Читать книгу Сила инстинкта. Часть 1 - - Страница 5

Первое, что заметил Антон, когда проснулся, было то, что он лежит в кровати один. А ведь точно помнил, что засыпал с ней в обнимку. Рядом лежала смятая подушка, но самой Марго не было.

Встал, подошел к окну, одернул шторы. Глаза резануло ярким солнечным светом. Должно быть, уже утро, и далеко не раннее. Боже, который час?

Наспех одевшись, спустился вниз. Рана по-прежнему болела, но уже не так, как вчера. Ночной отдых явно пошел организму на пользу. Если, конечно, то, что случилось ночью, можно назвать отдыхом.

Увидел в гостиной Марго и сразу успокоился. Она сидела за столом и завтракала. Но платье на ней было почему-то черное, а волосы, еще вчера распущенные, были спрятаны под платок, которым она перевязала голову. Странный наряд для утренней трапезы.

Антон стазу же ощутил напряженность, царившую в гостиной. За столом сидели несколько человек. Кроме Марго был там и сам Петр Петрович, и его сердечный друг-картежник Чернокуцкий, и еще двое, Антону незнакомых. Все внимание этих людей было сосредоточено еще на одном человеке, который не сидел, а стоял. Высокий, статный, с длинной черной бородой и крупными руками. По-видимому, только что зашел, потому что пальто он не снял и был в ярко-алых кожаных перчатках, хотя на улице совсем не холодно.

– А я вообще не понимаю, как у вас хватило наглости явиться сюда после того, что вы сделали?! – Негодовал Островский. – Да вы знаете, что я могу отдать вас под суд?!

Грозная реплика и тон, каким это было сказано, вовсе не испугали утреннего гостя. Он лишь улыбнулся, как будто услышал в светском обществе забавную шутку. Улыбка эта, однако, не понравилась Антону. Какая-то недобрая, насмешливая.

– Вы лучше помолчите с вашим судом, многоуважаемый Петр Петрович. Много перевидал я таких, как вы, но уж поверьте, никому еще меня не удавалось запугать. Чужого мне не надо, но свое возьму, не сомневайтесь. Или не быть мне Марчином Хавинским.

Ага, Хавинский, вот это кто!

Услышав это имя, Антону захотелось рассмотреть поближе человека, осмелившегося бросить вызов самому Островскому. Можно не сомневаться – в обществе это дело произведет неслыханный фурор.

Ковров бесшумно спустился еще на несколько ступенек (ибо это беседа застала его на полпути), и прильнул к колонне, которая находилась справа от лестницы. Особо не прятался, но и не глаза старался не попадаться. Стоял совсем близко к столу, но так, что он видел всех, а вот его было незаметно. Помогла еще гардина, частично скрывающая невольного свидетеля от посторонних взоров. Таким образом, Антон занял очень выгодную позицию, или, как сказали бы на фронте, дислокацию.

– Да что вы себе позволяете, в конце-то концов! – Островский был в гневе, но старался держать себя в руках. – Ваше место не в приличном обществе, а на каторге, среди таких же негодяев, как вы сами. Вчера вы имели наглость покуситься на самое дорогое, что у меня есть – на мою дочь. Неужели вы надеетесь, что это сойдет вам с рук?

– Давайте не будем горячиться, ладно? Вы сами поступили, мягко говоря, неблагородно. Зачем обидели моего курьера? Я присылал его к вам с добрыми намерениями, напомнить о долге, который я рассчитываю с вас получить. А вы что же? С лестницы его спустили. Нехорошо, мой друг, нехорошо. Оторвали меня от дел, заставили явиться лично. Кроме того, вынудили прибегнуть к грязным методам, а я этого не люблю. Но еще больше не люблю упрямства, которое так не идет людям в вашем положении. Вы ведь знаете, я всегда получаю то, что хочу. Так что давайте лучше заплатите, тем дело и кончится. А иначе…

– А вы действительно редкостный прохвост, милейший Марчин Конрадович, – вступил в разговор граф, который, несмотря на довольно ранний час, потихонечку опорожнял бутылку «Императорского». – Петр Петрович, а хотите, я вызову его на дуэль? А что, стреляю я неплохо, с двадцати шагов горлышко от бутылки сбиваю. Пуля в лоб, и поминай как звали. Вечная память и все такое.

Хавинский пригрозил графу огромным кулаком.

– А вы помолчите, Чернокуцкий, и до вас черед дойдет.

Тут из-за стола поднялся невысокий худенький человек, Антону не знакомый. Нижняя губа у него подрагивала, брови нахмурились, а нежное, почти детское лицо исказилось от страха.

– Возмутительно! Я, Андрей Александрович Кравцов, как поверенный Петра Петровича, официально заявляю, что за ваши противозаконные действия, а именно: попытка похищения двух человек, шантаж, вымогательство, жульничество, вы будете отвечать перед судом Российской империи по уголовным статьям, предусмотренным законом…

И осекся, потому что прямо в лицо ему смотрело дуло револьвера. Необычайно быстрым движением, какого никак нельзя было ожидать от этого крупного и на первый взгляд неповоротливого человека, Хавинский достал оружие и направил его не поверенного. Тот от неожиданности раскрыл рот, да так и остался стоять, от страха не в силах пошевелиться.

– Вы с ума сошли! – Закричал Островский. – В моем доме!!!

– Ну что же вы, Андрей Александрович, замолчали? – Хавинский еще крепче сжал рукоятку револьвера, и алая перчатка натянулась, скрипнула кожей. – Продолжайте, мы вас внимательно слушаем. Ага, так вы закончили? Позвольте тогда мне кое-что вам сказать. Австро-венгерский револьвер Гассера, модель М1870, калибра 11.25. Шестизарядный, вес – около полутора килограмм. Ударно-спусковой механизм двойного действия снабжен предохранителем в форме плоской пластины над спусковой скобой. В черепной коробке делает отверстие размером со спелую вишню. Тяжеленькая машинка, зато надежная. На моей памяти не было ни единой осечки. Ну, говорите же, за что я там буду отвечать?

– Немедленно уберите оружие, Марчин, это переходит все границы. – Островский закрыл глаза, видимо, сдерживая себя из последних сил. Вены на лбу вздулись, кулаки судорожно то сжимались, то разжимались.

Марго закрыла лицо руками, но даже не вскрикнула. Из своего укрытия Антон заметил, что ей очень страшно. Если бы Марчин, этот гнусный подлец, направил револьвер на нее, Ковров бы не задумываясь выбежал и хуком справа сбил его с ног. Удар у него был сильным: он одно время увлекался английским боксом и однажды даже нокаутировал чемпиона из параллельного курса. Но сейчас предпочел не горячиться и остался на месте, посмотреть, чем все закончится.

