Читать книгу Дети Вольного Бога. Золотые нити. Книга первая - - Страница 7

Дэви

"То, что ты выберешь – повлияет на дальнейший ход мироздания. Помни об этом задолго до Великого объединения. Поступай разумно", – голос его струился в сознании, эхом отзывался во сне, шелестел, как морской прибой. Нежный, старый и тихий. Мудрый голос, что грел заледеневшие на ветру пальцы. Ари говорила, что порой сны важнее реальности. Сны могут предсказывать, предрешать события и хранить в себе магию. Некоторые из них способны изменить мир. Этот сон словно выдергивал меня из-под толщи снега, в котором я лежала вот уже не одно десятилетие. Я так сильно замерзла, что забыла, каким бывает тепло. Звери водили вокруг меня хороводы. Лисы, волки, медведи. И голос, что звучал над всем этим, тянул меня невидимыми нитями, согревал прикосновением, наполнял мечтами. Я никогда не слышала ничего подобного. Голос был радостью, божественным штормом, магией. Красотой.

А потом раздался пронзительный крик, и все закончилось. Звери вспыхнули пламенем. Хрустнула тонкая оболочка. Реальность ворвалась в мой сон и вернула меня в обычное человеческое тело, хрупкое и уязвимое. На жесткую койку в придорожной таверне. В мир, что живет по глупым королевским законам. И боится жить иначе.

Крики ужаса, приправленные лязгом железа, доносились с первого этажа таверны. Трещали столы и стулья. Под чьими-то ногами звучно скрипели половицы.

– Дэви! Вставай! – Дверь в комнату распахнулась. На пороге появился Фаррис. – Надо бежать! На таверну напали.

– Кто напал? – я вскочила с кровати. Фаррис не ответил, лишь схватил меня под локоть и потащил за собой. Мы бросились куда-то вглубь коридора, мимо многочисленных дверей. Со стороны лестницы послышался женский визг, кто-то внизу молил о пощаде.

"Они наверху! Те, кого вы ищете!" – долетел до нас испуганный женский голос.

Меня прошибло холодным потом. Так, значит, все дело в нас? Мысли в голове понеслись вереницей. Такое бывает, когда кажется, что ты вот-вот встретишь смерть и отправишься по мосту Деарила. Я переживала это не первый раз и знала, как обуздать панику. Более того, в моменты опасности мое сознание словно отбрасывало ненужное, я могла и думать, и действовать одновременно. Элибер не стал бы отправлять за нами хвост. Тем более такой. Внизу, под ногами, кто-то, посчитавший себя Богом, отнимал у людей жизни, порождая хаос и пустоту. И если это не Элибер – значит, его враги. Либертас? Но почему они ищут нас с Фаррисом? Здесь либо моя вина, либо человек, которому я доверилась, совсем не такой, каким его описывал Рэйнар.

Как нам спастись? Вряд ли люди, что пришли за нами, хотят сопроводить нас в свой лагерь и накормить похлебкой. Они пришли убивать. Попадаться им нельзя. Иначе все было зря. А я не была зря. Это я знаю точно. Мир еще не откупился передо мной. Он еще мне должен, причем должен немало.

Нам нужно добраться до лошадей. Окно? А если они караулят снаружи? Окно не подходит – слишком громко падать, к тому же можно переломать ноги, потом ползти придется, а это тоже вызовет уйму внимания. Внимание нам абсолютно не нужно. Наверное, пришел тот момент, когда только колдовство сможет защитить.

Фаррис между тем затащил меня в какое-то рабочее помещение – небольшую комнату для прислуги, с вешалками для сменной одежды, парой стульев и столом в углу. Под ним, сжавшись в комок и вздрагивая всем телом, пряталась худенькая остроносая служанка. Завидев нас девушка съежилась еще больше и задрожала сильнее. Я вырвала руку из крепкой хватки Фарриса и подскочила к ней. Поймала за плечо и вытащила из-под стола, прижимая палец к губам. Она залилась слезами, но, конечно же, подчинилась, уж слишком была напугана. Ни слова не сказала, пока я срывала с нее не очень свежий рабочий фартук и белый чепец, под которым прятались жидкие светлые волосы. Завязав тряпку на поясе и натянув чепец на лоб, я скинула с плеча плащ.

