Читать книгу От артефактов к виртуалам. Дао искусства как антропотехнической системы - - Страница 3

Специфически человеческую деятельность можно охарактеризовать так: техника, управляемая целью; «модель» в этом широком смысле слова есть воплощение такой деятельности, т.е. деятельности по реализации человеческой творческой цели.

Маркс Вартофский1 «Цель и техника: модели как способы действия» (1968) [1, с. 129]

Есть много концепций, объясняющих как существо феномена искусства, так и причины, вызывающие изменения в практиках создания художественных объектов. Психоанализ Фрейда, эмпиризм Карнапа и Рассела, деконструкция по Деррида, постструктурализм, спекулятивный реализм Мейясу, органология Хуэя, социальное конструирование по Луману—Латуру, метамодернизм и так далее. Как-то раз, искренне стараясь разобраться в этих материях, автор почувствовал, что утопает в терминах, мнениях и спорах высоких умов, несётся в водовороте их теорий / концепций, как чахлая щепка, и ни нисколько не приближается к пониманию.

Тогда автор решил сохранить градус абстракции – представить практику получения объектов искусства как целенаправленную систему деятельности и «оживить» её средствами, накопленными в системном анализе и теории решения изобретательских задач (ТРИЗ). С другой стороны, будучи физиком-экспериментатором, автор посмотрел на изменения в практиках создания объектов искусства как на перманентные эксперименты по созданию, восприятию и тиражированию этих объектов. Те из них, которые расширяли наши возможности по переизобретению мира (включая новые способы его рецепции) впоследствии становились основой для новых практик. А они столь же сильно меняли картину мира, как и успешные научные эксперименты.

Следует признаться, что у автора получилось не совсем то, что предполагалось изначально. Хотя целостный эскиз развития художественных практик (от царя Гороха до наших дней) всё-таки вышел логичным, неординарным, пригодным для искусствоведческих и сугубо прикладных нужд. Он кажется автору достойным, чтобы представить его уважаемой читающей публике.

В этой брошюре будет много технических терминов, много слов об объектах техники и о том, как объекты техники развиваются. Автор надеется, что читатель не оробеет перед ними, прорвётся через них и сумеет сложить их в систему у себя в голове. Автор утверждает, положа руку на сердце, что эти представления не сложнее идей большинства теоретиков искусства. Зато прибавляют ясности. И, что весьма важно, не закрывают полностью все вопросы, позволяя ставить новые. Выдвинутые представления не противоречат существующим концепциям искусства и не опровергают их, а просто освещают / раскрывают / предъявляют феномен иначе, с технической стороны in sensu stricto.

Читателю, неискушенному в этих материях, на первых порах придётся потерпеть. Но тот, кто разберётся, сумеет далее самостоятельно разбирать задачи из сферы практического искусствостроения. Это как с учебником математики. Вначале надо вникнуть в теоретический аппарат и – вдруг! – мир становится прозрачным, исчислимым, доступным для анализа и получения практически важных решений и теоретических обобщений2.

Автор допускает, что для читателя будет непривычным разговор о художественной практике в терминах технических наук. Тогда следует напомнить этимологию слова «техника». Он происходит от древнегреческого τέχνη («те́хнэ»), что означает способность человека к созданию искусственных объектов.

Строго говоря, существительное τέχνη означало: искусство, ремесло, наука: в переносном смысле – хитрость, ловкость; в более широком – средство. Ему родственны слова: τέχνημα («те́хнема»), т.е. искусное произведение; изобретение, τέχνασμα («те́хназма»), т.е. ухищрение, уловка, хитрость; искусное сооружение, предмет, искусно сделанный из чего-либо, τεχνίτης («техни́тэс»), т.е. ремесленник, художник, техник, а в переносном значении – знаток, мастер.

Постичь интеллектуальный аспект занятия и понятия τέχνη помогают два выразительных глагола: 1) τεχνάζω («техна́зо») – употреблять искусство или хитрость, выдумывать или замышлять хитрость, ухищряться; хитрить, притворяться; 2) τεχνάω («техна́о») – делать, изготовить что-либо искусно. Прилагательное τεχνητός («технето́с») означало: искусственный, искусством выдуманный [2, стлб. 1240].

То есть эллины называли искусством (τέχνη) любую целенаправленную практику, которая преобразует природный материал в потребную вещь, а всё множество искусственных предметов особо выделяли, именуя τεχνητός («технето́с»). Эта практика – процесс, а полученная во время его развёртывания вещь (τέχνημα, τέχνασμα, т.е. «те́хнема», «те́хназма») может быть любой: детской игрушкой, мечом, скульптурой, зданием, картиной, утварью, украшением, блюдом и проч3. Эта вещь может быть реализована как в материале (художественное изделие), так и в форме поля (звуковое, электромагнитное)4. Далее, в части первой, мы увидим, что тому есть вполне понятные системные основания.