А обстановка все накалялась. Сердце забилось быстрее, конечности обдало электрическим разрядом – явный признак выброса в организм адреналина.

– Маргоша, рыбонька моя, не волнуйтесь вы так, все скоро кончится, – обратился второй незнакомец к девушке, да еще и совершил бесцеремонность: воспользовавшись тем, что сидел рядом с ней, приобнял ее и поцеловал в щечку. Коврова передернуло.

Но надо отдать ей должное, подобной бестактности она не стерпела. Даже не развернувшись к своему соседу, влепила ему пощечину.

Точнее, хотела дать, потому что ее тоненькая ладошка взяла чуть выше и только скользнула по волосам немолодого уже господина. А господин этот был не только не молод, но еще тучен и необыкновенно безобразен собой. Обвисшие щеки и тонкие длинные уши делали его похожим на бультерьера. Антону он не понравился сразу.

– Не смейте ко мне прикасаться, мерзкое животное! – Завопила Марго. – Я вас ненавижу! Я вас…я вас…

И стала бить его своими ручками, наотмашь. Но «животное», как метко окрестила его очаровательная девушка, взял ее кулачки в свои ручища и прижал их один к другому, что не составило ему особого труда. А сам сидит да посмеивается, переводя взгляд то на Петра Петровича, то на державшего револьвер Хавинского, словно призывая их в свидетели этой милой женской истерики.

– Да хватит вам уже в самом деле! – Повернулся к ним хозяин дома, уже на пределе нервного срыва. – Марго, не волнуйся, все будет хорошо. Тебе лучше пойти в свою комнату и немного успокоиться. Илья Ильич, я вас прошу как порядочного человека, отведите мою дочь наверх, в комнату. Ей лучше здесь не находиться, я потом к ней поднимусь.

– Да-да, конечно, как изволите.

Илья Ильич Ремизов, а это был он, взял Марго за руку, вывел из-за стола и пошел к лестнице. Девушка отдернула руку, но наверх все-таки пошла. Ее немилый спутник последовал за ней.

Они прошли прямо возле Антона, но его не заметили. Зато он сумел разглядеть очаровательный профиль Марго, ее раскрасневшееся личико и сжатые от негодования губки. Даже в этом состоянии она была хороша собой, и Антон едва сдержался, чтобы не выйти и не поцеловать ее в эти самые губы.

Прямо за ней проследовал Ремизов, но профиль его был совсем не очаровательный. Скорее наоборот, отталкивающий. Раньше Антон считал, что подобные индивидуумы: толстые, противные и с безобразным лицом, встречаются только в газетных карикатурах. Именно так народовольцы изображали генералов, помещиков и других представителей буржуазного сословия. Сейчас же он готов был поменять свою точку зрения – не только там. А когда Илья Ильич зло ухмыльнулся (видел это только Антон, поскольку тот стоял ко всем спиной и лишь к нему одному боком), то студент его просто возненавидел. Ведь есть же такие субъекты, которые вызывают антипатию вроде бы безо всяких причин, на подсознательном уровне, пронеслось в голове притаившегося студента. Илья Ильич Ремизов явно принадлежал именно к этой категории людей.

Коврову очень не хотелось отпускать девушку с этим человеком, но делать нечего. Иначе пришлось бы выйти из своего укрытия, а делать этого он пока хотел. Лишь проводил взглядом поднимающуюся пару, насколько хватило обзора, и снова развернулся лицом к гостиной, где происходили события поинтереснее.

Он увидел, что незваный утренний гость все еще держал на мушке юриста. Чернокуцкий стоял чуть поодаль и пил коньяк, а сам хозяин дома смотрел на того немигающим взглядом. Хоть глаз его Антон видеть не мог, но чувствовал, сколько в них было ненависти и презрения.

– Немедленно убери револьвер, сукин ты сын, иначе, клянусь Богом, я задушу тебя прямо здесь!

Но тот, вместо того чтобы убрать оружие, направил его прямо в грудь Петру Петровичу.

– Задушить меня хотите? – Рассмеялся обладатель шестизарядного Гассера. – Ну что же, не вы первый. Но вы жалкая и ничтожная личность, которую я бы сам раздавил, будь на то моя воля. А сейчас я хочу получить свои деньги, причем немедленно.

Вдруг сзади послышалось какое-то движение. Антон развернулся и увидел, что в гостиную, через боковую дверь, вошел Уильям. Но вместо подноса и матерчатой салфетки в руке у него был большой черный револьвер, отсвечивающий вороненой сталью. Дуло было направлено прямо на Хавинского. Тот развернулся на шум, но повернул только голову. Рука с оружием осталась в том же положении.

– Бросьте револьвер немедленно! – Приказан англичанин. – Одно ваше слово, Петр Петрович, и я сию же минуту провожу этого господина.

Сказал спокойно, сдержанно, на лице не дрогнул ни один мускул. Видно, эмоции этому человеку были несвойственны от природы.

Островский ничего не ответил, зато отозвался польский шантажист.

– О, а вот и наш дворецкий. Сторожишь своего хозяина, да?

– Я два раза повторять не буду, господин Марчин. Пристрелю как бешеную собаку, будьте уверены.

И ясно было, что действительно пристрелит. Курок был взведен, и достаточно было дернуть пальцем, чтобы Марчин Хавинский перестал существовать. Тот, видно, это понял, а потому решил проявить благоразумие и опустил свой Гассер.

– Да ладно вам, Уильям, никто вашего хозяина трогать не собирается. С мертвого, как говорится, должок не получишь. А вы, – он обернулся к бледному Андрею Александровичу, – свои приговоры будете читать в судебной палате, вам понятно? А мне эту чепуху вешать не надо, очень уж этого не люблю.

Револьвер незваного утреннего гостя отправился во внутренний карман пальто. Дворецкий опустил свой и обратился к Островскому.

– Ну так что, Петр Петрович, прикажете удалить этого господина?

– Эх, Уильям, этим делу не поможешь. Нужно как-то решать вопрос.

Марчин потуже натянул свои перчатки.

– Вот именно, нужно решать. Я и так потратил слишком много драгоценного времени. Или вы вообразили, что у меня нет больше никаких дел? Ошибаетесь, мой друг, ошибаетесь. Давайте и вправду решать наше с вами дело. Сумма весьма незначительная для такого человека как вы, и нам обоим это наилучшим образом известно. Я предпочел бы получить свои пятьсот рублей и в ту же минуту раскланяться.

– Уж не собираетесь ли вы и вправду ему заплатить? – Вступил в разговор молчавший до сего момента Чернокуцкий. – Да лучше бы Уильям его пристрелил, право слово. Мы бы сказали, что он первым на нас напал. А ведь оно так и было, не так ли?

– Я бы на вашем месте помолчал, граф. Ваше мнение здесь никому не интересно.