– Выживешь – продашь его. На вырученные деньги выкупишь себя у помещика, и еще пару золотых останется на хижинку поближе к столице, – бросила сквозь зубы. Хоть какая-то конспирация убережет от лишних взглядов. Может, нам даже удастся уйти от преследователей.

Пока я возилась со служанкой, Фаррис, который тоже не терял времени зря, успел найти на вешалке поварскую одежду, накинул кухонный китель поверх рубахи. Будет холодно, но по пути еще встретятся деревни, где можно купить теплые шерстяные плащи.

– Как выйти отсюда через черный ход? – Фаррис склонился над несчастной девушкой. Та указала трясущимся пальцем в сторону двери. За ней оказалась узкая служебная лестница, по которой мы и спустились к выходу из таверны.

На улице стоял мороз. Пальцы тут же закололо от холода. Но если уж и желать себе смерти – то точно не насильственной. Пусть это будет обморожение или любое другое следствие природных стихий. Все лучше, чем ступить на мост в ужасе перед чьей-то сталью.

У таверны стояло несколько лошадей в темных попонах с гербами, на которых были высечены красные розы с острыми шипами. Нежные, но опасные. Герб наемников Братства.

Пазл складывался. Наемники из Либертаса искали чародеев, работавших на Короля. Либо Фаррис выполнял мелкую работу приближенных к Элиберу лордов, либо дело было во мне. Кто-то узнал о моей службе и хотел убрать меня с пути. Интересно, сколько стоит моя голова? Пришли бы они за мной в момент, когда Элибер дал мне задание уничтожить нечисть, клянусь, я бы им сама заплатила.

– Ты соврала! Наверху никого нет. Значит, расплатишься за ложь жизнью, – послышался глухой голос наемника.

– Клянусь, они были здесь! И не могли далеко уйти! – закричала испуганная женщина.

Даже отсюда я слышала ее последний вздох и звон металла, что прорезает чужую плоть. Звук, когда кровь брызжет на стены. Дождь из чьей-то жизни.

Когда смерть так близко – жизнь ценится сильнее. Мне стало по-настоящему страшно. Это было нечестно, совсем. Люди не должны умирать из-за того, что я просто зашла перекусить и выпить вина. Следующий остаток пути мы проедем, нигде не останавливаясь.

– Вот они! Я же говорил, что видел их! – прокричал жуткий тавернщик, что вчера наполнял нам бокалы и улыбался в лицо, а сейчас караулил у гостевой конюшни. Говорю же, чувствую я людей. Ему заплатят за информацию обо мне. У него, видимо, есть часть в сделке.

Нахмурившись и глядя прямо в его маленькие ликующие от предвкушения прибыли глаза, я прошептала подчиняющее заклятие. Выдернула из ножен на поясе острый кинжал. Выхода нет, к тому же он сразу мне не понравился. Значит, сегодня я впервые завладею чужим разумом. Вряд ли это будет приятный опыт, но других вариантов у меня нет. Разрезаю ладонь и отдаю кровь земле. Жертва для волшебства.

Тавернщик замирает. Становится безвольной куклой, а мои виски наполняются тяжестью. Фаррис смотрит на меня с тихим осуждением. Я нарушаю главный закон, ограничивающий действия чародеев. Именно из-за этого нас долгое время держали в отдельных от обычных людей поселениях. Магия бывает пугающей и жестокой. Глаза тавернщика между тем всё больше и больше стекленели. Он превращался в пустую оболочку. Плоть без разума.

– Ты нас не помнишь. Ты нас не видел, – произнесла я и отдала приказ чужому сознанию. Плевать мне на законы Присонов. Из-за них я сейчас в опасности. Только потому, что должна поддерживать своего тронутого короля, ибо такая у меня работа.

Фаррис тем временем проскочил в конюшню и вывел двух лошадей. Я никогда не уезжала так быстро, как сейчас.

