопнутые в книжках на дне сундука под окном. Я сказал Текле, что мы могли бы вместе навести тут порядок, Текла кивнула седеющей головой, на которой пульсировали вены. Мы уставились на ступню. Тянулись минуты. В тишине, ибо мы вообще мало говорим.

Я сделал хлопья; стемнело. Текла шепнула, что, когда нога начала плясать, она почувствовала небольшое облегчение. По крайней мере, ей так кажется. Текла время от времени чувствует себя лучше, но кончается это всегда одинаково. У нее бледное лицо и ладони старушки, что всегда дрожат, когда им не за что взяться.

Той ночью мне надо было на работу, но мы легли вместе. Текла приняла душ за закрытой дверью. Я вытер ей лоб мокрым бинтом. Думал о ней и о себе. Через десять лет я буду слышать то же, что она. Где через десять лет будет Текла? Я лег рядом. Она дышала мне в губы. Я держал ладони на ее висках, пока она не уснула. Я взял термос и контейнер с супом. Заглянул в спальню.

Текла спала, а ее нога двигалась под одеялом.

3

Разрастание Рыкусмыку привело к упадку Габлочяжа, который еще в конце девяностых был королем темных дел городка. Открыл бедность как источник дохода, открывал ломбард за ломбардом, основал агентство краткосрочных займов и несколько магазинов дешевой одежды. Я видел, как он стоит в окне полуголым и созерцает свою карманную империю. Потом он надевал двубортный пиджак, цепь из белого золота и шествовал на обход. Я работал в его секонд-хенде, но он уволил меня. Сказал, что я нормальный, хоть и обе руки у меня левые, но посоветовал что-то сделать с собой, иначе я стану рабом, как и все здесь. И будет стыдно.

До нас наконец дотянулись банки и реестр долгов, с кредитами стало труднее, зато сильно понизился их процент. Телевизоры, компьютеры, утюги и домашние кинотеатры внезапно сильно подешевели, и никто больше не носил их в переполненные ломбарды. Со мной мало кто разговаривает, я чужак в собственном городе, но я слышал, что тот же самый банк крутил дела с ростовщичеством, а под конец распродал с торгов все, что можно было распродать, и Габлочяж остался гол как сокол. Тогда он выпросил себе должность сторожа и следил, чтоб никто не заметил его бедности. Он все так же носил двубортный пиджак и цепь из белого золота. Не пил спиртного, питался здоровой пищей. Начал проводить время в библиотеке и брал книги на дом. Я встречал его в сторожке, среди толстенных довоенных томов, выписывающим слова в блокнот. Собирал материалы к истории Рыкусмыку, которую никто еще не написал.

Как-то он сказал мне, что сторож – это никто, а вот историк уже кто-то. Я должен помнить об этом, сказал он. Я спросил, для кого он пишет эту книжку, а он ответил, что для немцев. Немцы любят историю, а когда-нибудь вернутся за своим, можно не сомневаться. Так он сказал и пошел. Насколько я знаю, он окончил ПТУ для электриков в Валбжихе.

4

Я любил летние ночи в Рыкусмыку. Стоял, опершись спиной на сторожку, так, чтобы не смотреть на замок. Между будками на торговой площади мелькали тени подростков, звенело стекло и вспыхивал запрещенный огонек. Бывало, что мне удавалось выловить его из темной массы, и тогда человек или предмет обретали четкий контур.

До меня доносились отзвуки коротких драк. Пробегали коты. Видел я и лис с куницами. Машины проносились по шоссе над рекой. Пьяницы от Дызя пытались мочиться под забором, и мне приходилось их прогонять. Спрашивал их, чего бы им перед выходом не опорожниться. Люди меня боятся. Птицы спали на пологих крышах домов. Ниже орал телевизор, муж бил жену, молодые любились на чердаке. Иногда звуки доносились по отдельности, и я мог отличить стон от крика.

Я любил эти минуты, становящиеся часами, и казалось, что мне снова двадцать лет. Иногда я забывал о Текле.

