Читать книгу Три всполоха в священном гроте - - Страница 2

<I>

Пригороды Каны рассыпались вдоль западного тракта на неприлично большое расстояние. В детстве они с отцом много раз проезжали здесь, возвращаясь из горных княжеств. Так что Хейан отлично помнил: вот дорога идет мимо холмистых берегов Семеры, вот сворачивает от нее, а где-то спустя час появляется что-то, кроме бесконечных полей и придорожных трактиров. А сейчас каменные дома и оживленные мещанские рынки можно было встретить ещё до реки.

Золотистый Факел, самый выносливый конь из дворцовой конюшни, при виде проезжающих мимо телег повеселел и уже не норовил дремать на ходу. Но его хозяин мрачнел с каждым путевым столбом. За прошедшие девять лет он привык к изменившейся до неузнаваемости столице, а вот распоясавшиеся пригороды ударили по больному месту неожиданно ощутимо.

– В бездну бы это время, – заявил Хейан Камт воробью на кривой ветке каштана. – Идет и идет, и хоть бы ему что.

Воробей не ответил. Ему не приходилось спать сотню лет, а затем привыкать к новому миру, каждый раз надеясь, что на следующее утро он проснется по-настоящему. В своем родном 3090 году.

Мимо тащилась телега с сеном, и сидящая на ней девочка помахала Хейану рукой. У нее были грубо остриженные волосы и любопытные глаза с длинными ресницами, и она болтала ногами так, что, казалось, вот-вот свалится на пыльную дорогу. Женщина, которая правила тощей лошадью, даже не смотрела в сторону дочери. Хейан ответил кривой полуусмешкой, а потом по-настоящему улыбнулся, подумав, что такое приветствие от Каны его устраивает. Факел громко фыркнул. Докучливое солнце спряталось за набежавшими облаками, и жить стало как-то легче и приятнее.

Хейан Камт возвращался в столицу после полугода отсутствия. Он долго предвкушал этот день, и вот на тебе – разочароваться на пороге Каны. Наверное, просто усталость: слишком много было ранних подъемов и бессонных ночей. А все ж плевать на усталость! В этот раз Хейан возвращался из карадильских гор с триумфом, и скоро во дворце и на поле боя увидят, что такое настоящая магия.

В двадцать четыре года он стал рисдреном: заслужил высшее магическое звание Гафельда. В таком возрасте мало кто становился хотя бы аллереном, занимая предпоследнюю ступень в иерархии магов. Впрочем, Хейан знал, что многие случившееся не примут. Посчитают его недостойным и будут с нетерпением ожидать, когда он не справится с приобретенным могуществом. Не дождутся. На фоне полного дефицита энергии Гафельд располагал лишь четырьмя рисдренами, и почти все они были древними старцами и старицами, затаившимися в орденских норах. Неудивительно, что империя вела войны с переменным успехом и не могла вернуть заснувшие сто лет назад источники энергии.

В трактирах и маленьких городках, где он останавливался на ночь, торговцы и солдаты судачили о последних военных успехах Гафельда. Это немного уязвляло Хейана. Словно он опоздал, полгода прошли зря и колоссальный объем заклинаний, доступный рисдрену, не пригодится в войне. К тому же в связи с победами звучало имя Раймонда Эрраго, слишком молодого и осторожного для таких подвигов генерала, а вдобавок давнего друга Хейана. Вот уж от кого он не ожидал такой подлости: взять и переломить исход провальной кампании. Раймонд был образцовым командиром дивизии {?}[Дивизия (здесь) – армейское подразделение численностью около 10 000 человек, обычно представлена одним родом войск] и самым надёжным человеком из военных, но слава спасителя империи? Ему это даже не шло. Впрочем, воодушевление было слишком велико, чтобы Хейан позволил этой детской обиде захлестнуть себя. Война не кончилась, и, как бы стране ни повезло с полководческими талантами Эрраго, их недостаточно, чтобы добить Корлент. А значит, эрцгерцог Камт приедет вовремя и внесёт свой вклад в победу.

Факел был умным и послушным конем, поэтому всадник мог едва придерживать повод, занимая руки созданием бесконечных цепочек из магических нитей. Это были самые простые элементы заклинаний: потом цепочки сворачивались в спирали, соединялись друг с другом узелками, укладывались причудливыми петлями. Получалось более сложное плетение, напоминающее невесомую сетку или кружево. В таком виде существовали многие заклинания, но более серьезные требовали обьемности, трехмерной структуры. Выглядело они как мерцающие облака из искусно переплетенных нитей. Но это требовало времени и сил, а вот цепочки создавались бессознательно. Ещё в прошлом веке его учитель Роджер выговаривал юному Хейану за то, что он «развлекает руки» на людях и во время разговора. За сто лет традиции не изменились. Сейчас эту его привычку считали плохими манерами и неуважением к собеседнику. Впрочем, не изменился и сам Хейан, все так же поступая по собственному усмотрению.

Привычка ему нравилась: она, как ни странно, позволяла не отвлекаться от беседы, а заодно давала сырые наработки. Правда, их надо было куда-то девать. В тонкие свечи с жемчужным блеском – обычный запас мага – Хейан помещал готовые плетения, а простыми кусочками забивал вытатуированные узоры на руках либо распускал их в маленькие светящиеся искорки, которые грели кожу. Второй вариант окончательно повергал в ужас магов: к транжирству дефицитной энергии они не привыкли. Такое мог себе позволить только Хейан Камт. Сейчас, благодаря званию рисдрена, сырые фрагменты нашли себе место. Его «порфира», дополнительная энергетическая оболочка, застывшая где-то на полотне между внешней и внутренней сторонами, позволяла накопить огромный запас плетений. В ней предусматривался специальный кармашек и для такой ерунды.

Соединяя несколько магических ниточек изящными узлами, Хейан подумал, что все же надо будет потом покататься по западному тракту, чтобы окончательно приглушить болезненное недоумение. Хватит шарахаться от собственной родины. Даже если он имеет на это полное право.

Девять лет назад Хейан проснулся. Последний раз сонно перевернулся с боку на бок и наконец решил открыть глаза. В комнате царил сумрак, и лишь слабая полоска света, выбивавшегося из-под массивных штор, расчерчивала противоположную стену на две части. Это Хейана удивило. Он не терпел штор в своей комнате, и вся прислуга это знала.

Потолок оказался непривычно высоким, сама комната – наоборот, узкой. Очередной старый замок из тех, где Райнсворт Камт вместе с сыном любил останавливаться во время путешествий? Хейан поднялся с незнакомой высокой кровати, окончательно утвердившись в этой мысли, и прошагал к окну, чтобы отдернуть штору. Свет ударил ему в глаза. Комната была совсем небольшой, одну половину ее занимала кровать, а другую – расстеленное на полу огромное полотнище красного бархата. В его углу одиноко лежал цветок розы, срезанный под самую головку. Хейан почему-то поднял его, и цветок рассыпался разноцветной пылью прямо в руках.

Почему-то, когда он вспоминал об этом дне, то перед глазами вставала именно роза. Прочие воспоминания скомкались: как он орал на людей с чужими лицами, требуя, чтоб его прекратили разыгрывать, как отказывался вернуться в комнату, пока ему не покажут могилы отца и Матисса. Как стоял перед величественным надгробием Его Величества Райнсворта Первого и все равно не мог поверить, что это правда. Как слушал о событиях, произошедших за последние сто лет, – и не слышал.

Это был мир сбывшейся отцовской мечты, но мир чужой и неправильный, как кривое зеркало. Хейану повезло, что им занялся граф Сегард, человек из старой аристократии, ценящий династию Киневардов. С ним можно было говорить, не срывая голос от гневного крика. В первые дни Хейана постоянно трясло от злости.

Сегард рассказал, что случилось тогда, жарким летом 3090 года. Вскоре после похорон Карнатион умер и Его Величество. Последними указами он ограничил власть императора за счет расширения полномочий Национальной ассамблеи, а вдобавок до двадцатипятилетия Матисса страна передавалась в руки опекунского совета. О натянутых отношениях Гарланда Киневарда с сыном знали все, но никто не думал, что он предпочтет ему своих советников из Бурого ордена, возглавлявших ассамблею.

Матисс, с нетерпением ожидавший восшествия на трон и полноты власти, был взбешён. Он убежал в дальние комнаты дворца, к старой фреске богини луны и бросился на колени, моля ее о восстановлении справедливости.

– Не знаю, какая сила услышала императора, – медленно говорил Сегард, а перед глазами Хейана вставала эта картина. Склоненная фигура – сжатая пружина, готовая распрямиться с небывалой силой гнева. – Но луна пробудилась и обещала Матиссу, что отомстит его врагам. Все маги страны, в том числе Бурый орден, потеряли свою силу. Увы, она не перешла к императору, а просто исчезла. Чтобы так и не вернуться.

В этот момент Хейан начал вспоминать. Смутные обрывки – вдохновенное лицо императора, его стремление строить по всей стране новые храмы и алтари луны, с которых она могла выслушивать просьбы людей и вершить мудрый суд. И надежда, повсюду радостная надежда. Наконец-то все магические источники Гафельда в руках Матисса, и никакой Бурый орден не имеет власти. А главное – луна их слышит, она рядом, несправедливости больше не повторится. Разумеется, они собирались вернуть энергию и на этот раз отдать ее достойным людям. Вот только не успели. Почему?..

Хейан вспомнил, как широко улыбалась Лора, не привыкшая улыбаться. И как сам он ощущал выпрыгивающее из груди ликование. А потом… Потом…

– Вести о проснувшемся божестве разнеслись по стране, вызвав беспорядок в дальних княжествах, – своим спокойным голосом продолжал Ференц Сегард. – Некоторые безумцы возомнили себя исполнителями воли луны и кинулись грабить, отнимать то, что считали принадлежащим себе. Армии едва удалось навести порядок. И все же луна действительно начала вершить свой суд и выслушивать просьбы людей, а император Матисс к ней прислушивался. Но потом…

Что произошло потом, осталось под покровом тайны. Все точно знали, что огромный взрыв снес наполовину построенный алтарь и почти всю крепость, кроме одной дальней башни. Император исчез, даже тело его не нашли. А ещё несколько дней спустя Райнсворт Камт, заключивший союз с тефалийцами и опиравшийся на их военную и магическую мощь, взошел на трон.

– Выяснилось, что изменники из Бурого ордена пошли против луны и императора. Устроили взрыв и уничтожили алтарь, – Сегард говорил, а Хейан видел отца. Как обычно, спокойного и внимательного, за секунду переходящего к убийственно твердому тону. Видел, как Райнсворт склоняет голову и прячет за почтительным выражением свое упрямое несогласие – такое же, как у сына и принца, только он умел сдержаться, выждать подходящего момента. Вот и дождался.

Отец вправду раскрыл заговор или воспользовался ситуацией, чтобы воплотить свою заветную мечту? Его поддержали многие, кто ненавидел старую аристократию и всемогущий магический орден, и, конечно же, тефалийцы. Кто знает, может, не маги сгубили императора, а ревнивое соседнее королевство, которое не могло выдержать симпатий Матисса к Корленту, родине его матери.