Деревня проносилась перед глазами, по сторонам мелькали лица напуганных людей. Кто-то в ужасе рыдал, кто-то кричал, кто-то прятался за тяжелыми дверями домов. Что будет с этим местом, когда мы покинем его?

Наемники из Либертаса никогда не заходили так далеко. Получается, раз теперь они охотятся на чародеев, Заговоренный лес пропускает их. Неужели, мир обозлился и на нас, за то, что мы живем рука об руку с Присонами? Теперь, получается, убивать колдунов можно и нужно? Где в этом великая справедливость?

Нет уж, дорогой мир, ты не доберешься до меня, пока я не получу то, что по праву мне принадлежит. И я буду сражаться до последнего вздоха, пользоваться любыми заклятиями, даже самыми мерзкими, пока не обрету заслуженный покой. Честное слово.

Мы сбегали в тишине. Фаррис молчал, я тоже. Было холодно.

Остановились мы только вечером, когда поняли, что нас никто не преследует. Вокруг простирался Медвежий лес. Заснеженные ветви дубов и кленов клонились к земле. Фаррис слез с лошади, открепил от седла теплую шкуру и бросил мне. Я жадно схватилась за нее задубевшими пальцами и закуталась чуть ли не с головой. Колдун вытащил из своего мешка теплый запасной плащ, оделся и ушел в сторону леса. Привал. Значит, сейчас мы погреемся у костра и продолжим путь. Значит, сейчас нам придется разговаривать.

Я думала о том, откуда им было знать про меня. Где я могла провалиться? Кто мог меня сдать? Рэйнар в жизни бы и слова не сказал. Элибер что ли проговорился? Кому? Нет у него друзей. Или все-таки дело в Фаррисе? Все же многие чародеи выполняли работу лордов Фелабелля. Порой только у них и можно брать какие-то поручения.

Фаррис вернулся через полчаса. Сложил хворост, развел костер и теплые языки пламени тут же осветили алым наши замерзшие лица. Фаррис хмурился густыми бровями, выглядел строгим и каким-то опустошенным. Мне было плевать, я чувствовала, как холод покидал мое уставшее тело и радовалась этому. Огонь успокаивал. Приводил чувства в порядок, хоть как-то уравновешивал все, что произошло за день. Я представляла лужи крови на деревянном полу таверны, которые впитаются и подарят дереву новую жизнь, окрасив мраком воспоминания об этом месте. Я думала об испуганной служанке и мерзком тавернщике-мертвеце, который в ближайшее время обязательно тронется головой. Вот оно каково, поднимать нож. Как Элибер с этим справляется? Неужели в действительности считает себя Богом, способным решать, кому жить, а кому умирать?

– Ты знаешь из-за чего нас искали? – Фаррис опустился напротив меня и протянул пару лепестков сушеного мяса. Только сейчас я услышала, как возмущается мой голодный желудок.

– А ты? Я лишь могу предположить.

– Я никогда не работал на лордов Фелабелля. Думаю, дело в тебе, служительница Триедины. Ешь давай. Раздражают голодные люди.

Киваю. Беру мясо и отправляю в рот. Соль слегка обжигает небо. Живот противно подвывает.

– Да. Думаю, во мне. Извини.

– Что ты сделала? Я хочу знать, какие опасности навлек на меня Рэйнар, познакомив с тобой. И стоит ли мне все-таки брать тебя с собой. Так что будь честна.

Ладно. Уж лучше честно, даже если он не захочет дать мне кров. Зато и не умрет из-за меня. Тяжело бороться за то, о чем ничего не знаешь. Тяжело и не справедливо лить кровь в пустоту.

– Я чародейка при дворе. Работаю на Элибера. Извини, сам понимаешь, этого никто не должен знать.

Фаррис молчит. А потом внезапно улыбается, и в свете костра улыбка эта выглядит совсем по-домашнему. Тепло, что ли. Чистая улыбка, живая и человеческая…

– Значит, миф о Кирке все же не миф. Значит, это правда и без нас не справится ни один Присон. Я рад. Мы сможем помочь друг другу, – говорит он, и слова его настораживают. Я ведь привыкла искать во всем подвох, это качество передалось, наверное, от Лорда Одуванчика, будь ему не ладно…

– Сливать информацию про Элибера я не буду. Предупреждаю.

