Читать книгу Собака, пойдем ко мне жить. Девятнадцать историй любви - - Страница 6

…Из угла за оградой зарычали. Рычали нешуточно, тем рыком взахлёб, полным ярости, которым спасают жизнь, после которого кидаются на превосходящего противника затравленные или больные бешенством животные. Когда все пределы страданий пройдены, надежды нет, но живым ты не дашься и она, твоя смерть, сама сдохнет, прежде чем выжмет из тебя последний выдох.

Я стояла в углу около нижних ворот среди зарослей ежевики и шиповника, не дававших сделать лишнего шага, и не могла разглядеть, кто рычит. Встав на цыпочки и держась за дерево синей сливы в цвету, я перегнулась за ограду. В кустах на соседнем участке что-то дёрнулось. Сначала я увидела головёнку песочного цвета, широкий лоб, круглую макушку – то, что мы так любим у собак, этот красноречиво вместительный кумпол над массивным мозгом, эту головастость умного животного; стоячие лисичкины ушки и крупные черные глаза – миловидная мордашка с двумя рядами очень белых яростно оскаленных клычков.

– Это ты, малявочка, издаешь такие страшные звуки? – удивилась я.

– Х-ХР-РАП! – щёлкнула пастью собачка. – Рга! Рга! Рга!

Она всерьёз угрожала мне, которая возвышалась над ней, как небоскрёб:

– Ну, давай, попробуй прогнать меня отсюда! Посмотрим на то мокрое место, что от тебя останется! А может, мне тебя просто съесть?

– Ой, не ешь меня, лютый зверь…

Она приподнялась, как перед атакой. И я увидела её тело.

Золотистая шерсть кончалась сразу за ушами, как меховая шапка, а дальше шла голая, багровая, в рубцах и сочащихся ранах, кожа, обтянувшая ребра. Позвоночник походил на цепочку кожаных бусин. Живота не было. Чёрные, почти птичьи, лапы, голый крысиный хвост с розовым прозрачным кончиком, как восклицательный знак в конце предложения, и без того полного жути.

Было так больно даже смотреть на это, не говоря о том, чтобы в этом теле шевелиться, дышать, лежать на колючей, выжженной, сорной траве…

Я только и смогла выдохнуть – Господи… Господи!

И собачка оценила сострадание. Смолкла, отвела глаза в сторону.

– Грэйси, стоп! Миленькая, не ходи сюда. Пойдём домой. Быстро, быстро. Ай, молодец. Бегом.

Прощай, мое короткое болгарское счастье. Прощайте, звёзды, сверчки и кукушки. Идиллия оборвалась, только начавшись, и обернулась ко мне жутким оскалом реальности.

К своему поместью, морю и солнцу в нагрузку мы купили бедную страну.

…Курятина, рыба, хлеб, творожная запеканка, яйца, ветчина, борщ… Я с ума сошла, свалив всё это в пакет. Я же могла убить истощённую собаку такой прорвой. Кинулась обратно, боясь, что она ушла. Из моего пакета пахло так, что собака замерла, приподнялась на передних лапках, и не рыкнула.

Я вывалила эту массу через ограду прямо перед ней. Она почти не пугалась, когда слишком близко падали куски. Но и хватать их она не стала.

– Всё, кушай. Кушай спокойно. Я пойду.

* * *

Ночью я поняла, что собаку я убила.

Утром вышла в сад, подошла к ограде. Собаки не было. Пищи тоже.

Вот так. Думать же надо, что делаешь. Но с этим у меня всегда были проблемы.

– Тяв!

Оборачиваюсь, чуть не упав, запутавшись в злобно колючей ежевике.

– Тяв-тяв!

Через овечью тропу, через речку, под трактором, кружится маленькая собачка с пунцовым телом и жёлтой головой, похожая на креветку. Кружится, приседая в реверансе, склоняя голову набок. Виляет лысый шнурок в роли хвоста, и у неё есть живот. У собаки снова есть живот!

Вся та порция размером с саму собачку уместилась в ссохшемся до полного отсутствия животе, и не только не убила её, но преобразила, вернула к жизни, сподвигла на танец и – эти глаза напротив – они смеются! Они не отрывают взгляд от моих, и в них… Что это? Благодарность? Берите выше. Похоже на любовь.

