Читать книгу Тысячелетнее младенчество - - Страница 7

Киев. Квартира полковника князя Сергея Трубецкого, близ Лавры

2 июня 1825 года

Квартира полковника князя Трубецкого была обширной, но мало обжитой. Во всяком случае большая комната, куда они вошли, выглядела походным штабом. Несколько кресел и стульев, два стола и два дивана – впрочем, всё весьма изящное. Группа офицеров расположилась играть в карты, но при виде новых гостей все поднялись. После объятий и дружеских приветствий Трубецкой, смеясь неровным кашляющим смехом, долго тряс руку Грибоедова: «Радикальные потребны тут лекарства! Хе-хе, неужели дождались и на юге, замечательно… Горе, горе нам, славянам, под колпаком у самовластья ум не надобен… замечательно, замечательно сказано».

Поручик пехотного полка с огненной шевелюрой и глазами, полными недоверия, подойдя бесцеремонно-близко, представился Бестужевым-Рюминым.

– Ваша просьба исполнена, сударь. За Сергеем Муравьёвым-Апостолом послан нарочный – ждем с минуты на минуту. Но позвольте угадать цель вашу: коль вы нашли лекарство от самовластья, то стали потребны мы, лекари без страха и упрека…

Артамон Муравьёв мягко, но решительно отодвинул «лекаря» на почтительную дистанцию.

– Господа, я привез вам счастливого гостя, а вы с порога о делах своих темных. Говорим о сути, без красивостей, ему и отдых нужен после лошадей…

«Темных делах?!» – негромко, но картинно охнул Бестужев-Рюмин и, охватив голову руками, ушел в сторону.

Не обращая внимания на картинные жесты приветствий и знакомств и будто не слыша никого, Трубецкой продолжал восторгаться, с заметной нотой наигранности.

– Столицы покорены, Александр Сергеевич, и рукоплещут вашей комедии сквозь слёзы, и здесь, я убедился, знают и восхищены! И читают, и списки делают!.. А что печать? Ужели под запретом пьеса?

Грибоедов долго и основательно усаживается на диване, прямо и взыскательно разглядывает всех – и было в том нечто учительское, настораживающее.

– Опубликовали, Серж! Но ровно тот кусочек, чтоб поднять собак литературных, – и свора впилась, зная жертву… Но, надеюсь, сии второстепенные дела не займут наше вниманье. Артамон зря вас остудил: дел набралось, а времени немного. Северяне шлют приветы и сведения точные о тех штыках, в ком нет сомненья. Пришел момент сложить и наши планы, и наши силы.

Бестужев-Рюмин так тихо, что его вряд ли кто слышал, напел себе: «Уж не экзаменовать ли нас приехал…» и добавил громко:

– Надеюсь, вы с Оболенским видались?..

– Полномочий своих не свидетельствую, коль вам они внове. – Грибоедов вежливым жестом остановил поручика. – То верный способ потопить дела в эмоциях, взаимных притязаньях. А суть сегодня в том, что мы в плену собственных сомнений! А сроки нас берут за горло! Рисую ситуацию. Царь Александр не отошел и не отойдет уже от личных потрясений, свой блеск и ум державный оставил он в Европе. Не Россия – Союз Священный был его заботой и мечтой! Чтоб все – от Сибири до Ламанша – рукоплескали романовской бездарности на троне, Христом прикрывшим рабство. Но в Европе – там фрукт несколько иного рода, чем русский барин, крез, скот и свинопас. Там быстро и привычно под прикрытием закона обратили остатки благородства в помойный сток потаенных грехов…

Грибоедов говорил и чувствовал, как верно предостережение Степана: «Самонадеян стал… на бумаге и на сцене у тебя всё сойдется, но на деле…» Он подолгу останавливал взгляд на каждом, и очки скрывали самоиронию и насмешливую искорку в глазах.

– Теперь царь-глухарь не тот… Он вянет на глазах, двор его наполовину немецкий в смятении. Англо-саксонские вельможи насторожились – а вдруг он вспомнит о народе, о республиканской юности своей да призовет опять опальных реформаторов, вас, мятежных вольнодумцев… Уже князья великие корону примеряют, императрицы вспомнили норов принцесс германских. Этот черный вихрь скоро подхватит всех у края пропасти!