Новый правитель ещё не возложил на свою голову корону, а столицу уже сотрясала волна арестов, ссылок и казней. «Раз уж великой луне помешали добиться справедливости, – говорил Райнсворт Камт, – то это сделаю я». В том, что отец запросто возьмется переделывать недоделанное и за императором, и за божеством, Хейан не сомневался.

– Луна разгневалась на Гафельд и не вернула нам источники, – продолжал Сегард. – Вот уже сотню лет империя пытается выжить с огрызками магии. Мы верим, что сможем искупить вину перед луной, но… – в этот момент он несколько замялся. – Есть у меня мысль, что мы могли бы сделать это куда раньше, если б на престоле оказались ближайшие родственники Матисса, а вовсе не чужаки Камты.

В этот момент Хейан аж задохнулся от двух мыслей, пришедших ему в голову, необычайно острых и пропитанных чувством несправедливости. Первая мучила его с самого пробуждения: все пошло не так именно из-за Райнсворта Камта. А вот вторая вонзилась в мысли только сейчас: за что? Почему им всем такое наказание? Неужели та самая луна, которая протянула им руку помощи в темный час, решила сделать ещё хуже осиротевшей стране? Почему она наказывала вместо того, чтоб спасти?

Когда он справился с этими мыслями достаточно, к нему вернулось дыхание, уже звучавшее по-новому. Вдох – «я не прощу этого отцу». Выдох – «я не прощу этого луне».

Таким Хейан Камт и шагнул в изменившуюся страну, которая мечтала вернуть благосклонность богини. Новые храмы все же построили, а крыло дворца, где Матисс обнаружил свою заветную – или злополучную? – фреску, превратили в священное место. На месте разрушенной крепости разбили парк. Несколько восстаний против узурпатора с легкостью подавили тефалийские маги. А новая верхушка страны выражала Его Величеству Райнсворту соболезнования в связи с тем, что его сын и дочь в тот роковой день оказались погребены под завалами крепости.

Новый Гафельд сжимали тиски бесконечных законов о применении магии. Хейан навсегда запомнил день, когда присутствовал на казни молодой женщины, применившей слишком затратные заклинания для умирающего ребенка. То, что у нее все равно бы ничего не получилось, не отменяло этой мерзости. Увы, каждая кроха энергии распределялась между магами на государственной службе и двумя орденами, ютящимися на окраинах империи. Теперь уже никто не вспоминал о могучем Буром ордене, который некогда руководил Гафельдом. Да и сам Гафельд был лишь иллюзией независимого сильного государства, а сам давным-давно превратился в марионетку Тефы и платил огромную цену за поставляемую оттуда магию. А алтари великой луны молчали. Молчала и династия Камтов, пообещавшая, что однажды богиня вернется вместе с магией, прекратив наказывать империю за предательство. Зато Хейан Камт молчать не собирался.

Копыта Факела звонко стучали по мостовой. Ещё будучи четырнадцатилетним пареньком, Хейан отлично знал столицу, и это сыграло с ним дурную шутку. Каждое изменение на знакомых улицах заставляло задыхаться в остром приступе гнева и бессилия. И каждая знакомая деталь сбивала с ног непрошеной надеждой – а может, если повернуть за угол, выяснится, что там все по-прежнему и это лишь дурной сон? Хейан не представлял, что бы делал со своими приступами ярости, не окажись рядом графа Сегарда, к усадьбе которого он сейчас и направлялся.

Усадьбу построили после воцарения Камтов, потому в ней не было ни грамма пугающей двойственности. Длинное трехэтажное здание пряталось за оградой, сплошь увитой бурым и словно бы сухим, несмотря на позднюю весну, вьюном. Привезенный откуда-то из южных княжеств, он никуда не торопился и выпускал листья только к середине лета, зато цвел всю осень.

Проехав в ворота, Хейан приветственно махнул рукой молодому сторожу и вдруг вспомнил девчонку с телеги. Все-таки что-то в ней было знакомое, хотя дети всегда казались ему на одно лицо. Едва зайдя через парадный вход, он заметил творящуюся в доме суету. Слуги проскальзывали мимо него неслышными тенями – Сегард держал только людей с хорошей выучкой, – но этих теней оказалось слишком много. Переносили какие-то тюки, на втором этаже слышался громкий скрип передвигаемой мебели.

Хейан однозначно не мог принять эту суматоху на свой счет, потому что никто не знал, что он явится сегодня. Да и его присутствие никогда не причиняло старому графу хлопот. Молодые Сегарды жили по своим особнякам и поместьям, редко заявляясь к отцу, он платил им тем же равнодушием, а хозяйка дома умерла ещё задолго до того, как под этой крышей появился необычный воспитанник из прошлого века.

Словно отвечая на его безмолвный вопрос, на лестнице появился Ференц Сегард. Видимо, одна из услужливых теней успела его известить. За прошедшие полгода он не изменился. Но сейчас Хейану особенно сильно бросались в глаза замедленная походка, призванная скрыть одышку, и заострённые черты лица с сероватым оттенком. Граф Сегард считал, во всем виновато сердце, его лекарь уверял, что легкие, а справиться не могли ни с тем, ни с тем.

– Ну наконец-то, Хейан, – а улыбка все такая же приветливая и внушающая спокойствие. – Я боялся, что ты опоздаешь вообще ко всему.

– Да ладно, чего бояться, – Хейан, в мгновение ока взлетевший к нему по ступенькам, дернул плечом. Знал бы Сегард, каких сил ему стоило это «да ладно». – Опоздал лишь к первым победам. Эрраго застрянет на корлентской границе, а у меня есть время, чтобы домчаться до него и принять участие в настоящем деле.

Граф Сегард печально поджал губы и покачал головой.

– Боюсь, что нет. Во-первых, Раймонд Эрраго разбил корлентов возле Кодруса. Во-вторых, Гафельд заключает перемирие. Но нам следует обсудить все это в более спокойной обстановке, – он проводил выразительным взглядом троих служанок, которые одна за другой обогнули беседующих в коридоре господ.

– Хорошо, – отозвался Хейан немного напряженно. – Но, может, скажете хотя бы, из-за чего у вас такой переполох?

– Посреди забот есть место и для чудес, – на этот раз лицо Сегарда осветила теплая улыбка. – Лилиан возвращается.

Портрет юной Лилиан Аргаст висел в парадной зале графской усадьбы. Хейан не раз смотрел на него, придирчиво изучая тонкие черты лица, темные глаза и ускользающую полуулыбку. Словно бы требовал ответа: кто ты, девочка, кем ты стала за прошедшие годы, и сможешь ли ты спасти страну, которая катится в пропасть?

После смерти Матисса род Киневардов прервался окончательно, но оставались дети его старшего брата, отрекшегося от короны из-за морганатического брака. Если б в Гафельде сохранился старый порядок, они бы унаследовали трон. Однако Райнсворт Камт рассудил по-другому и объявил о прекращении старой династии.

За прошедшую сотню лет волнения, поднимаемые во имя тех или иных претендентов на престол, вспыхивали четырежды. Два из них поднимались под изящным гербом Аргастов – розой, пронзенной мечом. Каким-то чудом мятежный род не был истреблен полностью, однако последний заговор стоил жизни всем родичам Лилиан. Она оставалась единственной законной наследницей.

И Хейан Камт собирался посадить ее на трон.

<II>

Сон ей сегодня снился удивительный. Такой яркий и живой. В памяти запечатлелась водная гладь, покрытая туманом, прорезающий ее нос лодки, брызги, летящие с весла в лицо, и скрип уключин. Было в этом что-то будоражащее и манящее. Так что каждый раз, когда они проезжали возле рек, Лайне хотелось прямо сейчас найти на берегу лодку и покататься.

Ее экипаж не добрался до Каны, а остановился в Роденкриде. Когда-то неизвестный городок на южном тракте превратился в одно из священных мест луны и летнюю императорскую резиденцию. Здесь, неподалеку от огромного парка и путевого дворца, находилась скромная усадьба герцогов Аргаст. Когда-то им принадлежал местный замок с длинной крепостной стеной. Но после взрыва, уничтожившего династию Киневардов и всю стену, кроме одной башни, земля, освященная луной, перешла в распоряжение короны. Аргастам остался небольшой участок, где построили дом. В нем и появилась на свет Лилиан, нынешняя хозяйка этой земли и единственная наследница титула.

Лайной ее называл когда-то дедушка. Родители почти не сокращали изящное имя. Тем не менее, попав в пансион ордена Лилейника, она попросила всех товарок¹ называть ее Лайна. Старое имя осталось в другой жизни, а его близость к названию ордена казалась насмешкой. Начальница пансиона не понимала этого стремления, но после вдумчивого разговора с воспитанницей – одобрила. И когда Лилиан переехала в Хадри, главную резиденцию ордена, то окончательно превратилась в сестру Лайну.

Высокий прихрамывающий сторож распахнул ворота перед экипажем, а молодая герцогиня уже выбралась наружу.

– До дома сама дойду, – с улыбкой крикнула она сопровождающей ее экономке. – Вещи в мою комнату, хорошо?

И, не дожидаясь ответа, Лайна уже поднималась по склону холма, располагающегося слева от ворот. В детстве она считала, что подняться сюда значит встретиться взглядом с лесом. Лес простирался к востоку от усадьбы, пряча за собой рассветы, высокий, темный и безграничный. Хотя часть их сада заполняли такие же сосновые деревья, под сенью которых чахли травы и блуждали запахи сырости, но они казались родными. Лес, угрюмо качающийся под сильными восточными ветрами, олицетворял собой нечто безликое и оттого непостижимое.

Когда Лайна выросла, она определила для себя, что весь этот страх просто следствие заботы няни. Шустрая девочка, бегающая по всему саду, вполне могла перелезть через ограду. А страх перед какими-то удивительными явлениями влиял на нее больше страха перед наказанием. И все же, стоя сейчас на холме и глядя в невидимые глаза леса, Лайна почтительно склонила голову. Высокие стволы, сливающиеся в сплошную темно-коричневую стену, остались чем-то величественным и непостижимым.

Когда она спустилась с холма и вернулась в здание, экономка и сторож уже успели уйти куда-то внутрь. Лайна медленно прошагала в обеденную залу: столы сверкали чистотой, но вокруг них – ни души. Две дверцы вели на кухню, более живую, ведь здесь лежали какие-то тряпки и свертки. Но снова – никого. Герцогиню Аргаст ждали в столице, в особняке Сегардов, а вовсе не в Роденкриде. В поместье за умеренную плату могли разместиться богатые гости, но приезжали они только в праздничные недели, посвященные луне. Тогда здесь было много слуг и суеты. Но не сейчас.

Лайна поднялась на второй этаж, где под более высокими потолками шаги звучали особенно гулко. Она тронула ручку высокой двери, ведущей в бальную залу, совершенно пустую. Лишь в углу стоял рояль, в другом – пара стульев, да спускались с окон величественные занавеси – темно-синие с золотыми узорами.

Когда-то здесь постоянно звучала музыка, кружились пары. Но после жуткой ночи, когда убили императрицу и ее первого советника, над Аргастами нависла пугающая туча. Мать и отец ходили нервные, бледные, не принимали гостей и регулярно ездили на допросы в главное управление имперской службы безопасности. Маленькая Лилиан в такие дни забивалась в свою комнату и молилась, чтоб родители вернулись домой.

