Читать книгу Будущее - - Страница 2

Приблизив глаза, на темном поле крыла можно было рассмотреть голубую в разводах сферу, ухитрявшуюся сохранять объем на плоскости. Сразу же начинало казаться: поверхность ее подвижна, едва угадываемое изменение теней… И тут же разглядывающий сомневался… Переводя взгляд с одного крыла на другое, наблюдатель как бы терял его из виду (взгляд? крыло?), как бы выходил за скобки, и то, что видел он выше скобок, выражалось фразой «наблюдатель как бы терял его из виду», а ниже шло «как бы выходил за скобки», еще ниже – «а ниже шло “как бы выходил за скобки”», и далее, вслед за паузой, как за пустотой, подготавливающей фразу-видение, возникала видение-фраза. Непонятно, с усилием или без, взгляд возвращался, наплывая на темное поле с изводившей своей изменчивой неподвижностью сферой, и тут же искал ориентиров вокруг, над поверхностью с освещенными как бы снизу телами, сколь-нибудь долго задерживаться над которыми, по-видимому, было или невозможно, или опасно.

– Долго ты их… собирала?

Одни брали крыльями, другие тельцами… телами, наводившими на зрителя томление где-то в глубине, прежде не подозреваемой…

– Как тебе моя коллекция?..

Он очнулся выброшенным на берег, когда она на цыпочках выпрыгивала из постели. Не приходя в себя окончательно, прошлепал за нею в ванную.

На веревке легкими мотыльками висели в рядок… Он прямо глянул на одни – те исчезли. Перевел взгляд – исчезли следующие, те возвратились: можно было осторожно, уголком, нарыть голубоватый глазок на их темном поле (тоже… павлиний глаз…).

– Исчезающие?.. – тихо рыкнул он, как прочищая горло со сна.

– Невидимки.

– В ГУМе? – долго не решаясь, все же мрачно поднял глаза, столкнувшись с полуулыбкой, образованной приоткрытым за сомкнутыми губами ртом – похоже, из него делали Гумберта.

– Надень…

– Это мужские (хороший, быстрый ответ).

– Снято! Свет! Экономить электричество…

В глубине души режиссер Твердынский чувствовал – не верил, как многие, как многие говорят, а именно чувствовал: получается мало на что похоже.

Не вполне ясно, что дальше. Главное – не терять этого настроя на происходящее в кадре. Не опускаться до уровня привычного и не уходить целиком в то, что просит, требует, сосет из него все соки, при том размывая кадр. Вид, виде́нье – вот чем все живо, вот в чем его, режиссера, сила. Вид важнее слов. Важнее идеи, любой. Вид завершен, конечен. В понимании этого ему, режиссеру, нет равных. В этом он один. Как в будущем. Перетекание видов, переход, общее направление – о-о! – если это удастся!.. А пока удается… Нельзя сказать, что сценарий плох, но даже эта, первая снятая сцена – сильнее. Уже разошлось с текстом, и подминать невозможно. Главное, что радует, – не ускользающее пока совпадение неопределенности следующего шага с неопределенностью его, режиссера, решения. Шаг как бы есть, ждет, не желая себя навязывать. Он же, режиссер, не решаясь взглянуть прямо, видит всё только как те, висящие, исчезающие… Угадываемый следующий вид не наполнен пространством. За кадром… нет, в кадре должно быть больше, много больше, гораздо больше, чем вид.

– Что там у нас сегодня? Сцена в баре?..

– Тишина все! Мотор!

– Я вообще-то улетаю… Ребята, вы то что надо… Я… взял билет на самолет-невидимку.

***

Как странно, необычно легко для него поддался он чувству, побуждавшему тут же, сразу же за виде́ньем коллекции положить все на бумагу, на пленку. Какой коллекции, какой из коллекций? А разве не ясно? Вот эту раздвоенность, где есть облака и есть их тени, тоже – не упускать.