В сторожке я плюхнулся на вращающийся стул, а потом на кушетку, которой здесь не должно было быть, но всегда была. Я делал вид, что сплю, закрыв глаза рукой. В маленьком телевизоре шел снег. Я листнул какую-то газету, прочитал имя и фамилию. Просмотрел книжки Габлочяжа и его блокнот, заполненный детским почерком. Открыл консервную банку и почти почувствовал запах фасоли. Обычно-то я не чувствую запахов. Разогрел суп, прокатился языком по небу, вылавливая перец. Соревновался с часовой стрелкой. Без малого в три загудела автомобильная сигнализация, возвещающая спокойствие. Рыкусмыку впал в мрак и тишину. Я был единственным сторожем, который не спал.

Скрежет усиливался из года в год. Вчерашние страдания сегодня казались приятным воспоминанием. Я никогда не верил, что может стать еще хуже, – и всегда ошибался. Сторожка приносила облегчение. В замок за ней войти я не отваживался. Предлагал Текле проводить ночи со мной, я на кресле, она на кушетке. Она ответила, что никогда так не поступит со мной, хотя и боится, что однажды я не вернусь. «Замок заберет тебя», – говорила она. Всегда, когда бы она ни выходила из дома, делала крюк, лишь бы подальше от этого здания. «Ты, как завязавший пьяница, проводящий вечера над полной рюмкой», – сказала она однажды. И еще: «Напоминаешь курильщика с незажженной сигаретой во рту». Ты права, белая женщина, подумал я, но нет названия моей болезни и не помогут врачи.

Из утреннего тумана показался Габлочяж с сумкой через плечо. Я передал ему ключи. Вот так мы с ним и работали. Он спросил, слышал ли я новости, и сообщил, что не кто иной, как Вильчур, вернулся в Рыкусмыку. Выразил уверенность, что вернутся все. Ждал чего-то. Я просто пошел домой. Спокойный голос Габлочяжа слился с шумом утреннего автобуса. Габлочяж сказал мне вслед:

– Надо тебе сказать, что фонд в театре принадлежит именно Вильчуру. Как ты думаешь, чего он тут ищет?

5

Зловредная Владислава напоминала Пястовскую башню: торчала в Рыкусмыку независимо от перемен. Наши отношения дрейфовали от ненависти до неумело изображаемой неприязни. Когда она узнала, что я собираюсь жениться на Текле, подсылала Кроньчака, чтобы решил со мной вопрос. В конце концов – как я слышал – Кроньчак велел ей радоваться, что кто-то вообще берет ее чокнутую дочурку, и на этом все и закончилось.

Она состояла в городской раде, а когда Рыкусмыку отказал ей в своих голосах, принялась мстить, действуя через разные сообщества. Проталкивала инвестиции, которые ее устраивали, не стояла за ценой. Отброшенная, просто расширяла поле деятельности. Переехала в новый дом и купила сад, в котором всегда было чем заняться, а местные могли заработать сотню злотых за работу от рассвета до заката. Рассказывала мне, где лучшая говядина, а у кого отличная картошка и где стоит покупать фрукты. Когда она состарилась, я сопровождал ее, тягая авоськи. Уговаривала нас сделать ремонт, и, наверное, именно поэтому мы так его и не сделали. А может, и по какой-то другой причине.

Старые люди не имеют иного будущего, кроме чужого. Владислава обожала рассказывать, как она всю жизнь тяжело работала. Вставала в пять утра и весь день на ногах. Не знаю, как это возможно. Гордилась тем, что обеспечила себе достойную старость.

Некоторые любят ожидать часами в государственных приемных, но она не любит. Спрашивала, что с нами будет, если мы не возьмемся за ум. Говорила, что мне надо озаботиться пенсией жены и своей, открывала бумажник и давала стозлотовку. Я никогда не потратил ни одной. В ящике стола у меня пачка сотенных толщиной с Библию.

6

Владислава считала, что мы не умеем есть, и каждое воскресенье приглашала нас на обед в ресторан «Ратуша». Люди смотрели на меня и на Теклу, словно я вел собственную мать.

