Читать книгу Солнце смерти - - Страница 7

– Ты это и вправду сказал или мне послышалось, что будешь помогать мне работать?

– Сказал! Сказал!

– Тогда пойдем сегодня в сад, посмотрим, как там наши деревца.

Она бросила в мешок мотыгу и нож, а мне дала корзинку, в которую положила наш полдник.

Мы отправились по дороге, которая идет у источника к масличным деревьям и баштанам, а оттуда – к деревне под названием Ай-Дими́трис11. Там у тети был небольшой садик, оставленный ей отцом в приданое.

Мы поздоровались с девушками, которые шли, держа кувшин на плече, и миновали две кофейни в Пиги. В конце деревни мы увидели в загоне охваченного похотью козла. Шедший от него смрад осквернял воздух. Козел тянул веревку, на которой был привязан, и блеял, задирая верхнюю губу, глядя на козу, которую держал за рога старик.

Тетя искоса глянула на меня:

– Пришла им пора совокупляться. Принесут нам козлят в начале зимы.

– Совокупляться?

– Животные совокупляются, птицы спариваются… А как же иначе возрождается мир?

Она указала мне рукой на двух бабочек, гонявшихся одна за другой в воздухе.

– Даже бабочки спариваются!

За соседней изгородью крестьянин стриг ягнят. Собрав животных в тени под маслиной, он сидел на земле и с хрустящим звуком освобождал животных из-под их шуб. Тетушка остановилась:

– Здравствуй, Ванге́лис! Как здоровье твоего мальчика?

– Спасибо, кира-Русаки! Лучше.

– Это – муж Василикулы, – сказала мне тетя. – Стрижет ягнят, чтобы одеть своего Панайота́киса.

Дальше мы оказались в поле, золотистом от пшеницы. В той части, где посев уже созрел, начали жатву. Было видно, как жницы покачиваются среди колосьев, иногда поблескивали их серпы.

– Где же наши мужчины? Где наши молодцы? – спросила печально тетя.

В памяти ее возникла картина прошлых лет, когда юноши вязали снопы, складывая их в стога. А теперь можно было видеть только стариков да женщин. И здесь тоже был старик, наблюдавший за своими дочерями на жатве. Только разве была какая польза от бедняги?! Он сидел в тени у изгороди, скрутив самокрутку из клочка газеты, и ударял кресалом по кремню, чтобы высечь огонь на трут.

Мы пробирались через заросли вереска, когда услышали кудахтанье куропатки.

– Ах, моя дорогая! – сказала тетя. – Поела камушков, прочистила голос… Она – из всех матерей мать! Учуяв охотника, она прогоняет птенцов прочь, а сама бросается ему под ноги. И если ей удастся спастись, она кричит, собирая деток снова.

Так сказала она о матери, а затем, вспомнив, что я – сирота, остановилась и посмотрела мне в глаза:

– Я для тебя – мать. Знай это!

Мы пошли по самому краю ложбины, поросшей ежевикой, ступая по узенькой тропке, проложенной козьими копытами. На противоположной стороне показались сады Ай-Димитриса, отделенные друг от друга каменными изгородями.

Тетя раздвинула заросли репейника, и мы оказались в ее садике.

– Сначала присядем, перекусим, а затем посмотрим, что делать.

В корзинке у меня лежали ячменные сухари, бутылочка с маслом и головка сахара. Тетя склонилась над ручьем, смочила в воде сухари, разложила их на деревянной тарелочке, полила маслом и посыпала сахаром.

– Ах, какое лакомство получилось! Соловьиные пироги!

Не знаю, ел ли бы я это кушанье и сегодня с таким же аппетитом, но тогда оно попросту свело меня с ума.

Тетя сорвала с дерева несколько черешен, большинство из которых уже поклевано птицами.

– И очень хорошо! На здоровье! Если бы они ждали корма от людей, то уже давно бы померли… Сколько зерна гниет, сколько птиц помирает!

Навозный жук катил перед собой шарик.

– Здравствуй, пекарь! – сказала участливо тетя. – Он был пекарем, таким же человеком, как мы. Да только стал он обвешивать, и Бог обрек его делать хлеб из навоза.

Увидав в моих глазах недоумение, она добавила:

– Да! Да! Большинство пташек и букашек были когда-то людьми. Сыч был сторожем на винограднике. Однажды ночью его брат пробрался в виноградник украсть ягод, как мы позавчера, а сыч взял да и убил его. И попросил он Бога превратить его в птицу, чтобы оплакивать своего брата Антона. Потому он и кричит: «Нтон! Нтон!..». Паук был могильщиком. Однажды он похоронил живого человека, Бог проклял его: он ослеп и постоянно копает сам себе могилу… Я могла бы рассказать тебе еще много чего интересного, но пора за работу.

