Читать книгу Из боли – в любовь. Книга-путь - - Страница 19

Ранним холодным утром я выхожу из дома погулять, и именно этот маленький каприз доставляет мне истинное удовольствие. Никто не косится, когда я скачу по белому бордюру аллеи или прыгаю на одной ножке. Никто не оценивает то, как я танцую на пустынных улицах. Я кружусь, подняв лицо к небу, чуть прикрыв глаза: в эти моменты я и одинока, и счастлива. Это самое красивое одиночество, какое я могла себе придумать. Но все же – одиночество, мои прогулки дарят мне довольно честную беседу с собой.

В закрытом помещении со шторами, диванами и семейным сервизом честно и откровенно думать невозможно. Быт, вещи, люди, суета, маленькое пространство и его запах делают наши мысли мельче, глуше, боязливее и осторожней. А на улице, пустынной, огромной, пахнущей осенью, усыпанной листьями, я чувствую себя свободной. Не знаю почему, но именно в эти моменты мне гораздо проще принимать себя такую, какая я есть. Гораздо проще помириться с собой или за что-то себя простить, а затем, набрать букет осенних листьев, и счастливой, потихоньку пойти домой, к своим диванам, сервизу и шторам…

Открыв ключом входную дверь, я сбросила плащ, села в кресло и вдруг поняла: «Пора написать – о НЕМ.… Хватит мне молчать, пришло время превратить все то, что прочувствовала в чудесную сказочку о любви. Пусть грустную и щемящую где-то в сердце, но обязательно – волшебную и прекрасную».

Весь этот день я провела за письменным столом, у меня словно открылось второе дыхание. Воспоминания и нахлынувшие чувства перебивали друг друга, я торопилась выразить то, что со мной творилось, и я была счастлива. Я заговорила! О том, что наполняло мою чересчур насыщенную, но, тем не менее, «слегка» одинокую жизнь. И вот что из этого получилось:

***

«Я пишу эту историю сразу же после её окончания, чтобы выплеснуть всё и не задумываться больше об этом никогда. Что жить дальше. Чтобы выжить. Чтобы быть. Просто хочу отпустить кусок своей жизни на волю, хочу дать ему новую жизнь – вольную и свободную от меня. После того, как я напишу, я попрошу свою память забыть, а себя – успокоиться.

1549 дней. Цепкий капкан душераздирающей любви и муки с первого дня и до последнего. Четыре года, три месяца и девятнадцать дней я сходила с ума, смеялась, пела, плакала, надеялась, ждала, нервно вздрагивала. Встречала, соблазняла, отдавалась, вновь обольщала, ненавидела. Усыхала мумией, расцветала, словно жизнь, возрождаясь из пепла, подобно птице Феникс.

До сих пор удивляюсь, чем я могла заслужить такой подарок от Бога – такую любовь? Но почему в 15? Девочкой – подростком, в джинсах и кроссовках, я ехала в автобусе. И уже с первых ступенек автобусной лесенки я поняла, что еду с безумно любимым и дорогим мне человеком. И несмотря на то, что я видела его впервые, во мне было совершенно четкое ощущение узнавания, ощущение того, что я его уже знаю. Что-то похожее на отношения, началось лишь в 18, но эти три года «ДО» того стоили…

Автобус. Лестница. Ступени. Мои шаги; я поднимаю лицо. От неожиданности я прикрыла глаза. Я была ослеплена и пыталась не обжечь глаза, глядя на яркую красоту этого человека.

Прядь бешено темных волос спускалась на высокий лоб и прикрывала сквозившую усталость в его глазах. Четкий благородный профиль. Сдержанная элегантность в одежде. Его сонливое состояние напоминало усталость величественного льва после охоты. В нем сквозила мужественность, спокойная уверенность в себе и завтрашнем дне. Лицо, поражающее тонкостью черт, привлекало и завораживало.

Если бы мое воспоминание оказалось кадром фотографической пленки, то на снимке оказался бы ослепительно красивый мужчина, но усталый и расслабленный, грязный автобус, и я, застывшая в недоумении от того, что, глядя на него, не знаю, что мне думать, чувствовать и делать. Передо мной сидел человек, с той минуты полностью обладающий моей душой, он мог поднять ее до небес и разрушить её до пепла.

Он был дан мне, как песня соловью, для смысла в жизни. Когда- то давно 15-летняя девочка увидела 30-летнего мужчину, и этот мужчина увидел ее. Взгляд, длиною в маленькую жизнь.

