Читать книгу Сибирские купцы. Торговля в Евразии раннего Нового времени - - Страница 12

Имперский поворот стал толчком к появлению множества ценных трудов по российской истории. Одним из продуктивных направлений стало изучение простых людей, которые строили империи и участвовали в них. Русские военные дружины были не единственными носителями империализма; Виллард Сандерленд утверждал, что русских крестьян как колонизаторов обошли вниманием, потому что они не накапливали достаточного богатства и не повышали свой статус в такой степени, чтобы их можно было заслуженно считать эксплуататорами89. Роль купцов в истории России и российской экспансии заслуживает места в рассказе о функционировании империй. Котиляйне называл иностранных купцов «акушерками» империи, и этот термин можно применить ко всем купцам в Сибири90. Англоязычные историки, как правило, следовали за русскими и упоминали о роли русских промышленников (тех, кто занимался меховым промыслом), не проводя дальнейших связей с московской торговлей в раннее Новое время. Однако в этом движении участвовали частные купцы с очень разным уровнем капитализации. В то время как второразрядных купцов, о которых зайдет речь в главе 8, часто посылали в Сибирь заниматься государственными делами, гости, действовавшие в Сибири, о которых будет рассказано в главе 6, в подавляющем большинстве случаев делали это в рамках собственных предприятий. Если промышленники сами не являлись купцами, они продавали купцам свои меха.

Другое важное направление поисков сформировалось вокруг вопроса: «Что в первую очередь двигало Российской империей – прагматизм или идеология?» Эдуард Л. Кинан крайне многословно сформулировал этот вопрос в своей эпохальной статье «Московские политические нравы», где он постулировал модель, в рамках которой православная риторика останавливалась на пороге Боярской думы. Майкл Ходарковский, напротив, в своих «Степных рубежах России» утверждает, что двигателем российской экспансии была идеология91. Когда, наконец, покорение обширных просторов Евразийской степи стало возможным, московиты взялись за этот проект как за нечто вроде крестового похода. С другой стороны, Брайен Боук, следуя за своим наставником Кинаном, видит рост и поддержание Российской империи как нечто скорее прагматичное. Его труд, посвященный донским казакам, показывает, сколько раз Москва отступала на своих южных рубежах и, что еще более существенно, сколько раз она шла на уступки неправославным игрокам. С точки зрения Бёка, Россия – империя, не унифицирующая и не построенная на русской православной культуре, а империя «персональных договоренностей»92. Таким образом, в вопросе, прагматичной или идеологической была империя, существуют две школы, в рамках которых противоположные позиции занимают Майкл Ходарковский и Брайен Бёк.

Мэтью Романьелло в своей книге «Неуловимая империя: Казань и создание Российской империи, 1552–1671 годы»93 успешно продвинулся в направлении синтеза этих двух взглядов. В некоторых вопросах Романьелло почти возвращается к взглядам Кинана, говоря о центре, в котором политика и религия занимали разные сферы (ах, как же это не соответствует постмодернизму), но у него более сложная картина. Романьелло утверждает, что в своей риторике, а также в своей центральной части империя была идеологически громогласной и православной, а на практике, а также на окраинах – более прагматичной и готовой идти на уступки. Он утверждает, что центр считал окраинное православное общество находящимся под своей юрисдикцией и был готов наводить там порядок, но вместе с тем не был готов «растрачивать» и без того скудную лояльность (или отсутствие восстаний) на окраинах, навязывая православие (то есть проявлял прагматизм). Романьелло показывает, что даже православная церковь отнюдь не была безжалостной машиной по обращению иноверцев. В интересах экономического благополучия монастыри Казанского края даже защищали неправославных крестьян от государственного принуждения, за что, возможно, были вознаграждены во время бурного восстания Стеньки Разина в 1670–1671 годах. Упор Романьелло и Боука на прагматизм выводит изучение России на одну линию с другими недавними исследованиями, посвященными империям раннего Нового времени и выдвигающими на передний план то, как империи руководили политикой различия94.

