Читать книгу Мне больше не стыдно быть собой - - Страница 5

Оглавление

Глава 3. Две с половиной смерти

А что такое ты, моя душа?

Явись ко мне в родном обличии.

Я приближаюсь к нашей встрече не спеша,

Боюсь спугнуть всю глубину величия.


Иногда, когда мы не можем выбирать жизнь, ее выбирают за нас. И этот выбор порой полностью меняет все. Кто это решил – Бог, духовные законы, Вселенная или квантовая физика – ответить сложно. Есть моменты, которыми мы не можем управлять.

Когда мой мозг и психика выдали такой неожиданный финт, который я описала в предыдущей главе, то сделать выбор, как с этим поступить, я не смогла. Его сделали за меня.

Запись вторая

8 марта 1997 года. Международный женский день. После я много лет не могла праздновать его по-настоящему радостно – перед глазами всегда стоял весь ужас прошлого. Это была ноющая боль в груди, что никак не выходила за пределы памяти.

К нам пришел какой-то мужчина в белом халате и зашел в гостиную. Я с ног до головы осмотрела его. На вид лет тридцать – тридцать пять. Высокий, светлоглазый, в очках. Будто мода такая у врачей – если ты не в очках, значит не такой уж и профессионал. Он тоже внимательно посмотрел на меня и представился:

– Светлана, меня зовут Сергей Геннадьевич Карелов.

– А что вы здесь делаете, многоуважаемый Сергей Геннадьевич? – с ухмылкой спросила я.

Мне казалось, что все это шутка. Что кто-то таким нетривиальным способом хочет поздравить меня с праздником. Не дождавшись ответа, я продолжила подкалывать этого серьезного с виду докторишку.

– Так что же, многоуважаемый, вы все еще здесь делаете? Разве вы не должны везти цветы своей… – глянув, что кольцо на безымянном присутствует, закончила, – … жене?

– Да, непременно. Обязательно поздравлю, Светлана. А сейчас мы с тобой прокатимся в одно место.

Продолжая думать, что это все какой-то розыгрыш, я смиренно выполнила указание. Мы оделись и вместе с родителями выехали на встречу к моему грандиозному подарку – так я тогда думала.

Если бы я знала, что это было…

Мы ехали на стареньком фиате. Все молчали. Папа, мама и тот самый доктор Карелов. Я с детства любила петь. Поэтому пока они молчали, я пела. Да, мелодично и красиво: «Скрылся во тьме весь мир сложный, только луна и звезды. И кажется мне, печаль в прошлом, но если рядом ты…»

Папа громко, с надрывом так, вздохнул, будто хотел скрыть тупую боль, что вырывалась наружу, и еще сильнее сжал руль. Думаю, в тот момент он бы заплакал, если бы дал волю своим эмоциям. Но он не мог. Он вообще никогда не плакал. Но, как я люблю говорить, любое «никогда» – это всего лишь вопрос времени.

Сначала я не поняла, куда меня привезли. Какое-то здание, люди, что встретили нас у входа… Слова Карелова о том, что родители подождут в машине… Меня ведут вверх по лестнице… Ни запаха, ни цвета стен – ничего не помню, все как в тумане.

А потом я оказалась в помещении с решетками на окнах. Какие-то странные люди медленно, словно зомби, вышли из своего мира, чтобы полюбопытствовать: кого это там привезли?

Ко мне подошли незнакомые женщины в белых халатах и стали снимать с меня одежду.

–Что вы себе позволяете! – я начала сопротивляться. – Вы не имеете права! Уберите руки!

Я перешла на крик и даже укусила кого-то.

Медперсонал скомандовал:

– На вязки ее!

Мне связали руки и ноги, словно распяли на кровати. Затем что-то вкололи в верхнюю часть бедра, так как я наотрез отказывалась предоставлять им свой юный зад. Причем укол пришлось делать дважды – препарат никак не пробивал мою ЦНС. Но запомнить название я смогла: реланиум.

Кажется, только тогда я начала понимать, куда меня определили.