Дотянуть куклы до уровня бывших в виде́ньи, уловить, установить это синее сияние по краям черных полей, выдержать неопределенность помещения с верхним, наискосок, источником невидимого, угадываемого света. Как добиться одновременного впечатления застекленности (тени облаков) и ее отсутствия (облака́)? Куклы поднимут в зрителе неопределенность, доведут до крайности, только на этом фоне – подавать виденья, у одних на полотне крыльев, у других в выражении тел, телец… Твердынский вдруг понял, что заставляющее его во все это погружаться только одно производит с ним самим – переносит его с земли куда-то выше, заставляет замирать, отрекаться от опыта гравитации. Только это чувство, это лишение его безусловности – только оно достается именно ему. Само же событие, разворачиваясь, выходя, вроде бы, из-под его руки, идет на свет, касаясь его куда меньше, чем любое из действий, совершенных им прежде. Он только подставляет глаз, руку, и так оказывается проще, чем сомневаться, выдумывать, многократно пробовать (хотя жизнь уже не твоя). Та работа, которая до сих пор и была его работой, совершалась теперь не им. Он становился создателем, прилагающим на создание не более чем усилие зрителя. Предметом же опасений делалось развитие действия при том, что стояло оно на соотнесении развития нескольких действий, составлявших одно целое, разрыв между коими в пространстве и времени был бы равносилен провалу общего замысла. Но что был за замысел, дано было б знать, только если б все делалось и замышлялось прежним образом, то есть целиком им самим. Не посвящали… Ощущение его на сей счет сводилось к тому, что вся картина в развитии, одно за другим, всех действий, как они ему (?) давались, должна была появиться, не могла не появиться, и как все это войдет в общее русло и что за русло – тоже определяется тем же: обязано появиться, хочет он или не хочет, – найдут другого, чуть что. Таким образом, просили не слишком беспокоиться, больше отдаваться идущему само собой, как обещали в одной капле всю воду и как сообщали всю воду в тех лужах, что уже были.

Что надо выразить? А что было в виде́ньи? Не вполне определенно. Ну, смысл? Смысл… Ощущение человека автором. То есть?.. Автором в целом, безотносительно к конкретному и не принимая существования других в своей области. Автор – значит один в этом месте. Другие, все, все где-то рядом, в другом. Найти свой предмет – стать автором… Человек, готовый стать автором… Увидевший в наибольшей резкости, отпущенной ему природой, все, на что хватает зрачка. Разглядевший в маленькой голубой сфере на невесомости темного полотна судьбу. Собственную = человечества = голубой сферы = темного полотна…

Любовь – где-то между эротикой и смертью. Страсть – этого так мало. Отсюда – любовь… Боже, сколько отменных пар: Джонни Депп и Ванесса Паради… «Вы способны по-настоящему войти в положение другого?» – «Как Казанова?..» Режиссер понял, что сходит с круга.

Героиня… Проба, сцена из той, боковой, линии, по касательной к главной: она – спиной к камере, с косынкой уже отнюдь не на шее, но к нему-то нет, не спиной. И тому на всё… Он, Твердынский, словно делает свое кино, из своего, изо всего, что перед ним. У них же там – совсем другое, свое, не зависящее от сцены, и чувствуешь, что «у них» по одному только нему… Происходит. Так очевидно. Творится. Ловишь себя на том, что или то, или это, и скорее – то. Там. Такое чувство, что те вдвоем думают, что играют, что он велит, тогда как он велит то, что видит в том, что они играют. В их космосе. Как это выходит? Что не важен фильм, результат. Что скорее то, а не это. Как? Она как была спиной к камере, так и… Мало что сама по себе выражает открыто, но ощущение-то, что дело в ней. Это циничное, грубое зеркало, перед каким она сама – зеркало… В общем, растворяются. Оба. В этом вопрос и разгадка. Такие кристаллики, что, растворяясь, растворяют. Тепло, снимающее понятие холода… Вот он очнулся, идет за ней, камера, въезжая, но не прямо в ванную – боком, видит вполоборота обоих. Правильный свет. Гирлянда на веревке. Диалог – сам по себе. Глаза – сами. Не встречаются. Значит, нельзя напрямую? Просили передать… «Это мужские…» Какие ж еще! И это, и то… всё.

***

Что же это за роман, погружаясь в который, так и не знаешь, было это или будет, во сне или наяву, с автором или с тобой? Такое кино… Так о чем? О чем? Взгляд. Человек – взгляд. Человек – взгляд на мир. Любим – по душе этот взгляд на мир, ненавидим кого-то – отрицаем его, этот взгляд. Ну, и кого любим? Какой такой взгляд? Чей? Если мы – образовавшиеся взгляды, мы любим не то, куда они направлены, не то, чьи они, а саму их двусмысленность, собственную их неопределенность, конкретную, эту и не иную. «Я твой… Хочешь примерить?» – меряем, но давит, трет, не те диоптрии.

«Яйцещемящее море»… Текста нет. Как просто: когда читаешь и текста нет – кино. Вторая сигнальная временна. Читатель! Немедленно захлопни книгу и заплати! Всей своей жизнью. Шутка… То море, к которому не идешь. Само… Стои́т. Выше уровня суши. Вокруг, но ты не в нем. Руку в форточку – морось.

