Читать книгу Детские шалости - - Страница 3

ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ
ЧАСТЬ 1, дошкольная
Праздник

Оглавление

Я просыпаюсь рано. Но ни папы, ни бабушки уже нет, оказывается, они ушли на демонстрацию, когда я еще спал. А меня папа не смог взять, потому что у него две руки, а на работе ему дали флаг нести. Мне обидно, конечно, ведь я мог бы и сам рядом с ним идти. Это в прошлый раз ему пришлось меня нести по Красной площади, а теперь я уже не маленький.

А Светке повезло. Ее бабушка на демонстрацию взяла с собой, чтобы она не мешала маме готовиться к приходу гостей. Светка – это моя сестра.

Мама давно встала, в комнате ее нет, но она тихонько включила радио, и я слышу музыку. У нас хороший приемник. Он стоит на папином письменном столе. Приемник – это такой большой деревянный ящик. Я вижу светящееся окошечко, а в нем большую катушку с цифрами. Если покрутить ручку, катушка тоже будет крутиться, и можно услышать разные станции. Папа говорит, что если сделать хорошую антенну, то можно будет слышать даже Дальний Восток.

Я встаю и убираю постель, а потом бегу умываться. Можно было бы не умываться, но мама все равно заметит и обязательно прогонит из-за стола.

В ванной умывается Анна Мысевна. Это еще одна наша соседка. Сейчас она чистит зубы. Я знаю, что мама зовет ее Анна Моисеевна, но Анна Мысевна – короче, а потом она же не обижается. Ее комната находится возле входной двери нашей квартиры.

– С праздником, – говорю я ей.

Она что-то мычит. Я не понимаю. Она подставляет руку под кран, набирает воду, пьет ее из ладошки и поднимает нос кверху. В горле у нее фыркает и булькает вода. Она выплевывает ее и поворачивается ко мне. Губы у нее все белые от зубного порошка.

– С добрым утром, Вениамин, я тебя тоже поздравляю с праздником. Ты умываться пришел?

– Ага.

– Нужно говорить не ага, а да, – поправляет она меня.

Ну, сейчас начнется! Она и меня всегда воспитывает, и Светку. Наверное, Анне Мысевне это нравится. Мама говорит, что воспитывать любят люди, у которых нет своих детей. А у Анны Мысевны детей нет. У нее и мужа нет. Оказывается, он погиб на фронте. Это она мне сама рассказала, когда я у нее смотрел фотокарточки. Но все равно, зачем меня воспитывать, когда я и сам все знаю?

– Вениамин, ты – уже большой мальчик и должен говорить правильно.

Анна Мысевна всегда зовет меня так. Вениамин. Это мое взрослое имя. Я не очень люблю свое имя, потому что некоторые придумывают разные сокращения. Некоторые говорят Веничек. А кому будет приятно, когда тебя так обзывают?

– Вот, ты вошел в ванную комнату и сказал: с праздником, – продолжает меня учить Анна Мысевна. – А ведь ты должен был сначала сказать: «доброе утро». А уж потом: «поздравляю вас с праздником». Понял?

Мне, конечно, хочется сказать: ага. Но тогда придется опять выслушивать все, что она скажет, и я, молча, киваю головой. Анна Мысевна отворачивается от меня и опять начинает умываться. Она очень смешно смывает с лица мыло. Почему-то одной рукой. Другую она отставила в сторону, как будто боится намочить. У нее очень тонкие ноги, и вся она тощая-претощая. Наклонилась над ванной, и как будто переломилась. Мама говорит, что у некоторых такая конституция. Что это такое, я пока не знаю.

Наконец, соседка умылась и начинает вытираться. Она вся уткнулась в полотенце, и только нос выглядывает, да кучерявые волосы. Я подхожу к раковине и открываю кран. Трогаю воду. Она очень холодная. Даже умываться расхотелось. Если бы Анна Мысевна сейчас ушла, я бы протер немного глаза и уже вытирался бы. Но она никак не уходит. Приходится мылить руки.

– Вениамин, лицо нужно тоже мыть с мылом.

Вот еще, думаю я, ведь глаза будет щипать.

– Мне на работе, – продолжает говорить соседка, – показали руку под микроскопом. Ты даже не представляешь, сколько не ней оказалось микробов. А ведь рука выглядела чистой.

