Читать книгу Антарктида - - Страница 3

Спустя пару секунд после подключения к крио сотрудника службы информационной безопасности Антарктической Лаборатории при Российском Федеральном Производственно-Исследовательском Кластере по разработке устройств и операционных систем вспомогательного мышления и виртуальной реальности Любомира Версальского сообщение о внутренней угрозе появилось в штабе лаборатории и мозгах всех дежуривших этим вечером администраторов. Ситуация являлась нештатной, поскольку смена Любомира уже закончилась, но привычной для всех сотрудников, поскольку Любчик – фанат своего дела -, неспроста считавшийся кадром ценным, если ни сказать гениальным (а иначе в свои двадцать семь он и не мог претендовать на то, чтобы оказаться в подобном месте с его-то уровнем доступа), довольно часто работал сверхурочно и залезал в самые глубины алгоритмов, принося крайне неординарные и ценные результаты, которые помимо государственной пользы, давали известные плоды коллегам по цеху и начальству в виде повышенного доверия, продвижения, премирования и социального рейтинга. И в этот раз беспокойства коллеги не только не испытывали, но и радостно потирали руки, а то и держали кулачки за ещё сохранившийся юношеский энтузиазм Любчика:

– Во парень-то наш опять даёт! Другой бы на его месте уж час как шашни крутил в Антарктик Холл!

– Н-да, там сегодня, я слышал, будет живое выступление модной бразильской группы. Туристическим круизом занесло. Ребята на живность и айсберги приплыли посмотреть да на полюс слетать отметку поставить. Ну вот и сюда заодно – выступить.

– Слышал, наши их вербуют. Глядишь, на экскурсию заглянут.

– Посмотрим… На выступление я б сходил, жалко дежурство… Солистка там просто… – м-м-муа! Какой голос, черты! Плавные… И мимикой вот это она так… Умеет. Глазами – р-р-раз!..

– Ха-ха-ха! Придёт на экскурсию – возьму тебе автограф, а то сам-то не подойдешь! В краску ударишься! Ме да ме опять! Ха-ха!

– А вживую, вживую, знаешь, как прямо? Уши щекочет, когда они играют и голос её… Ты его прям по-другому чувствуешь… Это тебе не вот этот фаст-фуд электро-нейронный, когда раз и всё! – сразу в голове… Язык свесил, волосы привстали… А тут нутром чувствовать нужно, понимаешь?!…

– Ох и сладко ты щебечешь! Точно дышишь неровно… Я тебе говорю: влюбился! Сотню социального рейтинга или тринадцатую ставлю – покраснеешь!

Если что в мире и осталось неизменным с пришествием нового поколения технологий, так это старая добрая любовь к игре во всех её проявлениях. Как и раньше, она единственная вносила искры задора даже в скучные процессы и предсказуемые отношения. Действительно, как ещё скоротать время в социуме? Ни мирной забавой, так войной. Удел созерцания и созидания, самодостаточная увлечённость каким-либо предметом или явлением по-прежнему являлись доступны малочисленным белым воронам, жившим по какому-то собственному, с неясными мотивациями и смыслами укладу. Большей части населения Земли требовались придуманные занятия и развлечения, повестка. Утолив голод, люди охотно приняли программную сетку послевоенного светлого будущего, освоив обновлённые правила учёта репутации и социального рейтинга, быстро адаптировались для игры в него, как некогда адаптировались к взаимодействию с деньгами, статусом, популярностью и другими внешними атрибутами. Не то чтобы кто-то внедрял или выбрали эту игру по доброй воле. Сознательно ей и не удалось бы серьезно препятствовать в силу мощи идеи и уже набранной динамики, меняющей систему оборота ценностей, наверное, так же фундаментально, как первые деньги сменили чистый обмен товарами. В странах, чьи руки оказались развязаны от долговых обязательств, технологии первыми позволили вернуть финансовую систему в похожее состояние, сделав деньги многосоставным виртуальным активом, сообщающимся где-то внутри, в то время как на виду крутились только товары.