Засуетился Трубецкой, с тревогой заглядывая в глаза столичному гостю и спеша подтвердить его слова, чтобы разогнать свои сомнения:

– Да-да, зимой в Санкт-Петербурге… Симптомы видел страшные безвластья. От Аракчеева устали все, и сам Александр узрел тупик. Хотел затеять с Турцией войну – Европа, а по сути, англичане, не дают. Боятся усиленья нашего на юге, на Балканах, освобожденья Греции от наших рук…

Хмурый Артамон Муравьёв не выдержал, зная свою правду:

– Россию Запад держит как свою конюшню: по надобности – на выезд или на мясо. И не дай-то бог, чтоб конюхи и кони голос возымели: вмиг Палена отыщут среди двора распутного. И сильной карты нет у нас! Уж если царь – вчера надежда, любимый всеми – бесславно так кончает… то дело не в личности царя. Как мудрый Лунин рёк недавно: корень зла – самодержавие, оно противуестественно и тем сбивает с толку самого царя, приписывая ему способности неограниченные, хотя законами природы он ограничен, как и мы. Самовластье требует, чтоб воздавали ему то, что принадлежит Богу одному. Монарх не слышит и не знает Бога, и народ от веры устранен! Тьфу!

– Именно поэтому мы приговорили к уничтоженью не только Александра, а всю семью – сколь безбожную, столь и бездарную… – с позой и вызовом бросил Бестужев-Рюмин.

Развел руки Трубецкой, словно приглашая Грибоедова самолично убедиться, как настроено общество:

– И впрямь! Уже верхи тошнит от общего бесправия, всё по предписанью одного лица делается. Витт и Киселёв сигналы подают, что они с нами – силы наши множатся…

– Витт?! Киселёв?! – изумился Грибоедов и долго молчал. Ему вспомнился Тацит, которого он листал доро́гой: обширный заговор при дворе – как это пахнет сценой! – Им… можно доверять? Или как реформам самодержца с самой юности его? За планами такими я вижу прежнюю наивность, игру словами и фамилиями генералов… Но что поделать с барством нашим? Что крепче: трон или оно? У нас самих-то что?! Картишки, гульбища, пороки – а для очистки совести на трон наскоки, да за народ раденье, за свободу… Своей готовы поступиться? О, всё это было и вчера! Пора отбросить маски, страстишки, темные привычки – тогда и дело будет нам доступно, республики святые идеалы. Царские сатрапы подыгрывают вам – и вы готовы им вожжу вручить! Меж тем у нас один надежный генерал – Ермолов!

«Вот откуда ветерком подуло… – тихонько напел себе Бестужев-Рюмин. – Кулак на славу будет, никому несдобровать».

– Возможно ли рассчитывать на столь далекий корпус? – вкрадчиво возразил Трубецкой. – Когда ни дня не будет лишнего, ни часа у восставших?

Бестужев-Рюмин тут же выскочил с горящими глазами:

– Роль Ермолова двояка! Он противник нынешних порядков, знаем… Но никто не станет спорить, что он из тех, кто подпирает трон своею мощною фигурой, а жестокостью походов ошеломляет честную Россию…

Грибоедов тоже не сдержался и всё тем же учительским тоном резко ответил:

– Вы и мы просто дураки, если надеемся только на себя! Удаленность корпуса, Сергей Петрович, – вещь не решающая. Главное – объединит ли нас фигура и будет это имя впереди нас и впереди любого действия! Не вам мне сообщать о государственном уме Ермолова, он признан всеми, и сенаторами тоже. Впрочем, неволить не уполномочен. Кто делу служит, а не трону, тот признаёт сам необходимость и значение такого вождя.

Артамон Муравьёв насмешливо покосился на Бестужева-Рюмина и тяжело предрек:

– Не начнем до зимы, то нас всех перехватают по сугробам – об этом нынче толки…

Трубецкой запротестовал, гусем вышагивая по комнате:

– Решено единодушно: двадцать шестой год – начало действия, и никак не раньше! Иначе мы погубим то, чему служили столько лет… Сейчас мы не готовы и легко уступим инициативу! Мало полков, а диктаторов с избытком… Пестель тоже примеряет мантию Наполеона!

