Читать книгу Солнце смерти - - Страница 4

Женщина средних лет сидела у меня в изголовье. На голове у нее был черный платок, платье застегнуто до самой шеи. Я закрыл глаза, затем открыл снова: она все еще была там!

– Кто ты? Откуда ты взялась?

– Я – твоя тетя Руса́ки.

– Мама Левте́риса?

– Она самая.

Я повернулся и пристально посмотрел на нее. На пухлом, пшеничного цвета лице сияли два глаза, как у вола: черные, спокойные, испещренные коричневыми точками. Грудь у нее была полная. Она совершенно не была похожа на моего двоюродного брата Левтериса, который вот уже два или три года был моим кумиром.

Я снова закрыл глаза. Этот юноша снова предстал передо мной таким, как в тот день, когда я попрощался с нами: в хаки, с винтовкой в руках, с патронташем на поясе… Однако этот образ тут же исчез.

– Тетя! Ты должна знать! Что с мамой?

Она опустила мне на лоб ладонь – мягкую, как просфорный хлеб:

– Она ушла к мужу, счастливица.

– Умерла?

– Господь ее упокоил.

– Я тоже умру.

– Ты будешь жить. Я возьму тебя к себе.

– Но я же болен.

– Я тебя вылечу.

Она пошла в угол комнаты, порылась в своей суме и вынула оттуда дудочку из тростника.

– Я принесла тебе свирель, на которой играл мой Левтерис в твои годы. А в деревне у тебя будет и его палочка, и его скамейка, которую я выстелила заячьей шерстью, и его собака – Белолапый.

Я поднес дудочку к губам: из нее раздались звуки.

– И талисман на цепочке, который он носил до того, как ушел в армию? – очень робко спросил я.

– И он тоже, сынок. Я приберегла его для тебя.

Какое-то особое тепло объяло мое сердце.

– Тетушка, я люблю тебя!

Я обнял ее за шею.

– … А ты меня тоже любишь?

– Как свет очей моих!

– Очень любишь?

– Разве могу я не любить мою кровь? Сына моего брата?

Она наклонилась над кроватью и поцеловала меня в обе щеки. На глазах у нее были слезы. Она подошла к окну и сделала вид, будто смотрит в него.

– Ты хорошо помнишь моего Левтериса? Он к вам приходил?

– Как же не помню?! Он разрешал мне играть своим ружьем.

Она вдруг повернулась и пристально посмотрела на меня:

– Да ты же – вылитый он! И голос такой же, и глаза!

«Правда? Я похож на него? – мысленно спросил я себя. – Неужели у меня – его голубые глаза и золотые волосы? И когда-нибудь я стану таким же сильным, как он?». Он полюбился моей еще несформировавшейся душе с первой же минуты, едва переступил порог нашего дома. Тогда он носил критскую одежду – ставроге́леко, короткую вра́ку, высокие сапоги, а голова его была туго обвязана черным платком1. А позднее, когда его одели в форму хаки, я восхищался им еще больше: это был уже не юнец, а мужчина! Каждое воскресенье, получив увольнительную, он спешил к нам. Он врывался в дом, словно ветер, источая запах кожи и курама́ны2, которую тут же вытаскивал из ранца на стол и говорил: «Это я принес для Йоргакиса!». Он расстегивал солдатский пояс с медной пряжкой и тоже бросал его на стол. На поясе у него висела кожаная кобура. «Можно посмотреть ее?» – спрашивал я, сгорая от нетерпения. Он вытаскивал оттуда револьвер, одним движением пальца запускал кругом барабан, и пули выпадали ему на ладонь. «На! Держи!». Какое это было блаженство! Мне казалось, будто я сразу же становился намного выше или что сидел верхом на отцовском жеребце. Настоящее превращение! Якумина высовывала голову из-за двери на кухню и бормотала обеспокоенно: «Осторожно, ребята, как бы беды не стряслось!». Левтерис поглаживал свои русые усы, улыбался кокетливо и пугал ее: «Отойди-ка в сторону, черноглазая! Стрелять будем!». Девушка краснела вся до самых корней волос, щеки ее рдели и пылали…

В комнату вошел на цыпочках дед.

– Он в полном порядке. Проснулся уже, – сказала тетя.

– Тебе лучше, Йоргакис?

Я не ответил. Когда дед входил, на все набегала тень.

– Заберу его к себе, – сказала тетя. – Мы уже договорились.

– А врач у вас в деревне есть?

– Боже упаси! Бедняки не болеют.

«Значит, тетя – бедная? Может быть, ходит милостыню просить?».

По моим глазам тетя догадалась, что за мысль пришла мне в голову, и сказала:

– Не бойся, сынок. Ни в чем у тебя недостатка не будет. Земля хлеб дает.