Я думаю, что это она свою руку смотрела под каким-то микроскопом, и это у нее были микробы. А про микробов я уже слышал от мамы, когда она стригла мне ногти. От них все болезни, от микробов, значит. А от мыла все микробы дохнут. Поэтому руки, конечно, можно помылить.

– А ты зарядку сегодня уже делал? – спрашивает Анна Мысевна.

Все почему-то все время твердят про зарядку, а сами никогда не занимаются. По воскресеньям, когда папа дома, мы иногда занимаемся с ним. Он подходит к моей кровати, когда я еще сплю, и стягивает с меня одеяло.

– А ну, вставай, кудрявая, – говорит он.

Это песня такая есть. Ее часто по радио поют. А волосы у меня прямые, как палки, и ни одного завиточка нет.

– Давай заниматься физкультурой, – говорит папа.

Мы начинаем разводить руки в стороны, руки вместе, руки вверх, руки вниз. Но больше всего я люблю наклоны, потому что я могу ладошками пол достать и колени ни чуточку не согну. Папа и то, только кончиками пальцев достает.

– Конечно, занимался. Во, – отвечаю я Анне Мысевне и показываю, как у меня получаются наклоны.

– Не во, а вот, – поправляет она меня и, наконец, уходит из ванны.

Я тоже вытираюсь и бегу в комнату.

Мама уже накрывает на стол. Сейчас будем завтракать. Я усаживаюсь у окна. Это папино место, но, когда его нет, я всегда сажусь здесь.

Опять манная каша. Даже на праздник! Я же не люблю ее. Вот гречка или пшенка, это да. Но мама всегда хмурится от таких разговоров. Она всегда говорит: в войну было хуже, да и карточки только недавно отменили. А разве это недавно, если я даже не помню, когда это случилось?

– Ой, – кричу я, – мама, поздравляю тебя с праздником.

– Спасибо, я тебя тоже поздравляю.

Мама целует меня в макушку и накладывает кашу. Придется страдать, иначе ничего вкусного не дождешься.


После завтрака мама дает мне тарелку, на которой лежит пирожок с повидлом, а рядом – птичка, зайчик и кружочки печенья.

– Пойди, поздравь Марию Владимировну, – говорит мама. – Только осторожно, не урони.

Я отправляюсь к соседке. Я люблю праздники за то, что можно ходить в гости. А в гостях всегда угощают чем-нибудь вкусным. В обычные дни, когда я захожу к соседям, только иногда кто-нибудь меня угощает. А в праздники – другое дело. Все уговаривают съесть что-нибудь сладенькое, а потом еще дают «на дорожку».

От Марии Владимировны я приношу нашу тарелку с пятью пирогами. Только это уже ее пироги. Потом я с подарками иду к Анне Ефремовне, потом – к Анне Мысевне.

Наконец, все хождения закончены, и я могу отправиться гулять. Мама дает мне два пирожка с повидлом.

– Угости Витю, – напоминает она мне вслед

Я выскакиваю на лестницу. Жаль, руки заняты, а то прокатился бы на перилах.

Витька уже ждет во дворе. Он играет в ножички. Ножик он недавно нашел на помойке, но он был плохой, лезвие как-то болталось. Витька попросил своего дедушку, и тот запросто все починил. Он теперь только не складывается, а так хороший получился ножик.

Я отдаю Витьке один пирог.

– Ага, – говорит он.

Это значит – спасибо.

– Дай мне пока ножик поиграть, – прошу я.

Витка протягивает ножик, мы же – друзья. Я тренируюсь делать «роспись». Это, когда берешь нож за лезвие и с размаху бросаешь его в песок, чтобы он воткнулся.

– Ой, – говорит Витька.

И я вижу у него на рубахе повидло. Наверно, он слишком сильно надавил на пирог, и из него выскочила капля начинки.

Хоть бы упала на куртку, не так заметно было бы, а на рубашке сразу видно. Витька соскребает повидло пальцем и – в рот. Но все равно пятно остается.

– Тебе попадет, – говорю я, – давай, помогу.

Я беру его рубашку в рот и высасываю повидло. Во рту сладко. Рубашка намокла, но пятно почему-то всё равно видно.