– Инициатива с вами? – насмешливо спросил Грибоедов. – С такою дамой незнаком…

* * *

В комнату стремительно, по-кавалерийски семеня, вошел невысокого роста человек с довольно мягкими чертами лица, но было во всей его фигуре, во взгляде нечто столь повелительное и решительное, что Грибоедов сразу смолк и привстал раньше, чем узнал в нём Сергея Муравьёва-Апостола.

– Господа, дайте глоток! С юности так не скакал! Александр Сергеевич! – Вошедший быстро подошел к поэту, напряженно всматриваясь в него, и раскрыл объятия. – Не видались столько лет – и как ты вовремя! Я и раньше ждал кого-то. Но если именно ты в такой момент – значит, нечто обязательно свершится! Читали, говорили – вашими стихами пушки заряжаем!

– А я вот ныне, Серёжа, не стихом заряжен… – обнимаясь и улыбаясь застенчиво, братским тоном ответил Грибоедов.

– Ужели что-то двинулось на Севере? – Муравьёв-Апостол жадно отпивает теплого чая, поданного Бестужевым-Рюминым, не отрывая взгляда от Грибоедова. – Кого еще заботит в хладном Петербурге боль и судьба России! Мы слышим, Моллин, повеса светский, царствует в умах, не знающих горя. Его успех на раутах и балах, шутки, кутежи – вот новости, что к нам спешат донесть.

– Затмил он Лунина младого! Среди гвардейской молодежи он – кумир, ведь правда? – спросил Бестужев-Рюмин неожиданно подобострастным тоном.

– В точку, в точку! Но он жалкая пародия на наше поколенье! – засмеялся Трубецкой тем же кашляющим смехом.

И Грибоедов улыбнулся столь неожиданному повороту разговора:

– Тут Трубецкому не сильно доверяйте. Да, Лунин куролесил – от множества талантов, обществу ненужных и неизвестных даже… И нынешние от безнадежности кутят, хотя талантов много, да по-прежнему не в моде принципы и здравый смысл. Кто-то очень ловко отваживает молодежь от мыслей важных и направляет к скороспелому успеху – у дам, у лживых авторитетов, набравших вес в казенных кущах. Но это на поверхности и отображено не раз… Однако я уверен: зов трубы услышав, наши молодые пойдут за нами, а не за подлыми чинами. И я бы не спешил их Моллину отдать – или другим, увитым светскими успехами. А нынче впрямь трубач трубу, как перед боем расчехляет. Пренебреженье к Александру вполне всеобщее и не беспочвенно. Он сам почуял, что проиграл везде, и англичанам стал не нужен… Он ищет, как окончить пьесу, ну и… нас примерно проучить.

Муравьёв-Апостол растерянно поставил недопитый чай на край стола:

– Что же? План наш безнадежно запоздал! Вот это я и предчувствовал – до осени события опередят наши решенья.

– События опередят?.. Борзые они, что ли? – желчно засмеялся Артамон Муравьёв. – У всякого события есть авторы… Es gibt mehr Hasen als Jager – говорят в таких случаях немцы. Зайцев всегда больше, чем охотников. Пока мы собираемся на охоту, мня себя егерями, на нас уже спускают псов… И до зимы непременно перехватают, говорю вам!..

Зависает долгая и нехорошая пауза. Грибоедов и Муравьёв-Апостол обмениваются длинными взглядами.

Трубецкой вздернул голову и трагически объявил:

– Да, опаздываем. Но виновен в этом Пестель с его сумасбродными идеями, раскалывающими нас. Как можно предлагать лишить земли помещиков, освобождая крестьян?!..

– Сергей, нам непременно следует переговорить с глазу на глаз, – с легкой улыбкой сказал Грибоедов. – Близки времена, когда охотников станет больше, чем зайцев…

Бестужев-Рюмин живо и стараясь быть убедительным, возразил:

– У нас не принято таиться, когда над нами общая судьба…

Муравьёв-Апостол ответил поручику жестко, всем корпусом повернувшись к нему:

– Нам нужны открытость и доверие… Но бывает, что переговорить наедине нужнее. Вы не доверяете нам tet-a-tet?..