В противовес публике антиутопистов XX века, сформировавшей отталкивающее представление о социальном рейтинге и тотальнойной прозрачности, современники тридцатых годов только и ждали, когда, наконец, выйдет новая версия иерархических лестниц и лифтов, – они-то к этим идеям уже созрели. Теперь каждый находился в прямом эфире: все проявления так или иначе засчитывались, принося или убавляя социальные очки. Сделал доброе дело – повлиял на стольких-то людей – молодец! Затем уже они под твоим влиянием совершили энные поступки – тоже зачлось. И так далее и в обратную сторону. Нанёс вред, совершил преступление? – извини, не скроешь, воздастся… В остальном, выставление на показ или скромность – дела лично-рекомендательные. Система в любом случае всё документировала и считала коэффициенты, которые ложились в основу сложной экономики.

Вопрос социального баланса обрёл совсем не психологический, а вполне финансово-материальный смысл. Вспомогательная система ориентировала пользователя в те сферы, где он являлся полезным и социально-приемлемым так ловко, что он мог и не замечать её вездесущую руку. Пока что рекомендациям разрешалось не следовать. А при твердом нежелани ещё находились пути и вовсе игнорировать саму технологию. Но кому от этого было лучше? – путь не из легких. Слывшие по-началу разговоры о том, что свободы воли якобы сделалось меньше, в процессе парировались тем, что её и до того насчитывалось столько же, а с учётом реализации скрытых потенциалов, теперь стало даже больше. Альтернативно мыслящим и желающим себя опробовать наперекор оставалась витиеватая дорога, хоть и на свой риск. И современные, максимально регламентированные, системы продолжают держать её приоткрытой так, что по-настоящему нуждающийся в ней и решившийся платить справедливую цену непременно её отыскивает.

Поколения начала двадцать первого века хоть и являлись глубокими адептами психотерапии в различных проявлениях, но модели их поведения зачастую оставались подобны привычной бытности рыб, движущихся по пространству аквариума, – разве что более объемного, чем у предшественников. Психология раздвинула прозрачные рамки, вытеснив этику и религию, имея преимущество в способности объяснить что-угодно в приемлемом свете, что, по-правде, не являлось полезным, но делалось необходимым для дальнейшего прогресса. После исчезновения стен основная масса плавающих жителей, не заметив этого, продолжила нарезать круги по привычной траектории. Просвещенные же понеслись в открывшуюся пучину, почти гарантированно нарываясь там на неприятности и страдания, гибли, подхватывая и распространяя нравственные болезни. А кому хватало толку выстоять, насновавшись, делались сильнее и возвращались в ограниченное пространство реализовывать полученное преимущество в среде сородичей или приживались в какой-нибудь другой ёмкости. И только немногие отшельники девались куда-то туда, где история о них далее умалчивает и по сей день, ибо мотивация поведать её иссякла вместе с ними самими. Бытовавшая же тогда тяга к саморазвитию, биохакерству и, вообще, всяческому, желательно без приложения усилий, улучшайзерству своих качеств приводила к тому, что в обществе тридцатых буквально ждали вспомогательных мыслительных операционных систем как манны небесной. И как бы хранители старого мира ни ужасались чипированию ещё в начале века и ни жгли вышки с мнимыми вредоносными сигналами – то были лишь волки-волки. Когда пришла реальная пора, большинство староверов приняли правила новой социальной нормы, экономики и государственности.

Система лучше любого психоаналитика раскладывала пользователю представления о мире и мотивы, с помощью которых он принимал решения; с легкостью формировала группы и совместимости, точно отображала уровень популярности или политической поддержки, отчего процедура выборов претерпела значительные изменения. Эмоциональный мир, бывший в прошлые века тёмной материей человеческих поступков, стал куда более прозрачен, обнажив тщательно-скрываемую под благородством сложность мотиваций, непременно содержащих в том числе и аморальные обусловленности. Впрочем, в массе люди быстро в это наигрались. Мало кто желал постоянно-честно отслеживать собственные мысли и мотивы, зато по части наблюдения за чужими недостатка интереса не наблюдалось.

По началу на разочарование привыкшим к манипулятивности в социальной жизни, технологии привели к сведению на нет описанных, и поэтому устаревших, техник манипулятивного воздействия. Во-первых, потому что они моментально считывались устройствами потенциальных жертв, во-вторых многие неосознанные манипуляторы осознали глубину своей природы, в силу чего возник большой моральный пересмотр прежнего поведения, и, как следствие, произошло утончение самих техник. Возник дискурс: во имя чего и в каких ситуациях данные техники приемлемо применять, когда и как следует им противостоять или повиноваться. И главное: можно ли обойтись без них? Однако повестка и тенденция скоро поменялись. Начиная с третьей версии устройств вспомогательного мышления стало невозможно оспорить тот факт, что каждое устройство являлось не персональным, а корпоративным или государственным детектором и манипулятором, документирующим все сигналы, определяющим относительность правды-лжи и сложность мотивации многократно глубже, чем пользователи. Уже не столько данные, сколько пользователи переставали принадлежать себе в понимании прошлых поколений, но некоторым корпорациям и государствам ещё удавалось внушать людям веру в персональность, однако лишь потому, что те были не в силах признаться себе в обратном. Свобода иллюзии и право на её отстаивание процветало в таких обществах, отчего они и пришли к отставанию от тех, которые с положением вещей честно смирились и первыми приступили к освоению принципиально-новых областей проявления воли.