Яркий пример того, как приверженность к православию смешивается с прагматизмом, – директива воеводам Верхотурья и Тобольска, отправленная из Москвы летом 1700 года. Письмо излагает противопожарные меры и инструкции по восстановлению после пожаров. Документ советует воеводам пользоваться пожарами, чтобы восстанавливать сгоревшие мечети подальше от православных церквей. В этих делах инструкции предписывают воеводам руководствоваться своим суждением и «учинить не вдруг, а смотря по тамочному состоянию и доброму случаю, а чтоб русским людям и иноземцам, когда не в тягость»95. Настоящая книга добавляет еще один слой к пониманию ислама в Российской империи, изучая мусульманских купцов в Сибири, и демонстрирует прагматизм, которого придерживалось православное русское правительство в Сибири.

Знакомство с управлением в центре и на периферии делает очевидным одновременность государственного и имперского строительства в России. Сибирь была окраиной и оставалась таковой еще долгое время после установления русской власти. Писцы, купцы, солдаты и чиновники писали и говорили о Сибири как о территории, отличающейся от Московии (Московского государства); это были различные регионы, между которыми перемещались люди. Создание Сибирского приказа, когда его наконец в 1637 году отделили от Казанского приказа, сделало Сибирь отдельной административной единицей96. Но еще более важным, чем особенности управления Сибирью, было то, что включение Сибири в состав Российского государства практически не отделялось от создания самого государства. «Империя» – концепт, известный тем, как сложно его определить. Самое простое определение заключается в том, что это суверенное государство, которое правит разными народами. Кеннет Померанц уточняет это определение. В его формулировке империи – это «государства, в которых вожди одного общества также прямо или косвенно управляют как минимум еще одним обществом, используя инструменты, отличные от тех, что используются для управления соотечественниками (хотя не обязательно более авторитарные)»97. Технически, если придерживаться этого определения, отношения России с Сибирью соответствуют понятию империи. Сбор дани был центральным сибирским предприятием (хотя в XVI веке дань собиралась и к западу от Урала). Неустойчивость российской гегемонии и хроническая нехватка населения приводили к тому, что в Сибири гораздо больше ощущалось военное присутствие. Демографические данные отличались, потому что соотношение мужчин-военных и женщин было гораздо более асимметрично в Сибири, чем в большей части Европейской России. Но это не было особенностью одной Сибири: военное присутствие было весьма заметным во многих пограничных городах за пределами Сибири98. В Сибири возник другой режим собственности. Так сложилось, что в развитии Сибири не было обширных (а потом сильно уменьшившихся) поместий, пожалованных царем за службу. Вследствие этого в Сибири не было крепостного права – хотя различные формы рабства и принудительного труда были распространены повсеместно. Это всего лишь означало, что сибирские крестьяне были черносошными/пашенными крестьянами, платившими оброк в точности так же, как черносошные крестьяне в Европейской России. Хотя режим отличался, он действовал в соответствии с существующими категориями.

Несмотря на эти важные отличия, разница между Сибирью и Центральной Россией была скорее качественной, чем структурной. Административная структура в основе своей была сходной: и тут и там правили воеводы. Пост воеводы сохранился в Сибири даже после того, как он был отменен в Центральной России, – но царь ввел в Сибири то, что было в Европейской России нормой. Крестьяне платили оброк государству. В торговой сфере сходство было даже более очевидно. Европейская Россия и Сибирь были в равной степени покрыты сетью внутренних таможен, хотя на протяжении большей части XVII века к Сибири применялись иные правила99. Таким образом, наиболее важная и бросающаяся в глаза черта России раннего Нового времени состоит в том, что государственное строительство и строительство империи не следовали одно за другим. Российское государство развивалось и развивало правительственные учреждения и нормы одновременно с расширением своей территории.

