Читать книгу Будущее - - Страница 3

У входа в заведенье, откинувшись на спинку, коротконогий пятнисто-белый бульдог запускал струйку над мостовой: стояла почти колесом. Это не настораживало.

Так, въезжаем внутрь… Всё слоями: ближе-дальше позади столика. Они – на переднем, в профиль (сейчас не вспомнить, как он, режиссер, поддался на авантюру, на «усиление»)… Членораздельно рыгнув, овчарка на полу у стойки продолжила звучное лакание.

– Вам никогда не казалось…

– …что происходящее только тогда происходит…

– …когда вы владеете им не вполне?

– Или собой?

– Да нет, именно им, – она сейчас как раз и не владела: фраза-то ушла на полуслове и вернулась.

– И что вас смущает?

Зазвенело от стойки: огромный терьер, уронив башку на бок, грохнул на пол хрусталь. Последние дребезги, кувыркаясь, замирали в эфире…

– Как «что»? Вас устраивает, что, когда вы на коне, ничего не происходит? Вы никуда не скачете. Это нормально?

– Так вы за норму или…

– Или.

– Так вас устраивает или…

– Послушайте…

И без того электронно-размытый, томный собачий вальс теперь примерял на себя роль космической, на кишки наматываемой оперы.

– Послушайте, – она повторно отвлеклась, уставившись на дымящего за столиком неподалеку спаниеля. – О чем мы?.. Н-ну, не обижайтесь.

– Вы хотели сказать: не осуждайте.

– М-м… Чудо, а не коктейль… Знаете это, из толстой книжки: птички божьи не сеют, не жнут. Эти мысли – оттуда. Эти мысли: боже, что я делаю, чем зарабатываю на хлеб. Неужели я зарабатываю и все это делаю, пока зарабатываю. Что это всё? Как назвать? Что значит: я его делаю, и оно дает мне пищу, и не гарантирует мне ее завтра. Всё – туда, к хлебу… И это – моя жизнь. Но! Самое удивительное! Чувствуя весь идиотизм, я по-прежнему с головой во всем этом, и… Спокойно! Нахожу. В нем. Особую. Прелесть. Что-то невыразимое… То есть именно это – окно… Комфорт, мало-мальски гарантированный период, назовем, покоя и воли – стена… Впрочем, о каком это я периоде?..

В середине монолога, положив морду на скатерть, демонстрируя ушами, чего бы он не прочь, молодой волкодав стал строить ей глазки.

– Пошел в жопу!

Для души нет ничего слаще, чем о ней самой. Тогда вы ей любы, то есть не вы, конечно, а тот, кому вы всё это. То есть опять-таки вы. Кто-то втолковывал ей (а-а, режиссер!), что преобразование возможно. Странные мужчины. Электро. Электричество, ядро и электроны, ионы кажется. Магнит, ну это ясно. Ядерные… ядерные… так снова же ядро!.. А вот гравитация – ?.. Но… электроны же не улетают, не бросают его, этого… Действительно, всё – одно и то же, и значит – одним уравнением. Мужчины – это седой, седоусый еврей, всезнайка… Вот он же – все знает, и что? Зачем я ему?.. А тот, дурак… Таращится. Может, я люблю его, а?..

– А-а?

– Я спрашиваю: давно это с вами?

– Что… (сейчас он: «Сами знаете, что»)… что уставился?.. (тот, в стороне, занервничал, а этого удалось сбить? Хоть на миг? Улетит, не вернется?)… Что, не ты меня? Чтоб вот так: сверху вниз? Чуть сверху чуть вниз? И кто ты после этого? И до тоже…

– Так не получится…

– Что «не получится»?

– Нельзя разрушать… Расшатывать – не разрушая (боже, какая перемена тона, почти веришь).

Запахло псиной. Спина, выше стула, вровень с ногой, остановилась под ней. Знак подан, рука не спрашивает, балуясь против шерсти. Та рванула и, подседая и перебирая задними на повороте, исчезла между столов, оставив ощущение шерсти дыбом.

– Что вы делаете?

– Извините… (наверное, тот, в стороне… а что если это о́н все придумал, а не они сами… и это они, а не он, угадывают)… Извините, я сама не… это коктейль. Он… он называется?

– Называется.

– Слава богу! (Придем домой – он мне даст! Или я. Здесь… Сосать запястье – оставлять след…)

– Мне кажется…

– …время… – снизу вверх: – время… Которое есть? Или которого нет (не мешает, слушает)? Здесь-то есть, еще сколько (здесь, себе по лбу)… А там?.. Предметы. Силы. Движение. Уравнение, одним словом, – вот и время. Можно туда, можно обратно. Прошло столько-то времени. Чего прошло?.. Нельзя дважды…Потому что, видите ли, только туда. Но в прин-ци-пе… – она поискала бокал, – если один на один с ничем, что мешает: туда, обратно. Сила возникла, сила исчезла. А-а-а, «ничто» не бывает?.. Вечное что-то, столкновение. В этом чем-то. В тебе… Время – столкновение. Не то! Время – последовательность, галлюцинация сил. Самого-то и нет. Да?

– Да.

– И пространства?.. Чем оно хуже времени?.. И пространства… Значит, силы… Одни только силы… Небесные, да?

– Да.

– И ты – моя. Сила… А я, видишь, у тебя чуть не…

– Будет-будет… будет…

– Ну. И что скажешь? Что мне теперь?

Эти двое устроили догонялки вокруг стола. Серая спина, рыжая, серая, рыжая, серая… Ч-черт.

– Допивайте, и…

– Что?!

– Будем сидеть. До утра.