…Вовсе я рычала-то на звук шагов большой собаки, на запах её. Не на тебя же. А ты думала, на тебя?

Ах ты мася моя маленькая… Я буду звать тебя Масей. Так моя подруга в приливах нежности называет всех – свою маму, мужа, меня, свою таксу, всё живое. И главным, Мася, делом твоим будет хорошо питаться. Через день-другой приедет Неделчо, и мы поедем в ветклинику тебя лечить.

В первый день собака ещё боялась подойти вплотную, да и я не решалась к ней прикоснуться. Только всё закрывала Грэйси, вставала между ними, чтобы та не заразилась неведомой кожной чумой. Грэйси и не рвалась обнюхиваться, только с обычной толерантностью и достоинством посматривала издалека.

Когда я вынесла вторую порцию усиленного питания, псинка ждала на том же месте.

Пойдем, дорогая, я поселю тебя в заброшеном доме, нельзя тебе спать в дождь под трактором.

Я дала ей понюхать миску с манной кашей, жареной рыбой и яичницей. А что, традиционный британский завтрак когда-то включал в себя жареную сельдь и ливерные котлеты, такие чёрные, что я за тринадцать лет так и не решилась их попробовать – тем более с утра.

Я пошла по тропинке через соседский пустой участок. На нём от ограды остались одни покосившиеся столбы.

Мася следовала за мной, целуя мне щиколотки. Шаг – поцелуй, шаг – поцелуй. Шаг – сердце обрывается (заражусь чесоткой), шаг – сердце в горле (заражу Грэйси), шаг – замирает всё внутри: обе покроемся кровавыми струпьями и сукровицей, облысеем, перестанем спать и будем чесаться день и ночь… Приедет Бьярни, и чесоточные клещи сожрут его тоже…

Соседский участок просто нежилой, а тот, что за ним, совсем заброшен, и давно. Саманный домик в одну комнатку совсем обтаял под дождями десятилетий. Поселились мы, что называется, на вилле…

Ну и ладно. Зато на свободе.

Нагнувшись, я вошла внутрь, поставила миску в центре, рядом с кучей какого-то тряпья.

– Вот, Мася, с новосельем тебя. Целый дворец для бездомной собаки. Тут люди жили, при социализме, между прочим. А теперь это твоя фазенда!

Мася, даже не обнюхав дворец, принялась за еду. Я вышла, беззвучно пятясь. Вот, теперь она сытая уляжется на куче тряпья и заснет. Домик маленький, ночью в нем будет тепло.

Поднявшись на дорогу, я полюбовалась на поля до горизонта, на маленький трактор, что полз вдали, чуть слышно тарахтя, на то, как за ним в ряд на одинаковом расстоянии шагали три аиста.

Открыла амбарный замок на воротах и, отведя ветки с вишнями от лица, стала запираться изнутри. Засов, на засове древний грязный замок, в замке ключ, ржав и могуч… Большого смысла действие. При обвисшей сетке, отделяющей наш оазис от внешнего мира в тех местах, где она пока не упала и её еще нельзя просто перешагнуть, очень важно хорошенько запирать ворота.

…Кто-то лижет мне икры. Непохоже на Грэйси, и очень низко.

Оборачиваюсь.

Мася кланяется, скачет по двору, вертит хвостом, мол, добро пожаловать, проходи, гостем будешь.

– Мася! Ах ты хулиганка! Ты уже тут?!

Нечего и спрашивать, как она попала сюда. Под этой сеткой и человек на четвереньках проберётся.

Мда… Новая ограда – длиной в километр, а то и два – обойдется в половину цены дома…

– Это скумбрия была? – облизывается Мася. – Волшебно!

– Так… Теперь, значит, ты с нами живешь… Ну и что мы с тобой будем делать?

– Как что! Поели – ррррработать! – взвивается Мася и с боевым воплем ныряет под ограду.

За забором стоит подозрительного вида тип. Из обшарпанного автомобиля выбираются две ещё более колоритные фигуры – смуглые, обритые наголо, зубы через один, удобно держать сигарету.

С трудом разбираю, что они желают побелить наш дом.