***

День нашей встречи. С этого дня пошел новый отсчет, и началась новая эра. Я страстно захотела жить. Потому что с ним я стала поэтом, и женщиной – безо всякой постели. Я могла почувствовать его дыхание на своем плече, не видя его неделями, через пять минут случайно столкнуться с ним на улице и лишь случайно его коснуться. Я чуяла его, как зверь – свежее мясо. Я искала и находила его, и только тогда во мне поселялся покой. Я мечтала сидеть у его ног и согреваться теплом его взгляда.

Я перестала выходить из дома без бумаги и ручки, потому что как только я оставалась одна, моим мыслям о нем в голове было тесно. Каким-то невиданным образом он затронул глубочайшие струны моей души еще до своего первого на меня взгляда. А уж, когда он поднял глаза и посмотрел на меня… он стал моим богом.

Я не ощущаю никакого кощунства, когда пишу, что любимый мужчина для меня – Бог. Могу сказать – Вселенная, могу сказать мир. Суть не изменится. Этот человек изменил меня и мою жизнь в корне.

Он был сном наяву, он был явью во сне. Был и прозой, и горем, и медом.

Одиссей – мужчина – эстет, нарцисс, очертивший четкие границы своего личного пространства, и никого не запускающий за пределы его. Искренне любящий созерцание женской красоты, но, если эта красота грозила несвободой, он мягко исчезал, тихо отходил в сторону.

Душу свою он потемками не считал, в крайнем случае – мягкими сумерками. Но лучше всего он знал свое одиночество. Не о нем, а именно его. Как хорошо знакомого, давно изученного, рассмотренного человека, на котором он знает каждую пуговицу, любой страх его души, любое шевеление мысли. Его одиночество – осознанное, любимое, лелеемое и охраняемое от посягательств. Красивое, как он сам. Окропленное дождями, овеянное непрестанной грустью, которая так ему шла, и подтвердившее свое право на существование в его душе тем, что оно – самый некритичный друг, союзник и брат. И это все оно – обставленное таинственными символами и словами, родное, украшаемое иллюзией обреченности, одиночество.

***

Одиночество.… Как женщина набрасывает на плечи шаль – легко и непринужденно, так и он набросил на себя одиночество, как форму жизни. Он видел в ней свое обаяние, оно было его золотой волшебной сетью, приманкой, уловкой, всем чем угодно, но только не самообманом. Он слишком хорошо знал себя. Он видел себя меж трех ролей – лириком, циником, трагиком. Он обладал обаянием, которое опускалось на собеседника как английский туман, и не видно уже ни зги – ни истинного лица, ни истинной души. Он дарил себя людям такого, каким он хотел себя видеть и мечтал быть – исключительным, ярким, незабываемым.

Я точно знаю, что все, что я здесь напишу, прочтет моя дочь (не сейчас, так позже), и поэтому я скажу так: «…Это был роковой человек, легким взмахом век, ломающий чужие судьбы. Коверкающий в металлолом всё, что было до него. Такое под силу не многим, но для него это было делом трех секунд». – Но и «после» него оставалась всё та же пустота, потому что он ничего не отдавал взамен уничтоженного прошлого. Он оставлял людям лишь глаза, переполненные своим обликом. Кроме этого, у него ничего не было, а если и было, то нежелание делиться своей жизнью было слишком очевидно. Но именно он вселил в мое сердце любовь, и именно он наполнил мою жизнь вопросами, ответы на которые, найдя через много лет, составляют мой самый дорогой, драгоценный, опыт.

***

Многое из того, что здесь написано, написано еще до моих восемнадцати. Но время постоянно вносит свои коррективы и комментарии, и я постоянно что-то меняю, в зависимости от своего нового взгляда на жизнь. Парадокс этого рассказа в том, что я изменила в нем лишь несколько слов. Я писала, как чувствовала, и с тех пор ничего не изменилось. То, что произошло тогда, предопределило меня как женщину, как личность, как поэта. И хотя я не рифмую фразы и не ношу цветка в петлице, с момента начала той истории я стала другой. Была Екатериной – по паспорту, стала Магдалиной – в душе, за сотую доли секунды и – на всю жизнь.

Во что-то внести коррективы просто немыслимо, потому что несущие конструкции души и сердца обязаны всем, что в нас есть сейчас, именно тому чувству, что мы пережили впервые. Если бы тогда господин – случай не вывернул бы меня наизнанку, вытряхнув из меня последние остатки маленькой девочки, то я бы так и осталась – только по паспорту и никакой поэзии.