Она знала, что Ференца и Лорина Сегардов арестовали, что город наводнили солдаты, что среди слуг идут самые небывалые сплетни, а над дворцом даже посреди ночи рдеет шатер розово-бордового цвета и блестят искры магической энергии. Лилиан много раз пыталась расспрашивать мать. Та качала головой и твердила, мол, это ошибка. Скоро все поймут, что Аргасты невиновны. В то же время в их окна начали лететь камни. Народ открыто возмущался, почему изменников и заговорщиков ещё не арестовали.

Лилиан запомнила день, когда в парадную дверь ворвался малочисленный отряд, предводимый худым бледным человеком в красном. С улицы ему вслед неслись яростные выкрики. Однако он лишь на пороге остановился, чтобы ледяным голосом заявить:

– Все любезные вашему сердцу заговорщики находятся в императорском дворце, – и захлопнул за собой парадную дверь.

Отец смотрел на него с явным недоверием, мать – со скрытой надеждой. Молодой человек некоторое время помолчал, оглядывая их в ответ.

– Обвинения с вас сняты, – наконец сказал он. – Но в городе лучше не оставаться. Его Величество Дориан возвращает Аргастам их старые земли в Экоре, вот предписание, – рука в черной перчатке протянула отцу сложенный лист. – Думаю, в ваших интересах отправиться туда незамедлительно.

– Его Величество Дориан? – удивился Лорин Аргаст.

– Это ссылка? – выпалила мать почти одновременно с ним. Отец дернул ее за руку.

Гость медленно приподнял брови.

– В вашем положении это лучшее, не находите? Я ничего не имею против вашей фамилии и очаровательной розы на гербе. Но для общего спокойствия вам лучше показать, что вы выходите из игры. Возвращение Экоры – это извинение императора за преступления его отца, а вы решили туда уехать, чтобы переждать непростое время.

– За преступления его отца? – в ещё большем изумлении повторил Лорин.

Гость кивнул.

– Сэмерс Хаз будет казнен послезавтра на главной площади города за подготовку переворота и убийства своей супруги. Я не рекомендую вам при этом присутствовать.

С того дня пугающая туча ушла, но жизнь не вернулась в прежнюю струю. Родители уехали в Экору, климат которой был вреден для детского здоровья, а потому Лилиан поступила в роденкридский пансион на казённый счёт. Принадлежал он ордену Лилейника. Здесь учились девочки с хорошими магическими способностями, которым в будущем предстояло стать сестрами ордена. В пансионе она и получила известие о смерти обоих родителей от вспышки холеры.

Герцогиня Аргаст вышла из зала. В конце коридора находилась винтовая лестница, как в старинном замке, ведущая к черному ходу. Лайна торопливо сбежала по ней вниз, пока не закружилась голова. Железные ступеньки ухали и дребезжали под быстрым перестуком ее ботинок.

Внизу уже суетились несколько служанок, вынося вещи из экипажа. Далекая колокольня возле роскошного храма луны, главной достопримечательности Роденкриде, пробила половину пятого. Времени оставалось совсем мало. Обнаружив в одной из нижних комнат письменный прибор и наскоро набросав весточку дяде, Лайна отправилась в парк.

Встреча с Хейаном Камтом была назначена на пять часов. Сначала очень хотелось ее оттянуть, и хорошо бы на пару дней, но потом она собралась и решила покончить с самым неприятным сразу. А затем можно будет спокойно навестить все любимые места, не ощущая над собой нависших дел.

Лайна приехала сюда впервые за семь лет, прошедших с похорон родителей. Признаться, она и не надеялась увидеть Кану и Роденкриде. Порядки в ордене были строги. Однако пять дней назад ее вызвала к себе магистр Мадлен и поинтересовалась, скучает ли сестра Лайна по родному городу.

– Я люблю столицу, но люблю и Хадри, – вежливо отозвалась та.

– А как ты смотришь на то, чтоб съездить в Кану на несколько дней?

– Я исполню любое ваше поручение, – склонила голову Лайна, все ещё играя роль послушной дочери, а затем ей надоело: – И очень здорово, если будет время побывать в дорогих мне местах. Надеюсь, с дядей ничего не случилось?

– У графа Сегарда все хорошо, – магистр Мадлен улыбнулась. – Дело в другом обитателе столицы, до сих пор уверенном, что я охочусь за его письмами и вашими ответами.

Лайна вздохнула.

– Опять Хейан Камт.

Это длилось уже пять лет. Сначала было забавной игрой, потом – чем-то совершенно странным. Лайне пришлось несколько раз написать, что она верноподданная его величества Дориана и не видит никаких прав, якобы принадлежащих Аргастам. Чтоб он находил новый способ тайнописи и с его помощью сообщал, мол, он понял, что начальница снова перехватывает письма. После этого Хейан притворялся, что просто любезно переписывается с родственницей своего покровителя. Рассказывал о нюансах магии, делился какими-то забавными событиями из жизни. Она, в свою очередь, не представляла, как воспринимать такого знакомого и что с ним обсуждать. А потому писала какую-то ерунду, которую Хейан воспринимал удивительно серьезно. Со временем их общение стало чем-то, что вносило разнообразие в обыденную орденскую жизнь, и Лайна поймала себя на том, что с нетерпением ждет нового письма. Особенно в периоды, когда он тактично выдерживал паузу и ничего не говорил о правах Аргастов.

– Пора разобраться с этим раз и навсегда, дитя мое, – Мадлен была серьезна. – И поэтому ты поедешь в Кану на несколько дней. Встретишься с ним лично, объяснишь, что и в самом деле ты верна Его Величеству.

Лайна нахмурилась.

– Целая поездка ради этого? Если вы опасаетесь его влияния на меня, можно просто прекратить переписку. Столько лет терпели – что изменилось теперь?

– Хейан Камт стал рисдреном. А это значит две вещи: во-первых, он примирился со своим орденом, во-вторых, приобрел большую силу.

– Рисдреном? – ахнула Лайна. – Сколько ему? Двадцать четыре? Не верю, что это исключительно из-за заслуг в магии.

– И правильно делаешь. Никто не верит. То, что магистр карадильцев согласился с явной фальшью, мне тоже не нравится.

– Я удивлена, что магистр в принципе стал с ним разговаривать. После того скандала, с которым эрцгерцог покинул орден.

Мадлен аккуратно поправила на груди магистерскую звезду, выделявшуюся тусклым бронзовым блеском среди желтого шелка ее платья.

– Стал бы, если б знал, что получит выгоду. Но это ещё одна загадка: отчего Хейан Камт захотел принести выгоду ордену, который когда-то покинул? Так или иначе, его возросшей силой, м-м-м, озабочены. И лучше уж новому рисдрену Гафельда знать, что ему нет никакого смысла противостоять императору.

– Не уверена, что смогу на это повлиять, – Лайна вздохнула. – Но могу отчасти узнать, как он стал рисдреном. Такой человек, как эрцгерцог, захочет всем доказать, что это было честно.

Мадлен кивнула ей с милостивой улыбкой:

– Я же говорила, что ты отлично подходишь.

Лайна опустила глаза, подражая самым лицемерным сестрам, и не стала говорить, что она не согласна.

Если честно, сначала хотелось отказаться. Годы эпистолярного знакомства с Хейаном Камтом дали Лайне понять, что этот человек плохо воспринимает чужие советы. Находясь в сотне верст от него, герцогиня Аргаст – спасибо дядюшке – представала прекрасной фигурой. Но при личной встрече повлиять на него она не сможет. А значит, Хейан обидится, и вся эта удивительная переписка канет в небытие. Думая об этом, Лайна злилась на его упрямство, из-за которого теперь переживала. Потому что не знала, как преподнести эрцгерцогу правду и остаться его другом.

Но Мадлен поступила хитро, начав разговор с Каны. Лайна говорила о Хейане, а перед глазами вставали картины столицы, их усадьбы, парка и сада. И она не выдержала. Хейан и дядюшка будут разочарованы, Мадлен тоже будет разочарована, но что тут поделать. Зато можно будет обойти весь парк и услышать его задумчивую тишину.

Он ждал ее в условленном месте, возле беседки. Невысокого роста, худой и какой-то нескладный, Хейан Камт смотрел в направлении главной аллеи. Лайна шла из глубины парка и могла спокойно рассмотреть его со стороны. Светло-серый костюм, тусклые рыжие волосы и забрызганные грязью сапоги. Лицо эрцгерцога, погруженного в свои мысли, оставалось холодным, а глаза смотрели вдаль с непонятной грустью. Он притопывал ногой в такт неслышимой музыке, а в руках задумчиво вертел несколько обрывков плетений. Заслышав сбоку шаги, Хейан Камт мгновенно повернулся – движение это было изящным, сглаживающим угловатость его фигуры. Лицо сразу как-то ожило, на губах появилась мягкая улыбка. Теперь Лайна видела, что у него красивые светлые глаза и по-особенному располагающий к себе взгляд, правда, все ещё оттененный непонятной грустью.

– Рад наконец увидеть вас, а не ваш портрет, леди Аргаст, – он склонил голову.

– Тоже рада вас увидеть, но не надо говорить, что в жизни я лучше, – парировала с улыбкой Лайна. – Это слишком скучно, Хейан. Кстати, можно как-то сократить ваше имя?

– Оно и без того короткое, нет? – на лице эрцгерцога мелькнуло недоумение.

– Это не значит, что его нельзя сделать короче. Меня вы можете называть просто Лайна, а вас, если будет позволено, я сокращу до Хэна. – Он только выразительно хмыкнул. – У меня много причуд, будьте к этому готовы, – продолжала Лайна с прежней невозмутимостью. – А вообще я сокращаю имена людей, которым доверяю.

– Мне чувствовать себя польщенным?

– Безусловно. А теперь мы спустимся, но не по лестнице, как это принято, а вон по той тропинке. Поддерживать меня за руку необязательно.

Хэн выразительно вскинул брови, однако ничего не сказал. Тропинка вела по достаточно крутому склону холма, но в сухую погоду здесь можно было спуститься без проблем, как и подняться. Лайна скользила первой, перепрыгивая с одной подходящей выемки на другую. Они оба молчали, пока не очутились на узкой дорожке, выложенной голубоватыми камнями.

– Вот уж не думал, что навыки, полученные в карадильских горах, пригодятся при первой встрече с вами, – произнес голос Хэна сзади.

– О, точно, – Лайна двинулась по дорожке. – Давайте начнем с этой любопытной темы, которую было неудобно поднимать в письмах. Как вы относитесь к тому, что я из Лилейника?

– А как вы относитесь к тому, что я карадилец? – прозвучало над самым плечом: Хэн догнал ее несколькими быстрыми шагами. – Ваш дядя оправдал вас передо мной миллион раз, так зачем спрашивать?

– Затем, что я имею дело с вами, а не с дядей. И я знаю, что такое раздор между орденами магов.

Хэн посмотрел ей в глаза, но не ответил, а продолжил идти рядом. В эти пару минут тишины, глядя на него, Лайна все удивлялась, насколько встреченный ею человек отличается от образа, составленного по письмам. Эрцгерцог, к которому она привыкла, был целеустремленным, суровым и немногословным. Кем-то из тех рыцарей, что ведут за собой целое войско в неведомые земли. Невысокой фигуре Хэна не шли ни доспехи, ни славные победы: в нем оказалось слишком много некой хрупкости и задумчивости.