– Ну, кому не интересно, а кому и интересно, – Евгений Павлович, стоящий в другой стороне гостиной, стал подходить к Хавинскому, оставив недопитую бутылку на столике. – Наблюдаю я за этим цирком, и никак в толк не возьму, как это вы так, милейший Марчин, опустились? Уже стали оружием угрожать нашему другу и его уважаемым гостям. Как интересно. Раньше за вами такого не водилось. Мельчаете, мельчаете. Хочу, чтобы вы знали: я к вам не испытываю никаких чувств, потому что вы животное, бешеная собака, как точно выразился Уильям. Хотя нет, постойте! Одну эмоцию я, пожалуй, к вам испытываю. Это презрение. Да-да, ведь собак именно презирают, верно? Вот и я вас презираю. С таким как вы я бы ни за что не сел играть в карты, а вот Петр погорячился. Ну проигрался он вам, и что? Отдавать теперь долг? А вы слышали, чтобы собаке отдавали долг? Ну правда, слышали вы когда-нибудь такое?

Пока говорил, все приближался к поляку. И вот, он уже стоит к нему вплотную. Лицо разгоряченное, красное, но озаренное пьяной улыбкой гусарского балагура. Последнее было неудивительно, потому что граф был действительно пьян.

Надо отдать должное Хавинскому: за все время, пока Чернокуцкий к нему шел, он не попятился, продолжая стоять на месте. Похоже, не испугался.

– Бросьте нести вздор! Отойдите, не то я за себя не ручаюсь. Предупреждаю вас, граф.

Обстановка накалялась. Горячий Чернокуцкий мог напасть на негодяя, и тогда кровопролития не избежать. Заряженный револьвер вряд ли его испугает.

– Немедленно прекратите! – Рявкнул промышленник, да так громко, что оба развернулись к нему – Извольте пройти в мой кабинет, там мы с вами и потолкуем. Наедине.

– Что?! – Не поверил своим ушам граф. – Он пытался тебя похитить, угрожал, и ты собираешься с ним разговаривать? Да что с тобой?

– Свои проблемы я решу сам, Евгений. Не лезь.

Сказано это было тоном, не терпящим возражений. И Чернокуцкий повиновался, отошел на несколько шагов.

– Так-то лучше, – поляк сжал кулаки. – Но только без глупостей. Учтите, у меня в кармане револьвер, и я не премину пустить его в действие. Вы меня знаете.

– С вас станется. – Тихо прошептал Островский, но Антон услышал.

Островский встал и прошел в свой кабинет, двери которого примыкали прямо к гостиной. Хавинский отправился за ним. Антон услышал, как хлопнули двери. Промышленник и шантажист остались наедине.

Ох, дорого бы он отдал, чтобы услышать, о чем они там говорили. Интересно, заплатит ли Петр Петрович своему недругу, или же пойдет на попятную? Вообще, студента удивило, что он, человек строгий и выдержанный, так запросто спустил оскорбления и свой адрес и в адрес своих гостей. На людей склада Петра Петровича Островского это было не похоже. Хотя кто их там знает, эти порядки в высшем обществе?

Когда он стал рассуждать об этом, то призадумался. Только вчера вечером он попал в этот дом, а уже произошло столько всего интересного и в то же время непонятного. Таинственный шантажист и не менее таинственный телохранитель, какой-то денежный долг, подозрительный дворецкий с револьвером наперевес, какой-то Илья Ремизов, добивающийся руки Маргариты и ведший себя с ней за столом столь бесцеремонным образом. Да и сама Марго…

Когда подумал про Марго, передернулся. Вспомнил о прошлой ночи. Он до сих пор чувствовал ее запах, прикосновение нежных пальцев, томное дыхание в порыве страсти. И произошло все как-то сразу, в один момент, но казалось, прошла целая вечность. Он даже не мог дать этому названия, потому что ничего подобного с Антоном еще не случалось. И забыть такое было никак невозможно.

Неужели он влюбился? Довольно странно, если учесть, что знает ее всего одну ночь. Одну, но зато какую! Безумную, страстную, озаренную божественным светом.

Эта ночь перевернула в нем все. Появилось ясное осознание того, что без этой девушки он уже не сможет. Настолько глубоко она засела в его сердце, настолько слился он с ней тогда, на мягкой кровати, что, казалось, частичка этой прекрасной девушки навсегда осталась в его душе и уж больше никогда ее не покинет. И как он хотел обнять ее сейчас, успокоить, провести ладонью по ее черным, распущенным волосам.

И быть с ней рядом. Всегда. Да, пусть она ведет себя немного странно, пусть выросла совсем в других условиях и по-детски наивна, но это не портит ее, а скорее наоборот – придает неповторимое очарование, перед которыми невозможно устоять. Разве редкий цветок не требует особого ухода, особых условий содержания? И разве Марго – не этот редкий цветок? Думая об этом, Антон поймал себя на том, что плачет, и сам на себя разозлился. Проклятая впечатлительность! Вроде уже не ребенок, а распустил нюни. Тоже мне, шекспировский Ромео.

Кравцов и Чернокуцкий остались в гостиной одни (Уильям вышел на кухню). Стали делиться впечатлениями.

– Это не человек, а сущий дьявол, Евгений Павлович. Вы видели?

– Никакой он не дьявол, а просто заносчивый хвастун, которого не мешало бы проучить. Да и потом…ик!…Ух ты, снова началось. Как выпью, начинаю икать, видели вы что-нибудь подобное? Ха-ха. Вот всегда так. Как говорится, не хочешь икать, не пей. Ну а мне, вижу, уготовано икать всю оставшуюся жизнь. Такая вот…ик!…Проблема.

Но Андрею Александровичу было явно не до шуток. Он до сих пор не мог прийти в себя после этой сцены с револьвером, и лицо его, побелевшее от страха, так белым и осталось. Не привык поверенный, видать, к подобным штукам. Да и дела, должно быть, решал по большей части мирные, не уголовные.

– А пойдемте-ка с вами покурим, а? У меня есть замечательные сигары, по пять рублей штука? Не желаете ли угоститься?

Кравцов желал, поэтому ответил утвердительно.

– Но имейте в виду, – добавил он, – Петр Петрович не переносит запаха дыма. Придется нам с вами проследовать на крыльцо, в беседку. Там замечательная курилка для гостей.

– Бывал там неоднократно…ик!… И согласен с каждым вашим словом. Курилка и вправду потрясающая.

– В таком случае, прошу.

Чернокуцкий стал шарить глазами в поисках чего-то, а потом громко, что было сил, позвал дворецкого. Тот в мгновение ока появился в дверях, как будто все время там и стоял.

– Уильям, где мой плащ, черт бы тебя побрал?!

Но англичанин на фамильярное обращение совсем не обиделся. Похоже, в этом странном доме это было в порядке вещей. А может, Уильям не отреагировал потому, что исходило это из уст ни с кем не церемонившегося, но зато доброго и честного графа?