Мысли прокручивались в голове, и я не могла поверить, что родители упекли меня в психиатрическую лечебницу. Меня отвергли мама и папа! Почему? За что? Слезы отчаяния глушил болючий реланиум, растекающийся по телу. Сознание погрузилось в темноту, кишащую неприятным, смердящим запахом несправедливости…

Я отключилась.

Именно эта часть жизни убьет во мне добрую и милую Свету. Мне придется выживать в суровом мире социальных установок и ограничений. Будто стерли меня ту, кем я родилась. Я начну носить подходящие маски, скрывая ото всех душераздирающую боль. Перестану быть собой.

Первый курс моего лечения был обозначен длиной в четыре недели. Российское здравоохранение и психиатрия девяностых оставляли желать лучшего. Я не знаю, чему учили тогда врачей – психиатров, но мне, ребенку, поставили страшный диагноз.

Шизофрения.

Вот что пишет доктор Виталий Тевелев, заведующий психиатрическим отделением клиники «Мацпен»: «Шизофрения – это тяжелое хроническое расстройство, которое обычно сопровождается визуальными и слуховыми галлюцинациями, замедленностью мышления и перепадами настроения. Лечение шизофрении длится в течение всей жизни пациента»4.

Помню, как пришел на обход мой лечащий врач Валерий Михайлович Булочный. Психиатр и заведующий отделением.

– Ну что, красавица. Знаю, что была у психолога. И знаю, что…

– У меня богатое воображение? – прервала я его.

Ну посудите сами, когда психолог показывает тебе картинки с каракулями, ты либо говоришь, на что они похожи, либо что это все ерунда, нарисованная красками. Я предпочла первый вариант. Поэтому совсем неудивительно, что Булочный сделал такой банальный вывод о нашей встрече с психологом.

В современном мире психотерапевты говорят о том, что если ты умеешь анализировать подобные картинки, то ты не можешь иметь диагноз, что мне поставили тогда. Мне вообще кажется, что как только я туда попала, мой мозг и психика снова стали моими союзниками, а сознание вернулось на обычный уровень адекватности. Но тогда я совсем не понимала, как объяснить врачам, что я здорова и в порядке. Да и препараты того времени не всегда позволяли сознанию разумно мыслить.

– Откуда знаешь? – мило улыбнулся Булочный и пристально посмотрел на меня.

Я смотрела в его небесно-голубые глаза – кстати, он был без очков – и чувствовала, что он знает, что мой диагноз звучит так: горе от ума. Я прямо уловила нотки сомнения, терзающие его, но он почему-то не хотел это обсуждать. Надо же было быть как все и не выделяться среди светил психиатрии, что научили его определять эти самые диагнозы. А ставить под сомнения их научные теории и факты он вряд ли бы захотел. Да и возраст уже не тот. Скоро на пенсию.

Схожие признаки моего поведения с этим достаточно серьезным, на мой взгляд, диагнозом действительно были. Но всего лишь отдельные его части. Если бы врачи тогда провели полноценное обследование моего состояния, то, быть может, и выявили причину происходящего. А не ставили похожие по симптоматике диагнозы. Но если бы да кабы, как говорится…

Я снова вспомнила, как до лечения я умела видеть некую человеческую глубину со стороны. Словно внутренний рентген-аппарат «высвечивал» мне истинные качества людей.

До лечения – это когда еще не было воздействия психотропных препаратов на мой мозг. После введения медикаментозной терапии у меня притупилось сознание, я вообще ничего не осознавала. Была ко всему безразлична и замкнута. Что воля, что неволя – все равно. Мое состояние можно было выразить одним словом – овощ.

Первая советская женщина-психоаналитик Сабина Шпильрейн, ученица Фрейда и Юнга, в 1904 году сама заболела «психотическим расстройством». После чего она стала изучать психоанализ и внесла весомый вклад в психиатрию. А в будущем стала психоаналитиком и выпустила несколько трудов, буквально перевернувших диагностику и лечение шизофрении. Хотя не ее, а Э́йгена Бле́йлера принято считать автором такого диагноза.