– Ничего, – произносит Витька, – я приду и сразу в ванну. Повидло отмывается. Вот, если бы чернила, тогда попало бы.

Он доедает пирог. А я вытряхиваю песок из сандалий.

– Айда на Смолягу к метро, – предлагает Витька.

– Мне нужно маму спросить, а то ругаться будет, – спохватываюсь я.

– Ну, давай. Я на углу подожду.

Я бегу под окно.

Высоко в голубом небе гудят самолеты. Их много. Они построились так, что из самолетов получается слово: «СТАЛИН». Самолеты летят на Красную площадь, там сейчас парад.

– Мама, – кричу я снизу вверх.

Во дворе пока никого нет. Еще не вышли гулять мамаши с малышами. Только вдали, у помойки, видна наша дворничиха, тетя Маша. Во дворе никакого праздника не видно. Даже флага нет. Он висит на стене с противоположной стороны дома. Там, я сам это видел, его вчера тетя Маша вешала.

– Мама, – снова кричу я.

Мамина голова, наконец, выглядывает из форточки

– Что? – чуть слышно долетает до меня ее голос.

– Можно мы пойдем к метро?

Мама что-то отвечает, но очень тихо.

– Я не слышу, – кричу я.

– Осторожно переходите трамвайные пути, – раздельно повторяет мама.

Это я уже слышу, и, помахав рукой, бегу догонять Витьку.

Мы шагаем в сторону Москва-реки. Справа – забор из досок. Он тянется до самой набережной, а за забором – глубокий котлован. Витька говорит, что на месте котлована стоял дом, но в войну в него бомба попала. И это от нее такая ямища.

Но я думаю, что, если бы бомба яму вырыла, то куда подевалась земля из ямы, а потом, если бы рядом такая бомбища взорвалась, то наш дом просто развалился бы. Мама рассказывала, что во время войны фашисты хотели разбомбить мост-метро, но не попали. А когда одна бомба упала неподалеку, наш дом даже треснул. И потом эту трещину пришлось заделывать. Если от моста посмотреть, то ее немного заметно.

Мы поворачиваем под мост. Дальше начинается Арбузовка. Мы с ребятами так называем переулок, поднимающийся от реки к станции метро. Здесь живет Генка Арбузов со своими друзьями. Сам он толстый, поэтому он обижается, когда его зовут – Арбузом. Одному здесь лучше не появляться. Даже двоих иногда могут поколотить.

– Давай, пролетим Арбузовку на самолете? – предлагаю я.

– Ага, – соглашается Витька.

И мы – руки в стороны – мчимся по дорожке в горку и жужжим. Мимо двухэтажных деревянных домиков, вдоль моста, все выше и выше. На наших крыльях сияют красные звезды. Внизу проходят люди, и мы покачиваем им крыльями: «Привет! С праздником!». Вот и кончился мост, кончился забор, и метро ушло под землю. Каменные домики прижимают нас к стене тоннеля, за которой гудит метро. Но стена становится все ниже и ниже, вдали уже виден трамвай. И вот мы вылетаем на трамвайную остановку. Здесь приходится забыть про самолеты – не разбежишься.

Трамваи ходят. Только медленно, и все время трезвонят, потому что очень много народа. Все нарядные, и трамваи украшены флажками. Люди идут к Садовому кольцу, пересекая трамвайные пути. Если бы все несли флаги и портреты, то можно было бы подумать, что это демонстрация. Но это люди просто так гуляют. Ведь не всех пускают на демонстрацию.

В доме справа в витрине магазина сегодня нет корзин с продуктами, там все завешено красной материей, а внутри стоят портреты Ленина и Сталина. Идет группа взрослых. В середине толстый дядька идет и играет на баяне. Сначала – «Катюшу», а потом – «Лучше нету того цвету». Все поют. Всем весело. Все смеются. Возле станции метро стоит дядька в белом халате, который продает шары. Красные, желтые, синие, зеленые, – они нитками привязаны к палке, которую дядька крепко держит в руках

– Вить, – говорю я, – вот набрать бы побольше шаров. Связать их вместе, а потом схватиться за веревку и взлететь. Выше всех домов.

– До самых облаков, – подхватывает Витька.