– Прошу вас, Евгений Павлович.

Плащ тут же нашелся. Оказалось, Чернокуцкий бросил его на диван, в самый угол гостиной.

– Матерь Божья, почему он такой мятый? – Негодовал граф. – Карамба, готов дать голову на отсечение, что вчера, когда мы пришли сюда с Петром, он был только из прачечной и выглажен, как лысина английского премьер-министра.

Но на лице Уильяма не дрогнул ни один мускул, и он ответил в таком же спокойном тоне:

– Прошу меня извинить, но вы, после того как бросили его на кровать, изволили на него лечь и проспали так до сегодняшнего утра.

– В самом деле? Ик!…Скажите, многоуважаемый и горячо любимый мой…Ик!… Уильям, а я был сильно пьян вчера?

– Не более чем сейчас, граф.

– Да ну?! А вы знаете, что я вас очень-очень люблю и горячо уважаю? А ну говорите, знали или нет?

Но и здесь лицо уроженца Туманного Альбиона осталось непроницаемым.

– Всегда это знал, мой дорогой граф.

– Вот люблю я его, ей-Богу люблю, не поверите, – все приговаривал Чернокуцкий, обращаясь уже к Кравцову. – Помню как-то раз…

Но о чем дальше говорил выпивший Евгений Павлович, Антон не услышал, потому что они с Андреем Александровичем вышли на улицу. Вскоре, убрав со стола грязные приборы, ушел и Уильям. В гостиной никого не осталось.

Пойти и мне, что ли, покурить, подумал студент.

Сообразив, что в своем укрытии делать больше нечего, он направился к входной двери. Не прошло и полминуты, как он уже шагал по выложенной мозаикой дорожке по направлению к беседке, которая располагалась слева от особняка. Беседка эта имела форму арки, а к ней вели две массивные ступеньки, такой же расцветки, как и дорожка к дому. Вокруг росли тюльпаны, контрастируя цветом своих бутонов с черными решетками курилки. Трава была аккуратно пострижена заботливым садовником. Сад у Петра Островского был хоть и невелик, но поистине красив.

Но посмотрев на улицу, за решетчатое ограждение, Антон обомлел. За воротами стояла черная карета, запряженная отличной двойкой. Та самая, в которую вчера вечером пытались затащить богатого промышленника и Маргариту Петровну. Лошади от безделья перебирали копытами и крутили головами из стороны в сторону, щурясь от яркого полуденного солнца.

На козлах, свесив ноги, сидел страшный альбинос. Теперь, присмотревшись повнимательнее, Антон увидел, что он действительно турок. Восточный разрез глаз, орлиный нос, густые, взлохмаченные брови. Правда, волосы на голове не черные, а бесцветные.

И одет он не так, как вчера. На нем был прекрасного покроя широкий светло-коричневый камзол, обшитый красной каймой. В руках он крутил кинжал, и острый клинок отбрасывал золотистые солнечные блики. Увидев Антона, турок прищурился, и лицо его исказилось нескрываемой злобой. От такого взгляда внутри у молодого студента все похолодело. Выходит, узнал.

Не желая смотреть на недоброго турка, Антон Ковров отвернулся и зашагал дальше к беседке. Чернокуцкий и поверенный Кравцов курили сигары, пуская под кованый навес клубы сизого дыма. Увидели студента, улыбнулись.

– О, вот и наш вчерашний спаситель, – поприветствовал его граф. – Вы знакомы с…Ик!…С Андреем Александровичем?

Поверенный чуть заметно кивнул и протянул ему руку. Поздоровались.

– Антон Семенович Ковров, очень рад познакомиться.

– Взаимно, Петр Петрович о вас рассказывал. Вы молодец, очень одобряю ваш поступок.

– Благодарю вас, Андрей Александрович, но одобрять тут нечего. Любой человек, обладающий чувством собственного достоинства, поступил бы так же.

– Тем не менее, примите мою искреннюю благодарность. Петр Петрович не только мой клиент, но и хороший друг. И я горжусь, что такой замечательный человек как он не брезгует порой спросить у меня совета. Но ладно, что это я о себе? Как вы, как ваша рана?

– Благодарю, уже лучше.

– Очень рад. А вы слышали, мой новый знакомец, что произошло сегодня утром, вот только что?

Антон подумал, что не стоит строить из себя неосведомленного. Но и раскрываться полностью он был не намерен.

– Если вы про мерзавца Хавинского, то знаю. Услышал обрывки вашей беседы в столовой.

– Это не мерзавец, а сущий дьявол! – Произнес поверенный, но непонятно, кому именно адресовал свои слова – то ли Антону, то ли самому себе.

– Граф имел честь упомянуть имя этого человека вчера вечером. То, что он редкостный мерзавец, я уже понял. Но чем он так страшен, что сам Петр Петрович, как мне показалось, его побаивается?

Поверенный выпустил кольцо сигарного дыма. Посмотрел, как оно медленно расползается под потолком, а потом ответил:

– Почему он так опасен, мало кто знает наверняка. Но вокруг него ходят множество нехороших слухов. Поговаривают, что на его совести несколько нераскрытых убийств, а также шантаж, вымогательства и прочие незаконные авантюры. Было предпринято немало попыток, в том числе и с моей стороны, отправить его в арестантские ссылки, но всякий раз ему помогала какая-то неведомая сила. То свидетель куда-то исчез, то улик оказывалось недостаточно. А однажды приключилась история, которая буквально потрясла всю общественность. Скажите, вы слышали что-нибудь про бриллиант Стелла?

Антон раскурил любезно предложенную сигару и с первой же затяжки скрутился пополам в приступе продолжительного кашля.

– Что с вами? – Перепугался Кравцов, усиленно хлопая по спине задыхающегося студента.

– Простите ради Бога, дымом поперхнулся, – ответил юноша, разогнувшись. Лицо его было красное, как панцирь только что сваренного рака. – Слишком крепкие. Как вы их курите?

– Отменные сигары, – обиделся Андрей Александрович. – Кубинские, высшего качества. Сам Дизраэли, говорят, такие курил.

– Не буду спорить, но мне от них плохо.

Поверенный развел руками.

– Прошу извинить, других не имею.

Антон взял его за рукав.

– Это ничего, совсем ничего. У меня есть свои, в комнате. Если не возражаете, я мигом сбегаю и вернусь. А вы мне про бриллиант расскажете, ладно? Очень уж охота послушать.

– Да, прошу вас. Мы подождем.

Ковров быстрым шагом проследовал в дом и через несколько минут вернулся, держа в руке сигару. Она была гораздо тоньше той, которую предложил ему поверенный. Чиркнул зажигалкой, прикурил.

