Читать книгу Секс, вино и камамбер - - Страница 6

Я прибыла на остров Туманного Альбиона крохотным сгустком напряжения в двести двадцать вольт, готовым в любой момент коротнуть, вспыхнуть и исчезнуть, словно его и не было. Я сидела, сложившись в три погибели, в узком кресле, уткнув голову в иллюминатор, и пыталась избавиться от неприятного, неудобного чувства неопределенности, недосказанности. Мы еще не приземлились, а мне уже казалось, что все идет не по плану, и исключительно по моей вине. Недоработала, недодумала, все делаю не вовремя и невпопад. Прямо как в моем браке, недавно развалившемся. Могла довести до ума, а вместо этого…

Полет я провела в сумбурном споре с самой собой. Я из прошлого – та, которой нет места в будущем, – мешала предаться восторгу первооткрывателя. Прислушаться к себе тоже не удавалось – спор шел на повышенных тонах. Я из прошлого не унималась, напоминая, что, пусть я и сбежала на самолете от всего и всех, от себя так просто не отделаться.

Неизвестное будущее, неумолимо приближающееся, подобно снежной лавине, спускающейся с гор, пряталось за плотным, непроницаемым занавесом. Он не пускал на другую сторону испуганную девочку, которая продолжала оборачиваться назад.

Вот только прошлое уже кануло в Лету, будущее еще не наступило, а я проснулась в самом что ни на есть настоящем, постоянно и неутомимо требующем от меня действий и решений – четких, без промедления. Плыть по течению больше не значилось в списке возможных вариантов развития событий. Это одновременно вдохновляло и пугало.

– Уважаемые пассажиры, наш самолет начинает посадку…

Голос пилота вырвал меня из глубокого тяжелого сна, которым забываются люди, обессиленные физически и израсходовавшие под ноль свои эмоциональные ресурсы. «Уже?!» – промелькнуло у меня в голове, и я почувствовала, как меня накрывает раздражающая неуверенность – не стопроцентная уверенность. Такое бывает у отличников, которые идут на экзамен, не готовясь, потому что и так знают предмет, но не могут избавиться от мысли, что стоило накануне немного позубрить, на всякий случай (это про меня). Или когда выезжаешь в непогоду на машине, а у тебя бензина едва на донышке плещется. Заправляться в ненастье неохота, вроде должно хватить, и едешь без дозаправки, стараясь лишний раз не трогать педаль газа, и проклинаешь свой глупый авантюризм, но ничего не можешь с ним поделать (тоже про меня).

В салоне царила ленивая суета людей, растягивающих последние минуты состояния «душевного нейтралитета», когда ты (в буквальном смысле) между небом и землей, между точкой А и точкой Б, до тебя не дозвониться, не достучаться ни в один из многочисленных мессенджеров. Пока ты в воздухе, ты предоставлен самому себе. Ты удивительно свободен, парадоксально свободен – ведь ты полностью зависишь от адекватности и профессионализма пилота и ограничен пространством тесной железной птицы, набитой тремя сотнями человек.

– Я лечу над Великобританией, – пробормотала я, потирая глаза.

Да, сегодня воскресное утро, и совсем скоро я приземлюсь в лондонском аэропорту Гатвик. А вот вчера я проснулась посреди огромной постели в отеле города N***. Одна. Обнаженная и, впервые за много месяцев, с выражением безмятежности на лице. Принц, конечно же, имел место, но, как в сказке про Золушку, только до полуночи. Мне было жаль, что принц не мог остаться до утра, потому что я, разведенная и свободная, остаться до утра как раз могла. Отныне я могла делать все, что угодно…

– Через день я буду в Лондоне, – мечтательно говорю я ему, блаженно улыбаясь. Мы стоим под душем и скользим мыльными телами друг по другу. Я ловлю ртом капли воды и пробегаю кончиками пальцев по его бицепсам, трицепсам и прочим дельтовидным и трапециевидным.