На этот раз мы опоздали на десять минут, что Владиславе не понравилось. Я сказал, что сегодня все же воскресенье, и четверть часа туда или сюда не играет роли. Она согласилась со мной и спросила, отчего же в таком случае мы никогда не приходим на четверть часа раньше? Я повесил куртку на спинку стула. При виде этого ноздри Владиславы задвигались.

– Свежий ли этот лосось? – допытывалась она у официанта. – Дорогой, я знаю, что рыба приходит к вам в четверг, и поэтому мне надо знать. Очевидно, вы не подали бы испорченную рыбу, да, это ясно, но я понимаю вас, а вы понимаете меня. Ну, раз так, то я попрошу что-нибудь другое, самое лучшее. Бутылку вина. И два бокала. Шимек, хочешь выпить? А не идешь на работу? Хотя какая там работа эта твоя работа. Переживаю, столько сторожей уже спилось. От чистого сердца. Видела, знаю. Был у меня один такой, который…

Я не пью. Алкоголь приносил облегчение, но похмелье усиливало скрежет.

В «Ратуше» собирались люди. У пятилетнего блондинчика, видимо, был день рождения. Он собирал подарки и кидался бумажками. Появился мужчина в старой кожаной куртке и с дорожной сумкой. Видимо, отец. Нечасто случается. Мальчик обнимал его, как куст можжевельника. Очередные гости клали локти на алые скатерти, будто чего-то ждали. Столик в центре был пустым, зарезервированным для кого-то.

Мы начали есть. Я выпил бокал вина, просто назло. Владислава вернулась к теме ремонта и хотела знать, отчего мы так упираемся. В восьмидесятых без проблем обеспечила бы мне работу в офисе, но сейчас времена не те. На ее шее качалась красноватая цепочка. Я выпалил, что у Теклы скромная пенсия, так что я зарабатываю на двоих.

– Пенсия это пенсия. – Владислава резала мясо на мелкие кусочки. – Ты зарабатываешь на двоих, но не как двое, а я не для того растила дочку, чтоб она работала. Ну, не злись так. Ты же знаешь, что я переживаю, правда? Не могу иначе. Иногда не сдерживаюсь.

Я понял, к чему идет, но было поздно. Текла повторяла движения матери. Беззвучно шевелила губами и поднимала вилку именно тогда и так, как она. Точно такая же прямая, со свободной ладонью, лежащей на краю стола. Это длилось несколько минут. Владислава сказала, что нам надо чаще ездить в отпуск, что мир велик и прекрасен и что она восхищается всеми хваткими людьми из больших городов, такими как Сташек или Кароль. Что там, кстати, у них?

Она вложила вилку в рот, а Текла резко опустила свою. Владислава выпучила глаза, побагровела, не могла глотнуть воздуха. За ней вырос официант. Она била себя в грудь. В конце концов выплюнула кусочек и мгновенно прикрыла ладонью. Подняла взгляд, но не смела взглянуть в глаза дочери.

7

Молодой бандит Вильчур задержался в Рыкусмыку еще на несколько месяцев после тех памятных каникул. И исчез. Еще вчера работал у Дызя, сегодня его уже не было. Одни видели, как он поспешно загружает машину и уезжает на полной скорости, другие клялись, что спокойно сел в автобус. Старый Герман будто бы видел в лесу его могилу.

Будто бы Вильчур выехал в Германию и пробовал заниматься там тем же, чем и в Рыкусмыку. Будто бы его быстро поставили на место. С бандой себе подобных собирал дань с уличных торговцев крэком, подстрелил полицейского и пошел сидеть на долгие годы. Кто-то выбил ему глаз отверткой.

Говорили, что из Рыкусмыку он поехал прямо в аэропорт Вроцлава и улетел в Таиланд. Там скрывался, развлекал богатых туристок из Европы, до тех пор пока одна из них, пожилая, не взяла его с собой в Бельгию. Вильчур теперь управляет транспортной фирмой, и у него несколько катеров, что курсируют по Балтийскому морю. Он раздобрел, но сайт со снимком не оставляет сомнений – это он же, только толще. Принял фамилию жены.

