Читать книгу Рубаха кентавра. Древняя Греция в поэзии Новой Греции: К. Кавафис, Й. Сеферис, К. Димула - - Страница 3

Товарищи в аиде

νήπιοι, οἳ κατὰ βοῦς Ὑπερίονος Ἠελίοιο

ἤσθιον· αὐτὰρ ὁ τοῖσιν ἀφείλετο νόστιμον ἦμαρ.

[Гибель они на себя навлекли святотатством,] безумцы,

Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, –

День возврата у них он похитил…

“ОДИССЕЯ”

Хлеб оставался ведь! Не надо

рассудок было нам терять,

на бреге телок чтобы жрать

ленивых – Гелиоса стадо.

5. В нем телка каждая – как крепость:

хоть сорок лет такую брать,

героем звездным чтобы стать.

Признайся, друг – что за нелепость!

10. Без мяса жутко мы страдали:

нажравшись в мире без стыда,

мы пали низко так сюда,

бездумные, но глад прогнали.

Из цикла «Мифисторема»

«Дать этому произведению такое заглавие побудили меня две его составные части: МИФ, поскольку я весьма явно использовал здесь определенного рода мифологию, и ИСТОРИЯ, поскольку я пытался выразить более-менее связно состояние, независящее ни от меня, ни от персонажей мифисторемы».

(Примечание Й. Сефериса к первому изданию.)

[IV.] Аргонавты

И душе,

чтобы познать себя,

в душу

надлежит смотреть:

5.      чужака и недруга увидели мы в зеркале.

Отличные парни были товарищи: не роптали

на труд, на жажду, на холод,

вели себя, как деревья и волны,

приемля и дождь, и ветер,

10.      приемля и ночь, и солнце,

не меняясь при перемене.

Отличные парни были: все дни напролет

выкладывались за веслами, взгляд опуская,

ритмично дыша,

15.      а кровь их краснеть заставляла покорную кожу.

Пели они иногда, взгляд опуская,

плывя мимо скал-островов и опунций

на запад, за мыс, на котором псы

лаяли.

20. «Чтобы познать себя», – говорили они,

«в душу надлежит смотреть», – говорили они,

и весла взбивали злато морей

на закате.

Множество мысов оставили мы позади

и островов множество,

25.       море несло нам море иное, тюленей и чаек.

Несчастные женщины рыдали,

пропавших детей оплакивали,

тогда как другие искали яростно Александра Великого

и славу, в глубины Азии погруженную.

30.       Мы причаливали к берегам, полным ночных ароматов

и пения птиц, где вода на руках оставляла

воспоминание счастья большого.

Но не кончались странствия.

Души стали единым целым с веслами и уключинами,

35.      с серьезным ликом корабельного носа,

с бороздкой кормила,

с водой, разбивавшей их облик.

Один за другим скончались товарищи,

взгляд опуская. Их весла

40.      стали знаками упокоения их на бреге.

Никто не помнит о них. Справедливость.

[IX.]

Пристань стара, и больше ждать не могу я

ни друга, который на остров сосновый отправился,

ни друга, который на остров платанов отправился,

ни друга, который отправился в море открытое.

5.      И ржавчины пушек, и весел касаюсь я с нежностью,

чтоб тело мое ожило и решение приняло.

Но только лишь запах соленый исходит от паруса,

что некогда буря иная оставила.

Когда бы желал я остаться один, то стремился бы

10.      обресть одиночество, жить бы не стал я с надеждою

обрывки души разглядеть там, где море и небо встречаются,

не стал бы желать этих линий, цветов и молчания.

А звезды в ночи увлекают меня к ожиданию:

усопших так ждал Одиссей на лугу асфоделовом.

15.      Приплывши сюда, к асфоделам, желали увидеть мы

лощину, где ранен Адонис смертельною раною.

[XVI.]

ὄνομα δ ᾿Ὀρέστης

… по имени Орест…

Вновь по ристалищу и вновь и вновь…

О, сколько поворотов, кругов кровавых, сколько черных

рядов людских. И люди, на меня смотрящие

и ранее смотревшие, когда на колеснице

5.      я длань воздел, ликуя, вскрикнули.

И клочья конской пены, что в меня летят:

коням-то передышка будет?

Ось затрещала, накалилась, о когда ж вспыхнет ось?

Когда ремни порвутся? Когда уже подковы

на землю ступят во всю ширь,

10.      на мягкую траву средь маков, где весной

ты сорвала ромашку?

Глаза твои прекрасны были, а куда глядеть, не знала ты.

Не знал и я, куда глядеть. Лишенный родины,

я тут и там борюсь: о, сколько ж поворотов?

15.      Я чувствую, как у меня над осью дрожат колени,

поверх колес, в ристалище свирепом.

Коль боги захотят, легко колени дрогнут.

Никто того не избежит: к чему тут сила, коль не можешь

уйти от моря, что тебя качало в колыбели,

которого так хочешь

20.      в сей час борьбы, средь конского дыханья,

и камышинок, певших осенью на лад лидийский,

от моря, что не обрести, как ни спеши, ни мчись кругами

близ черных Эвменид, что так неторопливы,

но беспощадны.

[XVII.] Астианакт

Теперь ты уйдешь, так возьми же с собою дитя,

узревшее свет под этим платаном

в день, когда трубы звучали, сверкало оружье,

а потные кони, склоняли главу, чтоб коснуться

5.      зеленой поверхности водной

ноздрей своей влажной внутри водоема.