После горячего душа в комнате холодно и неуютно. Оттого что он уходит, тоже неуютно, но совсем чуть-чуть. Я знаю, что, когда перевернется страница, он останется в прочитанной половине книги. Потому мне и жаль, что я с ним так и не проснусь. Он заранее поздравляет меня с днем рождения и всеми зимними праздниками. И уходит. От него остаются лишь крепкие поцелуи у меня на теле, недопитая бутылка газировки на прикроватной тумбочке и два ваучера на завтрак в гостиничном ресторане на его фамилию.

«Я спала блаженным сном, – строчу я утром ему сообщение, потягивая кофе и с удовольствием жуя жареную картошку с яичницей. – Лучше могло быть, только если бы ты был рядом. Не помню, когда я последний раз просыпалась такой отдохнувшей».

Зато я очень хорошо помню последний раз, когда я завтракала в этом отеле. Полгода назад. Я опять сбежала со скандалом из дома в десять вечера и приехала сюда на электричке. Проведя ночь в предсмертной агонии того, что когда-то именовалось браком, и замерзнув под шумным нещадно морозившим меня кондиционером, я сидела в этом же ресторане, как побитая собака, глотая слезы вперемешку с дольками грейпфрута и черствым круассаном.

Хорошо, что последняя моя ночь в этом году в Канаде прошла здесь. Символично. Я люблю переворачивать страницы, замыкать круги и закрывать гештальты…

Кстати, о завтраке.

Стюардессы разносили кофе и кекс. Я протиснулась в уборную и внимательно посмотрела в зеркало на свое отражение. На лице отпечаталась привычка париться по поводу и без повода. Я провела ладонями по теплым после сна щекам. Такой я уже не буду никогда. У меня есть двадцать один день, чтобы свести на нет одни привычки и привить другие. Я еще не знала, что это за привычки и в чем суть моего просветления. Я до конца не понимала цель моего паломничества. Я пустилась в путь, потому что не могла оставаться на месте. Я пошла, потому что не могла не идти.

Прощай, подруга. Мы много пережили, нам было и весело, и больно, и страшно, но мы держались вместе, как преданные друг другу соратники. А теперь нам пора расстаться. Ты останешься здесь. В уходящем году. Я же уйду вперед, в год грядущий. И однажды, через месяц-другой, я наткнусь на письма, которые ты писала, и ты мне покажешься совсем чужой. Мне будут непонятны твои страхи, твоя боль, но мне будет тебя искренне жаль. Прощай.

Я вернулась на свое место. Болтливая пассажирка справа от меня снова включила пулеметную очередь своих рассказов. В самом начале полета ее беспокойное соседство меня немного расстроило, ведь она мешала мне погрузиться в суровые думы о смысле жизни на сон грядущий. Наверное, к лучшему. Специально пытаться вывести новую формулу успеха – бесполезно. Просветление не наступает добровольно-принудительно. Оно наступает случайно, во время долгого пути. Надо сменить окружение, заставить себя жить в других условиях, в другом ритме и, отталкиваясь от этого, что-то понять (и принять) о себе и о жизни.

Самолет вынырнул из облаков, и, к моему удивлению, в иллюминаторе зазеленели широкие лоскуты полей. В декабре Англия встречала меня без единой снежинки. Мы спустились еще ниже, пролетая над автомагистралью. Плотный поток машин ехал в обратном направлении. Левостороннее движение. Это не сон, я и правда в Англии.

Первая остановка. Три дня в Лондоне. Из аэропорта на электричке до станции Виктория. Пересесть на метро. Доехать до Elephant & Castle. И там пешком минут десять.

У меня не было никаких ожиданий. Никаких надежд.

Tabula rasa. С чистого листа.

И тут я наконец поняла причину гложущей меня неуверенности: я забыла дома собственноручно составленную развлекательную программу моего путешествия. Гиперответственная я – та, что пытается предусмотреть каждую мелочь и страдает каждый раз, когда что-то идет не по плану (а обычно все идет не по плану), – еще месяц назад начала расписывать мой досуг, день за днем.