Еще я слышал, что Вильчур зацепился в Лондоне, как и миллионы других. Сперва работал в охранном агентстве. Понемногу рос и теперь держит на поводке три десятка дуболомов, охраняющих массовые мероприятия. Женился на чешке, они вместе поехали в Южную Америку и сняли на фотоаппарат несколько фильмов, которые можно посмотреть в сети. Обезьяны, крокодилы. У Вильчура родились трое детей. Один ребенок болеет.

Когда среднее поколение открыло ютуб, о Вильчуре стали кружить новые легенды. Его видели на роликах с улиц Нью-Йорка 11 сентября, всего в пыли. Его снесло волной от падающей башни. Он бежал с карабином, когда в Ливии свергали Каддафи. Танцевал вместе с сотней мужчин, когда Шакира давала концерт на пленэре. Промелькнул в репортаже о бездомных в Торонто, сидел на московском процессе олигарха в очках и зиговал под греческим солнцем. Еще на одном ролике мускулистый Вильчур крутил двух негритянок между бассейном и белой калифорнийской виллой и щурил глаза при каждой фрикции.

8

Вильчур занял зарезервированный столик и что-то заказал. В темно-синем пиджаке, с кашне на шее и туфлями из светлой кожи, он напоминал райскую птицу среди мокрых голубей. Взгляды всех устремились к нему, даже Владислава выкрутила шею. Вильчур смотрел куда-то над всеми нами. Воцарилась тишина.

Ему принесли вино. Один из мужчин подошел к нему, поклонился и, получив согласие, присел на краешек кресла. Что-то говорил минуту, а Вильчур слушал. Сказал пару слов, принял листок с какой-то записью и отослал мужчину жестом ладони. Тут же подошел следующий. Ситуация повторилась, с той лишь разницей, что Вильчур вздохнул и толкнул в его сторону банкноту. Женщина даже не присела, шептала ему что-то в ухо, а он положил ей ладонь на плечо и отвечал.

Официантка принесла еду. Он накручивал макаронину на вилку, ложкой обрезал краешек и слушал дальше, глядя прямо на собеседника. Молчал, пока не закончил есть. Тогда что-то записал в блокнот. У него зазвонил телефон. Вильчур глянул в экран и отклонил звонок. Заказал эспрессо. Мы закончили есть. Владислава предрекла, что возвращение Вильчура не сулит ничего хорошего.

Я подошел к нему с протянутой рукой. Он разговаривал с какой-то пожилой неухоженной женщиной, которой раньше я не видел в «Ратуше». Он поднял взгляд, но руки не подал. Сказал, что у него тут свои дела и если я хочу поговорить, то должен ждать своей очереди, так что я опустил руку.

– Это не концерт по заявкам. Должны быть какие-то принципы. Кем бы мы были без них? – громко рассуждал бывший бандит Вильчур.

Текла оттащила меня от него, а в «Ратушу» ввалился Кроньчак. Заметил Вильчура, неслышно выругался, поклонился Владиславе и хлопнул дверью.

9

Лучше всего я помню Теклу по первому периоду нашего брака, когда она покрасила волосы, начала пользоваться косметикой и купила немного фирменных вещей за те деньги, что мы собрали на свадьбе. Нам казалось, что вместе мы преодолеем это, перестанем слышать. Минус и минус дадут плюс. Мы просто терлись друг о друга, ничего больше. Наступило ухудшение, и Текла согнулась, как дерево в ураган.

Я сжимал зубы и хотел еще немного пожить. Текла выбрала иначе и потянула меня за собой. Мы были и у психиатра, и у экзорциста, но ни дьявол, ни болезнь нас не мучили. Никто нам не верил. За деньги Владки мы ездили по санаториям. Текла пробовала марихуану и психотропы. Читала мантры. Пятидесятники возлагали ей руки на голову, а она говорила языками. Я снял ее со шнура лампы. Перевязал неглубокие раны на запястьях.