* * *

Кабинет Трубецкого, куда уединились Грибоедов и Муравьёв-Апостол, выглядел гораздо привлекательнее. Они оказались в богато убранной комнате, где их будто поджидали два глубоких кресла, поставленные одно против другого. Они и расположились в них, ценя минуты и понимая, что их короткая по обстоятельствам беседа должна быть неспешной и бесстрастной, потому что они оказались на лезвии неожиданно обнаженного врагом ножа, врагом давним, привычным – и вот он обернулся к ним, оскалясь…

– Неужели мы и в самом деле опоздали, Саша? – важничая и с обиженной миной спросил Муравьёв-Апостол. – Нас вычислили? Предали? Или от страха задергались клевреты царского мундира?

– Есть верные известия, Серёжа, что действительно царь решил покончить с тайным обществом и все реформы похоронить в одной могиле с нами. У Артамона нюх надежен. Я послан к тебе Рылеевым, чтобы его поддержку передать твоим особым планам. Теперь надежда только на удар. И Якубович в Петергофе готовится отмстить царю… Но это не надежно. Подозреваю тут ловушку! Как только я услышал, что Витт да Киселёв и прочие крупные чины готовы с нами быть, – я понял, что нас втягивают в некую игру, подталкивают к выступленью…

Улыбаясь в тонкие усы, Муравьёв-Апостол смотрел теперь смело и азартно:

– Их тайная работа таинственнее нашей? Но у нас тысячи дорог и способов, а у них – только наш след!

Грибоедов не согласился с бравадой:

– Охотники и подлецы в призвании, они и Павла удушили, едва в нём здравый смысл забрезжил. Травить всё, что хоть чем-то угрожает трону, – это их жизнь, их цель и смысл. А мы разобщены, мы ищем, мы мечтаем о лучшей доле для народа, но трудимся ничтожно мало…

– Мрачная картина… Но говори, говори, поэт наш главный, я хочу знать твой образ мыслей. Твой стих силен, но у поэтов слово с делом не в ладах. Потом и я скажу тебе свое…

– Серж, мы не видались десять лет и даже боле, но я по-прежнему в тебе уверен, как в себе. Те идеалы юности не угасают в нас, наоборот, нашел я им великое обоснованье, в веках накопленное мудрыми людьми и кровью неисчислимых жертв скрепленное как камень. Республика – соборная и вечевая – вот что отвечает натуре русского, его достоинству! Сколько бы народ явил добра, будь он предоставлен сам себе и управляем лучшими людьми по выбору… За эти идеалы я готов отдать всего себя. Мое призвание – поэзия и музыка, но их бросаю на алтарь рассвета!

– Даже теперь, когда успех твой очевиден, талант замечен всеми?.. – восхищенно, но с легкой иронией спросил Муравьёв-Апостол.

– Именно теперь! Я много лет прохладен был к тайным собраньям по углам, к угрозам самодержавью из-под ковра. Открыто действуя, накапливая опыт добрых дел, мы бы добились большего и даже избавления от рабства, чего так жаждал Николай Тургенев. Но где сейчас наш лучший экономист! Далече. Увы! Я убедился, что Романовы – пример классический тиранов примитивных, для которых цель одна – сохранение династии. Плюют они на тех, кто кормит их, они обманывают и убивают, опираясь на рабыню-церковь. Россия своего рассвета может не увидеть! Что делать мне, если я это вижу, слышу, кожей ощущаю?! И знаю: есть у нее один лишь шанс, и этот шанс – Ермолов. В союзе с ним способны мы хоть что-то изменить…

Муравьёв-Апостол выпрямился, напряженно всматриваясь в собеседника.

– Ты хочешь сказать… Даже если они пустили псов на нас и западню готовят, Ермолов планы их сломает, потому что он Ермолов?