– Слабенький вы, как я погляжу, – укоризненно заметил граф. – Настоящие мужчины предпочитают…ик…Крепкое курево. В нашем полку только такие и курили.

Антон пожал плечами, но ничего не ответил.

– Прошу вас, Андрей Александрович, продолжайте, – попросил юноша. – Вы остановились на драгоценном камне. Стелла, кажется?

– Да, Стелла! Это легендарнейший драгоценный камень в Европе. Весит, кажется, более пятидесяти пяти карат. Видел его несколько раз, но увы, только лишь на картинках, в сборниках «Западные и восточные драгоценные каменья». Скажу прямо, камень небывалой красоты, и он сразу же привлек мое внимание.

Сказано было с воодушевлением, потому что бриллиант этот действительно однажды поразил воображение молодого студента. Хоть к драгоценностям он был равнодушен и читал о них исключительно ради собственного удовольствия, но оценивал их не за их денежную стоимость, а исключительно за внешнюю красоту.

– Ну что же, неплохо. Что еще можете о нем сказать?

Антон кое-что читал об этой реликвии и не преминул случаем блеснуть эрудицией.

– Насколько я помню, камень этот, как и многие другие, был привезен из Индии, еще очень давно. В Европе же его впервые увидели у короля Карла Смелого. Говорят, что Карл, согласно арабскому поверью, считал, что из двух воюющих сторон побеждает та, которая владеет более тяжелым алмазом. Поэтому после того, как голландский дворянин Луи де Журвель огранил этот камень, Карл повелел вставить его в свой шлем наподобие кокарды. В битве с войсками швейцарцев Карл Смелый вступил в поединок с самым храбрым воином противника, превосходившем его по физической силе. На своем боевом коне он промчался вдоль вражеского войска, развернулся на скаку и неожиданно для всех стал напротив солнца.

Все удивились такой элементарной тактической ошибке. Однако это совсем не было ошибкой: во время поединка Карл стал мотать своей головой из стороны в сторону, солнечным зайчиком от бриллианта ослепил противника и ловко проткнул его шпагой.

Однако победы ему это не принесло, потому что войско его потерпело сокрушительное фиаско, а сам он был убит прямо на поле боя. Стеллу нашел на обледенелом поле какой-то швейцарский солдат и продал его местному священнику всего за один гульден, так как не знал настоящей стоимости камня. Потом он каким-то образом попал к португальскому королю, а уже после – к маркизу Николя де Вале, отпрыску французской династии Валуа и близкого друга Генриха Третьего. У маркиза он пробыл довольно долго, а потом оказался у английского короля Якова Первого.

– Все так, мой юный друг, все так, – сигара Андрея Александровича потухла, и он раскурил ее снова. Вижу, с этой легендой вы знакомы. А знаете ли вы, что за камнем охотился сам Наполеон, но так и не смог найти?

– Что-то не припомню.

– Он послал на поиски своего самого хитрого и умного агента, но тот не смог отыскать никаких следов этой реликвии.

– Да, точно. Потом Стелла оказалась в России, правильно? В 1828 году, когда ее приобрел владелец российских угледобывающих заводов Сергей Покровский.

– И заметьте, приобрел незаконно! – Подмигнул Андрей Александрович. – К Покровскому алмаз попал через дочь Франциска I, короля обеих Сицилий. Доподлинно известно, что вскоре после этой покупки, он слег с какой-то странной болезнью, похожей на тропическую лихорадку. Лекари только руками разводили. Чем только не лечили, какими травами не потчевали – все зря. Преставился уважаемый миллионщик в страшных мучениях. Ну, а бриллиант по наследству достался его законной супруге, княгине Аделаиде Покровской. Что было дальше, знаете?

Антон улыбнулся, будто Андрей Александрович задал ему глупый вопрос.

– По-моему, это всем известно. Княгиня, похоронив со всеми почестями мужа, вышла замуж за известного на тот момент историка Филиппа Вяземского. И до сих пор камень находится у нее. Кстати, два года назад у нее скончался единственный сын.

Поверенный усмехнулся.

– То есть вы считаете, что Стелла до сих пор находится в её коллекции?

– А как же иначе? – Удивился Ковров.

Студент невольно бросил взгляд на лужайку, где стояла карета Хавинского, и увидел, что страшного альбиноса на козлах уже не было. Куда, интересно, он подевался? По малой нужде отлучился, что ли?

Андрей Александрович присел на скамейку, выпустив облако сигарного дыма. Некоторое время он сидел, не произнеся ни слова. Потом сказал:

– А если я вам скажу, что бриллиант сейчас находится вовсе не у княгини Покровской, о которой вы только что упоминали, а совсем у другого человека?

– Знаете ли, я так подробно не углублялся в историю. Да и потом, она кишит пробелами, и восстановить всю цепочку передвижений Стеллы вряд ли представляется возможным.

– Нет-нет, что вы? Официально бриллиант находится именно у графини, тут вы совершенно правы! Но это официально, по документам. На самом же деле он находится у другого человека.

– И у кого же? – Антону было интересно.

– У нашего общего приятеля. У Хавинского.

– У кого? – Коврову показалось, что он не так услышал.

– Не удивляйтесь. Именно у Марчина Хавинского, который сейчас сидит в кабинете у Петра Петровича. Это, конечно же, только слухи, но у меня есть все основания полагать, что Стелла у него.

Антон никак не ожидал, что разговор о знаменитом на всю Европу драгоценном камне приведет к человеку, который только что так бесцеремонно ворвался в дом Островского и требовал денег.

Неужели правда? Или Андрей Александрович интересничает? Да нет, непохоже.

– Расскажите, умоляю вас, – попросил Антон, которого вся эта история не просто впечатлила, а буквально повергла в шок.

– Ну что же, расскажу. Но учтите, милейший Антон Семенович, этого вы не услышите больше нигде.

– Конечно-конечно! – Ковров старался выглядеть спокойным, но на самом деле просто сгорал от любопытства.

– Эта история покрыта мраком. Как говорится, тьма египетская и стон кромешный. Факты здесь причудливейшим образом переплетаются с вымыслом, и разобрать, где первое, а где второе, довольно трудно. Камень Стелла находился в личной коллекции Аделаиды Покровской, в специальном помещении, пробраться в которое без ведома хозяйки практически невозможно. Это что-то вроде подземного сейфа с современным кодовым замком и системой сигнализации. Там много всяких дорогих экспонатов, самым ценным из которых, как вы сами понимаете, является этот бледно-голубой бриллиант.

Каким-то образом злоумышленники все-таки проникли в эту тайную комнату и похитили камень, заменив подделкой. Должен заметить, весьма посредственной, потому что подмена обнаружилась очень скоро. Но княгиня, как особа редкостного благоразумия и строгих правил, не стала бить тревогу, а предпочла решить этот вопрос без лишней огласки. Она не стала привлекать местную власть, ибо не желала ненужной огласки, и поиск Стеллы поручила одному из лучших сыщиков, некоему Дюпену (прямо как у Эдгара По, помните?). Дюпен, надо отдать ему должное, сыщик весьма толковый. Он провел собственное расследование и очень скоро вышел на след нашего общего знакомца, Марчина Хавинского.