Она перестала таскаться по Рыкусмыку, но не смогла найти работу или задержаться на найденной. Владка вымолила для нее пенсию. Еще несколько лет назад Текла пробовала писать стихи и разгадывала судоку в толстых журналах. Иногда что-то записывала на полях. На рассвете, вырванная из сна, проклинала своего неизвестного отца, который ушел, но оставил ей скрежет. Я отвечал, что у меня тоже нет отца, но это не приносило утешения.

Из года в год ей становилось все хуже, так же как и мне. Текла была старше и страдала сильнее. Я видел в ней свое собственное будущее – когда-нибудь и я так же просто сяду и буду трястись. Едва смогу дойти до «Ратуши». Глядя на нее, я хотя и понимал, что меня ждет, но в то же время забывал о собственных мучениях. Текла однажды сказала, что мы, видимо, кого-то обидели в прошлой жизни. Я ответил, что у нас не было прошлой жизни. Она задумалась над этим и сказала, что очень жаль, ибо было бы хорошо, если б можно было встретиться еще раз, заново, без боли.

Да, шепнула она, ради этого стоило бы жить.

10

Текла раздевалась передо мной. Я лежал в постели, а она крутилась по спальне, подгибая правую ступню. Расстегнула блузку, показав белые костлявые плечи. Лифчик освободил треугольные груди с сухими сосками. Стянула штаны. Над растянутыми трусами взошел полумесяц лобковых волос. Блестели лунные колени. Обнаженная Текла очень медленно уселась в кресло и начала натирать свое тело кремом, словно пытаясь содрать с себя кожу. Правая ступня колебалась в такт несуществующей мелодии. Несколькими дергаными движениями Текла встала и надела ночную рубашку. Она не могла шагнуть из-за своей ступни и до кровати добралась, держась за стену. Ее худое тело напоминало камень. Укладывалась долго, кусала губы.

– Я бы хотела когда-нибудь водить машину, – шепнула она. – Как ты думаешь, моя нога справится? Похоже, она просто рвется к такому. Удивительно забавно, правда?

Какое-то время мы лежали рядом. Голова коснулась головы. Я сказал пару слов. Текла согласилась, кусая губы. Обычные глупости о том, что надо держаться. Я помог ей повернуться на бок, вытер виски мокрой марлей. Мы не обнялись, потому что мы не обнимаемся. Скрежет положил меч между нами.

11

Сперва мне показалось, что это старый Герман крутится у замка. Я вышел из будки, чтобы прогнать его, и обнаружил задирающего голову Вильчура. Вместо костюма на нем были джинсы и олимпийка. Я сказал, что это частная территория. Вильчур подскочил ко мне с протянутой рукой. Я не вынул руки из карманов.

– Извиняюсь за тот случай, – сказал он. – В первую минуту я тебя не узнал, а потом не знал, как должен поступить. Глупо так возвращаться в Рыкусмыку. Ну ладно, это чистая правда. Я виноват, и мне нечего сказать в свое оправдание. Можно?

Он уселся в сторожке на край постели. Вынул бутылку «Ред Лейбла» и спросил, есть ли стаканы. Получил один. Спросил, пью ли я на работе.

– На здоровье, – сказал я. У меня было впечатление, что Вильчур хочет побыстрее закончить этот разговор.

– Я думал, ты уехал.

– А вот сюрприз.

– Все думали, куда же именно ты уедешь. Кто бы мог подумать, что ты кончишь в сторожке. Я же говорил, что не узнал тебя.

– Итого две неожиданности в одной. Ночь только началась, так что будь осторожен.

– Слушай, я же пришел помочь.

– Благотворительный фонд за углом. Легко найдешь.

– Осенью мы начинаем пару проектов для Рыкусмыку. Ты бы пригодился мне, да. И тебе не пришлось бы здесь сидеть.

– Ну, придется сидеть где-то еще. Какая разница, сторожем там или тут?

– Я думал о чем-то более ответственном. Ты ведь умный парень, и, строго говоря, это не помощь, а просьба. Ты бы мне пригодился.

– Мне больше нравилось, когда ты был барменом у Дызя.

– Мне тоже. Сам ведь знаешь.