Оказалось, что и эту, гиперответственную, придется оставить в прошлом.

Первый шаг за пределы зоны комфорта – выкинуть подробный список дел и четкий план действий.

Первый шаг на пути к свободе – свыкнуться с потерей (мнимого) тотального контроля над ситуацией.

Но фаааак…. как же мне это мешало. Подобно фантомной боли, я остро переживала отсутствие придуманного мною ориентира, словно правильно расписанный день/месяц/год гарантирует счастье и успех.

Я стою в очереди на паспортный контроль, разминая затекшие за время перелета ноги. Вереница людей извивается нескончаемой змеей. Я теряю терпение. Я не выношу очередей. Ожидание напоминает мне о собственной смертности. О быстротечности времени; о том, что я за ним не поспеваю; о том, что я сама за собой не поспеваю. А мне еще электричку искать. И oyster card оформлять. Интересно, а почему в Лондоне проездной называется устричной картой?

– Ты прям как устрицы, – сказала я однажды моему принцу, – я обожаю устриц, но это блюдо не на каждый день. Тебя кто-нибудь до меня сравнивал с устрицами?

(Ответ был отрицательным.)

Вынырнув из меланхолии эротических воспоминаний, я вернулась в настоящее. Устричный Принц больше не имел значения, хоть я и послала ему на прощание свою фотографию, попросив иногда думать обо мне.

Я подключилась к вай-фаю и сообщила всем, что жива-здорова.

И вдруг вспомнила, что теперь я сама по себе. Мне больше не надо ни на кого производить впечатление. Отчитываться не перед кем. Нет нужды искать общие знаменатели в диаметрально противоположных представлениях двух людей о том, что такое хорошо и что такое счастье.

Я больше никому ничего не должна.

Я вообще никому ничего не должна.

Мне тут же полегчало. Мне больше не нужен забытый дома план действий.

Я просто приехала. Жить.

Мало что может сравниться с восторгом первой встречи с новым городом. Мною овладевает безудержное веселье, а лицо само по себе расползается в улыбке, как только я погружаюсь в пленительный мир своенравных улиц, пропитанных живой историей, до абсурда аутентичной культурой и пикантностью неизведанного. Я словно иду на первое свидание с новым мужчиной. Адреналин по венам, сердцебиение, граничащее с тахикардией, и будоражащие воображение предположения – как пройдет наша встреча, чем он меня зацепит, о чем я буду вспоминать на следующее утро… Ну а если объект вожделения не оправдает надежд или не окажется чем-то из ряда вон выходящим – такие же попытки найти очарование в трущобной экзотике его пошлых татуировок или, если это свидание с городом, в уродливых граффити на вагонах метро.

Лондон я хотела увидеть очень давно. Уроки английского языка, тысячи страниц английской литературы, специфический английский юмор (на любителя, как сыр с плесенью), изысканный говор, салют на фоне «Лондонского глаза» в новогоднюю ночь по телевизору, воспетая Оскаром Уайльдом осенняя Темза…

Однако на первый взгляд и вздох, город никаких бабочек в животе не всколыхнул. Сердце билось индифферентно-спокойно, а попытки саму себя воодушевить кончались полным крахом. Кремень, ударяемый об огниво с тупым незаинтересованным упорством, искру не давал.

Оставшись наедине с собой, вдали от бытовых проблем, дебетово-кредитовых несостыковок и уже несуществующего брака, мой мозг запустил два параллельных, иногда взаимопротиворечащих процесса.

В первый же день я наконец-таки погрузилась в траур. Мне было больно. Мне хотелось плакать. Мне хотелось спрятаться в углу и провалиться под землю. Даже отвлекаясь на логистику передвижений по городу и обустройство на новом месте, мозг каждые полчаса находил какую-то привязку к прошлому и снова выводил меня на взлетную полосу вселенской скорби и тупого полуживотного отчаяния. А я думала, что этот этап уже пройден… Злость на судьбу сменялась обидой за себя любимую, затем гневом по отношению к «обидчику», затем чувством вины перед тем же «обидчиком», ну и на десерт включалась жалость к самой себе.