– Благодаря, не трябва, – вспоминаю слова из разговорника.

– Плата только за краску, работа бесплатно. Всего двести лева! Но только сейчас! Только сегодня! Оферта! – и он даже берётся за ворота.

Не договорив, персонаж ахает, подпрыгивает, одновременно озираясь назад, с изумлением глядя на свою поднятую пятку. Совершив этот странный пируэт, он задирает штанину, озабоченно разглядывает сначала её, потом ногу. Проводит по щиколотке пальцем и гневно поднимает палец вверх. На нем кровь.

– А?! Майка ми! Ти какво правиш, ти, сатан!

Сатан, задрав хвостик не толще его пальца и такой же голый, уже висит на штанине второго «маляра». Тот скачет на одной ноге, тряся другой, и вопит от боли.

– Мне ничего не надо белить! – кричу я. – Мася, домой! Мася!

Они же могут убить её одним пинком. Вот бедовая!

– Прибери собака твоя!

Собака моя не прибирается, она пикирует на третьего, но тот успевает вскочить в машину и захлопнуть дверцу. Удивительно, как они тут боятся собак, даже таких маленьких, и боли от укуса, такой ерундовой. И Мася, понимая свою силу и власть, летает по кругу вокруг враждебной машины и сеет панику, ужас и смерть.

И тут по лестнице из сада поднимается и встаёт рядом со мной белое облако с черными глазами, вершина собачьей эволюции, топ рейтинга по любви к человеку, золотому характеру и уму – Голден Ретривер.

Это Грэйси пришла посмотреть, что за шум такой до завтрака. Разбудить разбудили, а кормить не кормят. Ах, это гости пришли! Наконец-то! Проходите! Грэйси громко приветствует и зазывает долгожданных, бурно виляя хвостом.

Увидев ещё одно чудище, раз в десять крупнее, двое, высоко задирая ноги и лягаясь, прыгают в машину, обдают нас вонючим облаком, и, громыхая, покидают недоброе место.

Уфф!!!

– Ну, Мася, ты даешь!!

– А чо такова…

– В Европе мы заплатили бы штраф за покус в пару тысяч!

– А пусть не ходят.

– Это да… Откуда они вообще взялись? Говорили, здесь уровень преступности – нулевой. Спасибо тебе, конечно. Но, Мася, в дом ни ногой! Понимэ? Инфекция! Насекомые! Сначала к врачу.

Я глажу пальцем её крутой умный лобик, и она, подняв нос, блаженно закрывает глаза. Она понимэ.

* * *

Из чёрного пластмассового ящика с жёлтой крышкой я сделала ей элегантный водоустойчивый домик. Положила туда облезлую подушку из летней спальни – это будет перина. Накрыла её застиранным полотенцем, что висело на гвозде у ржавой эмалированной раковины.

Мася наблюдала сзади. Подлезла под моим локтем, цапнула зубами полотенце, пятясь, вытащила его. Высоко задирая головёнку и виляя задиком, удрала вместе с ним в гущу сада.

Но утром я нашла её в ящике, так крепко спящей на мягком и сухом, что она даже вывалилась из домика наполовину. А на террасе – затоптанные грязными лапами белые подушки на шезлонгах и креслах. Их так никогда и не удалось отстирать.

* * *

Приехал Неделчо – строитель и первый владелец нашего дома, шумный, весёлый, полные руки гостинцев.

После оформления сделки он стал нашим советчиком, переводчиком, гидом, шофёром, ремонтником, психотерапевтом – в общем, нянькой. Сам он величал себя управителем.

Болгария, название которой ничего не говорило Бьярни, но с детства симпатичная мне, благодаря этому человеку с мощными чапаевскими усами сразу стала для нас родной и уютной. Неделчо, что означает «рожденный в воскресенье», потому что воскресенье в Болгарии называется «неделя», только по воскресеньям и строил нашу белую виллу. Пять дней работал на государство, шестой частником на себя, а на седьмой отдыхал, ворочая мешки с цементом на собственной стройке. Через четыре года белый дом с размашистыми пологими склонами крыши, напоминающий швейцарское шале, был готов, и его создатель влюбился в свой дом, как Пигмалион в Галатею. Когда через двадцать лет пришлось продать его и переехать в город, он так и не смог оторваться от этого холма над полями в три стороны света, от вида на восход и на деревню, от лип в цвету, гудящих тысячей пчел.