***

Признаюсь, сейчас я уже не влюбляюсь раз и навсегда. Я в первую очередь дорожу моментом «здесь и сейчас», потому что другого дня или другой возможности может не быть. Но вот в чем ирония: когда я любила сильнее всего в жизни, я так и не смогла сказать ЭТИ слова. Конечно, я говорю себе в оправдание, «что мы оба всегда считали, что для истинной любви слова не нужны», но я бы многое отдала, чтобы произнести эти слова вслух, глаза в глаза, в нужный момент нужному человеку.

Вместо него все слушала… бумага. Я писала и писала, это было моим всем. Сейчас уже, безусловно, поздно всё ворошить, но, сейчас, читая о нем, я улыбаюсь.

***

Я не могу назвать то, что между нами происходило – «наши отношения», мы не были парой и никогда не считались ею, но тогда, между нами, двоими, творилось какое-то таинство, волшебство. Он обожал читать мои рукописи. Он уже тогда видел во мне не маленькую девочку, а человека, который, появившись в его судьбе из ниоткуда, принимает его полностью, безусловно, и при этом видит его насквозь. Если бы между нами царил только чувственный интим, секс, то для меня, в первую очередь, все было бы намного проще. А то – нет. Это было что-то большее, чем кровное родство.

С некоторых пор моя жизнь стала делиться только на два состояния «с ним» и «без него». С ним я обретала самое себя, а иногда и знакомилась с собой истинной. Возможно, меня любили любовью эстета, но что любили – это точно. Наши встречи создавали особую реальность, измерение, которому в быту каждого из нас не было места. Хотя именно в тот момент наших встреч к его услугам была даже моя жизнь. Только так я это и чувствовала.

***

Редкие встречи плелись из имён – Генри Миллер, Довлатов, Аверченко, Ерофеев, Коэльо, Чехов…. Очень долгое время абстрактность этих бесед меня просто бесила: мне хотелось говорить о нас, о наших чувствах (мне верилось в то, что они есть), о значимости нашего общения, о нашем общем. Но развитие отношений показало, что книжная плоскость, в которой мы оба вращались, и есть наше неизменное общее. – Неизменное, неизбежное, и единственно возможное общее.

Мы оба были тем сочетанием, которое, молча, не одобряет общество – холодность и безумство, авантюризм и расчет, безупречная вежливость и наплевательство на нормы. Убийственный сарказм и холеные манеры. Красота, «помноженная на два» и наш нарциссизм. Хладнокровность и ровная улыбка. Два высокомерных денди, шествующих по жизни с тросточкой, в черных фраках и белоснежных перчатках. Монокль, крахмальные манжеты и бриллиантовые булавки. Взгляд свысока и выверенные жесты, – такими нас видели и знали люди.

Наедине, когда наша любимая забава и острая потребность – шокировать одним собой отпадала, мы превращались во Христа и Магдалину. Самым большим счастьем было обнимать его колени, и сидя у его ног, внимать его словам как святыне. Он тихо и нежно гладил мои волосы, и смотрел на меня так, словно старался запомнить на всю жизнь. Он покрывал меня поцелуями, а я готова была взорваться миллиардами звёзд.

***

Признаюсь, мы оба играли. Играли друг для друга. Такими, в таких ролях, нас не видел и не знал никто. Как только за нами закрывалась дверь, и мы теряли друг друга из виду, мы сразу же выпадали из роли и становились совсем другими. Мы снова выбирали роль – по обстановке, обстоятельствам и по желанию. Были ли мы когда-нибудь собой? На пути к истинным себе мы походили на пешего странника, который по дороге домой находит тысячу мест, где остановиться. Да, когда мы возвращались к истинным себе, когда выходили из собой же созданного театра и выпадали из всей бесчисленности своих ролей – это было похоже на остановку в бешеном танце, как будто ушел с карнавала и стираешь белила в гримерке…

Желание написать о своей любви возникает чаще, чем желание дышать. Это становится необходимостью, острой потребностью, наваждением, золотым туманом, что окутывает мой разум каждый раз, как я погружаюсь в воспоминания о, увы, прошедших днях. Днях сладких, ярких, взрывных, фейерверковых. Они взрывали мою жизнь одним телефонным звонком, одним небрежным «Привет…», и начиналась сказка, которой я жила. Узорная абстракция фраз, врезавшихся в душу огнём, сжигающим мою жизнь, была музыкой всего моего существования.