Помимо оплакивания уже перевернутой страницы моей истории, во мне поднималась нарастающая волна сопротивления. Зачем я сюда приехала? Что я здесь забыла? Куда я пойду? Невозможность микроменеджмента собственной жизни в предлагаемых обстоятельствах сковывала волю и отключала всякую инициативу.

Кое-как взяв себя в руки, я села на метро и доехала до запомнившейся мне по пути в хостел станции, London Bridge. Мне казалось, что надо выходить именно там.

Если вы поглощены каким-нибудь бесполезным занятием, отвлекающим вас от настоящего, – будь то самоедство, сомнение в правильности собственных действий, внутренний монолог, больше похожий на беспощадную тираду, спиритический сеанс с призраками прошлого, муссирование ужаса перед будущим, лучший способ вернуть себя к действительности – это устроить себе небольшую встряску. Заставить свою физическую оболочку немного пострадать (нашим изнеженным телам много не надо) и таким вот обманным путем вернуть мозг в эволюционное состояние выживания, в котором нет места пустопорожним размышлениям. У меня все получилось просто и ненарочно – я мучилась сменой часовых поясов, была одета не по погоде и уже успела потеряться в сумеречных переулках по-диккенсовски мрачного и по-диккенсовски уютного Лондона.

Пройдя по опустевшим рядам Боро-маркета и окончательно продрогнув, я выпила стакан глинтвейна и двинулась сквозь тьму по направлению к Тауэрскому мосту. Туда мне и дорога.

Ночной мост оказался великолепным. Грандиозным, сказочным, волшебным. Его праздничное сияние отражалось ярким заревом в холодной ряби Темзы и кончиками башен терялось в облачном небе. Тяжеловесное величие разводного исполина угадывалось издалека.

– Это и есть тот самый Тауэрский мост, – сказала я себе, сделав первый шаг и словно вынырнув из моего бесчувственного забытья. Сложно переживать по поводу еще не наступившего будущего, когда в настоящем тебя окружает такая красота.

На мосту царило туристическое оживление. Пешеходы фотографировались, смеялись и грызли обжаренный в карамели арахис с легкомыслием людей, сбежавших на несколько дней – или на несколько часов – от наскучившего быта.

Я пересекла дивный мост три раза и пошла гулять вдоль реки. Дул холодный ветер, но что-то в моей душе, уже давно находящейся в оборонительном режиме, начало оттаивать. Я словно позволила себе надеть розовые очки и, широко раскрыв глаза, смотреть на прекрасный мир, который меня окружает. Правда, в темное время суток очки не нужны – ночь сама по себе и пленит, и манит, и, как искусная соблазнительница, завязывает глаза тонким, полупрозрачным шелком, придающим всему вокруг особое очарование, исчезающее с первыми лучами солнца.

…Я тогда еще не знала, что знакомство с каждым городом на моем пути будет начинаться с такого вот ночного волшебства.

«Осколок» разрывал темно-серые тучи ломаным оранжевым пламенем, геометрически выверенные кубы культурно-развлекательного комплекса мерцали неоново-фиолетовым, обреченный на реставрацию Биг-Бен выглядывал белым циферблатом сквозь частокол лесов, рядом Вестминстерский дворец проливал желтые потоки света прямо в Темзу, а посреди возвышался ярко-красным колесом тот самый «Лондонский глаз».

Но вопреки моей любви ко всем без разбору колесам обозрения, заключенная в его прозрачной капсуле, я впала в уныние. Там, у подножия, город жил, дышал, суетился и не хотел ложиться спать. Я же оставалась наедине с самой собой и с моим отвращением к праздникам. Не сложились у меня отношения с ними, и все тут. Соседи по капсуле с упоением щелкали контент для своих Инстаграмов, а я сидела на краю скамейки, дрожала от холода и презирала их за то, что им так хорошо и просто.