– Обещаешь?! Правда?! Ну, там, дождь и все такое, да?! Что!!!

Режиссер кашлянул, она обернулась. Конец. Всем спасибо. Разбирают на поводки. Вытирают лужу. Удивительно, но и вправду дождь.

– Страдать – наше хобби? – Твердынский теперь с ними. – Уступать. Наступая?

Она ежится, неуловимо для других на глазах грубеет лицо напротив. Как само собой, режиссер отхлебывает из бокала, ее. Подождем.

– И кому мы станем это показывать? М-м, это на́м показали, согласен. Но… (допивай уже)… но – профессия!.. Боже мой!.. Хобби хоббем, а… м-м… жить за что? Бродячий театр, под дождем.

– Дался вам всем этот… – она приходит в себя…

– Так сыплет же! – просветленней не выдумать. На счастливой физии океан всегда, видимо, глубже, горше, прозрачнее, соленей. – А-а-а что вы имели в виду, когда…

Под двумя взглядами ощущение одного и того же отделило Твердынского от его же фразы… О чем это он думает?.. Вот интересно, когда слышишь: «Короткий разговор с иноверцами», – и, развернувшись на каблучках, – со сцены: цок-цок-цок-цок… а на самом деле: «Маленькая ночная серенада», – это что? То есть цок-цок – совпадают…

***

– «Дерьмо собачье!.. Осёл хвостом мажет лучше!..» – они возвращались со съемок, она распевала. Кружилась вокруг осой, цепляясь, хватаясь.

– Ну, перестань, – нельзя без улыбки…

Вытянувшись, остановив, щекоча носом шею:

– Я собака.

– Ладно… сейчас пойдет кто-нибудь… Ладно. Хорошо.

– Смотри… – погрозила.

Почему нельзя просто идти вот так, под руку, сквозь морось? Долго. Дольше обычного… Что нужно самому? Тому, кто называет себя живым. Самому по себе, что ему нужно? Может ли в принципе его что-то устроить? Можно ли до того добраться?.. Не связанное с ощущением себя частью большего – что оно? Неужели чувство себя – только чувство себя фрагментом общего замысла? А чисто внутренне… То, что ты сам по себе… Добраться… До того, где кончается достижение… Переход… Внутреннее насытилось, но ты не знаешь, что́ это, что́ насытилось: торможение от насыщения там же, где и возбуждение – между внешним и внутренним. А внутреннее, то, мир идей – оно не твое. Но тебе ничего не надо, кроме него. То не твое, это не твое, а то – между тем и этим: если ты – только это – ?..

Не так все страшно.

А уж быстро-то как – оглянуться не успеешь.

Интересно, что им придет в голову завтра по команде «Мотор!»?

***

Поначалу это их захватило: это его виде́нье, эти первые сцены. Затем уже он, режиссер, шел за ними. И что, им вначале та́к же хотелось за ним, как теперь ему следом? Он и они друг для друга – одно и то же? Но их двое. А он чувствует как одно… Твердынский почти поймал суть ощущения, разгадку. Но… не удержал. Они и он. Они между собой… Не сумел. Когда тот сидел к нему спиной, грубости не было. То есть не в выражении спины, конечно, а – не предполагалось в лице. Она же вообще со спины – … Ну, и так далее…

Режиссер поймал себя на том, что не может вспомнить, кто предложил сцену в ванной, с веревкой. Чья идея?.. Не могла же сама идея так трансформироваться. В мире идей не до людей. Они дебютировали так, словно знали… Куда же это его втянули? Ясно было только, откуда вытянули. И он охотно следовал, стоя на месте. Когда всасываешь спелый персик не то абрикос меж половинок, чем занимаешься?.. Ну вот, еще один привет. Их работа… Далеко же он зашел от своего моря. Вот так и несет волна, не за что зацепиться. А… в женщине есть за что? В женщине есть за что зацепиться? Читатель… ница… Есть?

Когда мы ищем, мы где? Покамест до дела не дошло, как бы известно, где. А когда уже не известно, то где? Видеть мир глазами героя. Если, скажем, читать – видеть глазами героя, то героя чьего? – сперва не читателя. И тем не менее, одними и теми же глазами. Интим. Если в чем твоего столько, сколько еще чьего-то – это интим. Снятие безусловности своего. То, что делает это с нами лучше всего остального, мы называем любовью. Приобщение к условности. Вот почему важно вовремя закрыть книгу.

В женщине есть за что зацепиться? И почему она женщина? Что за игры? Пара. Абсурд. Двое. Пол конечен. Чего не скажешь о снятии безусловности. Режиссер ощутил, как предает профессию. Всеми этими облачениями в тогу писателя, потугами облачений. Как им легко: сиди, пиши…

Погодите… Значит, ангел – все, что приобщает?..

«У моря постоянно наг», – думал Твердынский. Одежда здесь ни при чем. Наверное, просто свободней. Нищета растворяет наносы табу в голове, смывает образовавшуюся штриховку, исчерченность с внутреннего пейзажа наподобие исчерченности песков в пустыне. Хочется дорожить этой прозрачностью взгляда, сыростью и прохладой, первозданностью, идущей от воды, ее бесконечности. Волнение в первом его значении. Волнуясь, простираешься и, значит, неуловим. Значит, любовь – отсюда? Условность сильней очевидного – здесь?.. Ищешь земного подобия этому. Ощутившая дно под собою волна – вот что такое все эти провалы на ровном месте. Ты изнутри себя большого. Один человек в другом?.. Другой волны, очевидно, нет. Но… почему именно в этом?.. Вопрос не из жизни волн.