Читать книгу Молитва о любви - - Страница 6

Мое первое обручальное кольцо было куплено на вырост, а может, не продавалось таких маленьких размеров на мой хрупкий девичий пальчик. «Родит – поправится», – решили старшие женщины в семье, и я забеременела в первую неделю замужества и родила прекрасную дочь, но не поправилась, а наоборот, так истощала, что больно смотреть. Но похудела я не в родном Крыму, где родила свою божественную дочь и провела первые полгода, а когда переселилась в Москву, где жила семья моего мужа, которого я любила какой-то, как теперь понимаю, отчаянной, страстной, скорее подростковой, любовью. Москва встретила сурово. Мы с мужем и малышкой по великому блату получили две комнаты в коммуналке: мой свекр работал в Совете Министров. Я оказалась в чудесной компании: вор-карманник, очень тихий в быту человек, по образованию повар, научивший меня делать сырники и никогда не бравший в квартире чужого, даже ложки сахара. Однажды он исчез на неделю, и поздним вечером я услышала грохот в коридоре, топот тяжелых ботинок. Я только уложила малышку спать, муж был на дежурстве. Он заканчивал мединститут, ночами дежурил в больнице и писал научную работу. Выглянув в коридор, я увидела, как моего тихого соседа, закованного в наручники, два милиционера затащили волоком в его комнату. За дверью слышались звуки падающих предметов, видимо, искали что-то, затем так же молниеносно соседа выволокли на улицу и запихали в воронок. Больше я его не видела.

В комнате напротив жила сумасшедшая старуха. Каждый раз, когда кто-нибудь из жильцов посещал комнату раздумий, она выглядывала из-за своей двери, ложилась на пол, чтобы увидеть в щель туалета, кто становится ногами на толчок. Слово «толчок» я услышала впервые и с тех пор ненавижу его. Также впервые я увидела тараканов – однажды ночью вышла попить на кухню, по крымской привычке босиком, зажгла свет и через мгновенье обнаружила себя запрыгнувшей на стол и отчаянно визжавшей. По полу разгуливали полчища усатых рыжих насекомых, которые тоже хотели пить.

Был еще один сосед, Толик, неизвестного рода занятий. Он дефилировал по квартире в майке и трениках. Мне казалось, что, перед тем как выйти на люди, он закатывал под майку арбуз приличного размера. Таков был его пивной живот. Я помню его потому, что однажды он запер меня на ночь в ванной комнате. Поздно вечером я стирала – громыхала тазом и шумела водой – и, похоже, не давала ему заснуть. Я устроилась в ванной, постелив на пол полотенце и еще не замоченное белье, и проспала на нем до утра.

(О мой крымский тихий уютный дом, пахнущий цветущей сиренью, заваливающейся в мое окно. Будящий меня поутру игрой солнечных зайчиков. Согревающий улыбками родных, входящих со стуком в мою комнату с подносом, на котором чашка какао и гренки, посыпанные сахаром.)

Но главным персонажем для меня стала Нинка: красивая, высокая, статная женщина, обладательница низкого грудного голоса. У нее было двое детей и старушка мать, которые обитали где-то в захолустном Подмосковье. Не знаю, хотела ли она, чтобы дети жили с ней рядом, но профессия в любом случае этого не позволяла: она была проституткой и этим заработком кормила себя и всю семью. Она прекрасно рисовала, помогала мне делать дипломную работу, имела художественное образование. Мои преподаватели пришли в восторг от ее миниатюр.

Как всегда, в девять вечера зазвонил телефон – толстый черный аппарат с крутящимся циферблатом стоял на полке в коридоре. Я только искупала Маню, и она, тепленькая и прекрасная, сидела у меня на руках и нежно обнимала за шею. Звонил мой муж, он только что сдал дежурство, пожелал нам спокойной ночи, сам же оставался переночевать в квартире родителей, которые были в отъезде. Дом находился в пяти минутах ходьбы от больницы, а завтра ему снова заступать в пять тридцать утра. Во время разговора за мной внимательно наблюдала Нинка. Она стояла опершись на притолоку, медленно и длинно курила, стряхивая пепел в старинную китайскую пепельницу. «Вот смотрю я на тебя, – произнесла она своим глухим голосом, – и думаю: ты дура или притворяешься?» Ее вопрос упал мне куда-то в самую глубину, и распахнулся занавес, за который я и не думала заглядывать. Мелкие фрагменты начали мелькать в моей памяти со скоростью перемотки. Когда я возвращалась из поездок в Крым, в доме что-то неуловимо менялось: сдвинутая обувь, использованные полотенца, непонятно откуда взявшиеся в корзине для белья. И даже мой любимый плед – такое ощущение, как будто в него кто-то кутался, кроме меня. «Подержи ребенка», – попросила я Нинку, благо Маня была ангелом и любила всех людей на свете. Я выскочила на улицу, остановила машину и поехала к дому родителей мужа. В окнах на третьем этаже горел свет, я поднялась по мраморной широкой лестнице и прислушалась. Дверь была тяжелой, и сложно было понять, что происходит за ней. Я позвонила, никто не открыл. Звонила еще и еще раз. Нажимала на кнопку звонка, пока палец не посинел, не помня себя от отчаяния, билась в эту дверь, колотила руками и ногами, как будто от того, откроется она или нет, зависела вся моя жизнь. Совершенно обессилевшая села на мраморный пол, опустила руки, и мое обручальное колечко на вырост соскользнуло с пальчика. Я наблюдала, как оно, позвякивая, покатилось по зеркальному полу и запрыгало по лестнице вниз и вниз, пока не исчезло из вида.

В день моего рождения я развелась, судья сказала: «Поздравляю! Ведь это вы подавали заявление». Но поздравлять меня было не с чем: я не смогла, не сумела спасти нашу любовь. Не справилась. Боль оказалась слишком велика. Единственное, что я могла сделать, – завершить эту ситуацию, выйти из нее.

Отец спросил меня: «Как это могло случиться? Каждый день ты получала и отправляла письма, полные признаний. Ты даже имя его не могла произнести без дрожи в голосе. Как ты допустила, что такая любовь превратилась в пепел и ненависть?»

Дорогая моя девочка,

никогда не соглашайся на обручальное кольцо

«на вырост».