Разговор не клеился. Вильчур пробовал расспрашивать о том о сем, и его явно интересовало, почему я связался с Теклой. Расспрашивал про ребят. Я ответил, что мне уже нет до них дела.

Он поставил бутылку на стол, сказал, что если я передумаю, то всегда могу найти его в «Ратуше», и вышел. В окно я видел, как он пытается прикурить, заслоняясь от ветра. Смешно поднимал ладони. Так и не смог; ушел, а ветер рвал на нем олимпийку.

12

Текла не спала всю ночь. Я увидел это по глазам. Расцеловала меня при встрече в обе щеки и закружилась по квартире, одетая в шорты и блузку на бретельках. Прыскала на мебель и старательно вытирала ее тряпочкой. Я начал рассказывать про встречу с Вильчуром, а она открыла шкаф, достала другую блузку, рассмотрела ее на свет и выбросила в черный мешок. Свитерок же вернулся на вешалку. И так далее. Я рассказывал.

– Не бери ничего в голову. – Текла щурилась, рассматривая жакет. – Ты можешь принять эту работу, можешь не принять. Главное, чтобы тебя устраивало. Эй, что так смотришь, все будет в порядке.

– Владка взбесится, когда узнает.

– А чего это тебя вдруг стала волновать Владка?

Очередь дошла до моей одежды. Спрашивала, в чем я буду ходить еще, а в чем нет. С полок пропала большая часть вещей, сундук стоял открытым, пустым и протертым до блеска. Свежевымытая посуда стояла на сушилке. В углу комнаты громоздились черные мусорные мешки. Я спросил, что тут вообще происходит и все ли у Теклы в порядке. Правая нога толкала ее вперед.

– Мы слишком долго жили в бардаке. Это было ужасно угнетающе.

– Ну да, сейчас сразу повеселеет.

– Фу, не будь таким. Слушай, я должна тебе кое-что сказать. Мне легче, понимаешь? Оно стихает. Ну, то есть не стихает, но становится другим. Не таким плохим.

– Не понимаю.

– Чего тут непонятного? Недавно еще я думала, что умру. А сейчас? Я даже не знаю, как это назвать, потому что оно все так же визжит и воет, потому что… потому что… Но, с другой стороны, оно уже не становится громче, а напротив, тише, остается место для песенки. Будто кто-то мне свищет в оба уха. Фью! Я не могу спать, но я и не устала. Я вообще совсем не устала, любимый.

Здорового пугает больной, а больного здоровый. Я задумался, что же ей ответить, но Текла явно и не ждала ответа, занятая переворачиванием ящиков вверх дном. Я почувствовал гарь. Кухню заполнил темно-сизый дым. Я ахнул, Текла выкрикнула «О боже!» и, смеясь, треснула ладонью себе по лбу. Мы вместе присели у духовки. Если бы не я, Текла голыми руками схватилась бы за почерневшую жаропрочную посуду.

– Ой, вот я напортачила. Забыла про цыпленка! Не спасти уже, да? Дурочка я, дурочка. Прости.

– Текла…

– Текла-кукла…

Она вскочила с пола. Я вытаращил глаза. Текла взяла меня за руку:

– Я знаю, что ты переживаешь. Я сама слегка в шоке от себя. Помнишь, сколько раз мы говорили, что мы сделаем, если оно смолкнет? Я не верила, а вот пожалуйста. Я боюсь, Шимек, но что мне делать? Если оно вернется, если мне лишь кажется, что оно ушло, то я хотела бы насладиться этим днем. Не отбирай его у меня. В самом плохом случае мне останется что вспомнить. Эй, не хмурься, прошу. Ты же мне завидуешь, правда? Боишься, что останешься один? Эй, дурачок мой, что ты.

Она залила цыпленка холодной водой. Я начал открывать окна, а она стала расставлять книжки от самой маленькой до самой большой.

13

Кроньчак давно перестал внушать ужас и теперь напоминал пещерного человека, замороженного в глыбе льда. Несколько лет назад он ушел в отставку с должности коменданта, но не оставил работу в полиции. Обязанностей у него было немного, и время он проводил, раскладывая пасьянс на служебном компьютере. Перешел на электронные сигареты и таскал с собой множество салфеток, которыми вытирал губы, когда на них попадала никотиновая жидкость.