Проблема субъективности правды и, как следствие, ценностей, которые она порождала воздвигла такую виртуальную стену между обществами, что одни смотрели на других примерно как испанские конкистадоры на индейцев – при этом развитым считал себя каждый из визави. Существовали и такие, которые глядели в соседнее общество, как за стену зоопарка, но находились и те, кто рассматривал соседей с уважением и полным принятием их права вести жизнь согласно другой правде и ценностям. Живите как вам нравится, только не лезьте к нам, – такой общественный договор продолжал устраивать среднего обывателя. Но не всякого. Где точно не удалось раскрыть правду и ложь до конца, так это в изящно-маскируемом экспансионистском мотиве, зачастую скрываемом особенно в тех начинаниях, которые провозглашались как самые благие и альтруистичные. Безусловно, все были заинтересованы в мире и декларировали свободу для проявления других, однако эволюционная, хищническая порой, тяга к контролю, поглощению и присвоению держала планету в холодном напряжении, поскольку всегда находились причины и поводы объясняющие правильность и своевременность подобных действий. Внутри, казалось бы, монолитных союзов соседнее общество продолжало подозревать другое, и, как это парадоксально бы не звучало, максимальная вооруженность и готовность к конфликту продолжала являться залогом его невозникновения. Продолжали действовать древние военные истины об упреждающих ударах, являвшихся вынужденным применением силы наперед, дабы не допустить более чудовищных потерь. Остались верны и прослывшие кровожадными принципы Макиавелли… Другими словами, коренной технологический сдвиг не успел повлиять глобально на эволюцию природы и культуры человечества.

Однако перемены уже назревали, по крайней мере, в руках появились ключи для открытия другого пути. Группа пацифистов-идеалистов, имевшая воззрения схожие с буддистскими, предлагала посредством имплантации устройств вспомогательного мышления купировать нейронные центры возбуждения хищнических мотивов у человечества в целом, обрекая его впоследствии на искусственно-мирное существование, однако развернувшаяся по этому поводу полемика явила целый ряд вопросов, взять ответственность за решение которых в первой половине XXI века не решались как ученые, так и философы, религиозные деятели и политические лидеры, видя довольно большой риск самоубийственности такого подхода в изменении коренного принципа эволюции – борьбы. Аналогичную идею воздействия через генетические изменения тоже отложили в долгий ящик, но скрытые эксперименты велись по обоим путям.

Существовало мнение, что, если применить подобную технологию усмирения всех людей на планете, нет никакой гарантии невозникновения технического сбоя, намеренного взлома или природной мутации, которые позволили бы малой группе особей вновь обрести способность переходить за грань социально-безопасной конкуренции к хищнической борьбе и экспансии, а значит, тогда искусственно смиренные абсолютно точно стали бы жертвами. Альтернативная позиция предполагала, что подобное вмешательство в человеческую природу вовсе способно развернуть эволюционную ветвь вспять, поскольку, потеряв одну из главных общественных угроз и мотиваций, велик риск деградации и исчезновения всего человечества если не от какой-нибудь внешней угрозы, то от ленивого вырождения. Сходились в одном: полезно сделать человека контролируемо-безопасным к ближнему, но готовым противостоять хищнику, – имея принцип ненападения первым, являться способным отразить угрозу. Сей старый принцип, переложенный на технологию, как ни странно, породил на время общих врагов, способных сплотить даже два глобально-непримиримых лагеря: люди, не использующие системы вспомогательного мышления, априори теперь считались дикими, представляющими опасность. Формирования таких людей зачастую приравнивались к сектам и потенциальным террористическим группировкам – в их исчезновении были заинтересованы обе глобальные стороны. Хотя иногда их делали частью политики, не брезгуя скрытно направлять деятельность таких формирований против соперника, поскольку доказать официальную причастность к их деятельности оставалось затруднительно. Новое староверие становилось очередной палкой о двух концах, поэтому продолжать жизнь без использования современных технологий даже для сплоченных адептов становилось не только социально невыгодно, но и опасно.