– Нет, не в этом дело, нужен он мне больно, Присон этот, – Фаррис смеется и подбрасывает в костер сухих веток. Пламя шипит, возмущается и трещит. – Ты не поняла. Я пишу историю про чародеев при дворе. Долгие годы собираю о них сказания и легенды в разных уголках Фелабелля. Но никогда не думал, что они на самом деле правдивы. Если ты расскажешь мне о своей жизни и поможешь собрать этот пазл, найти недостающие кусочки – будет славно. Ты не подумай, я пишу это для себя. Возможно, в будущем, когда война поутихнет, передам рукопись Либертасу и покину Фелабелль.

– Меня вздернут, если узнают, что я помогла шпиону. Это ведь незаконно. Элибер решит, что я поделилась информацией с врагом, – говорю. Интересная штука эта судьба. Никогда не приводит к нам людей просто так.

– Я же говорю. Когда война поутихнет. Так чародеям будет легче жить в Фелабелле. Ты об этом не думала? Мы будем чувствовать себя ценными, а не каким-то юродивыми и неправильными.

Пожимаю плечами.

– Ты подумай. Взамен обязуюсь тебя защищать. Даже сам постараюсь помочь в твоих исследованиях, если понадобится.

Я киваю. Не хочется сейчас думать об этом. И уж тем более принимать решений. Слишком тяжелый был день. Хочется отдохнуть от любых мыслей, а не размышлять, какой ценой дадутся эти исследования и чем мы все заплатим за желания моего короля.

Ривер

Говорят, есть на свете место, которое неизбежно посещают все, когда-либо дышавшие, любившие, искавшие. Оно зовется Мостом Деарила, и вера в него сквозит в каждой религии, когда-либо существовавшей даже в самых отдаленных уголках мира. В Либертасе говорят, что на другой стороне моста, соединяющего нашу реальность с той, откуда не возвращаются, Эир встречает умерших и отправляет в поцелованные солнцем луга, где вольный ветер треплет спутанные волосы и мягкими ладонями гладит по остывшим щекам. Я много раз представлял, как Он ждет меня на другой стороне и, завидев, протягивает руку. С ним отступает страх смерти, с ним становится легко и свободно. И Эир, разумеется, рыжий-рыжий. Невысокий. Похож на меня.

Однажды человек, которого я считал своим другом, сказал, что мы ищем сходство с богами – и так побеждаем тревогу. Если похож, значит, за нас. Если похож, значит, не желает зла. Может, к богу нужно относиться проще. Может, бог на самом деле брат. Вот только в семейные узы с Эиром из года в год верилось все меньше и меньше, потому что, чем старше ты становишься, тем сложнее и заковыристей начинает казаться жизнь. И мир принимает тебя в штыки, и бог больше не добр, а значит, проще не верить. Проще стереть его имя с уст, чем думать, что он – создатель всего – подарил тебе столько препятствий и врагов.

Тот человек, которого я считал своим другом, давно покинул наши земли и ушел на Мост. Я горько плакал, когда его убили. Мы познакомились, когда мне нужна была поддержка. Он любил детей, а потому помогал воспитывать Нессу, учил меня обращаться с ней, и не только с ней. Он учил меня обращаться и с самим собой тоже. Я ведь был тогда всего лишь глупым подростком. Может, я и сейчас такой. Но теперь я хотя бы умею быть собой. Теперь я не расколот. Это он помог мне собрать себя по кускам.

Помню, в детстве я любил Эира. Но в последний день с семьей я на него злился. А потом перестал верить и уже не думал о том, встретит ли он меня после всего, что я сделал, протянет ли руку, искрящую солнцем, поцелует ли лицо западным ветром.

Я сидел у костра и размышлял о смерти под сонное сопение сестры. Звезды больше не подмигивали с небосклона, спрятались под снежными тучами где-то за колючими верхушками сосен. Не было в сегодняшнем вечере привычного спокойствия. Отступило и спряталось вместе с созвездиями в ночной тьме. Несса барахталась под медвежьей шкурой, а я думал о мостах и потаенном волшебстве.