У него была фигура тридцатилетнего и лысый череп, который, по его собственному мнению, делал его похожим на Брюса Уиллиса. Он носил светлые костюмы, водил серебряный «Мерседес» и каждому, кто был готов слушать, повторял, что без звезды нет езды. Начал интересоваться музыкой, охотно обсуждал видеоклипы Леди Гаги и имел собственное мнение насчет Криса Брауна[9]. Сайт полицейского участка, который он завел, давно не обновлялся.

Его все так же видели в обществе женщин. После длительных, аж полугодовых отношений со студенткой культурологии Кроньчак вернулся к старому образу жизни, разве что его девушки теперь были все младше и задерживались все меньше. Он сообразил, что уже мало кто завидует ему, и перестал выгуливать любовниц по солнечному Рыкусмыку. Ездил с ними в соляную пещеру или играл в боулинг, забирал на горные лыжи, а раз в год оплачивал одной из них неделю на Адриатике.

Встречали его и у Дызя. Заказывал стопку ледяной «Финляндии», тут же выпивал и хвалил водку, называя превосходной. Садился, открывал папку и с огромным вниманием изучал лишенные смысла документы. Потом заказывал стопку за стопкой, довольно урчал и просил, чтоб ему поставили пол-литра в ведерке со льдом.

Никто к нему не подходил. Он пил, отрывал взгляд от документов и смотрел перед собой. Повторял: превосходная водка, превосходная водка.

14

С самого утра позвонила Владислава и проинформировала, что Кроньчак отправляется к нам с визитом и наверняка уже в пути. Спрашивала, прибрано ли у нас, и просила принять его как полагается.

Кроньчак поклонился, переступая порог. Текла предложила ему чай. Он отказался с удивлением в голосе. Присел на кресло и собирался с мыслями. В конце концов я спросил, что его тяготит. Текла мыла пол на кухне.

– Неплохо живете. Я слыхал, у тебя был гость, – сказал Кроньчак.

Я не ответил, а Кроньчак поинтересовался, не считаю ли я это несколько странным.

– Вильчур ходит по людям и чего-то хочет.

– Он вернулся и пытается зацепиться. Думает, что у него все еще есть дружки.

– А ты его дружок?

– Ай, о чем вы. Он же уехал.

– И все же я помню, что вы были близки. Дружба важная вещь, я бы так решительно ее не зачеркивал.

– Видите ли, у меня своя жизнь, у него – своя. Я совершенно не против, чтоб так дальше и было.

– Ну да, ну да. Но чего тебе стоит поговорить с ним еще разок? Он, похоже, дружелюбно к тебе относится.

– Поговорю, как будет о чем.

– Но ведь есть же. Ты ж не хочешь быть сторожем до конца жизни? Просто выслушай, что он хочет тебе предложить. Ты мог бы работать днем, а не ночью, и еще оказал бы нам всем услугу.

В такие минуты я мечтал состариться и умереть сторожем. Не знал, что ответить, а Кроньчак продолжал, прищурившись:

– Ты честный парень, и я уверен, что уж ты не сможешь равнодушно пройти мимо некоторых дел. Если кто-то упадет, поможешь ему встать. Если увидишь преступника, позвонишь мне. Ну и все такое, в ту же тему.

– Вильчур прекрасно справится без меня.

– Именно! Но справится ли Рыкусмыку с Вильчуром без тебя? Не закрывай глаз, мальчик, а если деньги лежат на дороге, то лишь глупец за ними не нагнется.

Так он сказал, встал и пожал мне руку. Текла танцующей походкой подошла к нему, чтобы попрощаться. Кроньчак покачнулся и чуть побледнел, словно увидел духа.