Но я уже принял решение: уйду с ней, хоть на край света.

– Не выдержит он там! Он совсем нелюдимый, – сказал дед, поглаживая свою бороду.

– Оставь его в покое, дитя невинное! Он – не такой, как взрослые. Мир сотворен для детей!

– И твоего я тоже знаю: дикий баран! – ответил дед, несколько задетый.

– Такими их делают горы. Кланяться не научены.

– При третьем поклоне падают врата сераля. Не слыхала?

– Что нашим детям до сераля? Лучший кров над головой – дерево.

– Больно умная ты, дорогая Русаки. Поглядим, что выйдет из этого звереныша, которого ты вернула к жизни.

– Поглядим, сьор Дими́трис, поглядим. Извини, что стала на его сторону. «Кожа у моего ребенка, как шелк!» – говаривал еж.

Я засмеялся: никогда еще не приходилось мне слышать таких выражений.

– Смейся, мой мальчик. Раскрой сердце пошире! Ничего плохого в этом нет.

Дед глянул на меня строго.

Я схватил тетю за руку и сказал твердым голосом:

– Я вас не люблю, дедушка! И мама вас не любила.

Он что-то пробормотал себе в бороду. Должно быть, что-то очень обидное, потому что тетя поднялась со стула и нахмурилась:

– Лучше останемся друзьями, сьор Димитрис. К чему ссориться?

Сказав это, она указала на меня взглядом.

Дед затворил за собой дверь без слов. Мы слышали, как он спускается по лестнице. С каждым его шагом в доме становилось легче.

– Тетушка! Я уже говорил, что люблю тебя?

– Говорил. И я тебе говорила. Ничто нас не разлучит, разве что смерть.

– Тетушка, а далеко деревня, куда ты меня заберешь?

– Знаешь гору Псилорит3?

– Ее видно из окна нашей гостиной.

– У подножья этой горы находится Пиги́4. А сама гора высится прямо над нами. Мой покойный муж свистел с порога нашего дома, и стадо с колокольчиками на шее бежало оттуда.

– Мой дядя был пастухом?

– Было у него несколько коз.

– И что с ними стало?

– Эх, гора их обратно забрала. Потеряли хозяина и ушли с дикими.

Неведомый мир открывался передо мной. Тетя стояла рядом с волшебной палочкой в руке и делала его кротким и желанным.

– А нера́иды5 в ваших краях есть?

– Разве без них можно?

– А детей они обижают?

– Зачем же им детей обижать, сынок? Если повстречаешь их, нужно только сказать: «Мед и молоко на вашем пути!».

– А мне говорили, что духов нужно бояться!

– Никого не нужно бояться, сынок, кроме Бога… да еще людей, которые не боятся Бога.

«Что ж это за люди, которые не боятся Бога?».

– Ты имеешь в виду разбойников, тетушка?

Она растерялась, задумалась на минуту и сказала:

– Я их назову тебе всех – одного за другим, только сперва нужно подрасти.

– А если они меня до того обидят?

– А я где буду? Среди трав, что ли?

– Каких еще трав?

– Видишь ли, иногда я хожу собирать травы, которые мы будем кушать.

Мир, который мне предстояло познать, уже успел повергнуть меня в изумление. Я знал уже съедобные травы и нюхал их медовый запах, когда их варят. Однако до того, что женщины ходят собирать их на горных склонах, я не додумался: мне казалось, что их выращивают в огороде, как капусту.

– Многое предстоит тебе узнать, сынок… На что похоже дерево, на котором растет картошка? – спросила тетя, и глаза ее лукаво заискрились.

– На яблоню!

Она улыбнулась, и на щеках у нее появились две ямочки.

– А вот и нет!.. Картошку, Йоргакис, сажают, а затем выкапывают из земли мотыгой!

Я почувствовал, как уши у меня пылают.

– Эх, я ведь тоже много чего не знаю, – сказала тетя. – Грамоте меня не учили! Когда Левтерис присылает письма с фронта, я хожу к учителю, и тот мне читает.

– Теперь я буду тебе читать! – сказал я и приподнялся с подушки: я даже подумать не мог, что буду состоять в переписке с моим кумиром!

– Вот видишь! Ты – мне, я – тебе. Там, вверху, мы будем жить, по-царски!.. Ну, а теперь довольно разговоров: закрой глазки и спи.

– Можно я буду держать тебя за руку?

– Нет. Во время сна ты будешь один… пока не пойдешь под венец.

«Что еще за венец? И кто тогда будет держать меня за руку? Чудеса!».

Меня клонило в сон, и я сдался ему на милость, устав от расспросов.