Раньше психиатрические лечебницы в 90 % случаев лечили карательным способом. Если бы мой психиатр лечил меня, как Юнг Сабину5, то быстрее мне помог. Ведь именно ему, как рассказывает нам история, удалось уйти от карательных методов. «Лечение без любви невозможно»,– говорил Карл Юнг.

Ах, если бы так они и лечили! Ах, если бы!

На мой взгляд, советские (и не только) психиатры залечивали и, как следствие, калечили человеческий организм как на уровне физики, так и на уровне психики. Какая уж там любовь, скажу я вам!

Современная психиатрия тоже так считает: «Лекарства от шизофрении превращают человека в зомби. Это происходит, если пациенту прописывают лечение лекарствами первого поколения. «Галоперидол» и «Трифтазин» – это препараты времен советской карательной психиатрии. С одной стороны, они довольно эффективны – снимают психоз, и в некоторых случаях их прописывают даже в самых развитых странах. Проблема в том, что эти препараты вызывают огромное количество побочных эффектов. Они снижают активность, понижают настроение и могут серьезно повлиять на эмоциональное состояние человека»6, – рассуждает все тот же доктор Тевелев.

Это сейчас психиатрия разделяется на детскую и взрослую. А в девяностые меня, ребенка, лечили карательными методами для взрослых.

Люди, которые лежали в подобных заведениях, особенно в период постсоветского развала, явно не из слабаков. При этом многие просто не выживали. Буквально. Я застала несколько таких смертей и чуть не умерла сама.

«Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней» – не помню, кто это сказал, но мне пришлось поступить именно так. Иначе я бы не выжила.

***

То ли лекарства так подействовали на меня, то ли я просто смирилась с происходящим. Но через несколько дней стала осматриваться: что это за место, что за люди, где я на самом деле нахожусь.

Нас разделяли на два корпуса: женский и мужской. Меня окружало много металлических кроватей с пружинными сетками.

А вот люди были совершенно разные. От брошенной мужем страдалицы и неадекватных истеричных натур до дочки бизнесмена, что бесила его своими авантюрами. Многого я там насмотрелась. Быть может, общение с такими разными людьми и помогло мне выжить и не сломаться в этом кромешном аду. Кто знает.

Все, что окружало меня в пятнадцать, я запомню так, что стереть невозможно. Особенно тяжелые, покрытые ржавчиной советские решетки. Они были повсюду. Будто преследовали меня, куда бы я не посмотрела. Для меня эта больница была некой клеткой, куда меня зачем-то поместили, решив стереть с лица земли.

«Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой…» – тогда я часто вспоминала эти строки Пушкина.

Сама больница находилась далеко от нашего дома. В тех местах я раньше никогда не была. Оливкового цвета кирпичная обшарпанная трехэтажка стояла особняком, огороженная металлическим черным забором с большими воротами.

Иногда нам разрешались прогулки с близкими родственниками. Родители приезжали меня навещать. Лекарства действовали – я все чаще находилась в состоянии равнодушия. Поэтому перестала злиться и через некоторое время смогла принять маму с папой. Но травма отвержения уже обосновалась глубоко внутри. Хотя прогулки на свежем воздухе и отвлекали меня от пребывания в этом кромешном аду.

Я смотрела на людей, что уезжали и приезжали в эту больницу. У всех были свои истории. Мне запомнилось несколько.

***

Одна женщина, что прибыла к нам в палату, постоянно плакала и смотрела на фотографию, держа ее трясущимися руками. Почему-то тогда мне захотелось подойти к ней и погладить, чтобы она успокоилась. Поддержать и показать, что она не одна.

Когда я села рядом, то увидела какие у нее большие глаза. Даже огромные. Зеленые, как трава на лугу. Но сколько же боли я увидела в них! Целая бездна безысходности, пустоты, предательства, смерти. В этих невероятно красивых глазах была смерть! Эта женщина словно умерла от того, что произошло с ней.