Дом достался нам вместе с мебелью тёмного дерева под старину, белым зонтом от солнца на террасе, пугалом в саду и котом Матвеем, чемпионом по ловле мышей.

Гладя кота, Бьярни спросил:

– А Вас тоже нельзя ли приобрести?

Старик просиял, захохотал и прослезился:

– Благодаря!

Что на русский переводится как «благодарю».

Скоро стало ясно, что если бы мы не платили ему зарплату, он делал бы всё это бесплатно.

* * *

На этот раз Неделчо привез нам баницу – сдобный слоеный пирог с брынзой, который он регулярно печёт для больной жены. Я уговариваю его сесть за стол, что почему-то непросто с болгарами, и он, придерживая сердце, соглашается быстро выпить свой фейковый кофей, цикорий для которого сам же и сушил в нашем саду, собирая только вершки и корешки.

Грэйси прижимается щекой к его колену, Неделчо приобнимает её одной рукой. Он тоже из наших, из чокнутых. Идя по городу, раскланивается с каждой кошкой. Все кошачье население района он знает по имени, а кого не знает, тому имя дает. В гараже у него живет полусиамский бездомный котенок, а у входа в подъезд, в домике, сделанном из старого стула и обувной коробки – рыжий кот с одним ухом и золотыми глазами.

Прихлёбывая свой эликсир жизни, Неделчо азартно расширяет глаза, рассказывая о редкой опасной змее пепелянке, которая возрождается после смерти, о болгарских соловьях и подсоловушках – маленьких птичках всех цветов радуги, которые поют как начинающие соловьи, без рулад, но тоже очень мило, зато красивы они необыкновенно.

Он с трудом вспоминает русские слова, я с трудом понимаю его через слово, но всё записываю, и нам очень уютно.

– Неделчо, а почему вы решили уехать в город?

– Это все Мария… Она испугалась. Был ураган, крышу сорвало с дома и унесло в поле…

– Как? Целиком?

– Нет, частями. И она сказала – всё, я здесь больше не живу. А я… Тошно мне без деревни.

Мужественно скрывая страх и отвращение, Неделчо застелил сиденье в машине старой простыней, а я замотала тельце, на которое было невозможно смотреть и которого было страшно касаться, в чистую тряпку, а сверху в красивое полотенце для оказания уважения врачу. Но Мася, конечно, вывернулась одним прыжком, когда я поднесла её к машине.

Вай, что делать будем…

После бесполезных уговоров я позвала Грэйси и села с ней на заднее сиденье, застелила колени и стала закрывать дверцу:

– Прощай, Мася! Мы поедем сами.

Бедная вскарабкалась, оскальзываясь по металлу, и взлетела ко мне на руки, прижалась к груди. Хорошо, что я оделась в худшее, что имела. Обнявшись, поехали.

– Як! – сказала Мася на выезде из деревни. – Як, як!

И вывалила усиленный завтрак мне на колени.

Плохо переносят езду в машине щенки и молодые собаки, да ещё по разбитым дорогам. Да и нельзя кормить животных перед поездкой к врачу, что это я? Понадобится взять кровь, а там и сахар высокий, и холестерин, и как ставить диагноз? Собака же не объяснит сама, что её мучает, где именно, как долго.

Впрочем, у нас всё было налицо. Вернее, только на лице у нас и не было диагноза…

* * *

Ах, в какую клинику Неделчо нас привёз! Амбарное помещение, залитый едким антисептиком цементный пол с дренажными дырами, те же лужи на облезлой клеёнке огромных цинковых столов. А вот и стойло с могучими перилами, с кольцом в стене и цепью, явно для буйного быка. Видно, сюда ещё в молодости обращался Неделчо по поводу коровьих маститов. Слышала про болгарских буйволов, дающих драгоценное молоко, полное витаминов, но не знала, что их тоже возят на приём…

Крошечная дворняжка на таком столе, как чемодан на аэродроме. Расчихавшись от медицинских запахов, она превратилась в стальную подозрительную пружину. Когда ветврач подошла к ней сзади с градусником, Мася изогнулась и оскалилась, пригнувшись перед прыжком. Знайте, это и есть настоящая угроза. Не лай. У лая другое значение, это призыв и предупреждение, и он часто говорит о страхе. А вот из этой позы, молча, кидается в горло лютый зверь.

