Читать книгу Русский браконьер - - Страница 3

После долгого и нудного Поста, который сегодня поневоле у доброй половины россиян, начинается светлый христианский праздник Пасхи. Природа, как бы очнувшись от долгой зимы, оживает, распускается, выпростав из-под снега руки – вербы лозы, ольхи, навстречу весенним ручьям и яркому солнышку. На Пасху разговляется, веселится народ, малые детки с утра до ночи бегают на воле, резвятся без устали, домой не загонишь. Погода стоит как по заказу в эти пасхальные дни. Старики вышли на улицу, к солнышку, сидят на теплых пнях, бревнах, греются, глядя на весенний гомон и шум. А ближе к вечеру, управив скотину, к ним покалякать, узнать последние новости выходят косматые, заросшие после зимы мужики. Поздоровавшись, похристосовавшись, угостив жменькой жареных семечек, табачком, не спеша заводят разговор про политику, про Чечню, про нынешнюю жизнь.– Да, зимы нонче не те, что ране, – начинает разговор старый Нефед. – Ведь как бывало, в феврале неделю метет, другую, дверь на улицу не откроешь, занесет под самую крышу, откапывались гуртом с Божьей помощью. Во как было! – поднял он значительно указательный палец. – А какое половодье было!

– Эт-точно было дело, – одобрительно кивает Михеич. – Февраль богат снегами, апрель – водою, – соглашается мудрый Лукич и продолжает, – где в апреле река, там в июле лужица. Апрель – обманщик, на дню семь погод, – философствует он.

– Во-во, как у нас наверху, пообещают, да уж который год за нос водят, – вскидывается ершистый Буней. Нос у него острый, как шило, глазки узенькие, грудь впалая, перхает, кашляет, но курит безбожно.

– Опять пенсию который месяц не плотють, сволочи, – заводится он.

– А ведь начал все Мишка, он виноват, черт лысый. Жили себе как люди, так нет, пя-ря-стр-ой-кя! – кривится кто-то.

– Во-во, он паразит проклятый, – согласно дергает головой Михеич. – Мишка-то, Мишка, да и ты не бай лишка, – встревает в разговор плотный и сбитый лесник Мефодий. – Надо самим думать, как из этой ямы выбраться, на город, да на Москву надейся, а сам не плошай, – продолжает он.

– Точно, братва, держись за землю – трава обманет, – блеснув подковой улыбки, поддерживает его краснощекий, хитрый и ушлый фермер Андрей. – Крутиться надо.

– Крутиться, – передразнивает его сосед дед Антип, – мы уже свое открутились. Выкрутили нас, выжали, как олию из семечек, И орет, тряся бородой старик, тыча палкой на север. – Спокойно помереть не дадут, – бьет он себя в грудь сухоньким кулачком, брызжа слюной и наскакивая на румяного фермера.

– Во-во, – снова поддакивает Михеич. – Одной рукой дают, другой отнимають. Выборы, черт бы их побрал, всех замучили. Мыслимое ли дело, в одном годе по нескольку разов голосуем, да перего…, да переголосуем…, да переголосовываем. Прости, господи, язык сломаешь, – крутит он проворно треухом в разные стороны, ища поддержки. – Ведь это ж сколько средствов надо! А где их взять? Да рази ж их напасешься?

– Да что толку, – басит Мефодий, – Говорят они гладко, да делают гадко. Хоть бы умных да государственных мужиков выбирали, чтоб дело сдвинули, да народу польза была. А то так, брехуны одни, как наш управляющий пролез в Думу, да и забыл про свои обещания… – задумчиво чешет он затылок. – На языке медок, а под языком ледок. Только и знают, что наскакивают друг на дружку, как кочеты.

– Тьфу! Нашел, кому верить, – язвит сварливый Буней. – От плохого семени не жди хорошего племени. Что он, что брат его, Колян, два сапога на одну ногу. Брехуны да пьяницы. Думали, свежи, а они все те же, – злорадно хихикает он. – Сызнова их в Думу выбрали. Некого боля.

Да и нас взять, как стадо баранов, куда завернут, туда и идем, – ввинтил кто-то из молодых. – Ни Гриша, ни Маша – все до Фени.

– Во-во, как Петя Васин – на все согласен, – поддерживает его шустрый, как флюгер, Михеич. – Смирного волка и овцы лижут, – довольный, дымит он самосадом.

– Да что толку в наших голосах. Кого надо, того и изберут.

Помолчали, думая о своем.

– Не-е-е, мужики, не в нас тут дело, – гудит как колокол лесник, – бери глыбже. Помните сказ про веник. Все наши беды от этого. Распался, рассыпался Союз, разбежались народы в разные стороны, как мыши, растащили Расею. Все нонче туды гонют, – показал он рукой на заходящее солнце – а оттуда «Марсы» да «Сникерсы», будь они не ладны!

– «Марсы» да «Сникерсы», – передразнивает его фермер, – да вы хоть сейчас по-настоящему узнали, что такое лимон, апельсин, мандарин, хорошая вещь. А раньше кирзу да фуфайки гнали нам в сельпо, да и то по блату великому. Эх, деревня, – машет он обреченно на мужиков. – Разве забыли, как в Москву за колбасой да за бубликами ездили. Темнота.

Во-во, правильно гутарит, – всплескивает руками и прыгает, как воробей, поддатый Михеич, – темные мы.

