Читать книгу Краски серых переулков - - Страница 6

Пробуждение вышло не из легких. Голова раскалывалась на кусочки, и каждый из них бешено пульсировал. Казалось, сосуды лопнут в голове, и я скончаюсь прямиком в ванной без футболки и штанов.

Приподнимаюсь к зеркалу, держась руками за все, что выступает, и рассматриваю багровое лицо с синевой под впавшими глазами.

В ход вступает ледяная вода, призванная облегчить отрезвляющую боль.

Пара минут манипуляций с лицом, и боль действительно притупляется. Но тут же сменяется животной усталостью. Как магнитом меня притягивает туда, откуда недавно встал, и теперь я облокачиваюсь спиной об охлаждающую пластиком стиральную машину.

Какая тишина. Неужели все отключились, и веселье закончилось?

Хотя вряд ли. Самые стойкие доживают до утра, и зачастую это девушки. Может, потому что пили не так много. Хотя кто их разберет.

Мысли о пьющих девушках сужаются до незнакомки, так легкомысленно развлекавшейся со мной.

Интересно, ей плевать, с кем спать и где? Она даже в имени моем не была уверена. Просто пробралась ко мне, а потом и под меня. Неужели она соблазнила совершенно постороннего парня, о котором слышала что-то краем уха, и то среди какого-то балагана?

Да уж. Юра с бодуна – философ. Но тема секса всегда давала пищу для размышлений, которую я частенько отвергал, используя все возможности от жизни без угрызений совести.

Я спал с девушками, не интересуясь ни их именами, ни продолжением знакомства, исключительно для снятия напряжения. И для эстетического наслаждения прекрасными женскими изгибами.

Но почему они шли на это?

Раньше я старался не занимать себя такими мыслями. Меньше всего хотелось копаться в головах тех, о ком даже не вспомню на следующий день. Только сейчас я крепко погряз в вязком размышлении, тишина и усталость в теле позволяла.

Оказывается, привычкой обсуждать, кто, где и с кем спал, страдаем не только мы.

Но, узнав обо мне от какой-то впечатлительной подружки, девушки не боятся, что в реальности все может оказаться иначе? Не боятся, что я могу вовсе не соответствовать пьяным рассказам и иметь расстройство личности, которое, может быть, заставит меня избить их до полусмерти, изнасиловать и задушить? Всегда казалось, что в них должно быть больше здравой подозрительности в силу природы. Но почему-то все выходило иначе.

Как же это… гадко?

Не могу подобрать нужного слова, которое описало бы взбурлившее чувство отвращения и презрения к тем, кого уже не мог сосчитать за эти годы.

Прекрасно понимаю, что и сам активно стремился к коротанию с ними часов, но продолжаю напоминать себе, что получал удовольствие от каждого тела и каждой эмоции девушки подо мной.

Но насчет них я сомневался. Ни одна девушка на моей памяти не походила на ценительницу секса, как чего-то эстетичного и прекрасного.

Они были однотипны, влезали без разбора под очередного парня с одним лишь импульсивным желанием.

От переизбытка мыслей, все больше разжигающих очаги чувств внутри, сосуды в голове возвращают утихшую боль.

Так вот что означает «правда, причиняющая боль»?

Поднимаюсь, чтобы снова приструнить резь во лбу, и замечаю застрявший в сознании вопрос, которому преклоняются мелкие сопутствующие мыслишки.

«Почему не задумался раньше и продолжаю спать с пустышками?»

Смотрю в отражение слабо приоткрытых глаз, но ответ не посещает натерпевшуюся голову.

И почему я вообще этим заморочился, когда можно было продолжить спать? Поехали бы потом с Вадиком в мастерскую, и я бы обо всем этом даже не задумался.

Позволить засесть этой мути в голове я не мог и попытался отогнать любой намек на назойливые размышления. Поступать так приходилось не впервые. Каждый раз, когда в голову влезала тема о девушках, меня не покидало чувство, что разборки с ней лишь часть чего-то массивного. Чего-то, с чем совершенно не хотелось иметь дела.

Казалось, что, начав размышлять, я порву сотканный шарфик своей жизни, который из-за одной выбившейся нити, если ту потянуть, распадется. И мне придется думать, что делать с прахом волокон в руках.

Но вновь задумался.

А я сам не так же глуп, как они? Так же шляюсь везде без разбора, сам же и не знаю их гребаных имен. Даже не слышал ни об одной. Неужели мы все здесь так мерзки?