15

За несколько следующих дней Текла вычистила пол так, что он стал казаться никогда не использованным. Исчезли мешки с мусором, на полках воцарился порядок, выглаженная одежда попала на душистые полки и новые вешалки. Текла сняла часть снимков и картин со стен, вырвала гвозди, а дырки от них зашпаклевала. Говорила, что нам пригодится новый торшер и еще, может быть, шкафчик для обуви, который мы так и не собрались купить. Исчезли недосмотренные фильмы и настольные игры, боги всех религий вместе с описывающими их книгами дружно отправились под Пястовскую башню, сложенные рядком так, чтобы старый Герман обратил на них внимание. Текла попробовала даже мыть лестничную клетку. Я сказал, что это дело консьержа, и загнал ее внутрь. Я сам и есть консьерж, подумал я потом.

Тогда я не задумывался, как она себя чувствует. Меня переполняли собственные мучения, и я никогда не верил, что может стать хуже. Но всегда становилось. А для Теклы мое завтра означало сегодня. Что она ощущала? Стальные когти, раздирающие череп изнутри. Не один скрежет, а несколько перекрикивали друг друга, вели скрежещущие разговоры и ссоры. Скрежет не смолкает и не спит. Больно даже поднимать веки, а в губах тлеет уголь. Наконец, скрежет становится чем-то новым, чего я не успел еще узнать. Говорят, пытаемые смеются на закате. Так было и с Теклой. Разве что она не смеялась, а танцевала.

На обед были картофельные клецки с мясным соусом, «копытки». Я ел медленно, Текла еле притронулась к своим. Сказала, что напробовалась, пока готовила. Спросила, какие у нас планы на субботу, я лишь пожал плечами. Она мечтала о танцах. Я напомнил ей, что танцев давно уже нету, есть субботняя дискотека в боулинге, где шумно, душно, а молодежь прекрасна, не то что мы. Текла ответила, что чувствует себя красавицей, и мне пришлось с этим согласиться. Я попросил ее, чтоб съела еще немного и чтоб я это видел.

Она ковырялась в тарелке. Потом закрылась в ванной.

Вечера мы проводили перед телевизором. Текла переключала каналы и интересовалась каждой ерундой. Люди в одном белье толпились перед разноцветным жюри. Рука Теклы билась о колени и подлокотник кресла, ноги размеренно стучали.

В середине ночи я просыпался несколько раз. Текла с открытыми глазами лежала на спине. Она мяла постель и шевелила губами, а когда поняла, что я наблюдаю за ней, улыбнулась в знак извинения. Гладила мой лоб и шею. Я был зол на нее за то, что она перестала страдать.

– Я хотела бы дать тебе то, что у меня есть, – сказала она.

16

Старый Герман все так же проживал в хатке у леса за пределами Рыкусмыку. Он не завел себе нового пса, но сохранил ружье, из которого палил по кабанам, что подкапывали его забор. Иногда я слышал далекие отзвуки выстрелов. Люди боялись, что он кого-нибудь убьет, но я был спокоен. Герман не причинил бы никому вреда. Я был в этом уверен.

Он приходил в городок несколько раз в неделю, толкая перед собой свою тележку. Скрип колес слышался еще задолго до рассвета. У Германа было не меньше полусотни благожелательных к нему порогов, он обходил их все, потом отправлялся на проверку свалок. Бутылки и металл относил в пункт приемки, а когда тот закрылся, начал складывать у гаража неработающего вокзала. Говорил, что однажды все заберет. Потом раскладывал под арками свой магазинчик и продавал то, что нашел: утюги, подсвечники, книги и игрушки. Люди покупали их и снова выкладывали на порогах своих домов. Молодые полицейские гоняли Германа, пока Кроньчак не объяснил им, что так делать нельзя.

Перед закатом Герман возвращался к себе или покупал в «Жабке» мерзавчик водки и пару-тройку «Карпатского крепкого» и начинал пить. Отгонял всех, кто хотел составить ему компанию. Садился на край вазона у рынка и бормотал, что мы все умрем за то, что сделали. Рыкусмыку поглотит большой огонь, и лишь он один мудрый, ибо живет за городом.

9

Кристофер Морис «Крис» Браун (англ. Christopher Maurice «Chris» Brown; 5 мая 1989 года, Таппаханнок, Виргиния) – американский певец и актер.

Счастливая земля

Подняться наверх