Но тут приключилась одна забавная история. Как только стало известно о причастности шантажиста к ограблению, он сам дал о себе знать. Недавно графиня была с визитом в России, и тогда он нанял какого-то мальчишку, чтобы тот передал ей послание. Мальчишка этот подстерег ее возле здания Министерства Образования, которое княгиня посетила для решения вопроса касательно открытия интерната для маленьких детей, брошенных на произвол судьбы. Графиня, как известно, именитая благотворительница.

Когда она садилась в карету, нанятый Хавинским посыльный подбежал к ней, сунул в руки записку и тут же, как говорят, дал дёру, смешавшись с толпой. Этого малолетнего негодника впоследствии так и не нашли. Записка предназначалась лично для госпожи Покровской. Там было сказано, что, если она хочет получить свою реликвию обратно, ей придется раскошелиться на один миллион рублей, в противном случае бриллиант будет для нее навсегда потерян. А учитывая его истинную стоимость, плюс память о покойном супруге, графиня справедливо решила камень вернуть. В письме также было указано время и место, куда следует доставить деньги.

Кравцов замолчал. Выдержав паузу, продолжил:

– На кладбище, в полночь. Довольно поэтично, не правда ли? Сама графиня, разумеется, в столь опасную экспедицию не отправилась, а послала надежного посыльного вместе с деньгами. Но не для того, чтобы заплатить вымогателю, а взять его, так сказать, на горячем. И вот тут начинается самое интересное.

Андрей Александрович затушил сигару, поднялся и стал прохаживаться взад-вперед по беседке.

– Как вы сами понимаете, Антон Семенович, здесь уже пришлось поставить в известность российскую Охранку. Разумеется, вся операция проходила в режиме особой секретности. Лишние слухи об исчезновении такой ценной вещи никому не были нужны. Ну так вот, сотрудники Охранки окружили место будущей сделки, и вскоре посыльный княгини с чемоданом, набитым банковскими ассигнациями, пришел к назначенной могиле. С ним пришел и ювелир, чтобы удостовериться в подлинности камня. Была безлунная ночь, накрапывал дождь. В общем, атмосфера та еще – готический романа, да и только. Но какого же было удивление всех присутствующих, когда на место пришел не какой-нибудь посредник, а лично Марчин Хавинский.

Он был один, как на ладони. На нем был черный непромокаемый плащ и шляпа. Встреча прошла очень быстро. Хавинский взял деньги и потом, без лишних слов, отошел к соседней могиле, порылся где-то под мраморной плитой, достал оттуда камень и передал посыльному. Ювелиру, правда, пришлось немного повозиться со своей лупой, но в конце концов он выдал однозначный вердикт – камень подлинный.

О, он был поистине потрясающий! Я лично держал его в руках, и у меня было ощущение, что я держу в руках целую историю. Представляете, им владели величайшие люди в мировой истории. Ощущения, скажу я вам, непередаваемые!

И тут Антон Ковров наконец-то решился задать вопрос, который мучил его на протяжении всего рассказа:

– Скажите, Андрей Александрович, откуда такие подробности? Вы рассказываете обо всём этом не как посторонний, а как непосредственный участник этих событий. Да еще и Стеллу держали в руках. Когда это?

Кравцов улыбнулся и присел рядом с Антоном.

– Вы правы, рассказываю сие, так сказать, из первых рук. Потому что этим посыльным был я.

Студент даже присвистнул от удивления, что в высшем обществе было бы, по меньшей мере, невежливо. Но это сейчас его не особо заботило. Человек, сидевший сейчас рядом с ним, держал в руках легендарный алмаз. Ничего себе поворот!

– Рассказываю дальше. Когда Хавинский передал мне камень (так уж и быть, с третьего лица перейду на первое), взял деньги и собрался уходить, как из укрытий выбежали полицейские и схватили вымогателя. Странно, но он не был похож на человека, которого застигли врасплох. Выражение его лица по-прежнему оставалось спокойным и безучастным. Не поверите, но это спокойствие так меня испугало, что просто сердце в пятки ушло. Было в этом человеке что-то дьявольское, что-то такое, чего нельзя описать словами. Не стыжусь признаться, я тогда испугался. Какое самообладание, какая выдержка!

– И что было потом? Ему предъявили обвинения?

– Вы не поверите: он смотрел на окруживших его полицейских и улыбался! Словно это сверхчеловек, которому дана безграничная власть и который может повелевать судьбами. Вы, верно, думаете, что я спятил, но это так и было. Антон Семенович, это страшный человек, вы даже не представляете насколько.

Кравцову действительно было жутко, и это было заметно по выражению его лица. То событие, по всей видимости, крепко врезалось ему в память и оставило неприятные воспоминания.

Он расстегнул верхнюю пуговицу на своей белоснежной сорочке и потер обнажившуюся шею.

– Когда его окружили, Марчин, как ни в чем не бывало, обратился к полицейским и сказал, что просто вышел погулять и ничего не знает. Когда ему показали алмаз, он взглянул на него с удивлением и заверил, что никогда раньше его не видел. Смешно, конечно, потому что вокруг было множество свидетелей, и все видели, как он доставал и передавал бриллиант. Стеллу конфисковали, а мы, вместе с арестованным Хавинским, поехали прямиком в Охранное отделение. Но когда мы благополучно добрались до места и собрались официально оформить изъятие, вдруг выяснилось, что Стелла пропала!

– То есть как пропала? – Не понял Антон.

– А вот так! Испарилась! Канула в Лету!

Студент был искренне ошеломлён.

– Ничего не понимаю.

– И я не понимаю. Никто не понимает. Бриллиант я отдал в лично в руки статскому советнику Ивану Леопольдовичу Кудасову, руководившего этой операцией, а тот отдал его кому-то из своих людей, не знаю кому. Иван Леопольдович был в бешенстве, разразился жуткий скандал. Без главного вещественного доказательства вся эта операция не стоила и выеденного яйца. А деньги? Да что деньги – подошел человек и отдал сумку. Разве это преступление? По словам самого Хавинского, так и было, и ни о каком выкупе речь не шла. Его долго держали в предвариловке, все допытывались, куда делся бриллиант. Но тот крепко стоял на своем и уверял, что оказался на кладбище совершенно случайно. Потом пытались его осудить, но это ничего не дало. В общем, очень скоро эта сволочь оказалась на свободе.

– Что, его прямо так и выпустили? – Не поверил своим ушам Антон. – Да ведь налицо явное вымогательство!