Такого я еще не видела в свои пятнадцать. Ее будто не было. Она сидела и плакала, но была как неживая. Я не понимала, как такое возможно. И я не могла позволить ей умереть. Не могла! У нее такие красивые глаза! Как можно с такими глазами не жить, как можно?

– Как вас зовут? Что произошло? – спросила я.

– Оксана. Муж от меня ушел… – тихо ответила она. – К другой.

– Ну и дурак! Чего реветь-то! – я и со своим юношеским максимализмом не видела в этом большой беды. Подумаешь, мужик ушел! Невелика потеря.

– Сын это все тяжело переживает. А я так совсем не могу! Не могу больше жить! Он просто взял и перечеркнул все наши десять счастливых лет. Вот так вот, легко и в одночасье! – она разрыдалась еще громче.

Конечно, сейчас я сказала бы ей, что мужчина вряд ли уходит к другой в одночасье. Такое решение он точно принимает более взвешенно. Но тогда урок под названием «жизненный опыт мужских измен» я еще не проходила.

На фотографии я увидела красивого большеглазого мальчика лет десяти.

«Надо же, как на маму похож»,– подумала я.

– Да, наверное. Но нельзя же взять и похоронить себя заживо! – это я говорила уже вслух. – Нужно, обязательно нужно взять себя в руки и продолжать жить! У вас же сын! Да еще такой же красивый, как мама!

После нашего разговора она, наконец, уснула. Может, лекарства подействовали, а может, и моя поддержка.

Помню, что Оксана недолго пробыла среди нас. Но ее история отложится у меня на подсознательном уровне убеждением: все мужчины изменяют.

Ох уж эти убеждения! Как же они определяют сценарий нашего поведения. Хочешь изменить качество жизни – перепиши сценарии своих убеждений.

***

По вечерам «психи» собирались в общем холле, где могли поболтать и посмотреть телевизор. Я быстро завела себе друзей. Общаться хотелось, чтобы не сойти с ума. Вот такая ирония.

Одним вечером я заметила странного парня, что ходит и машет на людей и на двери. Высокий, худой, пухлогубый, с нахмуренными бровями. Его звали Андрей. Вспомнила, что по субботам, когда был родительский день, я видела его с мамой. Очень милая миниатюрная женщина. Она смотрела на него так многострадально и отчаянно, что от сопереживания я чувствовала печаль. Будто ее состояние передалось мне. Судя по довольно заметному большому животу, она должна была скоро родить. Видимо, я так откровенно ее разглядывала, что она обратила на меня внимание и угостила «сникерсом». Комок печали был быстро проглочен вместе с радостным «спасибо». Сыну это внимание к чужой девочке тогда почему-то не понравилось.

И вот я подошла к нему:

– Андрей, что случилось?

– Я не могу оставить свою маму! Он опять придет за ней и будет ее бить!

– О ком ты говоришь? – мне очень хотелось помочь ему. Он слишком неадекватно вел себя.

Андрей вдруг волком посмотрел на меня и заорал на весь холл:

– Уйди, дьявол! Ты не искусишь меня! Не боюсь я твоих соблазнов! Пошла прочь, проклятая куртизанка! Не поддамся твоим чарам!

Я оторопела и встала как вкопанная. А Андрея в следующую минуту утащили «на вязки», дабы усмирить буйство тела и рассудка.

Нас построили на ужин. Время для трапезы определяло общий сбор среди мужчин и женщин в холле второго этажа. Столовая была на третьем. Мы покорно, словно зомби, поднимались по лестнице в такт собственных шагов. Это шествие напоминало мне действие из мультика про Нильса. Когда он играл на дудке, а крысы покорно шли на этот звук – так же послушно и безвольно, как и мы в столовую.

Еда была отвратной. Почти всегда. Если бы не родительские передачки, я бы давилась больничной баландой. А ее ели многие – родители были не у всех.

По ночам я плакала в подушку. Когда же это все закончится и я вернусь домой? Но время неумолимо тянулось, словно вся моя жизнь прокручивалась в замедленной киносъемке. Здесь никто не спрашивал, что с тобой не так. Просто подходила медсестра и вкалывала препарат, лишающий рассудка.