Маслины с морщинами наших отцов

и скалы с познаньями наших отцов,

и брата нашего кровь живая на тверди

10.      были радостью мощной и чином богатым

для душ, которые их молитву познали.

Теперь ты уйдешь – теперь, когда день расплаты

уже занялся, теперь, когда никому неизвестно,

кого он убьет и сам как погибнет,

15.      возьми же дитя с собою, которое свет увидало

под этим платаном, под этой листвою:

его научи познавать деревья.

[XX.] [Андромеда]

Снова в груди моей открывается рана,

когда опускаются звезды, роднясь с моим телом,

когда тишина падает людям под стопы.

Эти тонущие в годах камни докуда меня увлекать будут?

5.      А море, море-то? Кто исчерпать его сможет?

Я вижу руки, каждое утро дающие знак и соколу, и орлану,

прикованная к скале, которая стала моей от боли,

вижу деревья, которые дышат черным покоем усопших,

а после – улыбки статуй, не проходящих дальше.

ГИМНОПЕДИИ

Фера в геологическом отношении состоит из пемзы и фарфора, в заливе же ее … появились затонувшие острова. Это был центр древнейшей религии, здесь проводилось выступления лирических хоров строгого и тяжелого ритма, называемые гимнопедии.

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ГРЕЦИИ

I. САНТОРИН

Склонись над темным морем, если можешь, и забудь

свирели звук над обнаженными ногами,

которые на сон твой наступили в иной, утопшей жизни.

На черепке своем последнем, если можешь, напиши

5.      день, имя, место

и в море брось – пусть он утонет.

Нагими встретились мы на скале из пемзы,

глядя, как острова всплывают,

глядя, как алые острова погружаются

10.      В свой сон и в наш сон тоже.

Нагими встретились мы здесь, держа

весы, что опускались

одною чашею к неправде.

Пята силы, желание незатемненное, любовь рассчитанная,

15.      под солнцем полдня зреющие замыслы,

и путь судьбы с ударом молодой ладони

по плечу.

В краю, рассеявшемся, в краю, не выдержавшем,

в краю, что был когда-то нашим,

20.      тонут острова – ржавчина и пепел.

Алтари повержены,

друзья забыты,

пальмовые листья в грязи.

Позволь рукам, коль можешь, странствовать

25.      здесь, в уголке времен на корабле,

плывущим к горизонту.

Когда о плиту игральная кость ударилась,

когда копье ударилось о панцирь,

когда око узрело чужого

30.      и иссохла любовь

в продырявленных душах,

когда ты смотришь вокруг и видишь

круг – ноги скошенные,

круг – руки умершие,

35.      круг – глаза темные,

когда не остается даже выбора

собственной смерти, которой ищешь,

слыша крик,

пусть даже волчий крик —

40.      твою правду.

Позволь рукам, коль можешь, странствовать,

от времени неверного отринь

и утони:

Тонет тот, кто поднимает большие камни.

II. МИКЕНЫ

Дай мне руки твои, дай мне руки твои, дай мне руки твои.

Я видел в ночи

острую вершину горы,

видел вдали равнину, затопленную

5.      светом луны какой-то незримой,

видел, повернув голову,

сплотившиеся камни

и жизнь мою, натянутую, как струна.

Начало и конец.

10.      Последнее мгновение.

Руки мои.

Тонет тот, кто поднимает большие камни:

эти камни я поднимал, сколько было сил,

эти камни я любил, сколько было сил,

15.      эти камни – мою судьбу,

израненный моей землей,

измученный моею рубахою,

осужденный моими богами —

эти камни.

20. Я знаю, что они не знают, однако

я проследовал столько раз

по пути от убийцы к убитому,

от убитого – к расплате

и от расплаты – к убийству новому,

25.      искал на ощупь

неисчерпаемую порфиру

в тот вечер возврата,

когда начали шипеть Почтенные

в скудной траве:

30.      я видел змей, накрест с гадюками

сплетающихся над родом злым, —

судьбу нашу.

Голоса от камня, от сновидения

более глубоки здесь, где мир темнеет,

35.      память изнурения, коренящаяся в ритме,

бившем землю ногами

забывшимися.

Тела, погрузившиеся в основы

иных времен, обнаженные. Глаза

40.      устремленные, устремленные к знаку,

которого не разглядеть, как ни старайся.

Душа,

пытающаяся стать твоей душою.

Даже тишины нет у меня более

45.      здесь, где жернова остановились.

Октябрь 1935

Из цикла «Тетрадь упражнений». 1928–1937

По поводу одного чужого стиха

Элли, Рождество 1931 года.

Счастлив проделавший странствие Одиссея.

Счастлив, если в начале пути он чувствовал, что в теле его простерты снасти крепкие любви, словно жилы, гудящие кровью.

Любви в неисчерпаемом ритме, неодолимой, как музыка, и непрестанной,

потому как родилась она с нашим рождением, но когда мы умрем, умрет ли она – про то ни мы, ни кто другой не знает.

5. Молю бога помочь мне высказать в минуту великого блаженства, какова она – эта любовь.

Иногда, возвратившись с чужбины, я слушаю ее далекий гул, словно шум моря, сочетавшегося с неизъяснимой бурей.

И тогда вновь и вновь является мне призрак Одиссея с глазами красными от соли морской

И от страсти созревшей сполна видеть снова дым, идущий от тепла его дома, и пса, одряхлевшего у ворот в ожидании.