– А кто докажет? Вы поймите, отсутствует главная улика, без которой официально предъявить человеку обвинение невозможно. И потом, вы же помните, что у этого субъекта серьезные покровители. Кто-то из вышестоящих походатайствовал и выписал ему полную амнистию.

– Я не понимаю, почему о нем так пекутся. И кто?

– Думаю, Хавинский поставщик.

– Поставщик чего?

– Информации. Это редкостный мерзавец, и у него уйма компромата, в том числе и на вышестоящих особ. Если царской полиции нужно добыть какие-то сведения, то здесь равных ему нет. Он владеет такими архивами, что нам с вами и не снилось. Думаю, оказывает агентуре специфические услуги, за что может рассчитывать на их помощь. И если его так оберегают, значит, этот человек им еще нужен. Я сказал еще, потому что рано или поздно от таких избавляются.

Антон призадумался.

–—Да, агентурные сети полиции воистину обширны. Хотелось бы знать, какого рода услуги оказывает им этот таинственный господин.

– Вряд ли с вами кто-то поделится, – усмехнулся Кравцов. – Хотя разузнать, конечно, можно. По нелегальным каналам, разумеется.

Студент мельком бросил взгляд на графа и увидел, что тот сидит в полной задумчивости, уставившись в одну точку. Он готов был побиться об заклад, что Евгений Павлович не слышал ни единого слова из того, о чем говорили в беседке.

Странно, что это с ним? Алкоголь в голову ударил?

Антон легонько тронул застывшего в неподвижности Чернокуцкого, будто проверяя, жив ли он вообще. Тот зашевелился. Хотел открыть рот что-то сказать, но передумал. Мутными глазами посмотрел сначала на одного, потом на другого, затем стал шарить рукой под скамейкой.

– Что за черт, где бутылка? Ты взял, проклятая бестия?

К кому именно обращается граф, было непонятно. Но Кравцов, видимо, подумал, что к нему.

– Вы же сами ее в гостиной оставили, возле дивана. Забыли?

– В самом деле? По-моему, брал с собой. Странно.

С этими словами Чернокуцкий поднялся и на плохо гнущихся ногах отправился к дому. Два раза чуть не споткнулся, но равновесие все-таки удержал. Спустя минуту скрылся за дверью дома.

Постояли немного, покурили в тишине. Первым молчание нарушил Андрей Александрович.

– Совсем плох стал наш друг.

– Он что, всегда столько пьет?

– Почти всегда. Эх, видели бы вы его раньше, лет эдак пятнадцать или даже десять назад. Стройный, подтянутый красавец в офицерском мундире – любо-дорого посмотреть. Бравый командир полка, принимал участие в осаде Плевны и даже был ранен. Несколько медалей имеет и «Анну» с мечами, так-то. Настоящий герой своего отечества. Но как преставился батюшка его, Павел Васильевич, который, надо заметить, был кавалергардом еще в Крымскую войну, так совсем от рук отбился. Наследство получил огромное, да и поместье в придачу. Сколько точно, сказать не могу, но где-то около миллиона. С этого и началось.

– Что началось? – Осведомился Антон, хотя понимал, к чему клонит поверенный.

– По роду своей деятельности, мой дорогой друг, я сталкиваюсь с людьми, имеющими капитал. И заметил весьма любопытную закономерность. Человек, выбившийся в люди и заработавший свое состояние собственным трудом, относится к нему разумно и в высшей степени бережно. Он не станет тратить направо и налево, а подойдет к делу обстоятельно, с умом. Выгодное дело организует, а остальное вложит, например, в акции пароходной компании, доходный дом или даже в английские ценные бумаги. Таким образом, имеет прибыток до конца дней своих. К финансам относится аккуратно, лишнего не потратит. Если сам распоряжаться не умеет или не хочет, тогда на помощь прихожу я. Без ложной скромности скажу, что мои советы помогли многим, ибо большой опыт имею. Даже людям сведущим в этом щепетильном вопросе без хорошего поверенного не обойтись, поверьте моему слову.

К чему я клоню? Да к тому, что те, кто сами заработали, знают цену деньгам. Но совсем другое дело, если получаешь жирное наследство, не приложив к этому никаких усилий. Да и какие усилия, спрашивается, нужны, ежели в правильной семье родился?

Это люди совсем другого сорта. Получив заветный куш, начинают жить на широкую ногу или, говоря по-простому, кутить. Часто им даже в голову не приходит, что любые деньги, даже большие, имеют свойство заканчиваться. Здесь взят за основу один крайне вредный принцип: «Жизнь одна, успей взять с нее сполна». Вот и начинают так жить, приближая день полного банкротства. В результате нищая старость и полное забвение. Не понимают, глупые, цену деньгам. Бывают, конечно, исключения, но наш уважаемый Евгений Павлович не из их числа. Получив состояние, начал к девкам гулящим ходить, в карты играть пуще прежнего, вертепы в поместье именном устраивать и много чего другого. Ну и пить, конечно. Трудно представить, но раньше к пороку этому пристрастен не был. Мог на Пасху или в день тезоименитства Его величества коньяку пригубить. А теперь? Где бутылка, проклятая бестия?

Он передразнил графа, пытаясь скопировать его голос и интонацию. Получилось так себе.

– Почему же вы не помогли бедняге советом? – Удивился юноша. – У вас большой опыт в таких делах.

Кравцов в возбуждении развел руками.

– Я? Помилуйте, мой юный друг. Пытался, всеми силами пытался! Сколько раз предлагал вложить деньги в выгодное предприятие, даже варианты озвучивал. Да что толку? Это вы, говорит, Андрей Александрович, канцелярская душа, с цифрами да бумажками дружите, а я дружу с настоящей жизнью. С той, где шампанское рекой и компания заводная. Каково? Еще и дефиницией моей души озаботился. Вообразите, у него тот, кто хоть немного о будущем думает, канцелярист. И смех, и грех, право слово. Иногда диву даешься, как можно жить сегодняшним днем и даже пальцем не пошевелить, дабы позаботиться о дне завтрашнем? Видимо, для меня это навсегда останется загадкой. Странный, очень странный человек.

«Странный человек» тем временем вышел из дому и зашагал по мозаичной дорожке к беседке. В руках сжимал заветную бутылку. Когда подошел ближе, Ковров разглядел на его лице улыбку.

– Нашел чертовку. Что это вы, mon sher, порядочного человека в заблуждение вводите? Сказали, бутылка возле дивана. Я подхожу и нате – нет ее. Куда, думаю, запропастилась? Под кресло заглянул, в шифоньер, под стол – ничего. Неужто, думаю, Андрей Александрович стибрил? А другую взять неоткуда, буфет-то заперт. Ключ у Уильяма, а в гостиной, как назло, ни души. Хотел уже позвать, чтобы открыл, но увидел родимую. И знаете где? Возле окна. Как она там очутилась, хотел бы я знать?