– Я знаю, что мы сможем отбросить противоречия орденов ради более серьезных целей, – произнес Хэн. Снова замолчал, глядя ей в глаза. Вот тут бы и сказать, что нет никаких серьезных целей, но Лайна медлила, словно ждала, что вместе со старым образом превратится в пыль и вся эта ерунда с правами Аргастов. А Хейан посмотрел вперед и скривился: – Вот гадость!

Они стояли на развилке, напротив невысокой мраморной стелы, украшенной золотыми узорами. Посередине висела черная табличка с давно выцветшей надписью.

– А чего такого? – удивилась Лайна. – Я люблю это место. Кажется, оно называется кенотаф, как на полях сражений? Мне всегда было интересно, в честь кого его поставили. Последние крупные битвы здесь были очень давно, когда осаждали Кану в 2862 году.

На лице Хэна застыло неопределенное выражение.

– Для девушки из ордена вы неплохо знаете историю, – он подошёл ближе и провел пальцем по месту, где была когда-то надпись. – Это и впрямь кенотаф. Только не для генерала, погибшего неизвестно где посреди сражения. Он для двух людей, тела которых не смогли найти под обвалившимися стенами. И там написано, – Хэн наморщил лоб, – «возлюбленным детям моим». А наверху вензель Его Величества Райнсворта Камта.

– Подождите… – Лайна замерла.

– Ага, – кивнул он, растянув половину лица в усмешке. – Это мой кенотаф.

Лайна закусила губу. Выводя его на искренность в шаловливом порыве, она почти была готова заявить, что не хочет переворотов и восстановления старой династии. За прошедшую неделю в голове не возникло никакого хитрого способа донести это. Но глядя на него, стоящего возле собственного надгробия, Лайна вспоминала давние слова Мадлен: «Мальчик потерял свою старую жизнь и мечтает ее вернуть, это неудивительно. Он так и не смог приспособиться к новой». Эрцгерцог с его кривой усмешкой и грустными глазами, и впрямь далекий от этого времени, вообще не походил на человека, способного кого-то свергнуть. А если она сейчас лишит его той самой «серьезной цели», что ему останется, кроме этого кенотафа?

– Не надо говорить, что вы сожалеете, – Хейан Камт снова смотрел ей в глаза. – Это слишком скучно, Лайна.

Она чуть улыбнулась.

– Тогда скажу, что я рада. Рада, что вы выжили и я могу с вами познакомиться.

– И я тоже рад знакомству, – отозвался он серьезно. – Хорошо, что вы решили начать сразу с противоречий. Будь здесь ваш дядюшка, он засунул бы эту тему на пыльный чердак и с улыбкой держал бы дверь, пока за ней бушует пожар. Я предпочитаю развести огонь на открытом воздухе.

Лайна неторопливо двинулась направо от развилки и от чудовищно мирного кенотафа.

– Тогда буду откровенна. Я терпеть не могу ваших соратников, меня раздражают их методы, а больше всего – попытки доказать, что наши методы хуже. У меня было несколько неприятных происшествий из-за карадильского ордена, и мне обидно. Но когда я думаю, как это все видят на другой стороне гор, то, клянусь, я не могу их ни в чем винить. А потому предпочитаю держаться подальше от самой вражды. Но, повторяю, – она внимательно посмотрела на Хэна, – я терпеть не могу карадильцев.

– Тогда я скажу, что терпеть не могу лилейников, – в выражении лица Хейана смешались упрямство и какое-то удовлетворение. – А особенно их лицемерие, внешнюю безобидность и хорошие дела напоказ. Ваш орден пытается быть смиренными овечками, а карадильцы, значит, жестокие и во всем виноваты. Клянусь, время, когда наши ордена сотрудничали, было во сто крат хуже честной вражды. Потому что почти горному ордену доставались и самые тяжелые дела, и самые тяжелые обвинения. Если б лилейники были настолько же честны, как вы, проблем не возникло бы.

– Что ж, теперь мы знаем, что терпеть друг друга не можем.

– А значит, можем спокойно оценивать друг друга как людей, а не как членов орденов.

– Ну, знаете ли, я бы все же подискутировала с некоторыми вашими утверждениями… – неопределенно протянула Лайна.

– Всегда готов.

– …но предлагаю в течение ближайших трех дней не затрагивать эту тему. Иначе она закипит и забулькает. Я такого не люблю.

На его лице снова мелькнуло удивление.

– Я думаю, – продолжила она, – что нам стоит серьезно поговорить об этом, но сначала узнать друг друга. Я посмотрю на вас и подумаю, какие аргументы вам подойдут. Вдобавок пообижаюсь хорошенько на ваших товарищей, которые меня обидели, пообзываю их плохими словами и смогу рассуждать нормально, – в этот момент, не выдержав недоуменного выражения собеседника, Лайна рассмеялась. – Хэн, я предупреждала вас о своих причудах.

– Но уже после того, как ринулись в атаку вниз по склону, – язвительно напомнил он.

– Это не считается, одному человеку так атаковать можно, а строй не рассыплется, потому что его нет, – махнула рукой Лайна. – И вообще, я три дня провела в карете. Полный ужас, после такого разминаться и разминаться. Это вам, мужчинам, хорошо, никто не станет осуждать за путешествия верхом.

– Вы удивляете меня все больше. Не думал, что кто-то из Лилейника может рассуждать про атаки вниз по склону и завидовать езде верхом. Думаете, весь день на лошади проще, чем в карете?

– Сложнее, но гораздо ярче. Совсем другие ощущения. Я много ездила в Хадри, и мне есть с чем сравнивать. Да, три дня в седле я бы не выдержала, но ведь можно чередовать оба способа, это куда интереснее и приятнее.

– Признаться, вы ведёте себя как ребенок, но при том слишком умный и талантливый.

Лайна на мгновение нахмурилась, а затем решительно одобрила это определение:

– Пожалуй. Вы думаете, в ордене Лилейника меня не научили хорошим манерам? – она усмехнулась. – Научили, конечно. Но с вами я хотела бы быть искренней, понимаете, Хэн? Я наконец-то приехала домой. Последний раз я бродила по этому парку в одиннадцать. Бегала вверх и вниз с холмов, придумывала всем прозвища, чудила, как хотела. И родители ещё были живы. Я больше этого не верну, но оно остается в моем сердце. И, – Лайна помедлила, – я не хочу от этого отрекаться. Не здесь, не в моем любимом парке.

Лицо Хейана вдруг стало до необыкновенности серьезным.

– Понимаю, – медленно произнес он. – Когда я проснулся и осознал, что все осталось в прошлом, мне были дороги любые мелочи оттуда. Кроме того, что связано с отцом, но в нынешнем Гафельде только его, увы, и почитают.

– А кто, на ваш взгляд, больше заслуживает почитания? – прищурилась Лайна.

– Императрица Карнатион была одним из самых достойных людей, которых я знал. Но ее помнят только как мать Матисса.

– Но, признайте, на фоне других правителей Райнсворт Камт выглядит сносно, а после смерти Матисса он предотвратил гражданскую войну.

– После смерти Матисса, – повторил Хэн. И снова остановился, глядя на нее, а носок его сапога отбивал по влажной земле какой-то ритм. В этом тихом стуке и едва слышном дуновении ветра прошло полминуты, за которые черты лица эрцгерцога сделались жесткими. В его глазах загорелось что-то сильное и яростное. – Смерти необычайно выгодной, после которой было уничтожено большинство влиятельных людей Гафельда под предлогом, что виноваты именно они, – Хэн проговаривал слова быстро и четко, все так же отбивая их носком сапога, и голос его нарастал. – Слишком мерзко это выглядит и, увы, слишком подходит моему отцу. Буду честен, не помню, как и почему умер Матисс Киневард, отчего все взорвалось. Но я помню его последние слова. Он сказал: «Будь ты проклят, Камт», – на этом моменте его губы болезненно дрогнули, голос упал почти до шёпота. А в следующее мгновение уже звучал в полную силу: – И поэтому я думаю, что мой отец – убийца. Скорее всего, не сам. Он никогда не делал какие-то неудобные вещи сам, устраивал все так, что ответственность несли другие. Ничего нового, узурпатор расправляется со своим предшественником, но это сделал мой отец, причем в отношении моего лучшего друга. – Хэн снова замолчал. И добавил с холодной злостью: – Такое я никогда не прощу.

– Понятно, – пробормотала Лайна. – Но вдруг он не убийца? Ни прямо, ни косвенно?

– Убийца, – отрезал эрцгерцог. – Хотя бы в отношении тех, кого казнили или сослали с лишением имущества за то, чего они не совершали.

– Но если они и впрямь были причастны к смерти Матисса?

– Не были. Роджер Альнин – ещё один честный и достойный человек, чье имя измарали в глазах потомков, – Хэн с досадой рубанул ладонью по воздуху. – Он был верен Бурому ордену и не очень любил своего императора, но ничего подобного не сделал бы. Я имею в виду первого Роджера, конечно.

– Я поняла, – кивнула Лайна. – Я знаю, кто это и что его обвинили в устроении взрыва.

– Я и забыл, что вы слишком много знаете, – хмыкнул он, выглядя уже почти спокойно. – Забавно, конечно, что его правнук верно служил императрице Франгальт и был убит вместе с ней. А теперь всем заправляет Таргисс Альнин. Хотя его в излишней любви к Дориану не заподозришь, но все равно судьба фамилии сложилась интересно.

Хэн двинулся с места первым, а Лайна в некоторой растерянности последовала за ним. Она находилась под впечатлением от услышанного, но старалась рассуждать здраво. В конце концов, слова «будь ты проклят, Камт» ещё ничего не означали.

– И все же ваша сестра, которая хорошо знает вашего отца и была вместе с вами при взрыве, служит новой династии.

Хэн скривил губы:

– Ну разумеется, она привыкла подчиняться отцу и перенимать его мнение. Это от меня всегда были проблемы, ну да за сто лет ничего не поменялось. Теперь Лора снова в фаворе, она святая и благородная эрцгерцогиня, охраняющая двоюродного правнука. А ее брат непонятно чем возмущается, и опять все ему не так. Но раз уж я сын великого императора Гафельда, – Хэн снова горько усмехнулся, – то мне и исправлять то, что он натворил.

<III>

Немилосердно ныло в основании челюстей: это в очередной раз сводило спазмом мышцы. Раймонд сделал глубокий вдох, наполовину зевок, несколько раз аккуратно повернул голову, стараясь расслабить мышцы хоть где-то. Боль стихла – совсем немного, но достаточно, чтобы не обращать на нее внимания.

Генерал Раймонд Эрраго не привык чувствовать, что у него что-то болит. Разумеется, старые раны в руке и ноге давали о себе знать, а спина щедро благодарила его за очередную ночь под открытым небом. Однако Раймонд научился не замечать этого. А вот боль в челюстях попросту злила. В задумчивости он несколько раз сложил листок бумаги, который держал в руках. Письмо от кузена, ничего не значащее, с поздравлениями и дежурными вопросами. Но Раймонд не получал от щеголя-родственника никаких весточек два месяца. Действительно, с чего бы ему поддерживать связь с генералом, которого проклинает вся столица?