…И снова ночь перед отлетом. Я сижу посреди огромной кровати, завернутая в большое белое гостиничное полотенце, и пристально наблюдаю, как Устричный Принц натягивает на себя джинсы и заправляет в них футболку. Можно достичь поразительного безразличия к человеку, одним поцелуем вызывающему у тебя неистовую страсть, – если он тебе не принадлежит и никогда принадлежать не будет. Но безразличие – это защитная реакция. Мне немного грустно, что он уходит, – в моем ненаписанном рассказе о нем он остался до утра, перед тем как исчезнуть навсегда.

– А ты знаешь, что будешь делать в Лондоне? – вдруг спрашивает он. – Сходи в «Ковент-Гарден», тебе понравится, это место как раз для тебя.

Почему для меня? Что он вообще обо мне знает? Когда-то мне было жаль, что у него недостаточно времени и возможности оценить глубину моего интеллекта и размах моей харизмы – не потому, что не способен, как раз способен, оттого и жаль. А теперь мне все равно.

– «Ковент-Гарден» и Лейстер-сквер. На Лейстер-сквер постоянно что-то происходит. Каждый раз там какая-то кинопремьера, звезды ходят по красной дорожке, оперу поют прямо на улице.

Мне сложно представить его посреди площади, заполненной звездами и праздной толпой. Праздность – это не про него.

«Ковент-Гарден» почти опустел, только у телефонной будки стоит уличный музыкант, окруженный толпой слушателей, и играет на гитаре. Я проталкиваюсь вглубь толпы и растворяюсь в их эйфории. Музыкант играет The Scientist группы Coldplay. Люди поют, хлопая в ладоши, и раскачиваются из стороны в сторону. Я греюсь их теплом и лечу в своем собственном потоке сознания. Мне больно, и боль эта совсем родная и знакомая, изученная вдоль и поперек. Боль потери. Потери человека, который когда-то был лейтмотивом моей жизни. Потери почвы под ногами. Потери предсказуемости завтрашнего дня – я так долго думала, что предсказуемость и есть залог успеха. Я все еще осваиваю привычку ежедневно выходить из зоны комфорта, но делаю это первоклассно – с высоко поднятой головой, уверенной походкой, на высоких каблуках и с лучшей из моих улыбок.

В душу полилась сладкая грусть. Сладкая, потому что каким-то шестым чувством я вдруг наконец ощутила начало пути – нового пути в новую жизнь. В жизнь, которую я могу окрасить в те цвета, что мне заблагорассудится. В жизнь, в которой я смогу осуществить свои мечты, какими бы странными они ни казались. Я слишком много говорю о собственных мечтах? Наверное, потому, что последние без малого тридцать лет я с упоением проживала чужие мечты, откладывая свои до следующей реинкарнации. Так что мне можно.

На Лейстер-сквер я долго стояла перед закрытой театральной кассой. Завтра куплю билет и пойду на мюзикл. Сегодня же поеду домой спать, ибо валюсь с ног после перелета, а завтра с новыми силами отправлюсь покорять Лондон.

Выпив напоследок чашку густого горячего шоколада, я прошла по нарядным улицам на Трафальгарскую площадь. Место, о котором я столько читала в школьных учебниках английского языка. Как и утверждалось в учебниках, рядом с колонной Нельсона стояла новогодняя елка. Правда, в детстве я и площадь представляла необъятной, и елку непременно в десять обхватов, а в действительности и то и другое не соответствовало заданному воображением масштабу.

Разочарования не было. Казалось, что в Лондоне я уже была – в детстве – и смотрела на главную площадь с высоты своего десятилетнего роста. А теперь приехала взрослым обитателем бетонных джунглей, и все показалось мне аккуратным и маленьким.

Так бывает. Нам постоянно хочется заранее все придумать и додумать.

Не надо обманываться. Не надо строить иллюзий.

Надо брать и делать. Или брать и ехать.