– Ты умница, Серёжа, сразу понял! Ведь это очевидно, но все мешают сюда веру и недоверие к Ермолову, и прочие эмоции, тогда как иного шанса быть не может. Иначе нас переловят, как ушастых хитрецов. Не далее месяца я получил от Алексея Петровича уведомление на белоцерковский план: «Он мертв – я ваш»…

Глаза Муравьёва-Апостола загорелись, в них появилось нечто жесткое и в то же время пугающе страстное:

– Вот! Мы готовы, Саша! Царь оскалился, и мы ответим! Передай Ермолову, что мы готовы действовать уже сейчас! Белая Церковь! И в этом году! Это дело решенное!

Грибоедов в волнении встает, будто услышал долгожданную неслыханно прекрасную мелодию, а пехотный подполковник, некогда офицер лейб-гвардии Семёновского полка, спокойно открывал всё новые доводы, что его удар будет обязательно нанесен.

– Уже весной я убедился, что задержка выступления лишь ослабляет нас. Едва не на коленах я уговорил полковника Тизенгаузена не покидать заговор. Самые нужные уходят, видя нашу сырость. Мы столь разрослись, что не исключены и предательства. Южное общество сливается сейчас с Соединенными славянами, у которых с поляками тесные связи… И вот вести о Ермолове! О том, что царь задумал нас опередить… Совпадение? Это знак судьбы!

– Кто знает о твоем твердом решении, Серёжа?

– Никто. Но васильковцы, мой полк, готовы хоть сейчас. Трубецкому, Пестелю нельзя вполне доверять! У них «план действий», над которым они корпели долго, а когда соединились Дума и Директория, то передрались на радость жандармам. Такое ощущение у многих, что Трубецкой прибыл в Киев, чтобы ослабить Пестеля, – критикует каждый его шаг. Но и есть за что: в Тульчинской управе господство религиозных вольнодумцев и безбожников, а это порода не революционеров, а шакалов… Но возмущение в войсках всеобщее – достаточно спички!..

– Похищение?..

Муравьёв-Апостол бросил в ответ быстрый взгляд и тоже поднялся с кресел и прошелся.

– Нет! Всё будет совершено на месте, и думано об этом сотни раз…

Давние друзья пристально смотрят друг на друга.

– В караул в имение графини Браницкой пойдут офицеры, одетые солдатами: царь на отдыхе себя ничем не стесняет, любит легкое веселье… Момент надежный избавиться от гнуса, от правителей, не ведающих состраданья! Немчура ничтожная, они Христа забыли! (Приложив руку к сердцу.) Честно говоря, Александр Сергеевич, «республика» и прочие хорошие слова у нас имеют мало понимания среди солдат. Мы можем говорить о них часами, днями… Но умирать они готовы за Христовы заповеди! Простые и понятные – и так замытые. Одно держу сейчас на мушке – негодяев немцев! Они, они! Вся грязь Европы к нам! Они сюда бегут и здесь почуют от тамошних порядков, а для России законов не хотят. Династия – лишь по названью русская – им покровительствует! Темнота народа и бесправие – их воздух, а униженья – пища.

Долгая пауза и очевидная борьба с комом в горле.

– Ты знаешь, как измывается уродец-немец в русской армии над русским солдатом на русской земле?! В Семёновском полку я Шварца, полкового нашего, едва не пристрелил, о чём и сожалею. Но нынешнего полкового – Граббе – вот этими руками задушу! И это будет в высшей степени по-христиански!

Грибоедов поднял руки в предостерегающем жесте:

– Надеюсь, ты не так наивен, чтобы считать это случайностью: Шварц, теперь Граббе – и все измывательства на твоих глазах… Какое бесовское развитие сюжета!

– Ты думаешь, что крысы поднялись до мести? – Муравьёв-Апостол надолго задумался. – Ты мне привез окончательную определенность. Я выступлю – и полк пойдет за мной: ты это твердо знай и передай Ермулле. Летом, начало осени – царю конец, как и терпенью нашему… Что еще нужно, какие заверенья генералу?

– Достоинств много у него, и всё же человек он старого покроя: Россию без монархии не видит. Сколько слов и сил потрачено, чтобы его блестящий ум принял как действие свои же мысли. И вот наш вывод: Закон важнее и нужнее мудрейшего царя! В 1812-м народ очнулся – и если ныне царей, царьков, бояр и бар, а пуще дворню не усмирить Законом и не уравнять с народом, он вечно будет горе мыкать, молиться и уповать на милость сверху.