Лучшим доказательством этого служит краткий хронологический обзор. Когда Россия начала экспансию в Сибирь, это уже была империя; на протяжении почти двух столетий это государство не переставало расти и расширяться. Новгородские отряды промышленников добывали пушнину в Сибири по крайней мере с XIV века, задолго до основания Тюмени и Тобольска. Великие князья Московские начали принимать участие в сибирской лесостепной политике с начала XV века, задолго до того, как выдвинули откровенные претензии на суверенитет. Заявив о своем суверенитете в конце XVI века, Московия быстро создала цепь военных крепостей, еще до середины XVII века достигшую Тихого океана, хотя и в XVIII столетии московскую власть над Сибирью было кому оспаривать. С этого момента в Сибирь начали проникать поселенцы, медленно покрывая листьями голые ветви имперского присутствия. Эти процессы происходили параллельно кризисам, сформировавшим Российское государство. Добавим немного перспективы: восемь городов в Сибири были основаны до пресечения династии Рюриковичей в 1598 году и четырнадцать городов существовали к моменту коронации первого царя из династии Романовых в 1613 году. В 1571 году, всего за пятнадцать лет до основания Тюмени, татары сожгли саму Москву. Сибирские таможни работали при Борисе Годунове (1598–1605). Россия закрепилась на Тихом океане за десятилетие до принятия Соборного уложения в 1649 году. Параллельно с этими политическими событиями развивались административные, налоговые и надзорные учреждения, одновременно в Москве и в пограничье. При этом не столько центральные учреждения экспортировались в пограничье и там модифицировались, сколько уроки, полученные в пограничье, учитывались при дальнейшем развитии учреждений в центре.

Опыт территориального завоевания и создания административных аппаратов влиял на центр не в меньшей степени, чем центр влиял на далекие земли. Когда Европейская Россия расширялась благодаря строительству пограничной линии, когда она консолидировала управление – государство всегда признавало в торговле важнейший источник дохода. Как на родине, так и за границей, или, в случае России, по другую сторону Урала, государства стремились регулировать экономический обмен. Торговля была важным средством получения доходов для казны и вместе с тем позволяла удовлетворить нужды населения страны, распространяя необходимые товары и предметы потребления. Доходы от налогообложения увеличивались пропорционально торговому потоку и повышению эффективности управления. Кроме того, государства могли получить огромные прибыли, участвуя в торговле напрямую. В Российской империи раннего Нового времени строительство империи не слишком отличалось от государственного строительства; эти два проекта были неразделимы.

Это наблюдение важно не только для Сибири. Как заметила Дженет Мартин, появляющиеся бюрократические структуры там «развивались во взаимодействии с нуждами территориально расширяющегося Московского государства»100. Виллард Сандерленд отметил то же самое явление, изучая администрацию Российской империи в южных степях в XVIII веке: «Российский способ осуществлять власть в степи был основан на формах государственного строительства и присоединения, которые были столь же характерны для унитарных государств, как для империй… [Они всегда подчеркивали] безопасность, централизацию и административную интеграцию, вместо того чтобы сохранять и эксплуатировать территориально отдельную территорию»101. Вера Тольц, изучая политику русификации в XIX веке, отметила, что Российское государство использовало свои инструменты национального строительства на территории всей империи. «В такой сухопутной империи, как Россия, метрополия и имперская периферия были единым географическим пространством и, до определенной степени, единым политическим пространством»102. Джон Ледонн пришел к выводу, что Россия строила на своей периферии унитарное государство103. Эти наблюдения возвращают всю силу старому афоризму: «У Великобритании была империя, а Россия была империей»104.

Результаты моих исследований в высшей степени соответствуют этому наблюдению, подчеркивая тот факт, что сибирская торговля была важнейшим стимулом российской экспансии, а также элементарным атрибутом российской государственности. Настоящая книга представляет собой рассмотрение конкретного случая одновременного государственного строительства и строительства империи через линзу купеческих предприятий. Эта история, происходящая на евразийской окраине раннего Нового времени, рассказывается с местной точки зрения, а московские указы, определяющие государственную политику, предстают далеким фоном для соглашений и сделок на сибирской таможне. Прибыль была прибылью, и в Московии XVII века коммерческая деятельность была средством, порой обеспечивавшим Московскому государству больше половины его доходов, – тенденция, сохранившаяся и в последующие годы. Динамичная, централизующая и все время нуждающаяся в деньгах, новая династия Романовых была наделена политической смекалкой и склонна к поиску новаторских решений. Романовы продолжали опираться на рецепт, который уже работал: на торговлю. Поэтому первая и вторая главы объясняют, что торговля была жизненно важным сектором для Российского государства, необходимым как для самого его выживания, так и для его имперского проекта. На местах этот неослабевающий коммерческий импульс был соединением государственной и частной инициативы. Не менее важными, чем государственные действия, были действия отдельных купцов: некоторые из их историй рассказаны в шестой, седьмой и восьмой главах.