– Ну-ну, лютый зверь, дай-ка я тебя крепко обниму… Уж позвольте вашу температуру узнать, ваше свирепое высочество?

Правда, ну что за манеру придумали – холодное стекло под хвост совать? Себе засуньте! Напрасны ваши обниманья… ловлю Масю уже где-то у себя над головой.

– В общем, у нас два варианта, – сказала врач, и глазом не моргнув. И не таких видали. Буйволов, бывало, ремонтировали. – Либо это чесотка – высокозаразно и трудноизлечимо, в том числе и для людей, либо демодекоз – почти незаразно и нормально излечимо, только долго и кропотливо. В первом случае это очень чешется.

– Вообще не чешется! Вообще!

– Отлично! Лечение практически то же. Очевидно, у собаки слабый иммунитет и хроническое голодание.

Ветврач не сразу нашла на моей псинке живое место, куда вколоть антибиотики и витамины.

– Масенька, тебе голову зубастую подержать или намордник купим?

– …Пдр-р-рж… подержать.

– Капаем самый дорогой из инсектицидов, он действует мягко и уничтожает как внешних насекомых, так и внутренних паразитов. Ждём вас через день на инъекции.

…Все это на нервной почве я поняла на неизвестном мне языке.

* * *

…Мася, чистая снаружи и внутри, лежала на верхней ступеньке парадной лестницы в сад и занималась полудохлой осой, когда приехал Бьярни.

Она была сыта, намазана чем сказано, регулярно уколота, и зловещая багровость постепенно спускалась со спины по лапкам, уходила прочь. Раны затянулись. Заворсилась новая бежевая шерсть, начала закрывать тающие струпья. Живот округлялся только сразу после еды, через час он снова поджимался к позвоночнику. Но эта наполненность не исчезала в никуда. С каждым днем она распределялась по тельцу, перетекала в окорочка, да, у нас появились окорочка, точно по размеру куриных. Новая плоть покрывала ребра; в ней утонул наконец позвоночник.

Для меня она стала почти такой же красивой, как Грэйси, но на взгляд со стороны, конечно, жуть.

…Мася осторожно касалась осы лапкой и быстро отдёргивала ее. Потом ударяла, крепко давила и снова отдёргивала. Сдохла, вражина? Обнюхивала, стараясь ни в коем случае не коснуться носом. Притворяешься! Брала зубами, кусала, трясла, выплёвывала. Убедившись, что оса непоправимо безжизненна, с аппетитом, чавкая, съедала её. А чего, протеин. Мясо. Так, наверное, и выживала.

Пра-пра-пра-пра-предок собаки, тот, который жил на деревьях, питался именно насекомыми. Пра-насекомыми.

Бьярни рулил в Болгарию через всю Европу из Англии, перегоняя нашу машину с трейлером, который сам когда-то построил, и радовался моему ценному приобретению. Войдя во двор, он шаркнул ножкой перед лающей Масей и сказал, как он считает, по-русски:

– Ждратуйте! Лапку дай!

Мася сконфузилась, не зная, как ответить. Перед ней ещё никогда не расшаркивались такие огромные джентльмены с таким глубоким басом. Она не знала, что этот сердцеед расшаркивается перед каждой встречной собакой, и ни одна ещё не устояла. Есть в нем что-то такое, некая аура, как у большого дерева, к которому хочется прислониться и почесаться боком.

Не устояла и Мася. Она выронила ошмётки осы и так развилялась хвостом, приседая, что даже сделала лужицу.

Вечером она уже лизала ему кроссовки и сидела с ним на диване. Он-то ей в дом входить не запрещал.

Он учил её есть кусочки мяса прямо с вилки и никак не мог выговорить её трудное имя.

Мы оба начинали когда-то с мелких пород и знали, как легко и неизлечимо забирают сердце маленькие собачки.