Муравьёв-Апостол опять присел, но как-то неспокойно:

– Как я мечтаю обратиться к верующим солдатам – соединить православие с республикой!.. Я начал набрасывать «Катахезис православного», в нём будут непреложные истины, мое глубочайшее убеждение! Закон Человеческий без Закона Божьего невозможен. Человек слаб, ограничен и порочен, хитер и лицемерен. Даже лучшие умы не знают всё, не слышат всех, не видят дальше своего горизонта. Ведет нас только Слово Божье! И чем больше соблазнов устроить жизнь по человеческому разумению о счастье, тем сильнее заблужденье…

– Слово Божие – всего лишь исток, великий, но… Человеку, а не Богу устанавливать законы, единые для всех… – осторожно и мягко возразил Грибоедов.

– Нет-нет, ты послушай! Для меня это главное… – И подполковник читает по памяти: «Отчего русский народ и русское воинство так несчастны? – Оттого, что похитили у них свободу. Что же святой закон повелевает делать русскому народу и воинству? – Раскаяться в долгом раболепии и, ополчась против тиранства и нечестия, поклясться: да будет всем един Царь на небеси и на земли – Иисус Христос… Какое правление сходно с Законом Божиим? – Такое, где не будет царей, потому что Бог создал людей равными, и Христос избрал Апостолов из простого народа, а не из знати и царей. Отчего поют царям в церквах? – От нечестивого приказания их самих, для обмана народа!»

Грибоедов прошелся, сдерживая волнение:

– Серёжа, ты ждешь от православия и церкви исправленья – и нас, и общества, и веры… Так бы должно, и я согласен с каждым твоим словом… Но видишь ли, церковь сама в глубочайшем упадке, в рабской зависимости от власти. Получается замкнутый круг. И в том есть историческое величие момента – сделать первый шаг, дать обществу простейшее: образование, собственность, законы и свободу. Без них помутнения в мозгах не избежать и дорогу к Богу не найти! Раб – он и в церкви лицемерен, как и царь-тиран: слепая вера от коварства недалека!

С тихой улыбкой ответил Муравьёв-Апостол, и в ней была необычайной силы уверенность в собственной правоте:

– Этот момент, этот первый шаг и соединяет нас… Но республика на законе человеческом не устоит. Да, верить легче, чем думать, и слепая вера хуже воровства, но гордость разума, тщеславие ума не дают гармонии и избавленья от пороков. Только Церковь…

– Какая церковь, Серёжа? Я уверен, что ты говоришь не о нынешней! Республика – власть народа, и эта власть никогда не поставит себя выше церкви, власти Божьей. Если не так, то это не республика, или… то не церковь. Я за оба корня процветания народа!

– Но Пестель, – жестко возразил офицер, – хочет республики посредством диктатуры Временного правительства, я – путем православного собора и Учредительного собрания, Трубецкой – от конституционной монархии… Но счастье народа покоится на власти светской и власти церковной! Только у меня на первом месте власть церковная! Она, и только она может сделать власть светскую праведной!

– Это так похоже на позицию Ермолова… Но кто-то должен сделать первый шаг! На монархов уповали, теперь еще и монахов будем ждать?

– Первый шаг сделаю я, Саша… – Муравьёв-Апостол смотрел прямо, но с каким-то тайным превосходством, будто готов был немедленно выполнить нечто лучезарное и важное для всех, оставив остальным возможность идти следом или… болтать дальше.

Они уже стояли друг против друга, и им казалось, что кроме клятв юности и этого излома судьбы, перед которым они остановились, не было ничего и нет.

– Может быть, иерархи-клирики больны не меньше царского двора, Саша, но народ наш верой чист. Бьют его и издеваются как раз над ним!.. И я терпеть больше не буду! Какая нищета в деревнях, где мы квартируем на ученьях!.. Если Ермолов двинется, мы победим. Пойдем не на Петербург, а на Москву, там Лефортовский Сенат объявит о перемене правленья… Надо бы тебе, Александр Сергеевич, и с Пестелем иметь свиданье, чтобы и его склонить к готовности действовать немедля. Павел Иванович влиятелен весьма, в полку любим…

– Хотя тоже немец!

