Читать книгу Гангрена Союза - - Страница 2

Близость столицы влияла на жизнь обитателей Подмосковья, они поневоле испытывали некоторую свою ущемленность. Чем ярче центр, тем более тускло захолустье. Кроме того, езда на работу и за продуктами в шумных и обшарпанных электричках оставляла след на облике пассажира, и москвичи могли, по внешнему виду, распознать жителя пригорода.

Помимо Института, в Долгопрудном было мало примечательного, ничего, что отвлекало бы от учебы, рядом леса и канал Москва. С местными жителями не сближались. Не нарочно, не было повода. Чтобы расслабиться, время от времени тащились в столицу. Час – туда, два – на расслабление и час – обратно.

Среди первокурсников почти отсутствовали принятые по-блату, а когда кто-нибдь все-таки решался использовать протекцию для поступления, его отчисляли после первой же сессии, потому что невозможно договориться с каждым из экзаменаторов. Студенты гордились тем, что их почитали интеллектуальной элитой и старались соответствовать. Обучение протекало, в значительной степени, индивидуально. Это удачно сочеталось с тем, что каждый здесь привык считать самого себя особенным еще со школы: всё это, сплошь, были когда-то первые ученики и прежде не знали соперников. Многие еле смирились с утратой престижа непревзойденного уникума.

Вместе с Тенгизом в комнате общежития жил еще один кавказец, Эрик Балоян, из Баку. То одному, то другому иногда приходили посылки с дарами юга. Тогда комната быстро наполнялась гостями, а посылка пустела. Два других соседа, киевляне, в разных ситуациях примыкали то к Эрику, то к Тенгизу. По вечерам обсуждали научные новости, научно-фантастические идеи, а иногда мировой порядок или институтские происшествия. Порой это был просто интеллектуальный треп.

У Эрика было много приятелей среди старшекурсников. Дело в том, что он поступил лишь с четвертого раза, и во время каждой очередной попытки, будучи обаятельным абитуриентом, заводил новых друзей. Контактный и веселый, он устраивал попойки и пел под гитару. Стол тогда заставляли выпивкой и консервами. Клубы сигаретного дыма изображали атмосферу доверия. Между стаканами размещалась обязательная пол-литровая банка с окурками. Тенгиз иногда участвовал в пирушках и пел он не хуже, но не забывал и об учебе. Он умел концентрироваться, и гулянки Эрика ему совершенно не мешали. Стол, конечно, был во время выпивок занят, и поэтому Тенгиз в таких ситуациях листал записи лекций и готовился к семинарам, лежа на своей кровати.

Эрика тогда немного обижало, что его игнорировали. Он старался петь громче и почти обрывал струны гитары. Но поскольку Тенгиза это никак не отвлекало от его занятий, терпение кончалось у Эрика. Он заявлял, что нет, не может он пить в таких условиях, забирал бутылки, закуску, гитару и уходил в комнату старшекурсников. Вскоре Эрик провалил очередную сессию и был отчислен. Это не сильно его расстроило. Главное, он доказал самому себе, что может честно выдержать вступительные экзамены и поступить в лучший Институт страны.

На место Эрика поселили Сокова, москвича. Это несколько сблизило киевлян с Тенгизом. Прежде Соков ездил на лекции через всю Москву, потом на электричках, уставал и счел, что пора вживаться в команду. Таких, однако, в общежитии не считали вполне своими. Для иногородних комната была их единственным домом, а москвичи приезжали всего лишь передохнуть. Ночевали они не каждый день, выходные всегда проводили в Москве, да и личных вещей здесь не держали.

Соков был высокий, щуплый, почти не сутулилися и очень вежливый. Поэтому к нему обращались исключительно на «Вы» и по фамилии, язык не поворачивался назвать его Сашей, это звучало бы черезчур фамильярно. Девушки Сокова не замечали и он, будучи юношей чутким, знал, что заслужить их внимание сможет, лишь пробившись в люди. Вскоре он вступил в партию и вошел в комитет ВЛКСМ. Узнав об этом, киевляне окончательно охладели к Сокову.

– Вы резко постарели, Соков, – отметили они. – Прямо на глазах.

– Что-то я этого не нахожу, – удивился Соков, невольно заглядывая в треснувшее зеркало, которое использовали для бритья.

– Ну как же, неужели забыли: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». А вы, Соков, из этого возраста уже вышли.

Соков Пушкина тоже помнил и не растерялся:

– По-моему, всё как раз наоборот. Просто я хочу «отчизне посвятить души прекрасные порывы», а не выпивкам и беготням за дамами.

– Что касается меня, – вмешался Тенгиз, – к вам претензий нет. Вы, Соков, очень нужный человек. Вы оплот строя и опора режима, не важно – какого. Без таких, как вы, ситуация стала бы нестабильной. Ну а там, посмотрим, во что это выльется.

Когда-то Тенгиз и сам испытывал подспудное желание вступить в партию: высшие цели партийной программы были ему близки. Но борцы за идеалы вызывали отторжение.