Последний раз письмо от кузена пришло Раймонду в городке Лойли. Тогда все казалось простым и понятным, они знали, что вскоре соединятся с армией фельдмаршала Интоли и дадут корлентам хороший бой. Кто бы мог подумать, что их ждёт этот страшный сон. Бесконечное отступление, маневры из клещей противника, весть об окружении и разгроме главнокомандующего и генеральная баталия на подступах к столице.

Но то был страшный сон всего Шестого корпуса{?}[Корпус (здесь) – армейское подразделение из нескольких дивизий, обычно включающее в себя все роды войск (пехоту, кавалерию, артиллерию)], а генералу Эрраго достался личный кошмар, потому что во всем обвинили его. За приказ отступать вместо того, чтоб прорываться на помощь Интоли. И неважно, что этот прорыв рисковал оставить Гафельд вообще без армии. «Интоли разбит, а корленты подошли к Кане, потому что Эрраго струсил и отступил». Сначала он пытался спорить с этой фразой, потом ее стало так много, что сил хватало лишь, чтоб не утонуть в ней с головой. Офицеры штаба говорили о трусости командующего уже не таясь, а солдаты с готовностью слушали. Армии нужно было кого-то ненавидеть. Они нашли цель.

Поначалу Раймонду казалось, что это глупая ошибка и она вскоре решится. Но его доводы о невозможности прорыва натыкались на глухую стену, а аргументы о необходимости отступления – на неприкрытый протест. На каждом военном совете штаб, а особенно его начальник Шарт требовали немедленной атаки. Офицеры писали военному губернатору, в министерство и самому императору с откровенными предложениями сменить командующего. Узнавая об этом, Раймонд бледнел, сжимал зубы, а потом ещё более невозмутимым голосом отдавал приказы, за которые его ненавидели или презирали.

Во всем этом горела путеводной звездой надежда. Соединиться с резервной армией из союзной Тефы под началом его старого знакомого Меклера, разбить корлентов и лично объяснить императору все причины, приведшие кампанию в болото. А пока того не свершилось, оставалось одно: терпеть. И все же, когда в ответ на обычное приветствие командующего, объезжающего полки, солдаты отвечали гробовым молчанием, что-то внутри него надломилось мучительно и безвозвратно.

Пока Шестой корпус, объединенный с тефалийцами Меклера в Южную армию, укреплялся на позиции под самой Каной, командующего срочно вызвал император. Этот разговор, вопреки ожиданиям, оказался хуже всего предыдущего. Дориан не стал слушать его доводов и заявил, что если битва будет проиграна, то командующий пойдет под суд. Тогда генерал Эрраго и понял: это конец. Ему дозволялось искупить вину победой у Дерсы, но не оправдаться. И уж тем более не перестать быть трусом, погубившим своего главнокомандующего. Раймонд собрал последние силы, чтоб порекомендовать императору вывезти из столицы все ценности и людей на случай, если поле боя все же уступят корлентам, и покинул путевой роденкридский дворец.

Время было позднее. Небо застилали облака, и в зыбком свете уличных фонарей Раймонд споткнулся на лестнице, неловко приземлившись об колено, но даже не почувствовал удара. Молодой адъютант Доув подал ему руку, помогая подняться. От ворот к ним спешила высокая фигура в синем платье.

– Генерал, я еду вместе с вами, – отчеканила эрцгерцогиня Лорелай. Личный телохранитель императора и опытный маг, она участвовала в нескольких битвах вместе с армией, поэтому новость была хорошая… Если б только она что-то значила. – Поверьте, Его Величество слишком расстроен, чтобы судить здраво. После победы будет совсем другой разговор.

– Благодарю, Ваше Сиятельство, – медленно ответил Раймонд. – Однако я не уверен в победе и ещё меньше уверен в другом разговоре. Не сомневаюсь в благородстве Его Величества, просто самым лучшим для меня будет не пережить этого сражения.

– Я считаю это несправедливым, – заявила Лорелай.

Он молча отвязал коня и взобрался в седло, сопровождаемый внимательным взглядом Доува. Ничего, второй раз адъютанту не придется ловить своего командующего.

– Бой будет жестоким, – наконец произнес Раймонд. – Я попросил бы вас поберечь себя. Вам, в отличие от меня, есть что терять.

Дорога вела мимо роденкридского храма, виднеющегося причудливым темным силуэтом, а сбоку от него располагалось длинное пространство плаца. Помнится, именно здесь полковник Эрраго впервые увидел императора Дориана. Это случилось на параде в честь завершения Аскондской кампании, той самой, в которой поднялась звезда генерала Интоли. Тогда Раймонд им восхищался, и все они были счастливы, а совсем юный император, затянутый в кавалерийский мундир, казался символом прекрасного будущего, ожидающего Гафельд. Он лично вручал орденские звезды наиболее отличившимся офицерам. Эрраго повезло попасть в их число.

Мог ли он тогда подумать, что спустя годы именно здесь все окончательно рухнет? «Я считаю это несправедливым», – сказала Лорелай Камт, и Раймонд, разумеется, был с ней согласен. Вот только никто не желал его слышать.

– Поторопимся? – предложил едва различимый во мраке Доув. – Вам ещё надо отдохнуть перед сражением.

– Это ничего не изменит, – отозвался Раймонд, придерживая коня возле массивной статуи, изображающей луну как богиню войны.

Доуву определенно нужен был командующий-сибарит, заранее заказывающий себе мягкую постель и горячий обед. О таком куда удобнее заботиться, чем о генерале Эрраго, который ел непонятно что, если вообще ел, спал непонятно сколько, если вообще спал. А вдобавок ожидал того же от своих адъютантов. Тем не менее, Доув с достойным безнадежной обороны упорством продолжал обихаживать своего командующего, насколько это было осуществимо. Возможно, благодаря ему штаб Эрраго ещё не умер с голода.

Вот только какой с этого прок, если Ленке, проводивший дни и ночи в седле или за бумагами, чтобы выполнить в точности поручения своего генерала, был смертельно ранен у Гереспора?

– Интересно, – вполголоса произнес Раймонд, вглядываясь в чернеющую на фоне неба статую, – видит она отсюда хоть что-нибудь?

– Она видит все, – с уверенностью заявила Лорелай. – И завтра она направит наши силы, иначе и быть не может. Правда на нашей стороне.

Он вдруг понял, что не хочет думать о завтрашнем дне. О безумной скачке между разными участками позиции, о вездесущем пороховом дыме и стальном напряжении, которое стягивает всю армию в один чудовищный организм, а затем с грохотом лопается, оставляя груды тел и расстроенные полки.

Перед глазами замелькали одна за другой картины этого кошмарного отступления. Звонкий голос императора Дориана произнес: «Если вы проиграете, вас отправят под суд», – и Раймонд ощутил, как задыхается от внезапно острого чувства обиды. Он давил ее день за днем, да так, что, казалось, сам окаменел. Однако Его Величество превратил этот камень в потоки кипящей лавы. Рука Раймонда метнулась к шее, рванула пуговицы генеральского мундира. Пальцы сжались на орденской звезде и узкой каменной подвеске, подаренной матерью.

– Если есть где-то правда, то, может, пора ей выйти наружу? – воскликнул он, впиваясь взглядом в безмолвную статую. – Клянусь, я никогда не искал для себя заслуг и почестей, но разве виноват я в том, что не только мое достоинство, но и достоинство всей армии моей оказалось втоптано в грязь?

А последние слова Раймонд не захотел говорить вслух. Он прошептал их одними губами:

– Великая луна, я прошу у тебя лишь одного: справедливости.

И в тот самый момент каким-то жаром полыхнуло возле груди, и в холодном воздухе загудел, отражаясь эхом, тихий голос:

– Просящему да дано будет.

Перед Раймондом стояла безликая фигура, источающая неяркий белый свет. Она шагнула ближе и положила руку ему на плечо.

– Лунный грот слышит просьбы о защите. Через него сама великая луна противостоит силам зла и лжи. Если ты честен перед собой и небесами, ты получишь то, чего хочешь.

Фигура приблизилась ещё больше, проходя сквозь его тело, и Раймонд почувствовал нестерпимый жар, оттененный таким же нестерпимым холодом.

Что происходило дальше – он помнил смутно, погрузившись в странное ощущение тяжести и дурноты. Перед глазами мелькали взволнованные лица Лорелай и Доува, ночное небо, в ушах отдавался стук копыт. Раймонд пришел в себя только возле перекошенной избы, приспособленной под штаб. Улучив момент, он все же поинтересовался у Доува, что тот видел на плацу Роденкриде. Но получил в ответ только удивленный взгляд и удвоенную заботу. Кажется, рачительный адъютант окончательно уверился, что у его командира лихорадка с бредом, и готов был созвать к нему всех лекарей из амбуланса.

Штаб, несмотря на позднее время, гудел, как потревоженный улей. Прибыло сразу два курьера от генералов, которые после разгрома армии Интоли по отдельности пробивались к своим. Поредевший корпус Сейнерира обнаружил совсем рядом вражеский авангард, так что планировал отступать и просил у Эрраго подкрепления. А генерал Шенстокен, который совершил удивительно быстрый обходной марш из окружения, оказался совсем близко к Сейнериру.

Отмахнувшись от Доува, Раймонд потребовал карту. Наметил на ней положение обоих корпусов, а также корлентский авангард. Было видно, что он переправился через реку в месте, удобном для атаки, но крайне непригодном для обороны.

– Если Сейнерир контратакует, следом к нему подойдет Шенстокен, а затем и наш правый фланг, то охотник может сам стать дичью, – медленно произнес Меклер, наконец осознав, куда и как рука командующего чертит карандашом стрелки на карте.

Раймонд кивнул.

– Где все остальные корлентские части?

– Разъезды докладывают, основная их масса возле Зариты. Переправились только два корпуса. По показаниям пленных, они вообще не подозревают, что имеют дело с частями, вырвавшимися из окружения. Уверены, что уничтожают мои дивизии и лишают вас резервов.

Раймонд отошел от карты и по своей привычке принялся расхаживать из одного угла избы в другой. Видение неотступно стояло у него перед глазами. «Если ты честен перед собою и небесами…» За весь период отступления любая мысль о контратаке его пугала: а вдруг полученные сведения ложны, вдруг вместо небольшой победы его ждет разгром и гибель корпуса, а за ним и столицы, и Гафельда? Но сегодня он впервые чувствовал настоящую решимость, не страшась последствий.

– Пошлите людей к Сейнериру, пусть готовится атаковать на рассвете. Шенстокену придется сняться с места и сделать ночной переход, но дорога там широкая и хорошая, можно справиться. А вдобавок, – Раймонд поглядел в окно, – луна светит ярко, тумана пока нет. Пройдут. То же самое – к Зайсмарту, пусть возьмет две кавалерийских дивизии и конную артиллерию и отправляется сейчас же. Авангард Сорберна – следом за ним.

– Есть одна маленькая деталь, – Меклер смотрел на него с каким-то сожалением. – Шенстокен и Сейнерир – генералы армии, хоть и командуют только корпусами.

– Ах, да, – сказал Раймонд. Подчиняться корпусному генералу, пусть он и командовал целой армией, они явно не захотели бы. – Ну и что мне с этим делать?