– Мама! Мамочка! За что? Мама! Мамочка, забери меня домой! – повторяла я каждую ночь. Но мама не слышала…

***

Как-то к нам привезли детдомовскую девочку лет двенадцати. Она отчаянно вырывалась, когда ее пытались «распять» на кровати. Визжала, кусалась и пиналась.

– Быстрее пять кубов реланиума! – скомандовал какой-то сильный и огромный, как скала, медбрат.

Это были врачи скорой помощи. Они помогали медсестрам усмирить маленькую бунтарку.

«Господи, – думала я. – За что ее-то сюда? Что натворила эта девочка, раз должна была попасть в это адское и безбожное заведение?»

Девочку звали Лена, она ни с кем не разговаривала. Карательные методы сделали свое дело. Лена превратилась в овощ, смотреть было тошно. От всего происходящего мне хотелось выть!

Когда Лена немного пришла в себя, я решила с ней подружиться. Мне было жаль сироту. Раньше я была самой юной участницей происходящего, а теперь ею стала она.

Светлые волосы под каре, короткая челка украшали ее испуганное личико. Она напомнила мне пойманного браконьерами зверька, что представляет огромную ценность. От вечного испуга ее светлые глаза всегда были открыты наполовину, словно этим прищуром она защищала свою уникальность.

– Ну, как ты? Уже привыкаешь? – дружелюбно спросила я.

Напуганный «зверек» посмотрел на меня исподлобья и зло прищурился. Понятно было, что Лена совсем не хочет общаться.

– Ладно тебе. Мне пятнадцать, мы с тобой здесь самые молодые! Так что я точно не причиню тебе вреда, – снова улыбнулась я, стараясь убедить, что говорю правду.

Но двенадцатилетняя бунтарка так и не захотела разговаривать. А чтобы мне стало это понятно, она, словно дикарка, обнажила зубы и зарычала.

Я снова поймала приступ безысходности. Снова захотелось плакать. И снова, в который раз, мне удалось проглотить подступивший к горлу ком. Сколько там накопилось этих комков отчаяния, печали, страхов, злости и несправедливости, я уже не смогу вспомнить. Все, что мы не проживаем в теле на эмоциональном и чувственном уровне и не выплескиваем наружу, часто несет за собой нездоровые последствия. Сценарий подобных несчастий у каждого свой. Но тогда об этом никто даже не догадывался.

«Какая она на самом деле? Наверняка талантливая в чем-то! А ее вот так – раз! Залечили и покалечили. Быть может, даже на всю жизнь», – сопереживала я «сокамернице».

А на следующий день Лену нашли под одеялом мертвой. Она задушила себя простыней. Предпочла уйти из этой жизни вот так, даже не узнав, на что способна. Эту девочку я забыть так и не смогу.

Ее смерть вызывала у меня много вопросов. Почему так происходит и кто за этим всем стоит? Зачем нам нужна эта жизнь, если мы все умрем? Что происходит после смерти? Что за несправедливый мир? В чем виновата эта девочка? За что нам такие испытания? Почему мне нужно познакомиться со смертью так рано?

Тело Лены увезли. А я смотрела в небо через ржавые решетки на окнах и пыталась превратиться в птицу – свою любимую свободолюбивую чайку. Но так и не смогла. Смерть этой девочки подействовала на меня так, словно мне снова вкололи злосчастные пять кубов реланиума.

***

К нам то и дело привозили разных пациентов. И каждый день я слышала нечленораздельные звуки, истеричные крики или вой. Это было невыносимо для моей психики. Невыносимо настолько, что я ощущала себя грешницей в жарком пламени ада. И мне хотелось сгореть быстрее. Превратиться в пепел и больше не слушать этих душераздирающих воплей. Я часто закрывала ладонями уши и пыталась спастись от царящего вокруг ужаса.