Первое, второе и третье поколения устройств с вспомогательными мыслительными интерфейсами распространялись только по рыночным принципам, но когда государственные махины сдвинулись, то применение технологии становилось добровольно-рекомендательным и спонсируемым с их стороны, как ранее происходило с вакцинацией. Имевшие средства могли позволить себе самые современные версии устройств, остальных государства считали за долг обеспечить минимально-удовлетворяющими потребности версиями. Зачастую прибегать к принуждению не требовалось, поскольку люди самостоятельно приобретали и обновляли нравящиеся им версии, доступные и разрешенные в их странах, потому что эти устройства становились необходимым атрибутом свободной и цивилизованной жизни и признаком принадлежности к чему-то большему.

В дежурный штаб крио-цехов на Новоантарктической стали поступать многочисленные сообщения под заголовком “Неизвестная ошибка”. Из сообщений ясно следовало, что некий, связанный со станцией пользователь, пребывая в неопознанном режиме, несколько раз пытался выйти из системы через консоль, на что требовались специальные права Администратора.

– Странно. Источник сигнала определён. Почему пользователь неизвестен? И зачем к нам присылает, если он в Нигерии?

– Да опять, наверное, разработчики обновление до конца не допилили. Как обычно впопыхах под дату релиза залили, вот и, чёрт пойми теперь, приходится дебажить.

– Залили – не залили… А проверить надо. Задокументируй её, отследим на серийность. Может, будут ещё такие ошибки. А Любомир – что? Всё копается?

– Похоже на то…

– Можешь вывести, что там у него?

– В крио. Кажись, в меню входа застрял. Наверное, работает с параметрами.

– Соедини с ним.

– … Не доступен…

– В смысле?

– Нет в сети почему-то…

– Как нет? Говоришь же, к крио подключен.

– Ну да, в меню сидит. Но в сети нет его. Чушь какая-то…

– Дай-ка гляну… Ох и по краю ходит, а. Я ему сколько раз говорил, когда так закапываешься, напарника с собой брать надо и вторую линию держать, а он, мол, хакеры так не делают, работают без следов по дебрям, нужно соответствовать… Фанфарон, блин.

– Рисковый парень!

– Молодой ещё просто… Отправь к нему дежурного техника, проверит пускай. А этого к нам – документацию сегодня чтоб сдал перед уходом. И с комментариям! А то опять один системный авто-отчёт останется, а нам потом разбирайся.

Через девять минут техник сообщил в штаб, что в админской Любчика нет, он в пользовательской секции E, седьмой ряд, четвёртый этаж; схема и код на доске: что-то про одноканальное подключение без предоставления доступа к мозговым мощностям. Дежурные, следуя инструкциям техники безопасности и рекомендациям системы, отдали команду вывести Любчика из крио через аварийный режим, но с удивлением получили ответ, что крио-камера выдаёт ошибку “Пользователь не найден” и одновременно предупреждает об опасности для пользователя. После нескольких попыток Любчика извлечь не удалось. Повисла неприятная пауза.

Бегло изучив историю документации, которую вспомогательная мыслительная система Версальского составила до подключения к крио, дежурные администраторы переглянулись: один криво прикусил челюсть, поведя губы набок и уставившись в пол, другой тихо прикрыл лицо руками. Что делать? – было решительно неясно. Хотелось задним числом выругать славянского недоабсолютиста, но пуще тревожила мысль о том, как ему сперва помочь и можно ли…

Думать о худшем не хотелось. Оно не было проговорено вслух, но все понимали, что исключать этого нельзя. С высокой вероятностью нельзя. Система в тупике, нет никакой связи. Здесь только тело, а где остальное – неизвестно. Сослуживцы вспомнили, как смотрели старое интервью с офицерами, курировавшими операцию по спасению экипажа подводной лодки “Курск”, испытав те самые ощущения, когда спасать товарища нужно скорее, но ещё совсем непонятно какими средствами, притом неизвестно, жив ли, а хочется верить, что жив, и торопиться. А ещё нужно доложить наверх и как-то объясниться. А может, лучше попытаться решить самостоятельно?