– Нет, расскажи, пожалуйста! Успеем еще.

– Ну, так и быть: расскажу тебе еще одну историю. Слыхал про поползня?

Она указала на сухую ветку на вершине дуба.

– Вот, слышишь? А самого его не видно. Это птица в серых пятнах и с длинным клювом. Был он пастушком12 и работал на очень строгого хозяина. Как-то раз потерял он овец и со страху, что хозяин подвергнет его наказанию, попросил Бога превратить его в птицу. До сих пор он взбирается на самую высокую ветку и свистит, ища свое стадо.

Тетя подошла к деревцу и принялась подрезать его ножом. Она удалила все боковые побеги, оставив только главную ветку.

– Помнишь меня? – говорила она деревцу. – Я привила тебя весной. А теперь я пришла тебя подрезать.

Затем тетя перешла к следующему дереву: рука ее пробегала по стволу так, словно это была девочка, которую она причесывала. Затем она взяла мотыгу и принялась пропалывать грядки.

Мне показалось, что про меня она совсем забыла.

– Тетушка! Разве ты не говорила, что я буду помогать тебе?

– Конечно же! Конечно! И для тебя тоже есть работа. Смотри, что я делаю.

Она выбрала черешневое дерево и стала срезать лишние ветки.

– Видишь, как я его подчищаю? Ветки я не оставляю на солнце, чтобы они не засыхали: сохраню их для коз на зиму… Ну-ка, попробуй теперь ты!

Она указала мне миндальное дерево и оставила одного.

– Меня не спрашивай! Теперь ты и сам знаешь.

Я срезал одну за другой сухие веточки, очень стараясь не сделать дереву больно.

Тетя перешла на край сада, где росли смоковницы, и стала подрезать ветви, на которых висели плоды.

– Иди-ка, погляди, как я их облегчила! Теперь сок их не пропадет. В следующем месяце будем лакомиться толстыми смоквами.

Она ходила, словно наседка между цыплятами, то и дело приговаривая что-то.

– Тетя, а солнце тебя не жжет?

– Ах ты глупый, несмышленый! Надень на голову соломенную шляпу… Нет! Лучше посиди в тени. Сейчас закончим.

Она подошла к другой смоковнице и принялась подрезать дерево, что-то говоря ему.

Усевшись в тени, я, должно быть, смял какие-то травы: вокруг разливалось благоухание. Мне вспомнилась мама. «Где ты? Где ты? – мысленно спрашивал я ее. – Почему мы не приходили сюда, когда ты была жива? Почему ты исчезла в море?».

Тетя остановилась рядом. Знала ли она, что происходит внутри меня?

– Расскажу тебе еще одну сказку. Думаю, она тебе понравится.

Однако рассказать она не успела. Какие-то дети проходили в ряд друг за другом у сада с развернутым флагом и горном, ведя собак на поводке.

– Детская армия, – сказала тетя. – В каждой деревне есть такая.

– Настоящая армия?

– Это же дети! Завидуют взрослым, вот и играют в войну… Хочешь пойти с ними? Ступай. А я поработаю.

Я не заставил себя упрашивать и бросился догонять строй, шагавший по открытой местности.

Мы подошли к разрушенной ветряной мельнице, командир хриплым голосом скомандовал: «Стой!» – и мы остановились.

– Сделаем перекличку! – крикнул он, повернувшись лицом к своим молодцам.

Мальчишек было около тридцати, все они были безусые, большинство босые, а вооружены они были рогатками, палками, деревянными саблями, копьями и перочинными ножами… У них был свой капитан, самый бравый из всех, писарь, горнист и знаменосец. Последний нес боевое знамя – рваное полотнище из тряпок двенадцати родов. Было у них и пять или шесть собак, составлявших кавалерию.

Капитан развернул чистый лист бумаги и принялся выкрикивать имена:

– Трехглазый!

– Я!

– Рак!

– Я!