А потом меня отпустили домой на выходные. Это была невероятная радость! Мама наготовила моих любимых блюд и накупила вкусняшек. У нее был отменный суп с фрикадельками и горячие бутерброды с чесноком и сыром, что она запекала в духовке. Белый финский шоколад с орешками и шоколадное мороженое были праздником для моего живота! Как же я скучала по дому! Я, мама и папа вместе за одним столом, будто и не было никакой больницы. Время пролетело быстро, душевно и по-семейному.

Наступил день отъезда. Я прижалась к папе так крепко, как могла.

– Папочка, прошу, не отдавайте меня обратно! Я не хочу туда! – я со всей силы сжимала его руки и кричала так, чтобы он понял, как мне там плохо. Я плакала от отчаяния и от того, что нельзя все изменить. Безысходность съедала изнутри.

Тогда впервые я увидела его слезы. Мой мощный и сильный папа стал плакать. Его слезы соединились с моими, а тело содрогалось от эмоций, что он уже не в силах был сдерживать. Ему тоже совсем не хотелось отвозить меня обратно! Но он сумел произнести:

– Так будет лучше для тебя, поверь!

Хотя сам не знал, как лучше на самом деле. Но доверять врачам ему казалось логичным и разумным.

Взяв себя в руки, я покорилась. Мне казалось, я преодолею все и вернусь домой.

Хорошо, что я вообще смогла вернуться, а не осталась там навсегда, как Лена.

***

В очередной день моего пребывания в ненавистной психушке к нам поступила девушка. Красивая, смелая и очень дерзкая. Я смотрела на нее завороженно. Может, так действовали новые препараты, что были мне назначены. Почему-то господин Булочный спустя полтора месяца моего нахождения в клинике решил, что старый курс оказался неэффективным, и назначил мне лечение по другому методу, оставив меня в этих проклятых стенах на новый неизвестный срок.

Маринка, как звали новоиспеченную «сумасшедшую», сразу ко мне подсела. Она как-то интуитивно решила, что мы подружимся. Эта была девочка из богатой семьи и с таким гонором, что я в чем-то даже была солидарна с ее родственниками, которые пытались ее приструнить всеми доступными способами.

– Мой отец не справляется со мной. Вот и отправил в «дурку», думая, что это вправит мне мозги, – объяснила Маринка.

Она хохотала так громко, что стены нашей палаты отвечали ей эхом. Красивая, даже очень. Брюнетка с фисташковыми глазами и отпадной белоснежной улыбкой. Маринка излучала что-то невероятно смелое и сексуальное. Женщина-огонь! Вот точное определение.

Не знаю как, но нам разрешили отправиться вместе на прогулку под присмотром Маринкиного телохранителя. Видимо, тогда ей удалось подкупить медперсонал. А у врачей был выходной.

– Пойдем поедим нормально. Хочешь? – спросила она.

– Хочу, – ответила я, вытаращив глаза на новую подругу. – А как?

– А вон бистро «Мишка на севере», – кивнула она в сторону общепита.

– У меня нет денег, – печально произнесла я.

– Да какие деньги! Я тебя умоляю, Свет! Это же бистро моего отца! Нас накормят досыта, да еще с собой положат!

Так и случилось. Мы наелись до отвала. Больше всего мне понравился гуляш с гречкой. Это было очень вкусно, особенно на фоне больничной баланды. Нам даже дали по мороженому!

Маринка сильно скрасила мои суровые будни в этих невыносимо жутких стенах. Ей было двадцать четыре. Она рассказывала истории из своей жизни:

– … а гаишники включили сирену, и за мной! Всегда хотела ездить так, чтобы у них радар сломался. Ты не представляешь, какой кайф ловить ощущение свободы и адреналина! А иначе зачем жить. Скучно же!

Я с открытым ртом слушала, восхищаясь тем, как невероятно ярко она живет.

С ней и время летело быстрее. Я заново научилась смеяться. Но у всего хорошего есть конец. И он наступил с ее выпиской. Видимо, исправительный срок закончился и отец решил вернуть Маринку домой. Красавица пожелала мне удачи и произнесла те слова, что, быть может, помогли мне не сломаться в дальнейшем:

– Запомни, ты сильная! Ты сильнее всех на свете! И даже когда тебе будет совсем хреново, ты со всем справишься! Слышишь? – смотрела она на меня своими яркими фисташковыми глазами. – Ты обязательно все преодолеешь! Только никогда, никогда не сдавайся! У тебя все получится!