Все эти девицы, поддающиеся безотчетному пьяному желанию, и дерьмовые парни, среди которых я, под любым гребаным предлогом помогающие им в этом? Неужели все действительно…

Мысль обрывается от бормотанья и приглушенных басистых стонов, не дав докончить размышление и зациклить их на выводе.

Корчившийся на кровати Вадик, схватившийся руками за голову, продолжает кряхтеть, пока я с некоторым сожалением наблюдаю за ним. Поджав колени к животу, обнимает их и хриплым шепотом обращается ко мне:

– Дай воды, а то я сдохну, не кактус же, – перекатывается на другой бок и на время замолкает, свыкшись либо с тошнотой, либо с головной болью. Либо со всем ассорти сразу.

Проковыляв на кухню, замечаю, что внизу еще есть бодряки. Несколько человек распластались на диване, пока один, сидя на полу у кофейного столика, перебирал струны на гитаре.

Никто на меня внимания не обратил. Все были заняты гитаристом, затянувшим костровую «Батарейку».

Под завывающий голос певуна я плеснул воды из кувшина до краев широкой чашки, откопанной в хламовнике у раковины. Но, понимая, что чашка не спасет от похмелья, отливаю воду обратно в кувшин.

Вернувшись в комнату, застаю Вадика повернутым на кровати к выходу. Друг отрывает голову с рук и переводит на меня измотанные выразительные глаза. Молит воды.

Вырвав кувшин из рук, жадными глотками осушает его до дна, а после подает обратно, едва не уронив, и вновь обрушивается поперек кровати.

Видно, стало легче.

– Зачем я столько выпил? Подохну же, даже внуков маме не наплодив, – жалобный голос Вадика так и подбивает сказать колкость. Но, взглянув в его чуть приоткрытые, блуждающие по стенам глаза, откладываю это на потом.

– Потому что живешь по принципу «предлагают – пей», вот и хлебаешь, как в три рта, – друг слабо усмехается.

– Нихрена не помню. По башке как обухом влепили, – привстает и садится, облокачиваясь о спинку кровати. – Что я делал?

– Хочешь услышать о своих подвигах? Во всех подробностях? – не без иронии утыкаюсь взглядом в жалобные глаза друга, которому бывало совестно узнавать о пьяных проделках. Вадик тяжело обрушивает голову на грудь и медленно возвращает ее обратно в знак согласия. – Отключился на диване и уснул, силенок не хватило на что-то стоящее.

Облегченный выдох, и тело Вадима обмякло на подушке в нескрываемом блаженстве.

– А я-то думал… – то ли с нотками сожаления, то ли облегчения проговорил он, но не докончил. Выжидая продолжения, оборачиваюсь к другу, который задремал прямо посреди предложения.

Идеальный собеседник.

Решаю оставить его одного и плетусь на кухню, надеясь застать ностальгические песни.

Две брюнетки, положившие головы на колени дремлющим парням, изредка зевая, слушали гитариста. На этот раз тот запевал «Вахтеров».

Заметив меня, облокотившегося о кухонный косяк, гитарист подмигнул и указал на место около своих слушателей. Беспрекословно присаживаюсь на диван и откидываюсь на спинку, чему порадовалось тело после сна в ванной. Тихий голос музыканта, отсутствие лишнего шума и избытка толпы убаюкивают недавно бунтовавшее сознание, и я закрываю сухие глаза.

– Юрок, ты чего это? – раздается над ухом, выводя из дремоты. Нехотя встречаюсь с нависшим лицом Ромы и поглядываю за его спину. Гитарист и все слушатели пали, побежденные сном. – Спишь?

– Нет, стихи читаю, – оценив плохо сказанную шутку, именинник заливается низким смехом и будит гитариста.

– Пашка, ты просто нечто, – обращается к только что проснувшемуся певцу, – брат, спасибо. Такие люди нужны на утро!

Наблюдая исподлобья за Ромой, примечаю, что тот ведет себя иначе, чем днем. До меня ни разу не докопался, держал себя со всеми дружелюбно и даже спрятал корону, которая, по былым воспоминаниям, иногда царапала собой потолки.

– А Вадя где, чего один вдупляешь? – снова обратившись ко мне, Рома равнодушно окидывает вид из панорамного окна. Серое безоблачное небо, по нему сложно понять, утро сейчас или вторая половина ночи.

– Там, где ему и место. В спальне, – очередной баритонный смех, и мне начинает казаться, что парень под чем-то еще, кроме отпускающего алкоголя. Такие явные различия в поведении, речи, да и хороший повод – день рождения. Рома мог себе позволить оттянуться по полной.