Да сядь ты, не сепети, – гнет его, давит книзу в хлипкое плечо старый, но крепкий еще Нефед. – Ну, ездили, ну кланялись столице, но такого бардака да сраму не было. А счас куды ни глянь – то вор,

то пьянь. Хозяина нету! До войны и после как было: опоздал на работу – штраф тебе, в другой раз опоздал – тюрьма. Дисциплина, брат, была, во! А при Андропове какой шорох да треск пошел. Всех заставили работать. По кинотеатрам да по проспектам с б…, прости, Господи, – набожно крестится он в сторону церкви, – ловили да на работу сообщали. Во страху то было! Враз порядок навел, жаль мало поправил! – сокрушенно сметает старик шелуху семечек с фуфайки и бороды. – Хозяин нужен.

Во-во, истину глаголешь, отче, – под смех окружающих лезет к нему обниматься Михеич, – дюже мало поправил. Не дали боле.

А еще я вам скажу, – гнет свою линию положительный фермер, – во многом водка виновата. Ведь ты глянь, на каждом углу продавать стали, даже около школы с яслями ларек стоит, круглосуточно торгует. Пей – не хочу. Не то, что мужики, бабы наклюкаются – коров доить некому. А, взять бригадира нашего Тимоню, с утра лыка не вяжет, а к вечеру в стельку пьян. Лошадь сама домой везет. Чуть не замерз давеча. Пропили Расею, – обреченно тянет он.

– Эт-ты прав, – моргает глазами Михеич, – травят народ черте чем. Давеча взял на станции бутылочку «Мадеры» подешевше, выпил с другом да чуть не окочурился. А спросить не с кого.

– Зато демократия, дерьмократия! – певуче тянет Буней. – Все можно, все дозволено. Бандитизм развелся, какого сроду не было, людей, как ворон, средь бела дня отстреливают. Расскажу я вам, братцы, историю, и смех, и грех. Перед Новым Годом поехал к свату в город, да автобус наш «Пазик» по дороге сломался, а я, вместо шести, еле к десяти к нему поспел. Пока на лифту поднялся, будь он неладен, как глянул в колидор, мама родная, в тюрьме и то лучше. Кругом металлические двери, решетки, замки, цепочки, одним словом – броня. Сват вышел, шумит: Хто, ды хто? А сам изнутри открыть не может, то ли не узнал, то ли заело замок, то ли пьян. Пришлось мне к сестре на Чижовку ехать средь ночи. Во, братцы, какая она жизнь в городе, да рази ж это жизнь? Хуже чем на войне. Бояться «городские» после московских взрывов писка мышиного. Дежурють возле домов. Похоже, народ в деревню, назад повалит.

Помолчали, задумчиво вороша мысли. Мальчишки, сбившись в кучу, играли в «битки», тюкая крашеными, коричневыми яйцами друго дружку. Чье яйцо крепче, тот и забирал себе треснутое пасхальное яичко. Беззаботное детство, счастливая пора.

– Да, без забора, да без запора не уйдешь нынче от вора, – задумчиво басит Мефодий, – а куды ж власти смотрють, милиция, – резонно вопрошает он.

– Милиция, – передразнил его дед Антон, – седни поймали, а завтра выпустили. Законы у нас дюже добрые. Вон у мусульман, своровал – рубят руку, другой раз полез – рубят голову. Вот так, брат, не шали. Да и к пустой избе замка не надобно.

– Вот это верно, – вскинулся совсем окосевший Михеич, – руби голову, чтоб другим неповадно было. Руби ее к энтой матери, – петушится он.

– Ну, вот опять за старое, руби да губи, ишь какой ты горячий, – накинулся на него молчавший до этого седой, как лунь, Лукич, – было это, проходили, проехали, наелись дальше некуда. Я как вспомню, бывало, со своей покойной Нюрой в постели боялся чего лишнего брякнуть. Чуть что – на бюро, в ЧК и, глядишь, пропал человек. Много перекосов в нашей Отчизне, – продолжает он, – то вправо, то влево нас водит в поисках правды, скользкая она, не каждому дается. Вот, вроде бы, и зажили неплохо да свободно, глядь, опять беда – денег нету. Ведь если здраво рассудить, цены б этой власти не было бы, если б у народа деньги были. Сколько товару всякого понавезли, иди на «толпу», покупай без «блату», не скупись, ан нет – нужда заела. Ну, даст Господь, и это переживем, – как всегда подытожил Лукич, глядя на своих односельчан.

– Поговорили, как меду наелись, – усмехнулся он в белую бороду, – пора и по домам. А еще я вам, братцы, вот что скажу. Главное для человека – это воля. А если б ее не было, черта с два мы вот так с вами калякали бы. Ну, бывайте здоровы, – махнул он на прощанье рукой и направился в проулок.

– И вот так завсегда, – восхищенно заморгал ресницами Буней, – за ним последнее слово, – потушил он цигарку, слезая с бревен.

Смеркалось. На серо-зеленом лугу, еще не усохшем после хилого половодья, дымкой стелилась за хатами речка, некогда полноводная и быстрая, а в последние годы пересохшая и заиленная. Желтые прошлогодние метелки камыша – «очэрэта», как копья Мамая, сте-

ной жались к болотцу. Вдали па холмах серел дубравой весенний, освободившийся от снега лес. В воздухе стояла пьянящая и возбуждающая вечерняя тишина. С труб тянуло сытым запахом Пасхи.

Ну что. пойдем завтра на зорьке посидим, попробуем, – толкал вбок вконец осовевшего Михеича заядлый рыболов Буней.

А как жа, заходи, пора, – бодрился тот, возясь со щеколдой калитки.

Пришла Весна. Весна-красавица, не дает она покоя людям, гонит рыбака на первую весеннюю рыбалку.