Кроме того, пусть читателя вдохновляют слова французского философа Жильбера Симондона (1924—1989), автора оригинальной концепции техноэстетики:

«эстетика – это не только ощущение „потребителя“ произведения искусства. Это, кроме того, изначально, набор ощущений <…> самих художников: в определённом контакте с материей, которая трансформируется через работу. Кто-то переживает эстетическое, когда он занимается пайкой или закручивает длинный винт. Существует непрерывный спектр, который соединяет эстетику с техникой. Простая кадмиевая гайка и болт создают переливы и вариации, которые немного напоминают цвета фторидных линз: это цветẚ голубиного горла, которое сверкает. В кабелях радара необходимо учитывать эстетику. Ни один объект не остается безразличным к нашей эстетической потребности. Возможно, неверно, что каждый эстетический объект имеет техническую ценность, но каждый технический объект имеет, с определённой точки зрения, эстетическую направленность»5 [3, c. 3].

Симондон утверждал: чтобы испытать эстетическое воздействие данной технологии, надо понять, каковы материальные элементы этого технического объекта и среды, в которой объект функционирует. Вот этим-то мы и займёмся, разложим применяемые художниками объекты техники на составляющие и проанализируем, как они влияют на то, что́ делает тот или иной художник.

В своём повествовании автор будет стараться избегать рассказов о таких арт-объектах и коммерческих практиках их распространения, в которых, по его субъективному мнению, ничего нет. Ноль. Такие объекты, как указывал в 1996 г. Ж. Бодрийяр, включены в «заговор искусства», в процесс по продвижению и коммерциализации ничтожности и незначительности6 [6, c. 174‒175]. Тем более, что их описаниям посвящено множество альбомов, каталогов и статей. Оставим это специалистам.

Мы также оставим за бортом так называемые радикальные художественные объекты, которые создаются, дабы вызвать раздражение властей всех сортов и мастей. Здесь автор полностью солидарен с максимой известного российского искусствоведа А. Д. Боровского: «негоже художнику редуцировать творческий жест до банального политического раздражителя!»7 [7, с. 30].

Да и результаты арт-активистов, если отбросить политическую рекламу их деяний, не впечатляют. Советский и немецкий искусствовед Борис Гройс (р. 1947) прямо пишет, что «художественная составляющая арт-активизма чаще всего рассматривается как главная причина того, почему арт-активизм терпит неудачу на прагматическом, практическом уровне – на уровне своего непосредственного социального и политического воздействия» [8, c. 53]. Не забудем, что лет 60—70 назад для квалификации сугубо политических произведений изобразительного искусства и литературы широко употребляли выражение «ангажированное искусство / произведение». Здесь прилагательное имеет корнем франц. глагол engager – обязывать, связывать обещанием, возлагать ответственность; нанимать, привлекать на службу, вербовать; приглашать; вводить в бой; побуждать, склонять к; втягивать, впутывать в; обязываться, взять на себя обязательство; наниматься; поступать добровольцев на военную службу; ввязываться в; вступать в бой [9, с. 333].

Центральное место, уважаемый читатель, мы уделим объектам и практикам их создания, которые входят в наше бытование, изменяют его и формируют образы будущего. Будем исходить из того, что настоящее искусство – это и модель мира, и способ миростроения, влияющие на последующие практики миростроения. Если бы было не так, то искусство никогда бы не менялось, разложившись на «расчётные» единицы в экономике и политике. Стало бы их частью и исчезло. Но нет, как и любое живое существо, оно находит всё новые и новые способы для самовоплощения, не ограничиваясь самовоспроизведением – репликацией.

Автор выражает признательность целому ряду своих зримых и незримых учителей:

– моему проводнику в мир целенаправленных систем – Владимиру Ивановичу Корогодину;

– профессионалам теории решения изобретательских задач – Кириллу Афанасьевичу Склобовскому, Канеру Вадиму Фроимовичу, Алексею Николаевичу Захарову, Валерию Алексеевичу Михайлову и Любови Анатольевне Кожевниковой;

– философам – Владиславу Васильевичу Чешеву и Александру Куприяновичу Секацкому;

– другу и соавтору – Борису Николаевичу Пойзнеру, который первым прочитал этот текст8, горячо одобрил его выход в свет и любезно предоставил мне право опубликовать своё приложение в конце книжки.

Они мои ментальные соавторы, хотя вся ответственность за сделанное всё равно лежит только на мне!