– Может быть, послать к Его Величеству?

– У нас нет времени, – Раймонд покачал головой. И снова повторил: – Ну что я могу сделать? Пошлите кого-то из умельцев, которые умеют говорить людям то, что им нравится. Пусть каждый думает, что это его идея и тем самым он дает армии блистательную победу, – он устало махнул рукой. – Лишь бы оба атаковали.

– Что за чудесные мысли приходят вам в голову, – расхохотался Меклер.

Раймонд посмотрел на него холодно и горько.

– Что вы смеетесь? Плакать над этим надо. Но я и в самом деле не имею никакого права командовать старшими генералами, и если у нас и получится что-то, то только так. Сможете вы написать так, чтоб польстить их самолюбию? У меня уж точно не выйдет…

На закате корпус Шенстокена и тефалийские дивизии преследовали остатки корлентов до старого тракта. Битва у Дерсы была безоговорочной победой Гафельда. Потребовался месяц маневров и три сражения, чтобы выйти к оставленным границам, но император уже посылал к нему письма в самом благодушном тоне, а армия примирилась со своим командующим, видя его хладнокровные распоряжения в самой гуще дерсской мясорубки.

Вскоре Раймонд увидел сон, в котором снова стоял посреди ночного Роденкриде, а напротив него мерцала светящаяся фигура. Он почтительно опустился на колени.

– Великая луна, я благодарю за этот дар.

– Будь честен до конца, – ответствовала фигура. – Гафельдская империя под влиянием королевства Тефа начала неправедную войну и достаточно за это наказана. Твой меч спас ее – так пусть теперь он спасет Корлент от окончательного поражения. Справедливость – в том, чтобы закончить войну миром, а не победой. И когда ты сделаешь это, ты поможешь сломать печати, наложенные сотню лет назад. Луна вернется, чтобы править империей.

Проснувшись, Раймонд ощущал благоговение и замешательство. Полностью удовлетворенный последними победами, он больше хотел сохранить армию, чем сокрушить Корлент. Но отлично знал, что войска мечтают о полном разгроме врага. Стремление к миру они могли назвать все той же трусостью и изменой… Впрочем, неважно! Справедливость будет восстановлена, чего бы ему это ни стоило.

Раймонд написал длинное откровенное письмо императору. Ссылаясь на усталость армии и очередные проблемы со снабжением, он предлагал заключить с Корлентом мир на условиях статуса кво: с сохранением довоенных границ. Вдобавок Раймонд осторожно намекнул на полученные от своего друга, военного губернатора Каны, сведения о финансовых затруднениях империи и экономической сложности продолжения войны.

Ответ Дориана был резче, чем он надеялся, но спокойнее, чем он боялся. Император холодно советовал генералу Эрраго не брать на себя задачи вне своей компетенции. Однако, признавая, что не намерен затягивать войну, он заявлял: «Я не буду садиться за стол переговоров, пока на границе стоит лорнийско-корлентская армия, которая может быть рычагом давления на Гафельд. Ваша задача – уничтожить ее».

Что ж, теперь она и впрямь была уничтожена. Дориан дал добро на проведение мирных переговоров. Более того, когда Раймонд рассказал о явлениях луны, император отнесся к этому удивительно серьезно. И сразу согласился с ее волей. Кажется, наступил момент, которого Гафельд ждал столько лет: богиня собиралась отменить наложенное наказание.

Солдаты и офицеры праздновали свой триумф, а командующий, произведенный в генералы армии, наконец мог спокойно вздохнуть. Вот только проклятый спазм челюстей не унимался. Особенно при получении весточек от родственников, которые два месяца старались факт родства не замечать.

– Ваше высокопревосходительство, боюсь, вы несколько превратно поняли мое последнее письмо, – донеслось справа от него.

Раймонд, остановившийся в раздумье на лестнице роденкридского дворца, развернулся и встретился взглядом с Таргиссом Альнином. Всемогущий советник по магическим делам, известный под прозвищем Маг Коридора, стоял, прислонившись боком к изукрашенным перилам, и лениво постукивал по ним пальцами в неизменных перчатках. Темные глаза, выделяющиеся на изжелта-бледном лице, смотрели оценивающе и насмешливо.

– Если не хотите, чтобы вас понимали превратно, то выражайтесь яснее, сэр Таргисс, – заметил Раймонд, быстрым четким шагом поднимаясь по ступенькам, чтоб не смотреть на него снизу вверх. – Армия – это не ваше сборище дипломатов.

– Армия ничем не лучше, – отмахнулся тот, – возьмите хотя бы вашего квартирмейстера. Бывшего, прошу прощения.

– Ничего не могу сказать насчет дипломатических качеств полковника Меарда, но со своими непосредственными обязанностями он не справился, – тихо и твердо ответствовал Раймонд. Он знал: слухов о том, что главнокомандующий избавляется от своих врагов и потому убрал из штаба генерал-квартирмейстера Меарда, не избежать. – Если вы побеседуете с вашим старым знакомым Сэймсом, то он как начальник штаба вам объяснит. Негоже выбирать позицию так, как это было сделано третьего дня при Амстере. Возможно, я избалован своим корпусным квартирмейстером, возможно, я не имел права валиться с ног из-за своей болезни. Но держать в штабе человека, после которого приходится заново оценивать местность, я не намерен.

Таргисс слушал его, улыбаясь. Разумеется, ему докладывали о причинах отступления из-под Амстеры, о том, как командующий несколько дней не вставал с постели, а потому не смог лично выехать и осмотреть холмы, приглянувшиеся генерал-квартирмейстеру. Когда Раймонд все же увидел, на какой невыгодной позиции расположилась его армия, он в холодном бешенстве приказал немедленно сниматься с места и отходить.

Если б не уверенность злополучного Меарда, они могли бы одолеть ещё два дневных перехода и закрепиться на правом берегу реки Тормы. Но на левом уже появились корленты. Время было упущено. Наблюдая за тем, как неловко артиллерия разворачивается на узкой амстерской дороге, генерал Эрраго вызвал к себе полковника Меарда. И необычайно вежливым тоном сообщил, что его опыт, видимо, ограничивается размещением солдат на квартирах, а значит, ему надлежит поступить в распоряжение командующего резервной армией и более не иметь дела с разведкой местности и оценкой позиции.

И ведь все равно найдутся мерзавцы, которые объяснят это местью. Глупости. Если б Эрраго действительно был оскорблен мнением Меарда о себе и своих способностях, он расправился бы с ним полгода назад. И не стал бы терпеть множества доносов императору или возмутительных речей в присутствии младших офицеров и солдат.

– Нисколько вас не обвиняю, господин маршал, – лицо Таргисса было приветливо и непроницаемо. – Вышвыривать ненавидящих тебя подчиненных слишком хлопотно. Да и будет стоить половины армии, кому, как не мне, это знать. Прошу, – он указал жестом на ближайшую дверь, намекая, что здесь неподходящее место для разговора.

«Кому, как не мне». Действительного тайного советника по магическим делам и впрямь обвиняли во всех бедах страны, считая его злым гением, в чьи сети угодил молодой неопытный Дориан. В народной молве Таргисс представал злобным древним колдуном из сказок, и как-то забывалось, что ему немногим больше тридцати. Впрочем, его по-своему красивое и одновременно отталкивающее лицо словно принадлежало старику, запертому в молодом теле. Раймонд не любил этого надменного и многословного мага, но иногда до боли завидовал его умению смеяться над чужой ненавистью. Особенно когда злые шепотки проносились эхом над всеми биваками Шестого корпуса.

– И все же мы отвлеклись, – продолжал Таргисс, едва они очутились в небольшой светлой комнате, очевидно, рабочем кабинете кого-то из старых владельцев. – Вы слишком буквально поняли мои слова насчет перемирия. Вековой мир с Корлентом нас не устраивает.

«Нас» – это королевство Тефу, разумеется. Их могучего юго-восточного соседа, снабжающего империю союзными армиями, боевыми магами и заклинаниями, увеличивающими дальность огня и поражающее действие снарядов. Пожалуйста, сколько угодно, чтобы руками Гафельда расправиться со своими врагами. В последние тридцать лет основным врагом стал Корлент, и это была уже вторая война с ним, развязанная Тефой.

– Его Величество Дориан ясно дал понять, что не намерен продолжать войну.

– Разумеется, перемирие одобряют все, – Таргисс выделил слово «перемирие». – Но созывать конгресс, подписывать мирный договор? Вы перегрелись возле своих пушек, генерал. Мы не можем дать Корленту время, чтобы он нарастил боевую мощь.

– Мы не можем продолжать войну, которая истощает Гафельд и армию, – отрезал Раймонд. – Если уважаемые союзники заинтересованы в результатах кампании, то пусть заканчивают ее сами. Или соблюдают договоренности по оказанию нам помощи в полной мере.

– Разумеется, им придется соблюдать договоренности. И, разумеется, мы используем все возможности перемирия во благо нашей мужественной родины. Но ваши заявления о том, что конфликт между Корлентом и Гафельдом исчерпан, просто недопустимы. Солдатам такое нравится. Каково им будет узнать, что их генерал их обманул?

– Ну что ж, – голос Раймонда стал ещё тише. – Тогда пусть их обманывает император. И я не понимаю, почему вы обсуждаете это со мной, а не с ним.

– Может, потому что причина в вас? – Таргисс усмехнулся и вдруг сделал плавное быстрое движение рукой, будто задергивал в воздухе занавеску. Мир и в самом деле перекрыла темная пелена.

Пока Раймонд оглядывался, пытаясь различить пропавшие в сумерке очертания комнаты, над ухом что-то вдруг отчаянно, надтреснуто зазвенело. Полыхнуло зелёной вспышкой где-то справа, и хриплый шепот произнес в ухо: «Берегись коридора!»

<IV>

Она замедлила шаг и запрокинула голову, глядя на небо в обрамлении зеленых крон. Было пасмурно и ветрено. Лайне это нравилось: никакого солнца, бьющего в глаза, и можно слушать, как ветви склоняются друг ко другу, шелестят о чем-то на своем языке и внимательно выслушивают ответ.

– Вам наверняка говорили, что я стал рисдреном, – произнес Хэн.

– Много чего говорили, – Лайна неторопливо вернула взгляд к его лицу.

– Ну конечно, это настолько неправильно, – на губах Хэна появилась довольная ухмылка. – Посвятить в рисдрены того, кто покинул орден, а вдобавок слишком молод. Но возраст не помеха магическому искусству. Да и вообще, – он рассмеялся, – я старше любого мага в этой стране, не считая эрцгерцогини.

– Дело не в возрасте, а в опыте. Впрочем, если б человек вашего возраста непрерывно находился у источников ордена и работал над своим мастерством, это посчитали бы удивительным, но не невозможным.

– А я, значит, бездельник? – живо откликнулся Хэн. – Тут загвоздочка, все помнят аттебаутскую битву, исходом которой Гафельд обязан мне. И вряд ли она состоялась бы, если б я остался сидеть в горах.

– Как вы догадываетесь, Аттебаут считают демонстрацией силы, а не умения, хотя мне сложно судить. И все же, почему магистр ордена согласился присвоить вам звание рисдрена?