***

«В момент обиды на тебя за то, что ты соизволил жить своей жизнью, а не той, которую я для тебя пожелала, я была уверена, что мы разные. Не чужие, просто – разные, никогда не находящие точек соприкосновения в самых сокровенных и важных для нас вещах. Я была искренне уверена в том, что нашим жизням больше незачем пересекаться. Но я помнила о тебе, думала о тебе, рассуждала, оправдывала, защищала, ругала и опять мирилась с тобой – таким, какой ты есть. Недавно встретила тебя на улице – те же жесты, те же шутки, одежда и комплименты. Все какое-то заношенное, линялое, хотя и до боли любимое когда-то. Как будто время проходит мимо тебя, не изменяя, не внося, не шлифуя, не развивая тебя. И все же…?

За что же я тебя любила? За множество вещей, которые мы любили вместе. С тобой я не была одинока, благодаря тебе каждую черточку своей личности я считала неповторимой, особенной, дорогой, неотъемлемой, прекрасной. Твои глаза всегда видели во мне, по сути – девочке, – женщину: желанную, таинственную, совершенно особенную. Ты откровенно показывал мне, что каждую встречу со мной считаешь даром, подарком судьбы. Каждый из нас в глазах друг друга был совершенством».

***

Обычно, когда заканчивается «роман», хочется хоть как-то выразить то, что не имеешь смелости сказать в глаза. Часто нами движет обида, и это горькое чувство окрашивает все прочувствованное ранее в едкость, цинизм, ехидство, желчь. В такие минуты мы принимаем это за объективный взгляд со стороны, за трезвость суждения, приобретенного за время одиночества и попытки понять, что же произошло… А я ведь действительно собирала драгоценности горстями, но думала, будто собирала битое стекло.

Что такое драгоценность в моем понимании? Это то, что имеет особую, ни с чем несравнимую ценность. И поэтому, каждое мгновение, прожитое в любви, я считаю своей драгоценностью. Теперь я это понимаю. А тогда каждый не-звонок, не-встреча, не-взгляд был трагедией вселенского масштаба. Я думаю, эти переживания знает каждый, и не пережить это – многое потерять. Но видит Бог, тут не до сытой удовлетворенности собственницы, тут элементарное желание видеть любимого человека. Потребность чувствовать родное и близкое, видеть его улыбку, смеяться вместе с ним. Тогда это было пределом моих мечтаний…

Я благословляю каждую черточку этого лица, с благоговением целую его божественные, темные, словно омут, глаза, шелковистую кожу щек, трепетно касаясь пальцами губ и целую их, этим самым, оставляя на них легкую, как колебание свечи, невидимую печать своей любви.

***

«Утро. Ты просыпаешься и видишь прямо перед собой жизнь. Да вот же она – и справа, и слева… Эта квартира, в ней ты живешь, твое кресло, и окно с солнечным лучом, присевшем на подоконнике. Твоя кровать, на ней ты спишь. Какая-то часть существования проходит между этим окном, лучом и кроватью. Иногда луч пропадает, но ты все равно жив. Ты существуешь. Ты – начало и конец своих желаний. Пользуйся тем, что тебе дано – жизнью, ибо она прекрасна, и будь счастлив.

Вот и сейчас луч притаился в уголке моего рта, торжествуя свое новое рождение. В комнате светло, свежо и ароматно. Еще не выветрился аромат персиков и орхидей, принесенных вчера друзьями. Расслабленно валяясь и прикрыв глаза, я слушаю птиц. Сейчас я хочу дать себе отдохнуть. Отдохнуть от человека, завладевшего всем моим существом: моим дыханием, моими глазами, мироощущением и руками. Свои ладони я никому не доверяю, а с Одиссеем наши встречи проходили – в руках руки, глаза в глаза. Теперь эти детали не причиняют боли, потому что я, в самом деле, отгорела. Мне страшно об этом думать, но именно это действительность сегодняшнего утра.

Стараясь не смешивать Прошлое с Настоящим, с реальным моментом моей жизни в Сегодня, пытаюсь думать по-новому. Если раньше я говорила себе: «Я не позвоню», страстно этого желая, то сейчас я не хочу слышать даже гудки телефона; если раньше я без раздумий отдала бы за него свою жизнь, то сейчас мой взгляд на ценность собственной жизни несколько изменился. Раньше я видела в нем одно духовное и интеллектуальное начало, то сейчас вижу его значительную прибавку в весе и любовь к повторению чужих фраз.

Главное понять эту грань – «любила» и «люблю», а осознавать её еще тяжелее. Еще, кажется, что любишь, а сам уже ходишь по пожухлой траве угасшего чувства, и вьется над ним дымок холодного разума.