Больше мы никогда не виделись. А Маринкины слова я до сих пор вспоминаю в самые трудные минуты жизни.

Без нее мои будни превратились все в те же суровые и безжизненные.


***

В тот день ничего необычного не происходило. Я, наконец, вышла в общий холл, посмотреть, что там показывают по телеку. Да и просто захотелось отвлечься.

Наш зомбированный мирок все так же смиренно волочил свое существование. Кто-то отрешенно смотрел в одну точку, кто-то разговаривал сам с собой, а кто-то… задыхался. Боже мой, это же Андрей! Тот самый восемнадцатилетний парень, чья мама была беременна и угостила меня «сникерсом»!

Я побежала за врачом так быстро, насколько смогла. Мне повезло, потому что в тот вечер дежурил заведующий отделением, мой лечащий врач Валерий Михайлович.

– Пожалуйста, помогите! – закричала я, пытаясь перевести дыхание. – Там одному парню плохо, он задыхается!

Валерий Михайлович вскочил из-за стола и вместе со мной побежал в отделение.

Андрей лежал на полу и бился в конвульсиях. Булочный стал оказывать ему помощь и пытался понять, что так мешало парню дышать. Вокруг собралась толпа. Врач поднял Андрея на руки и унес в палату мужского сектора. Что было дальше, я не видела. Но сидеть на месте не могла и начала ходить из стороны в сторону, чтобы как-то успокоиться.

Валерий Михайлович появился через несколько долгих минут. Лицо его почернело до неузнаваемости. Не сказав ни слова, он вышел. Дверь за ним захлопнулась. А потом появился какой-то парень из мужского сектора и сказал, что Андрей умер.

«Андрей умер» – пульсировало у меня в голове. Я закрыла глаза. От несправедливости, что отзывалось болью в солнечном сплетении, потекли слезы. Опять смерть победила. Почему она забирает таких молодых? Ведь он даже не успел пожить и что-то оставить после себя!

Я представила, как мама Андрея хоронит своего сына. И как от горя у нее раньше времени рождается малыш. И она называет его в честь Андрея. Или, что еще хуже, у нее случается выкидыш и она теряет обоих детей в один миг.

Как на самом деле все сложилось у этой женщины, я так и не узнаю.

Бедный, бедный, Андрей! Пусть земля тебе будет пухом.

Я рыдала навзрыд, пока Валерий Михайлович не вколол мне что-то, что погрузило в сон.

После пережитого в этой больнице страх смерти будет преследовать меня постоянно.

***

Жизнь, а точнее существование продолжалось. Люди то и дело менялись, а мне очень хотелось одного – домой! Тех, кому методы Булочного и других врачей того времени не подходили, отправляли в другую психлечебницу, с более «действенными» карательными способами. Об этом я узнала от некоторых пациентов, что когда-то лежали там. Лучше было не знать. Мой ад показался смешным после их историй о смирительных рубашках. Там было настоящее царство дьявола. По-другому не назовешь.

Мама мне потом расскажет, как она, стоя на коленях перед Булочным, умоляла его меня туда не отправлять. Он не отправил. Здесь я ей очень благодарна.

Я знала, что до выписки мне осталось недолго. Раз уж я смогла выдержать все это в течение нескольких месяцев, то несколько дней – полная ерунда.

Как обычно после трапезы мы принимали лекарства. Сказать по-честному, я не всегда их принимала. Мое состояние было вполне себе здравым, поэтому я перестала их пить. Конечно, об этом знала только я, иначе меня вряд ли выписали бы. Придумали бы очередной «лучший» метод лечения.

Слава тебе, господи, сейчас я бы точно справилась без стационара. Психотерапия сильно продвинулась, и таких диагнозов, как шизофрения, без серьезного обследования не ставят. Значит, мне зачем-то или для чего-то это было нужно пережить.