– С кисулей зажигает, да? Угадал? – толчок острым локтем в плечо вызывает гримасу презрения.

– С унитазом и кроватью. Большего ему пока не светит, – коротко бросаю, намекая, что пора покончить с разговором, но имениннику идея приходится не по душе.

– Столько воспоминаний сегодня нахлынуло, – начал Рома, потрепав за плечо, запрещая спать, – и про тебя есть что вспомнить.

– Да? Самое дерьмовое? – уже с нескрываемым отвращением пробухтел я.

– А то. Только такое и есть, – неудачно подмигивая, жмурясь и подавившись новой волной смеха, Рома начинает блуждание по воспоминаниям. – Мы с тобой уже столько знакомы, в стольких тусовках побывали вместе.

– Ни разу никуда мы с тобой не ходили, – чеканю, отвернувшись от эмоционального рассказчика. Но Рома тут же нависает над лицом.

– Но в одних и тех же местах в одни и те же дни-то мы были, – настаивает на своем.

– Твоя взяла.

– Вы с Вадюхой классные пацаны, такие… такие… – пытаясь подобрать вписывающееся в комплимент слово, с досадой машет рукой. – В общем, рад, что знаком с вами. С такими, как вы, одно удовольствие зависать, – очередной толчок в плечо, заставивший и так уставшие мышцы трапеции напрячься. – А ты-то бабник еще тот, всех уже тут переимел, да?

Дремота медленно отпускает, и меня снова забрасывает в омут мыслей, истерзавших еще в ванной.

Не получив ответа, именинник продолжает монолог, который я совершенно не хотел слушать. Хватало и своих мыслей, которые валились как из переполненной помойки.

– Ты, конечно, альфа-самец еще тот, – грязно ругается и харкает на ковер. В трезвеющей голове вспоминается мастерская и моя угроза.

– Только знаешь, ты такой урод, конечно, – Рома продолжает бессмысленную речь. – Ведешь себя как отбитый психопат, а не нормальный чел. Я даже слышал, что ты почти кого-то прикончил.

– Только сейчас это понял? – плечи верно подаются вперед. Озлобленность, омерзение и отвращение в своей ядерной смеси доходят до критической отметки.

Бог видит, гребаный наркоманишка меня сам доводит.

– Да нет, я всегда знал, – с гордостью чеканит Рома. Я же принимаюсь, по совету Вадика, за дыхательные упражнения, с шумом пропуская через ноздри спертый воздух. Как придет в себя, узнает, чего стоило не тронуть Рому. А тот уже продолжает. – Кидаешься на всех как бешеная псина, всегда думал, что тебя усыпить надо или, там, не знаю, запереть в клетке.

«А может и не узнает».

Нервы на лице принимаются лихо отплясывать, стягивая его в нервозную гримасу.

– «Думал»? Сейчас не так?

– Оговорился, бывает, – по-детски виновато поправляется Рома, – никак не могу вдуплить, ты в бойца что ли играешь? Ну, – пропускает очередное ругательство, – не могут же тебя бесить столько людей. Хотя погодь, – Рома смолкает, что-то обдумывая, – чтобы решить проблему, нужно найти ее корни.

– Иди-ка ты, гребаный психолог, знаешь куда? – тело сбивается в напряженный ком, и язык круто выворачивается в замысловатой ругани, которая приходится накуренной морде именинника не по вкусу. – Проблемы у меня только от тебя и только сейчас, – цежу и оставляю диван, ловя напрягшееся Ромино лицо. Тот, словно по команде, тоже встает, уверенный в каждом будущем движении и слове.

– У тебя проблемы с башкой, а не со мной, я тут не причем. Лечиться тебе надо, не мне.

– Без нариков разберусь, – сказанное цепляет именинника за живое.

Значит, прав. Буквально чувствую, как мурашки ползут по позвонкам и кулакам, готовым пройтись по морде собеседника в любой момент.

– Сам-то, – переходя на крик, Рома будит спящих и приковывает к себе любознательные взгляды, – бухаешь как не в себя. Мне еще советы будешь давать, а? – его тело принимает вызывающе-оборонительный вид, а слова специально провоцируют конфликт. Который уже не остановить.

– Твоей роже ни один совет не поможет, помрешь на помойке.

– С тобой и твоим батей вместе.