– Намекаете на тот шикарный скандал, с которым я ушел? О, поверьте, магистр получил бы выгоду вне зависимости от того, опозорюсь я или нет. Реальную или моральную. Увы, вместо того, чтоб лицезреть мою мучительную смерть от внутренней стороны, ему пришлось довольствоваться усилением позиций ордена. Не менее скандальным, разумеется, – Хэн пожал плечами. – Кажется, он больше надеялся на мучительную смерть.

– И как вам удалось ее избежать? – хмыкнула Лайна.

– А что самое сложное в звании рисдрена? Сопряженность с внутренней стороной. Сплести костюмчик из множества заклинаний – дело кропотливое, но недолгое. Я справился за шесть месяцев. Но порфира основана на внутренней стороне и стремится своего владельца изменить или подчинить. К этому не готовы будущие рисдрены, вынужденные годами корпеть над своим мастерством. А я провел на изнанке сотню лет и выработал устойчивость.

– Знаете, странно видеть вас рисдреном, потому что вы вписываетесь только в одну грань этого понятия, – Лайна заговорила негромко и неторопливо, как всегда делала, настраиваясь на длинную речь. – Подобные звания получают после бурной жизни и обширного магического опыта. Маг и его порфира – это ходячие энциклопедии, чего о вас не скажешь. Но у вас есть могущество рисдрена. То есть близость к изнанке и возможность использовать плетения гораздо быстрее и в огромном объеме. Вы стали очень сильной фигурой, но недостаточно авторитетной в отношении знаний и умений. Помните, порфиру назвали так не только в честь одежды, но и в часть камня? Резьбой по нему может заниматься лишь очень искусный мастер. Но один тефалийский скульптор изобрел хитрый способ закалки своих инструментов, позволяющий им преодолеть необычайную твердость порфира. Это ваш случай.

– Вы правы, – кивнул Хэн. – Многим нравится считать меня безыскусным выскочкой – пусть считают. А авторитет заработаю, когда верну стране магию. Да, теперь, когда я обладаю такой силой, а вы наконец прибыли в столицу, мы можем заняться этой проблемой.

– Послушайте, – с осторожностью произнесла она, – в ваших выдающихся способностях я не сомневаюсь, а вот в своих – сильно. Я девять лет нахожусь среди магов и знаю себе цену. Со временем из меня выйдет недурный аллерен, но мои таланты ничем не отличаются от тех опытных людей, которые годами бьются над возвращением магии.

– Они не наследники Киневардов! – возразил он возмущенно.

– Хэн, Аргасты все это время были под рукой у Камтов, и если все дело в крови, то их бы уже использовали. А если необходимо быть на троне… Что ж, при самом смелом прогнозе вы не коронуете меня, пока не вернете магию, и наоборот.

– Видите ли, – он растянул губы в лихой ухмылке, – Аргасты имели дело не с теми Камтами.

– Можете объяснить точнее?

– Извольте, – Хэн тряхнул головой. – Сто лет назад император Матисс собрал энергию из всех источников Гафельда и поместил ее в огромную ёмкость на внутренней стороне мира. Эту ёмкость принято называть Накопителем, считается, что она играет роль в общем балансе магии в мире, но может быть подвластна людям. В частности, у меня и у моей сестры есть с ним хорошая связь. Поэтому я могу доставать оттуда больше энергии, чем какой-нибудь из ваших магов использовал за всю жизнь. В отличие от всех Камтов на троне. Но для полного возвращения источников нам надо повторить путь Матисса.

– И как вы намерены это сделать?

– Найти в лунном гроте шкатулку, в которой хранится Накопитель, и получить над ним контроль. Для этого надо подобрать ключи, точнее, подчинить блокирующие заклинания, которые назвали ключами. Они сложные и требуют владения большим количеством плетений, потому я так рвался получить звание рисдрена. Ну и чтобы не просить помощи грота, конечно.

– Подождите-ка, – Лайна наморщила лоб. – Я думала, лунный грот – это просто старое святилище, погибшее при взрыве. Про него говорится в легендах, посвященных Матиссу. Но мне казалось, говорится для красоты. Чтоб это происходило в причудливом и таинственном месте, как из старой сказки.

Хэн посмотрел на нее немного странно.

– Нет, грот реально существовал и существует. Более того, он тоже находится на внутренней стороне мира, а в нем живет древний дух, с которым и говорил Матисс. Легенды все упрощают, в них человек может напрямую просить помощи у луны. Реальность несколько сложнее.

– Так значит, он вправду существует и в него можно попасть?

Лайна не раз представляла себе эту картину. Ступеньки, спускающиеся в воду, причудливые витражи, мощные колонны, которые поддерживают вход. В глубине его – темнота и только одна свеча, озаряющая центральный жертвенник. А луна льет сверху свой мягкий свет, который стекает по ступеням, растворяясь в воде.

– О, в таком случае я мечтала бы побывать внутри!

– И вы там побываете, обещаю, – торжественно произнес Хэн. Одновременно с его словами где-то вдали явственно прозвучал грохот. Лайна растерянно перевела взгляд на пасмурное небо.

– Гроза началась? С утра уже был дождь…

– Надеюсь, мы здесь не промокнем, – пробормотал Хэн.

– Скорее нас убьет молнией из-за высоких деревьев, – усмехнулась она. – Давайте держаться ближе к тем частям парка, где есть беседки.

Они шли, порой прислушиваясь, но гром не повторялся. В очередной паузе Лайна начала понимать, почему у нее сложился столь неправильный образ эрцгерцога. Он отвратительно отражался на бумаге. Самые интересные и умные мысли звучали слишком сухо, да и каждое его письмо было в два раза меньше, чем ее. Всем этим строкам категорически не хватало живой мимики Хейана Камта, его порывистых или изящных движений, оттенков голоса. Иногда они все же врывались туда, куда не могли поместиться, и тогда какие-то слова или фразы вдруг оказывались в пару раз крупнее соседних, а буквы, и без того едва соединенные друг с другом, рассыпались на значительное расстояние, как в печатном тексте. Пожалуй, если б он прочитал ей вживую все то, что писал, оно приобрело бы другое значение.

Лайна заметила в траве знакомые ярко-желтые лепестки и сорвала стебель с гроздью причудливых цветков.

– Такие интересные, – она улыбнулась. – Я их в детстве очень любила. Девочки называли их башмачками, а я – золотыми лодочками. Только тогда они росли не здесь, а в южной части, где большие декоративные клумбы.

– Вы со всеми растениями парка знакомы? – хмыкнул Хэн, не зная, видимо, как ему относиться к таким фактам.

– Была знакома, – невозмутимо пожала плечами Лайна. – Когда здесь находился пансион для будущих сестер Лилейника, я знала парк как свои пять пальцев, а цветы – моя отдельная любовь.

– Здесь был пансион Лилейника?

– Был. Пока я их не выгнала, – Лайна рассмеялась. – Это ужасная история, Хэн, которую я никому не открывала. Но для вас могу сделать исключение.

– Я заинтригован, – он учтиво наклонил голову.

– Мне было одиннадцать, и я относилась к магии совсем несерьезно. Как-то мне начали сниться сны, такие яркие, что я все утро ходила под их настроением. Я видела, что ночью в старой парковой башне горит свет и чей-то голос зовет меня к себе. Но я не могла. Просыпалась каждый раз под утро, а так хотела встать посреди ночи и прийти к башне. Поэтому я придумала свой ритуал, чтоб все случилось на самом деле. Было пятнадцатое число, я нашла в саду лунник, лилейник и львиный зев, они все на букву «л», а это пятнадцатая буква в алфавите. Я сложила их вместе, соединила с помощью магического плетения, напевая сочиненную мной мелодию. И представляя, как оно будет прекрасно и таинственно.

Последние слова Лайна произнесла со смущением, ожидая увидеть на лице Хэна какую-то насмешку, но он смотрел с настоящим интересом, чуть нахмурив лоб, словно пытался что-то додумать. Она вдруг осознала, насколько сильно стыдилась той ночи, а больше всего – звенящего и теплого ощущения чуда, охватившего ее в момент проведения ритуала.

– В следующую ночь я вышла к башне. Там и впрямь горел свет и звучал голос. Только вся она оказалась опутана зелеными ветками, и когда я попыталась их отодрать, я поняла, что это лунник, львиный зев и лилейник. Хотя они никогда не растут, как лианы. Это было так удивительно, – Лайна улыбнулась, вспоминая, – сначала робко и смущенно, а затем широко. – Но я отодрала их все, а под ними оказались вьющиеся розы, да с такими крупными цветками. И все же я открыла дверь. Со странным звуком, будто ткань рвется. Свет погас, стало темно, жарко, я помню только бархат, такой же красный, как эти розы.

Хэн замер, услышав последние фразы.

– Вам было одиннадцать… Сейчас, кажется, двадцать, то есть это случилось девять лет назад?

– Да, девять лет назад. Я после этого проснулась у себя в постели, ещё не рассвело, а нас всех поднимали, чтобы срочно собраться и уехать. В парке случилось мощное магическое волнение, и всех пансионерок отправили в Хадри. Вот так оно и получилось.

– Девять лет назад, – медленно выговорил Хэн, – я проснулся после столетнего сна в старой башне. Граф Сегард рассказывал, что меня нашли на полотнище из красного бархата, в складках которого лежали розы. Одну из них я потом увидел, но она рассыпалась прямо в моих руках.

– Подождите, – теперь уже она ошеломленно замерла. – Так, получается…

– Получается, именно вы пробудили меня от сна. – Хэн замолчал на некоторое время, а потом улыбнулся. – И вы говорили, что у вас нет никакой силы.

Лайна мотнула головой:

– Я не сделала ничего. Просто услышала ваш голос, вот и все. О, взгляните! – вдруг воскликнула она, останавливаясь.

Дорожка под их ногами раздваивалась, и ту ее часть, которая уходила вправо, перерезал темный провал огромной ямы. Хэн в несколько быстрых шагов обогнал свою спутницу и первым приблизился к возникшей дыре.

– Осторожнее, может, там ненадежные края, – неслись ему вслед предупреждения Лайны. – Я слышала о том, как подземные источники размывают землю или проваливается мостовая над старыми каналами.

– Может, кто-то кого-то и размывает, – Хэн стоял совсем близко к яме, и лицо его было полно решимости, – но именно здесь и именно сейчас? Не знаю, леди Аргаст, говорилось ли о том в ваших любимых старых легендах, однако лунный грот находился в подземельях крепости Роденкриде. Той самой, которую снесло сто лет назад, оставив одну башню. Той самой, на месте которой выстроен этот парк.

Лайна восторженно распахнула глаза:

– Так вы хотите сказать?..

– Я хочу сказать, что дал вам обещание и намерен его исполнить.

<V>

Посреди сумрака медленно загоралась оранжевая полоска: так называемая «лучина», браслет-паутинка из энергетических нитей вокруг запястья. Ею маги обычно пользовались в темное время суток. В тусклом свете стало видно, что комната изменилась: вместо обоев и лепнины по стенам из грубого камня ползли странные переплетающиеся узоры. Отчетливо пахло сыростью. Лакированный дуб стола сменился простым, плохо отполированным деревом.