Неизвестность следующего шага. Того, как с тобою поступят. Впустят. Изгонят. И с ней – именно это. Помогаем друг другу: каждая новая зала – предбанник… На самолет-невидимку… Он думает: нас снимает… Или нет, не думает? Образумился? Доходит?.. Это нас. Нас снимают! С ним вместе, с текстом, с этими сценами: каждая – тупик, декорации – мираж. Бессловесное пребывание в не-смысле, в не-реальности, в не-происходящем. Косынка… Призыв – ответ. К чему? На что? Кто же себя призывает? Что за ответ самой себе? Одновременно себя призывать, себе отвечая… Если призыв и ответ, то в конце – одно целое, и значит и в начале. А не призыв, то – что?.. Вот об этом: «что?». Что?.. Все чувствуют, не только втроем – все. Только это вечно и было. Вечно не хватало, теперь-то ясно… Если я это делаю, если я действительно в этом, если оно перевешивает остальное, как быть с остальным? Опять вопрос смелости. На таком не разбогатеешь. Кто это будет смотреть? Приходите смотреть ваши сны… Но другое – не интересно. Теперь вообще. Хуже: другого нет. Не больно весело… Появляется ли, хотя бы иногда, у домашнего животного ощущение, что его понимают лучше, чем оно себя?

***

Скотина… Конечно. Скотина. О, как свежо то, кто ты есть (ну, почти). Невидимки… На всякой скотине. Это шелк, это косынка, замещается, шелк замещается пустотой. Я – пустота, пяльтесь! Я – пуста. Ваша пропасть. Что не падаете? Падаете? Не чувствую? Это так? Да? Когда думаешь, что чувствуешь, это не так. Зачем ты во мне? Зачем ты не во мне? Это у них такой род оправдания – вопросы. Хорошо… Это у них так называется. Ну, что? Перестояла, переждала. Поняла? Нет, слава богу. Идем понимать дальше. Остальные – не то, остальное – не интересно. Профессия.

***

У всех троих ощущение, что интерьер – служебный офис, а в режиссерских пальцах – сигара. Потому что так оно и есть. На ней платьице, свисающее с полбедра, и она боком, оттолкнулась на легком кресле. Твердынскому потому комфортно. Неплохо, чтобы день так и закончился, здесь.

– Н-ну… – теперь придется что-нибудь говорить, – Ну-у-у… В общем, «ну».

Принцесса улыбается, вандал согласно кивает: плана не имеем.

– На берегу вы мне не помощники? Или есть надежда…

– М-м… Можно подумать о сцене знакомства…

– Например.

– Например. Соседи по столику. У каждого – меню. В меню два блюда: «То» и «Это». Допустим, она выбирает «Это». Официант: «Этого» нет…

– Гм-гр…

– …значит, обоим – «То». Он мужлан, ей приходится первой… Мимо за стеклом собака. Она начинает:

– Вы держите собаку?

– Удержишь ее, как же…

– Гм-м-хр!.. Послушай… те. Все это прекрасно, но когда мы начнем… вы начнете…

– Мы именно так и начнем, – вступает принцесса.

– Вы думаете?

***

– Ну… а дальше?

– Что «дальше»?..

– Как это: «дальше»?..

– Совсем без плана тоже нельзя.

– Хорошо, – сдается мужлан, – простым перебором слов. Я называю слова. Когда все трое чувствуем попадание…

– То что?..

– Он говорит: «чувствуем», – вмешивается принцесса.

– А-а-а…

– Начнем с плохих.

***

– Он кусается.

– Вы ее целовали?

– А что, – режиссер оживляется… в режиссере оживляется, – надо?

***

Подмена жизни любовным разговором. Монолог – неплохая разновидность, но и он – разговор. Когда никого нет, так ли это? Два монолога. Кто-то есть, кто-то – нет…

Пока она снимает невидимые перчатки, обходит ее сбоку, оставляет позади, представляя, что в данный момент разворачивается, и она, теряя (какая разница, что), составляет с ним это переплетение. Которое так убивает. Голос, ее:

– Ну… Что?.. Как они?

Как они? Под ним, под стеклом – тела… тельца.

– Когда ты говорил умрешь? Если что?

– Я не умру.

– Ты же хотел.

Минутная слабость… Снимает невидимые чулки?.. Переспать с ангелом (он усмехается?)… Что-то чудесное. Как в детском капризе. Им не жаль друг друга. Что она понимает в том, что… Когда-нибудь. А это его… не так ли точно обессмыслено? Кого жалеть, за что? Голос, ее:

– Может, нам… перестать с ним играть?.. Я о видениях… Зачем нам это?

А что не зачем? Это ведь просто время, действие, не опускаться же до… Что в ней происходит, раз она это спрашивает?..

– Давай спать.

Подчиняясь, она гасит свет, и кому-нибудь видящему в темноте в этот момент, как всегда, становится, жутко.