Так получилось, что в тот день медсестра, раздающая нам лекарства, заставляла всех открывать рты, проверяя честность прохождения медикаментозной терапии. И мне пришлось выпить все, что было назначено. Хотя это скорее единичный случай, когда нас просили открывать рты и показывать, все ли мы проглотили.

Это был выходной день, когда разрешалось выходить в холл смотреть телевизор. В палате почти никого не осталось. Я тоже собиралась выйти и посмотреть новости. «Что хоть в мире делается, надо было узнать», – думала я, надевая джинсы. Но выйти я не успела.

Следующие несколько минут прошли для меня в полумраке. Будто некое состязание ума и чего-то еще.

Я сидела на полу, а голову вдруг запрокинуло назад так, что, казалось, сейчас сломается шея. Я начала задыхаться. Приступы удушья усиливались, а я не могла даже пошевелиться. Позвоночник будто парализовало, я совсем не чувствовала тело. О том, чтобы позвать на помощь, не было и речи. Тело вытянулось в струну, а голова словно ему не принадлежала. Рядом, как назло, никого не было. Оставалось только одно – умереть.

Тут я вспомнила слова Маринки: «Никогда, никогда не сдавайся!» Сообразила, что могу двигать руками, но самую малость – это было почти невозможно, тело отказывалось подчиняться. Собрав всю волю в кулак, я стукнула по стене, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание. Приступы удушья усиливались. Контролировать сознание становилось все тяжелее. Но я снова собралась с духом или с тем, что от него оставалось. Схватилась рукой за какую-то металлическую штуку, что лежала на тумбочке. Это оказалась ложка.

Голову все сильнее запрокидывало назад, дыхания не хватало. Вместо вдоха и выдоха пошли хрипы. Губы хватали воздух, словно это были последние капли света перед погружением во тьму. Стук ложкой, и…

Дежурная медсестра вбежала ко мне в палату и крикнула кому-то из персонала: «Преднизолон, срочно!»

Что было потом, не знаю. Отключилась.

В какой-то момент поняла, что дышу. Сознание возвращалось. Сердце стучало. Я очнулась. Живая!

Как потом объяснили врачи, приступ произошел из-за смены лекарственных препаратов. Но это всего лишь предположение психиатров того времени…

Через несколько дней моя долгожданная выписка состоялась. Три месяца жизни я провела в заточении. Все пережитое останется внутри меня и засядет так глубоко и надолго, что я еще много лет буду носить это в себе. Много лет буду пытаться уйти от воспоминаний, что пришлось преодолеть в мои пятнадцать, вычеркнув этот кусок боли из жизни.

Из лечебницы я вышла уже совершенно не той наивной и доброй девочкой, что была раньше. Очередная защитная маска выживания слилась со мной воедино.

***

Пальто из крапивы было наполовину связано. Руки привыкли к боли настолько, что уже не чувствовали ее. Методы триггерной психологии и текстотерапии работали исцеляюще.

Закончив писать очередную главу в дневник, я вытерла слезы и отправилась на онлайн-встречу с наставником.

5

Карл Юнг быстро поставил Сабине диагноз – психотическая истерия. И, посоветовавшись со своим учителем Зигмундом Фрейдом, решил опробовать новый метод лечения, основанный на доверии и поиске первопричины болезни.

После 8 месяцев лечения состояние Сабины практически пришло в норму. Это был настоящий прорыв в науке, подтвердивший эффективность нового метода – психоанализа. Фрейд и Юнг ликовали. Вот только последний к тому моменту испытывал ещe одно чувство – любовь к Сабине. И это было взаимно. Несмотря на то, что Юнг уже состоял в браке с другой женщиной, он не стал противиться и полностью растворился в запретных отношениях.

В данном контексте автор имеет ввиду, что если бы ее лечили не карательными методами, а через человеческое отношение, духовную близость, результат был бы другой.

Мне больше не стыдно быть собой

Подняться наверх