***

Высшая точка доверия.… Это когда любимому, любовнику, другу говоришь именно то, о чем думаешь, а не то, что из твоей мысли для него более всего приемлемо. Сидя друг напротив друга каждый из нас напряженно вглядывался, как будто новоприобретенные черточки на наших лицах могли рассказать что-нибудь о судьбе, черканувшей их без нашего на то участия. В этот вечер мы ни слова не произнесли в прошедшем времени, потому что ещё не все было потеряно, хотя и облечено в неизвестность. Не говорили о будущем у каждого оно слишком зыбко, не говорили и о настоящем – нашего настоящего у нас пока нет, а абстрактно, по-эстетски беседовали о Ремарке, его Триумфальной Арке, о характере Равика. И когда Одиссей сказал, что после летнего запоя и образовавшейся разрухи в его личной и профессиональной жизни он перечел Триумфальную Арку, то лишний раз убедился в том, что Ремарковский хирург – это почти он, мне открылась бездна того, о чем не говорят вслух, потому что оголять словами это было бы пошло, лишне и глупо.

Одиссей прекрасно понимал, что я бы взорвалась в случае каких- то объяснений, пояснений и никому ненужных оправданий. Зачем гранить пережитое теми словами, что заведомо не верны?.. Но пальцы мои дрожали, я была очень взволнована. Одиссей сидел рядом, задумавшись. Это был уже не денди, модный и холёный, свысока, равнодушно взирающий на всё и вся, а подстриженный жизнью лев. Он запутался, сбился с пути, по которому шел одиннадцать лет – благополучные друзья, деньги, работа, сын, жена, периодические любовницы и собственное, с годами устоявшееся от полного контроля над своей судьбой, спокойствие. Теперь же я вижу дыру на джинсах и слышу, что жена устав от Антарктиды их супружеский отношений, забрала сына, уехала и занялась политикой. Что отвернулись правильные друзья, в течение своей жизни вероятно не видевшие, что рельсы жизни заносит вкось. Что он ушел с высокооплачиваемой работы, которая для него всегда немало значила – большей частью из-за впечатлений, ситуаций, людей, которых она ему дарила. Что продал квартиру, теперь пустую и смеющуюся над всем, что в ней было, и в данное время он живет в гостинице, инвестирует средства в какое-то предприятие, строит планы, общается с другими, новыми друзьями. Услышав слова о друзьях, мне вспомнились любимые строчки из Северянина – «Все мои товарищи, как зовешь нечаянно ты моих поклонников и незлых врагов…».

Пока он говорил, я думала о счастливых моментах наших всегда неожиданных встреч, когда они брызгали, словно апельсиновый сок на солнце. Глядела в глаза, в которых под напускной отрешенностью от собственных проблем, светилась просьба о поддержке и мольба о том, чтобы я не задавала лишних вопросов (не хотел он искать ответы на них), но «лишние» вопросы исключались изначально, потому что слишком уж ценным подарком для меня были его откровения и доверие само по себе. Я улыбалась и внимательно слушала маска его непричастности стала таять, стали видны радость, испуг, волнение и даже недоумение. Тень отчаяния, лежавшую на веках тщательно скрываемым грузом, Одиссей маскировал жизнерадостным тоном общепринятых, оптимистичных фраз. Я наблюдала за игрой, которая игрой не являлась.

***

P.S. Позволив уйти из своей жизни (но – не из сердца) этому мужчине, на тот момент я была уверена, что все оборвется, и никакого продолжения не последует. Но я ошибалась… Мое чувство стало жить слишком самостоятельной жизнью и стало диктовать свои правила. Я принимала это за безобидную ностальгию, которую надо просто пережить. Отношений уже давно не было, а мое чувство все выпрыгивало вперед меня, и всем претендентам на руку и сердце заявляло: «Это моя территория. Это сердце не свободно. Уходите все». И они уходили – тихо, без слов и объяснений. Моя мечта об Одиссее стала перерастать во что-то, в какую-то силу, почти в монстра, которой я позволяла править моей жизнью. Я увидела, что я не росла, не хотела расти и становиться женщиной, готовой к полноценным отношениям, что мне было очень комфортно оставаться в образе девочки с мечтой о «принце». Что до сих пор я добровольно променивала настоящую жизнь с настоящими чувствами на красивую ностальгию, воспоминания, грусть и одиночество. В общем, я собственноручно построила музей своей любви, и там сама же поселилась.

Я сама запирала себя в прошлом – там, в том автобусе, где я впервые увидела Одиссея. На той лавочке со снегом и фонарями. В той постели, в которой я впервые к нему прикоснулась. А сейчас… Я наконец-то, устала жить «искрами былого счастья. Эта глава моей жизни прожита.