Мы остановились в подлеске, под высокими спящими елями и соснами. Я надеялся, что под открытым кусочком неба нас встретит ясная ночь, но этого не произошло, и теперь северный ветер морозил щеки и пальцы. Я отдал варежки Нессе, думал – костер согреет. Видимо, тепло придет только под медвежьей шкурой, когда сон поцелует веки, но заснуть не получалось. Впереди оставалось еще неизвестное количество миль, над костром висел чугунный котелок, в котором я растапливал снег в драгоценные капли воды. Тоже по-своему магия, подарок природы, чем я не колдун, раз могу превращать холодное и твердое в теплое и жидкое? Чародей. Самый настоящий.

Еще бы уметь возвращать кровь обратно в вены и затягивать раны заклинанием. А ты попробуй, обмануть смерть. Я бы крал саму жизнь. Вор жизни. Звучит красиво. Я бы похищал ее и возвращал в мертвое тело. Если бы это было возможным, я бы к этому стремился. Мечта. Но кто сказал, что в этом мире осталось хоть что-то не достижимое?

А что если моя любовь ко всему сущему способна на такие свершения? Вдруг я уже так умею, просто пока не знаю об этом. Любовь ведь сильная вещь, она зажигает сердце и меняет мироздание. Может, это тот самый палящий огонь, и дыханием своим я научусь перехватывать душу у смерти?

На нос падает снежинка и тает холодной каплей. Снегопад. Опять на утро ботинки будут проваливаться в сугробы.

И тут я слышу хруст снега. Кто-то бредет в чаще. Ощупываю нож на боку, уже готов вырвать его из ножен, броситься на любого, кто подойдет к костру или захочет причинить вред сестре. Вглядываюсь во тьму и вижу… О Эир, Вольный Бог, что я вижу!

Пламенные столбы. Силуэты людей движутся сквозь заснеженные деревья, держась за руки. Штук двадцать, если не больше. Шеренга. Они искрятся огнем, словно факелы в ночи, идут в полном молчании, с улыбками на сияющих лицах. Нечисть. Чащобники. Вместо волос – жар, что поднимается в небо огненными языками. Целует безлунные тучи. Что им мой ножик, какой урон он может нанести их безмолвному, прекрасному величию? Что им оружие, если своими объятиями они расплавят любую сталь? Пламя обнимает их плечи, пляшет по запястьям и разгорается там, где соприкасаются их ладони. Нежность. Любовь. Пожар. Пленительная дивная жестокость. Никогда я не видел ничего прекраснее и могущественнее, чем это. Восторг заполнил внутренности, захотелось закричать и заплакать одновременно. Броситься им под ноги, стать частью их пламени. Вот, значит, как бывает, когда сталкиваешься с чем-то совершенно непонятным для человеческого мозга, с чем-то, что не можешь ни осмыслить, ни удержать в сознании.

Истинное волшебство ступало всего в нескольких шагах от нашего костра. Я и забыл, сколько опасности несут в себе чащобники. Забыл, что нечисть вообще-то нападает на людей Фелабелля. Вот только я не человек с Волчьих троп. Я оттуда, где воображение не ограничивается точкой А и точкой Б. Я оттуда, где свобода ценнее жизни, и плевать мне на политику, что убивает магию земель Либертаса. Я гордился своим народом и смыслом, что был заложен в нашей крови. Я мечтал гореть так же, как эти прекрасные, ненавидимые целым государством существа. Мне казалось, что вот оно, мое сердце, точно такое же, пламенное и опасное.

Женский силуэт, что неспешно покачивался в конце пылающего строя, замер и повернулся в мою сторону. На мгновение я испугался, что они разозлятся из-за того, что я их видел. Убьют и даже пламенем не моргнут. Растворят в своей магии. Я даже на Мост не попаду, и не встретит меня Эир, не проведет в зелень свободных лугов и не споет последнюю песнь. Но силуэт улыбнулся мне и помахал свободной рукой.