Муравьёв-Апостол тяжело усмехнулся:

– Ирония не принимается, мы его хорошо знаем. Павел Иванович исключение, с рождения впитал всё русское. Я и русского такого не встречал, кто б так любил Россию, кровью подтвердив сие. Да, Ермолова не жалует, вернее, не слишком доверяет… как и многие из нас, – что скрывать. Но именно поэтому вам следует теперь свидаться. Последние год-два стал так смирен и осторожен, что мы не узнаем его. «Русскую правду» двенадцать лет писал, был дерзостный и непримиримый, а написав, в ягненка превратился. Боится разве, что погибнет, а вместе с ним и труд его?.. Конечно, труд великий, такая конституция могла б России дать толчок, если придать свободам смысл религиозный…

– Как повидать его? Он в Липках безвылазно сидит? Хоть мне по дороге в Крым выходит угол небольшой…

– Нет, в Липки тебе нельзя, Саша. Мы эту киевскую встречу прятали от всех… Бердичевская ярмарка – вот прикрытие! – Пехотный подполковник неожиданно коротко и счастливо рассмеялся. – Вот где весело, брат, и где нас любят. У нас гонцы надежные и быстрые, сотня верст иль две – для них пустяк. Возможно, будет Лунин со своими поляками. Вы бы с ним сумели упрямство Пестеля сломить! Но на меня оно не повлияет при любом исходе.

Грибоедов оживляется, как всегда при ясных планах, и быстро прохаживается, потирая руки. И вновь останавливается напротив – глядя в глаза друга юности как в источник своей уверенности и силы:

– Пестель… Пестель… Ужели усомнился? Вот так и я давеча. Из Петербурга выезжал с решимостью Диего, испанского Наполеона, но наши дали, тряские дороги плодят сомнения… Коль царь и палены его все планы наши знают, но никого не забирают, то… Они готовятся! Иль уже готовы, и только повод нужен им! Как важно их опередить! Пётр Муханов готов хоть завтра на Кавказ, к Ермолову, чтобы и там были готовы… Я буду в Крыму, в Херсонских военных поселениях, надеюсь там застанет меня весть о… подвиге. Как нам нужны сейчас решимость и единство!..

Собеседники вновь напряженно вглядываются друг в друга. Ум одного любуется волею к мщению другого – она видна за мягкими чертами лица. Другой видит лишь свое отражение как монолита среди сомнений и колебаний.

– А мне это уже не нужно, Саша. Они сильнее – тем смелее должны быть мы. У них злой умысел, коварство – у нас лишь чувство к родине… И потому так сладко пасть за честь державы – как на дуэли с самим нечистым духом. Вот моя рука – ваши ожидания будут не напрасны на Кавказе!..

* * *

Когда Грибоедов и Муравьёв-Апостол вернулись в большую комнату, там уже было новое лицо – Матвей Иванович Муравьёв-Апостол, старший брат Сергея, майор Полтавского пехотного полка. Он с явным нетерпением ожидал окончания беседы с петербургским гостем, и лишь только открылась дверь, тут же подошел и, холодно приветствуя, стал высказывать свои возражения:

– Серёжа, что же это?! Если Ермолов двинется, будет война большая, брат на брата… Свой «Катахезис православного» забыл? Нельзя в России восстановить свободу без восстановленья веры – сколько говорено об этом! Русский жаждет веры больше, чем свободы! Чтоб было всё по-божьему…

– Умница! – И, обняв брата, Сергей весело посмотрел на остальных. – Но такого шанса у России может и не быть! Республика Грибоедова-Ермолова – это соборность, та соборность, что украшает и делает Христовой нашу церковь. Что носы повесили?

Грибоедов подошел к Матвею, которого тоже знал когда-то хорошо, и спросил негромко:

– Что, сомнения давят, Мати? Понимаю… – и добавил свое пояснение, прозвучавшее жестко, почти отчужденно: – Солдат не пойдет за вами, и народ вас не заметит, сколь ни взывай ко Христу! Но за Ермоловым поднимутся и мертвые. Нас сотня? Две? Тысяча? Но без Ермолова мы просто смелые ребята, а этого мало, чтобы судьбу России у Антихриста отнять…