– До самых облаков нельзя, самолеты могут врезаться.

– Можно и пониже, – соглашается Витька.

– Ага, летишь и смотришь, а внизу парад. Танки, пушки всякие, «катюши». И вдруг товарищ Сталин с Мавзолея рукой на нас показывает и спрашивает: «А это кто?». А ему отвечают: «Товарищ Сталин, это Витя и Веня из Николо-Щеповского переулка». Тут товарищ Сталин и говорит: «Выдать им по медали за храбрость». Мы с тобой спускаемся на Красную площадь и идем к Мавзолею. А нам навстречу – товарищ Ворошилов. Он говорит. «Вас хочет видеть товарищ Сталин». Мы поднимаемся по лесенке, а товарищ Сталин обнимает нас за плечи и говорит: «Вы смелые ребята». Я спрашиваю: «Товарищ Сталин, а можно нам на танке прокатиться?». А Сталин улыбается и отвечает: «Конечно, можно». Он поднимает руку, и все танки на площади останавливаются. Мы с тобой бежим к самому главному танку, где сидит командир, и говорим: «Нам товарищ Сталин разрешил». Командир улыбается и открывает нам люк. А потом мы едем на танке. И по Арбузовке, и по Проточке. И заезжаем прямо к нам во двор. Все, конечно, испугаются, из окон выглядывают. А тут мы вылезаем с медалями. Выбегают наши мамы. И командир им говорит: «Не надо больше Витю бить веником». Это он твоей маме. А потом моей маме говорит: «Не надо его заставлять есть манную кашу, ведь их товарищ Сталин наградил медалями».

Витька только слушает, открыв рот. Он всегда говорит, что я здорово сочиняю.

– Ну, ты насчет медалей загнул, – говорит он, наконец.

– Ничего не загнул, – протестую я.

– А вот и загнул. За что это нам медали дадут?

– Как за что? За смелость. Есть медаль такая. Я видел. На ней так и написано: «За смелость!»

Витька сомневается, но не спорит. Он начинает говорить о другом:

– Я, когда вырасту, мороженщиком буду.

Мы уже вышли к станции метро, и здесь, около входа, стоит тетя с тачкой, на которой написано «Мороженое». К ней стоит очередь, но у нас денег нет, поэтому мы проходим мимо.

На Садовом кольце – толпа народа. Даже противоположной стороны не разглядеть. Сегодня автомобили не ездят. Вдали улица понижается, и мы замечаем, как с той стороны едут танки. Они едут по самой середине, и мы пробираемся поближе, чтобы лучше видеть…

Танки проносятся мимо, гудят мороты и очень гремят гусеницы. Даже земля страшно дрожит. Люки у танков открыты и из них выглядывают танкисты. Они улыбаются и машут нам рукой. Колеса танков, на которых крутятся гусеницы, выкрашены белой краской.

– Это для красоты, – говорю я Витьке в самое ухо, потому что вокруг такой грохот, что по-другому он не услышит. – На войне так не бывает.

– Нет, бывает.

Сегодня Витька почему-то все время спорит.

А потом едут пушки, и колеса у них тоже покрашены в белый цвет. Каждую пушку везет машина, а в кузове сидят солдаты. Все в касках, и у каждого автомат с большим круглым диском.

Эх, была бы сейчас война, мы бы с Витькой обязательно удрали на фронт. Или дежурили бы на крыше. Тушили бы с ним «зажигалки». Я знаю, как это надо делать.

Мама однажды мне рассказывала, как она дежурила. Самое главное – «зажигалку» надо сразу щипцами сбросить с крыши, а то она может прожечь даже железо и попасть на чердак. Тогда начнется настоящий пожар, и весь дом сгорит. А когда «зажигалка» упадет на землю, ее засыпают песком, чтобы она погасла.

Пушки проехали мимо. Вот, и кончился «наш парад». Теперь можно идти домой. Но у нас во дворе сейчас пусто и скучно. А здесь – ужасная толкучка. В праздники всегда заметнее, что в Москве много народа. Все идут в сторону Смоленской площади и дальше. Наверное, в Парк Культуры. Но это очень далеко…


Вечер. У нас – гости с папиной работы. Толстый дядя с черными кудрявыми волосами и еще более толстая тетя. Взрослые пьют вино, а мы со Светкой – воду с сиропом.