Чащобники утягивали друг друга в огненный хоровод. В тишине они закружились драконьим пламенем в нечеловеческом танце, согревая воздух вокруг себя.

А я смотрел на них и плакал. Это было похоже на первый крик новорожденного, на детские волшебные сны, на теплое одеяло среди вечной зимы. Что-то магическое, великое и прекрасное таилось в этой пляске. Что-то, чего взрослым не понять. Я бы разбудил Нессу, я бы показал ей эту пугающую красоту, но понимал, что это не первое волшебство в ее жизни. Она видела больше и чувствовала больше. Потому что была ребенком, потому что ее сознание еще блуждало на тонкой кромке миров и не сделало выбор, какой стороне она принадлежит.

Я наблюдал и думал лишь об одном – останусь ли в себе на следующее утро. Заговоренный лес пугал и удивлял с каждым днем, затягивая в волшебство своих подлесков, волчьих троп и лисьих нор. Силуэты кружили вокруг друг друга, поднимали руки к небу, пытались дотянуться до темных зимних туч, и снег таял под их босыми, огненными стопами. В них не было ни ярости, ни горя, ни страха. Это было чистое счастье. Защитники своих земель – вот, кто они. А я не был тем, от кого их надо защищать. Значит, все было правильно. Значит, с пути я не сошел.

Что-то мягкое коснулось моей руки, замершей на рукояти кинжала. Я нехотя опустил глаза и увидел нечто совсем удивительное. Рыжая пушистая лиса опустилась рядом с моей ногой. Села в снег и принялась с интересом разглядывать хоровод, что водило само пламя. Покосилась на меня, и ее зеленые глаза показались мне совсем человеческими. Она улыбалась, показывая белые клыки.

Так мы вдвоем и смотрели почти до рассвета на волшебные отблески огня. Лиса грела мехом мои ладони, а я нежно поглаживал ее шерсть, успокаивая себя. Наверное, она пришла, чтобы удержать меня от желания присоединиться к их хороводу. Помешать мне влиться в их танец, стать частью чего-то большего. Чего-то вечного. Чего-то волшебного. Когда-нибудь я стану. Но пока у меня были другие планы.

Элибер

Морозное утро не желало выпускать меня из объятий сна. Приходилось оправдываться и обещать, что я вернусь, как только звездная ночь снова опустится на город. Я вернусь, но сейчас пора скидывать оленьи шкуры и подниматься с набитых перин. Вставать с кровати всегда тяжело. У меня был утренний ритуал – каждое пробуждение поднимать бокал вина за то, что я проснулся. Не умер во сне от вспоротой глотки. Это было приятное осмысление, еще приятнее было чувствовать, как внутри разливается жар багрового спиртного. Дэви любила фаирусовское вино, а я предпочитал либертасское. Оно было не таким насыщенным и пламенным, не драконьим огнем разливалось по горлу, а кровью врагов. В Либертасе вино делали из рябины, оттого напиток был кислым и горьким. На вкус как Алые горы.

Терпкое оно было, мое пробуждение.

В замке, меж черных стен, гулял сквозняк. Северный ветер завывал свою зимнюю песнь, темные своды прятали рассветное солнце, и не понять было, действительно ли пришло утро, или это январская ночь обманывает привычным покоем.

Бокал пустел на глазах, я кутался в пуховые одеяла, прятался под тяжелыми шкурами от внешнего мира и размышлял о названой Свободной стране. Что такое свобода? Фелабелль не первый век вел войну с Либертасом. Она то заканчивалась, то начиналась вновь. Не было в ней романтики, да и смысла тоже не было. Они защищали свои идеалы. Не позволяли нам вторгнуться в свои земли и принести в их края нашу религию. Вот только я сам, как и вся моя семья, – выходцы из Вольного края, вскормленные их идеалами, выросшие внутри их свободы. И мы тоже были свободны в своем выборе – брать, завоевывать и создавать. Взращивать новое на почве отжившего старого. И после защищать свое. Мы и защищали. Уже не первое поколение Присонов сражается за свои смыслы. Торговые пути закрывались лет на тридцать, а потом на сорок объявляется мир –до следующего наследника. Наверное, только мои дети, если они вообще будут, прервут войну. Может, я как Элизиум, закончу на себе целую династию. Оружие мы первыми не опустим, а значит, все закончится тогда, когда мы по-настоящему напугаем Либертас.