Долгожданная точка в диалоге поставлена. Химическая реакция запущена. Первыми возгораются неусмиренные чувства и выбрасываются на волю из заточения грудной клетки. Всего одно слово – мой спусковой крючок. Лишь его достаточно для всех вспышек, усыплявших мозги.

С блаженством подаюсь вперед и, резко замахнувшись, бросаюсь кулаком в грудь горе-провокатора, заставляя отпрянуть назад. Хрипло прокашлявшись и что-то ругательски пробормотав, Рома разминает собранные побелевшие кулаки.

Через пару секунд ответный удар по челюсти встречает мое лицо, пока я, как истукан, выжидал нападения, на которое в итоге не успел среагировать.

Покачиваясь, как болванчик, упираюсь в стену. По венам растекается мазохистское удовольствие от выпускаемого пара и вида первой пошедшей крови.

Быстро оправившись от пропущенного удара, ощущаю прилив энергии, давящей на кулаки. Как озверевший, набрасываюсь на Рому, валя на пол, и хватаюсь руками за ворот его толстовки.

– На помойку, говоришь?

– Глухой и не расслышал? – попытавшись врезать мне в ребро, Ромина голова крепко впечатывается в гладкий голый пол. Крик вперемешку со стоном только забавляет и разжигает еще пуще. И я наношу удары по его лицу плотно сжатыми каменными кулаками, уже после второго захода слыша противный хруст. Нос.

И когда я, не усмиряя кулаки, превращаю лицо именинника в кровавое мясо, вижу текущую кровь, во мне зарождается желание. Маниакальное отвратительное желание переломать ему все за то время, пока на помощь не подбегут другие.

Чувство необузданной львиной агрессии лишает рассудка с каждым ударом все больше, оставляя перед глазами и в сознании только алое изуродованное лицо Ромы. Тот уже почти не отбивается, только хрипит, пока его голова вертится из стороны в сторону навстречу ударам.

Минута затуманенного мозга делает тело податливым.

Я слышу крики позади. После них меня отшвыривает в сторону пара рук.

Валюсь на пол, лишенный всяких сил и мыслей, пока вокруг именинника хлопочут неравнодушные. Белый шум заполняет свободные частички в сознании, и я коротко смеюсь.

Понятию не имею, кому что кричат: мне или Роме? Требуют, чтобы я убрался, или хлопочут над еле дышащим телом?

«Жаль, не убил. А смог бы?»

Ни капли не напугавшая мысль приказывает шевелить мозгами.

Что произошло несколько секунд назад? Крышу сорвало как никогда раньше. Почему я чувствовал наслаждение, когда тот уже не отбивался? В какого ублюдочного монстра я превращаюсь?

Давящая на голову новая порция вопросов не находит ответа. Зато стреляет в голову пониманием: из простой озлобленности и желания пройтись по лицу бесящего это перерастает в желание намеренно лишать чувств и пускать кровь.

Напугало ли меня только что осознанное?

Честно признаюсь себе, что изрядно.

Впервые с детства ощутил себя напуганным ребенком, которого встревожили новые чувства, угнетавшие неизвестной природой.

От понимания, что ощущал в тот момент непостижимое в размеренной жизни удовольствие, холодело нутро. Я испытывал тот самый страх, вспышки которого в последний раз были в детстве, пока голова набухала и становилась ватной.

Не оглядываясь на жертву своего неконтролируемого поведения, встаю и на подкошенных ногах плетусь за Вадимом.

Надо уезжать отсюда как можно быстрее, пока почти забытое чувство паники и леденящего страха не сковало окончательно. На смену агрессии пришло такое же необузданное отчаяние.

Когда я, наконец, решился задуматься, кто был виноват в потасовке, мысли предательски распались на волокна. Руки затряслись в мелкой дрожи, как у алкоголика с многолетним стажем.

На непослушных ногах я добрался до спальни и растормошил Вадика, который, сонно взглянув на мои руки, мигом взбодрился.

Как только его глаза встречаются с моим взглядом, наверняка говорившим за всю трепещущуюся душонку, друг молча приподнимается.

Не задав ни единого вопроса, сохраняя внешнее спокойствие, явно скрывавшее волнение, Вадик встает с кровати.

Быстро накинув толстовку, выходит со мной на первый этаж. Но, остановившись у двери, буквально молившей преодолеть ее и бежать как можно дальше, друг замер. Завидев нас и тут же испугавшись, встретившись с напряженным взглядом Вадика, незнакомка пятится назад.

– Убирайтесь, пока я не вызвала ментов! – только и выкрикивает она.