Мама нажарила большую сковородку картошки. Взрослые едят винегрет, а мы – картошку с котлетой. Светка берет котлету руками и насаживает ее на вилку. Откусывает, а потом снимает ее с вилки и так же насаживает картошку. Все смотрят на нее, переговариваются и смеются.

– Не болтай ногами, – строго говорит мне бабушка.

– Я не болтаю, – отвечаю я, а сам думаю, как это она все замечает. И под стол, вроде, не заглядывала, а вот.

– Сегодня будет салют, – говорю я, чтобы отвлечь бабушку. – Мы пойдем смотреть?

Мама почему-то смотрит на меня укоризненно и говорит:

– Тебя кто-нибудь тянет за язык?

А потом начинает громко разговаривать со Светкой. В этот раз она с бабушкой ходила на демонстрацию. Все спрашивают, что она там видела. А Светка отвечает, что ничего не видела. Только все было красное-красное. Эх, я бы на ее месте!..

Бабушка наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Ну, зачем ты говоришь о салюте? Ты не хочешь идти?

– Хочу, – шепчу я в ответ.

– Вот и молчи. Света еще маленькая, ей нужно спать. А ты ее раздразнишь, и тогда никто не сможет посмотреть салют.

Я все понял, поэтому просто киваю головой. Светку уложат спать, и бабушка посидит с ней, а мы с мамой и папой пойдем смотреть салют и иллюминацию. В прошлом году я ходил с папой на Красную площадь. На Почтамте изобразили трактор. Его из лампочек сделали. Он ехал по желтому полю, и у него крутились гусеницы. А в этом году еще что-нибудь будет интересное.

Мы со Светкой вылезаем из-за стола. Наелись, напились. Полный живот. Даже нагибаться трудно. Отходим в угол к игрушкам. Светка возится со своими куклами, а я катаю машинку, которую мне подарили еще на день рождения. Но мне быстро надоедает.

За окном уже темно. Скорей бы уж Светку уложили спать, тогда бы мы все пошли смотреть салют.

– Света, – шепчу я, – ты сейчас сразу ложись спать и быстрей засыпай, а то мы не успеем посмотреть салют. Ты ведь ходила на демонстрацию, а я нигде не был. Ты только не реви. Я вернусь и все тебе расскажу. Ладно?

Светка слушает меня, молча, а потом идет к столу. Взрослые о чем-то разговаривают и смеются.

– Мама, – зовет она.

Но все слушают моего папу, он что-то громко рассказывает. Всем весело.

– Мама, – снова зовет Светка и дергает маму за руку.

Я подхожу к ней и пытаюсь увести ее в сторону, но она сопротивляется.

– Я тоже хочу смотреть салют, – начинает вопить Светка.

Мама поворачивается к ней. Светка ревет в полный голос:

– Хочу салют. Хочу салют.

Мама пытается ее успокоить. Даже бабушка гладит ее по голове и что-то говорит. А Светка ревет все громче и отмахивается от бабушки.

– Зачем ты ее дразнишь? – сердито спрашивает меня мой папа, – язык за зубами держать не умеешь? Ну, значит, никто салют смотреть не пойдет.

Папа шлепает меня по затылку, а потом уходит курить. Мама успокаивает Светку.

А я обиделся. Сижу возле игрушек. Лицо закрыл, но не плачу, я думаю. Никто меня не любит. И мама, и бабушка возле Светки ахают. А я никому не нужен. Вот, возьму ножик. Есть у нас такой на кухне. Большой и длинный. Возьму и зарежусь. Пусть тогда мама и бабушка плачут. А папа придет и скажет: жаль, я его обидел перед смертью. Все будут плакать и скажут: надо было его взять, чтобы посмотреть салют…


Вечером, когда я уже лежу в постели, подходит мама

– Спокойной ночи, – говорит она.

– Спокойной ночи, – отвечаю я.

Она целует меня в лоб, и дает мне конфету.

– Фантик я завтра разглажу, – шепчет она, и я засыпаю.

А салют мы все-таки посмотрели. Из окна. От нас здорово видно. Не так, конечно, как на Красной площади, но все равно хорошо…

Детские шалости

Подняться наверх