Кравцов закатил глаза к небу, как бы говоря: «Господи, помилуй».

– Вы же ходили по всей гостиной туда-сюда, к окну тоже подходили. Там, видно, и оставили.

Граф задумался.

– Да? Гм, в самом деле. А почему тогда вы сказали, что она возле дивана?

– Потому что в последний раз я видел ее именно там.

– Тем не менее, я обнаружил ее возле окна.

Андрей Александрович начинал злиться.

– Хватит нести чепуху. Я что, должен следить за вашей бутылкой? Уже до того допились, что ничего не помните. «Уильям, где плащ»? «Андрей, где выпивка»? Еще и меня обвинили, будто я взял. Знаете ли, просто мечтаю украсть у графа Чернокуцкого его коньяк и присвоить себе. Делать мне, понимаешь, больше нечего. Уж кого-кого, а обвинять меня в краже – это верх непристойности. Я человек порядочный и это вам всякий скажет.

Евгений Павлович присосался к бутылке, но, услышав последние слова, прыснул со смеху. Напиток, который он не успел проглотить, выплюнул прямо на брюки своего собеседника. И принялся хохотать, чуть не поперхнувшись.

– Какого лешего?! – Закричал поверенный, спешно вытирая ладонью только что образовавшееся пятно. – Совсем ума лишились? Вы зачем это сделали?

– Ахаха, великодушно прошу извинить. Но не судите строго – не смог сдержать смех. Порядочный человек, ой, не могу! Расскажите еще, как вы людям деньги помогаете приумножать и как переживаете за них, будто за свои собственные. Антон, он вам об этом говорил? Ручаюсь, что говорил. Переживает, очень переживает. Так же, как за средства управляющего по земельным делам Скукина, который десять тысяч не досчитался. К мировому судье ходил, бумажками тряс, вот только не доказал ничего. Наш Андрей Александрович свое дело на отлично знает – не подкопаешься. По бухгалтерским книгам все чисто, копеечка к копеечке. Но денюжки куда-то того – тю-тю. На что спустили, признавайтесь? На мамзелек? Понимаю, понимаю. Сам, знаете ли, не ангел, и к порокам других отношусь с большим пониманием.

Лицо Кравцова покраснело от злобы, губы сжались, а на лбу проступила вена.

– Что? Да как вы смеете, мерзавец?! При постороннем человеке на меня наговаривать? Да любой скажет вам, что это чистой воды поклеп. Деньги мы вместе искали, когда обнаружилась пропажа, все ведомости пересмотрели. А что не нашли, так это не моя вина. В жизни я не взял чужого рубля, а вы смеете меня так бесцеремонно обвинять, да еще на людях. Антон, не слушайте его, он не соображает, что городит. А вам, граф, вот что скажу: катитесь к черту. Вы неблагодарная свинья, и отныне знать вас не желаю.

Плюнув под ноги, Андрей Александрович развернулся и ушел в дом. Оба смотрели ему вслед. Студент печально, граф весело.

– Вы поступили некрасиво, Евгений Павлович. Зачем обидели человека?

– Уж его обидишь, – Чернокуцкий, несмотря на проявленную бестактность, пребывал в прекрасном расположении духа. – Строит из себя святошу, а ковырни – говно полезет. Так-то он парень неплохой, однако же выгоды своей не упустит. Вот и меня все агитировал: вложи деньги, вложи деньги. Нет, говорю, вам под поручительство отдать, все равно что выбросить. Лучше уж поживу на них как следует, мирскими радостями наполнюсь. Сколько, не знаю, это уж как Богу угодно. Хотя есть этот Бог или нет, никто определенно не знает. Вы вот видели его? Я нет.

Слушать браваду пьяного кутилы не хотелось, но и демонстративно уйти, как это сделал обиженный Кравцов, было бы неприличным. Пришлось остаться докуривать сигару.

– История с этим Скукиным в высшей степени интересна, – продолжал граф, который, по всей видимости, понятия не имел, что такое чувство такта. – Вы, верно, не знаете? О, да там целый детектив. Значит, так дело было…

– Пожалуй, не стоит, – перебил его невольный слушатель. – Скажите лучше, почему вы себя так некрасиво ведете?

Тот картинно развел руками.

– Понял, понял. Раз неинтересно, Скукина трогать не будем. А почему себя так веду, охотно отвечу. Мое поведение вызвано исключительно любовью к правде и только к ней. Верите ли, тяжко мне. Как на духу перед вами, право слово. Смотришь на эти физиономии лощеные, на вежливость показушную, на манеры великосветские, и до того тошно становится, хоть вешайся. «Простите сударь», «Извините, сударь», «Какая чудесная погода, не правда ли». Тьфу. Строят из себя невесть что, из кожи лезут, лишь бы показаться в наилучшем свете. А сами-то говно люди, можете мне поверить. Я человек простой и правил этих глупых не признаю. Ежели о человеке дурно думаю, так ему в лоб и скажу. Ну а уж если обниму кого и расцелую, то знайте – это искренне. Вот вас, Антон Вячеславович, готов хоть сейчас обнять, потому как человек вы хороший.

– Я Семенович, – поправил его студент и поморщился. Не от того, что граф в отчестве его ошибся, а что и вправду обниматься полезет.

Действительно, полез. Да так стремительно схватил его в объятия, что Антон не успел среагировать. Тихо хрустнул позвоночник, в лицо пахнуло спиртным. Хорошо хоть целоваться не стал. И на том, как говорится, спасибо.

– Вы, верно, недоумеваете, как такого грубияна и невежду терпят в подобном обществе? Легко отвечу. Потому, что только я и могу правду сказать. Послушайте, как разговаривает этот Илья Ильич, аристократ хренов. Так все у него обтекаемо и до того основательно и тяжеловесно, что пока до сути дойдет, не вытерпишь. К чему это словоблудие, спрашиваю я вас?

И так у многих из них. Публика эта сплошь гнилая и мерзкая, думают, ежели манерами прикроются, так нутро их видно не будет. Ошибаются, бестии, ох как ошибаются. Видно, да еще как. Думаете, почему я пью? Да потому что трезвым взглядом на эти рожи смотреть тошно. А когда выпьешь, легче становится. И не так противно. Разве что Петр Петрович человек, его я уважаю. А остальные так – дрянь людишки.

Антон хотел возразить, что искренность и бестактность – совершенно разные вещи, но не успел. Раздался крик, и оба обернулись. К ним со всех ног бежал Андрей Кравцов, странно жестикулируя руками и приговаривая: «Сюда! Сюда!».

– Что случилось? – Не на шутку забеспокоился студент, видя мертвецки бледное лицо поверенного. Хотя еще совсем недавно оно было красным от злобы.

– Все сюда, в дом. Беда!