– Что вы сделали? – голос Раймонда был, как обычно, невозмутимым, но его не покидало странное ощущение. Словно бы он оказался в каком-то глухом подземелье за версты от человеческого жилища, где никто тебя не услышит и не найдет.

Таргисс Альнин неопределенно повел плечами. Выражение его лица было скучающим, словно он принимал навязчивого просителя, а не устроил всю эту мистику сам.

– Ничего особенного. Принял меры по блокировке от магических влияний. Теперь мы можем спокойно поговорить.

– Мне казалось, мы все обсудили, – отрезал Раймонд и двинулся туда, где, по его расчетам, находилась дверь. Узоры на стенах замигали злым огоньком.

– Нет, генерал, мы только начали, – отозвался Таргисс. – И будьте осторожны, этот покров не любит, когда его трогают.

– Вы мне угрожаете? – Раймонд развернулся.

– Просто предупреждаю, – рассеянные, будто мимоходом слова. – Лучше садитесь, поговорим в тишине и спокойствии.

Раймонд глубоко вздохнул и все-таки опустился на стул, словно попавший сюда из крестьянской лачуги. Таргисс подошел ближе, двигаясь медленно и как будто расслабленно, но за этим обманчивым спокойствием чувствовалась насмешливая сила. Он так и не сел, только облокотился локтем о спинку второго стула, снова стоя к собеседнику вполоборота.

– Тогда я жду от вас настоящего разговора, а не нелепых заигрываний, – Раймонд пристально смотрел ему в глаза.

– Тогда интересы Гафельда призывают меня спросить: как вам удалось пробудить грот?

– Нет, – Раймонд покачал головой. – Я считаю, что это не ваше дело, сэр Таргисс.

– Именно что мое, – тот усмехнулся. – Может, вы были отвлечены муштрой войск и не заметили, как я многие годы небезуспешно пытаюсь вернуть Гафельду магию. В том числе обеспечивая ею вашу ненаглядную армию. Очаровательный голос из грота – ключик к благополучию страны. Скоро о нем узнают все, и всем захочется получить этот ключ. А значит, мы рискуем получить магическую войну прямо посреди столицы.

– Войны не будет, – отрезал Раймонд. – Луна дала это знать предельно ясно.

– На вашем месте я не стал бы доверяться голосам из непонятных архитектурных сооружений.

– На вашем месте я не стал бы оспаривать божественную волю.

Таргисс медленно приподнял брови.

– Даже так?

– Именно так.

– Я считал вас разумным человеком, генерал, – выражение его лица стало жестким.

– Взаимно, советник. Я разбил корлентов с помощью высших сил, потому что они согласились восстановить справедливость в отношении меня.

– Да нет же, я не оспариваю существование грота и его помощь людям. Но божественная воля? Адекватное божество не запрет себя на сотню лет в гроте, из обиды лишив страну магии и предоставив ей самой во всем разбираться. Так ведут себя молодые привередливые особы, а не что-то, что могло бы отдавать вам приказы, генерал.

Раймонд дернул углом рта.

– Люди сами пошли против своей богини, и не им ее судить.

– Выдающиеся представители рода человеческого перегрызут глотку и высшим силам, и друг другу, – проникновенным тоном заметил Таргисс. – Любое нормальное божество по роду деятельности должно это знать, какой тут смысл обижаться? Посмотрите на ситуацию здраво, генерал. В древности великая луна запросто выходила на контакт со своими избранниками и крутила миром, как хотела. А потом ей надоело, она решила, пусть разбираются без нее? А потом передумала, мол, распоясались, приду-ка я и накажу вас? Или ее оправдывает то, что она, как милейший Хейан Камт, заснула на сотню лет? На вашем месте я бы не спешил доверяться столь непоследовательному божеству.

– Я говорил с луной, – упрямо сказал Раймонд. – Она услышала меня и подарила Гафельду победу там, где все предрекали поражение и мою казнь как изменника. В ответ я пообещал, что война прекратится, как только мы вытесним неприятеля за пределы своих границ. И когда я под давлением своего штаба начал сомневаться, действительно ли стоит остановиться или следует разгромить корлентскую армию, – я был наказан за свои сомнения. Послушайте, советник, я воюю восемнадцать лет, и на моих глазах ни один командующий не находился в таком плачевном состоянии здоровья, пока кампания не завершена. Потом, после победы, они тихо умирали в своих постелях. Но перед битвой вставали и шли, вопреки чему угодно. Я не лучше и не хуже многих, и все же раньше ничто не помешало бы мне объехать позицию.

– Ну что ж, вижу, вы непоколебимы, – неопределенно протянул Таргисс. – Но я вам расскажу интересную историю. Что, если победы над корлентами никого не убедят в том, что Раймонд Эрраго добросовестно выполнял свой долг по отношению к фельдмаршалу Интоли? Что, если все увидят в этом прямое доказательство злого умысла? Нет, генерал не труслив и не собирался проигрывать войну – наоборот, он хотел ее выиграть. Но сам, а не под руководством командующего, которого презирал. И вот так случилось, что командующий мертв, а у страны новый герой. Только вправду ли он герой? Лавры победителя не защищают, генерал, они вызывают зависть и желание смешать с грязью всю вашу славу.

Раймонд открыл было рот, но Таргисс властно взмахнул рукой, останавливая его, и заговорил быстрее и жестче:

– Сколько людей считают ваш успех незаслуженным? Сколько возмущаются внезапным миром с Корлентом? Все они с удовольствием уничтожат сначала вашу репутацию, а затем и вас. И с ещё большим удовольствием поставят во главу армии приятного им человека. Король Дориан очень молод, он вынужден прислушиваться к советам старших.

Таргисс наконец полностью развернулся к собеседнику и наклонился к нему, опираясь обеими локтями о спинку стула:

– И нет, я снова не угрожаю вам, генерал. Просто предупреждаю. Вы мне нравитесь, и я хотел бы заткнуть рты вашим ненавистникам, а потом так же твердо, как вы сейчас мне, отказать тефалийцам, жаждущим корлентской и вашей крови. Но я не могу этого сделать, пока за моей спиной не стоит сила гафельдской магии. Не сомневаюсь, вы считаете меня могущественным хитрецом, готовым на что угодно ради укрепления своей власти. Так думают все. А я десять лет пытаюсь выбраться из проклятого бессилия. Балансирую между множеством сторон, пытающихся уничтожить и меня, и Гафельд. И я буду это делать во имя страны, и я своего добьюсь. Любой ценой. Только мне бы не хотелось сражаться с такими людьми, как вы.

Раймонд молчал. В какой-то момент вместо хлестких слов Таргисса он слышал злой шепот, прокатывающийся между стройными рядами полков, увидевших своего генерала. Как будто разом швырнуло назад, в ту кромешную темноту сомнений и обиды, когда каждую минуту приходилось доказывать: другим – что ты имеешь право командовать, себе – что ты ещё не сошел с ума. Долгожданное равновесие снова рухнуло. Новая несправедливость выглядела страшнее старой. Потом падение остановилось, и Раймонд ясно ощутил, что в этот раз у него есть на что опереться.

– Я больше не боюсь придворных интриг, советник. Принимать то, что вы мне предлагаете, значит вечно жить в страхе, подстраивая каждое свое действие под влиятельных мерзавцев, способных стереть тебя с лица земли. Это же просто невыносимо. Вы только что убедили меня в обратном: власть луны необходима нашей стране, а значит, она будет. И я это сделаю пусть даже ценой своей репутации. Справедливость все равно восстановится.

Губы Таргисса скривились в презрительной усмешке.

– Я в вас ошибался, – медленно проговорил он. – Я думал, что после своих побед и чудесной перемены событий вы сохраните трезвое мышление. Но это слишком трудно. Куда проще поверить, что теперь у вас есть заступник, способный вытянуть вас из любой беды. Вот только ни я, ни вы даже представить себе не можем, как далеко может зайти эта божественная справедливость и как сильно она отличается от наших представлений о справедливости. Именно поэтому, – Таргисс сделал несколько шагов ближе, обходя стол, – вы опасны для нашей страны, генерал.

– И что же вы собираетесь с этим сделать, советник? – хладнокровно поинтересовался Раймонд.

Таргисс шагнул ещё ближе и затянутым в шершавую перчатку пальцем быстро начертил на тыльной стороне его ладони несколько непонятных знаков. Стало тепло. Раймонд отдернул руку.

– Да не бойтесь вы, – рассмеялся Таргисс. – Пока ничего страшного, я лишь собирался показать вам красивые картинки. Иначе вы не поймете, что происходит.

В воздухе заплясали фиолетовые искры, превращаясь в тонкий бледно-зеленый луч. Он прорезал пространство, начинаясь от груди Раймонда и прыгая то на потолок, то на стены, то на каменный пол. Все шарил вокруг, будто что-то искал. Таргисс на мгновение приложил к нему ладонь в перчатке, и в свечении проглянул узор из тонких белых нитей, а затем снова стало лучом.

– Это ваш канал, – произнес Таргисс ровным голосом. – Пока что недостаточно прочный. Не такой, как у меня с коридором, ещё слишком молоденький.

«Берегись коридора», – вспомнил Раймонд, и ему стало не по себе.

– Да, это не личная благосклонность богини, а всего лишь налаженная связь с одним из древних духов внутренней стороны, – продолжал Таргисс. – Я отлично знаком с одним таким архитектурным сооружением. И понимаю, что они вмешиваются в мир людей только ради какого-то баланса на своей любимой изнанке.

Таргисс снял правую перчатку, обнажая покрытую узловатыми коричневыми шрамами кожу. Потом медленно сжал руку в кулак. Вокруг нее вспыхнули новые искры и обрывки нитей, завертелись вихрем и с тихим шумом исчезли, будто их втянуло внутрь ладони. Он раскрыл кулак, пальцы стали мраморно-белыми, застыли, странно согнувшись. Таргисс снова поймал рукой бегущий луч, и тот с тихим звоном рассыпался на множество искр и шипящих, как угли, нитей. Раймонд вдруг почувствовал какой-то глухой ком в горле, на мгновение в ушах зазвенело и зашумело. Потом стало темно.

– Теперь посмотрим, как справедливое божество слышит всех обиженных и стремящихся улучшить мир, – произнес силуэт Таргисса с каким-то любопытством. – Слышит без каналов, которые созданы древней магией и которые, кстати, можно разрушить. Слышит без препятствий. Слышит и отвечает.

Затем он развернулся, неспешно прошел к стене, поднес к ней руку, все ещё мраморно-белую, чуть светящуюся в темноте. Легкий удар – и стена разлетелась на куски, а в глаза Раймонду ударил яркий свет ламп в императорском путевом дворце. Через мгновения рассыпались и все остальные декорации странной комнаты, оставляя его сидеть на мягком кресле за изукрашенным столом.

Закрыв глаза, Раймонд сосредоточился на воспоминании о светящейся фигуре посреди Роденкриде. А затем мысленно обратился к ней с вопросом: «Что случилось и что мне теперь делать?» Обычно за этим следовал краткий исчерпывающий ответ. Это был дар луны: прямая связь, возможность инициировать диалог. Вот только сейчас ему никто не ответил. А чувство, будто он угодил в глубокое подземелье за многие версты от людских жилищ, никуда не делось.

Примечания

¹Товарки – подруги, одноклассницы в пансионе