– Бычок! – Мастерица! – Разорви Ухо! – Ходжа! – Пончик! – Блеблем-блеблем! – Везиръяннакостака́кис! – Антономихелакойоргодимитрака́кис! (можно было только восхищаться, как ему удавалось произносить такое на одном выдохе!) – Черная Колючка! (это прозвище было дано из-за темного колючего кустика у его срамного места). – Капитан Кофе! – Чудак Или́ас! – Беев Сын! – Курощуп! (Этот щупал кур, чтобы узнать, будут ли они нестись). – Лысая Мария! – Аннезин сын! – Салта́р Мухта́р! – Карабурнио́тис! – Плов-Адзем! – Перец-Корица! – Спаси-и-Помилуй! – Хлопковая Задница! (прошу прощения!) – Китаец! – Граф Маслобойнин! – Мелте́м-Экме́к-Кюпе́к! – Мосье Горшечник! – Арнаут Арната́кис! – Сефер Та́сос!

Капитан провел перекличку, не пропустив никого, а затем обратился ко мне:

– А тебя как зовут?

– Йорга́кис.

– Писарь! – обратился капитан к Бееву Сыну, который состоял при нем писарем. – Запиши его: «Горожанин Горожанинский». Явился к нам добровольцем из города.

– Слушаюсь, капитан Кусака!

Я ожидал, что войско так и покатится со смеху, но солдаты остались совершенно серьезными.

Капитан быстро прошелся вдоль строя.

– Вни-ма-ни-е!

Все мы прижали руки к бедрам, ожидая приказа. Тут я улучил время, чтобы рассмотреть его: стройный, смуглый, немногословный, затаивший убийство во взгляде – прирожденный командир!

– Сегодня будет воздушный налет, – сухо сказал он. – Мы – противовоздушная оборона и транспортировка раненых.

Пять или шесть ребят отделились от отряда и стали у каменных стенок, тогда как несколько других бросились к диким маслинам ломать ветки с густой листвой, а прочие принялись вырывать с корнем чабер и собирать чертополох. Собак они загнали в мельницу.

Я не знал, что делать, и принялся собирать хворост, снося его в общую кучу со всем прочим, словно мы собирались разводить костер.

Капитан кивнул горнисту, тот поднес трубу к губам и затрубил тревогу. Мальчишки, стоявшие у стенок, стали вертеть палками между камнями и издавать ртами такой гул, будто над головами у нас появились самолеты. И те – будь они неладны! – не замедлили появиться. Это были осы, растревоженные в своих гнездах. Целое облако!

Мальчишки обвязали себе лица головными платками, тогда как ноги их защищали враки и высокие сапоги. Прекрасно экипированные таким образом, они бесстрашно ринулись в бой. Тогда-то я и понял, для чего нужны были им масличные ветки! Они били то налево, то направо наотмашь по облаку, убивая ос, которые падали наземь. Те же, кто струсил или получил ранения, укрывались за огнем.

А со мной-то что случилось? Лучше не спрашивайте! Осы густо облепили меня, вонзили свои жала в кожу и стали выпускать яд. Что мог сделать я только двумя руками? Лицо, руки, ноги, все мое тело оказались беззащитными. Я прикрыл глаза руками и застыл без движения. Мальчишки стегали меня масличными ветками, визжали, вопили, орали, ревели… Я решил, что мне конец!

Несколько рук схватили меня среди этой суматохи и уложили на шесты, которые держали наподобие носилок… Должно быть, это были санитары, подбиравшие раненых. Меня отнесли в операционную. Спасения не было!

Вокруг меня была ночь. И когда только веки мои успели распухнуть и прилипнуть к глазам? Темнота выводила меня из себя. Я дергал руками и ногами, пытаясь оттолкнуть моих носильщиков. Однако плакать я не стал. Разве я не стоял, словно незыблемая скала, под налетом авиации? Ничто не могло сломить меня!

Вражеская пехота, должно быть, перешла в контратаку. Я понял, что меня бросили на земле, по топоту ног догадался, что наши пустились наутек. Какая-то санитарка склонилась надо мной, положила мне холодный металл на веки и прошептала:

– Что они с тобой сделали, сынок! Что они с тобой сделали, антихристы!

Я узнал ее: это была тетя. Она приподняла меня, держа под мышки, и привела к ручью. Вода несколько уняла боль.

– Ох! Ох! Это ведь я отдала тебя палачам!.. Хорошо бы немного уксуса!

Она то и дело корила себя, но впадать в отчаяние не стала. Я чувствовал, как она прикладывает к моей голове смоченные в воде виноградные листья, прижимает большой ключ от ворот к укушенным местам. Мало-помалу я пришел в себя, в глазах появились мелкие прорези. Я снова видел, снова возрождался к жизни.

«Вот какая она, война! – думал я. – Я уже не ребенок! Я – мужчина! Мужчина!».

– Что это ты там бормочешь? – спросила тетя.

– Ничего. Ничего.

Я заплакал.