Свободный – не значит истинный. С людьми это работает также. Люди, что перекупают то же рябиновое вино у враждебной для нас страны, сами же и являются ее жителями. Конечно, было бы опрометчивым допустить, что в Либертасе у Фелабелля не было своих людей. Что это значит для них? Предательство родины. Но что это на самом деле? Свобода. Выбор. Кто запретит им это делать, если такова воля их Бога?

Какие законы диктует их Совет? Свобода кончается там, где начинается свобода другого. То есть убивать и воровать – это не свобода. С поставками либертасского вина для врагов так не работает. Предательство – это ведь тоже выбор. И никто не в силах запретить тебе его делать.

Чудаки. Вот что я о них думал. Будь я на их месте – давно бы вздернул.

Апофеоз войны – золото и страх. Подавление. Отец рассказывал мне, что эта война родилась из восстания крепостных. Войны всегда вспыхивали в моменты, когда народ Фелабелля был больше всего уязвим. С одной стороны – чародеи, истинные наследники Волчьих троп, порабощенные Присонами. С другой – крестьяне, те же наследники. На каждое поколение найдется не один возмущенный своим положением человек, что будет против той жизни, в которой вырос. Такие люди заражают чужие умы своими идеями, выходят на главные площади с пламенными речами против своего правителя, зажигают сердца народа. Заставляют их пылать ненавистью и гневом. Какое чувство сильнее злости? Страх. И что в такой момент должен сделать опытный и мудрый правитель? Объявить войну. Послать первые отряды возмущенных, вооружить их мечами. Заявить, что Либертас напал на наши границы. Заставить их убивать и мечтать о сохранении собственных жизней. Желание вернуться домой – оно сильнее. Соединиться со своей семьей, вернуть потерянную любовь, а после, может быть, снова попытаться изменить что-то в своей стране. Но сначала, сначала нужно выжить. Защитить свои границы. И только потом уже поднимать меч на короля. Который, кстати, и врагом-то больше не кажется, раз воюет за твой дом. Говорю же, любовь – слабость. Она лишает холодного рассудка, заставляет забыть об истинных намерениях и мечтах. Любовью можно манипулировать. Если ты любишь свою жену, что ждет тебя с войны и встречает со слезами на глазах, вряд ли в тебе снова появится желание воевать, пусть даже ради ваших общих идеалов.

Отец был самым умным человеком из всех, что я когда-либо знал. И мне кажется, что потенциал он видел именно во мне, еще тогда, когда я не понимал смысла кровопролития. Папа знал, как правильно поступать, когда государству грозит раскол.

Стук в дверь королевских покоев прервал мои размышления.

– Входите, – я отставил пустой бокал, перевязал растрепавшиеся ото сна лунного цвета волосы шелковой лентой и присел на край кровати. Я не любил, когда мою спальню посещали без важного дела, это знали все стражники и служанки, а значит, что-то опять стряслось, причем что-то важное.

Двое стражников, несущих пост со стороны коридора, распахнули тяжелые двери. На пороге остановился третий гвардеец, встревоженный и испуганный. Опасливый взгляд сверлил белый, в цвет волка на фамильном гербе, ворсистый ковер. Этот гвардеец был не первым, кто боялся смотреть мне в глаза, к этому я уже привык. Но сам его вид настораживал, был каким-то неестественным. Пугал.

– Мой король, в замок прибыл человек, что называет себя воином из Морской деревни. Наверное, ненормальный или юродивый. Он утверждает, что деревня пала.

– Приведите его в тронный зал. Я скоро буду.

Гвардеец кивнул и исчез за дверями. Я остался в комнате один, наедине с собственными тревожными мыслями. Морская деревня была единственной, захваченной нашими войсками точкой на другой стороне Заговоренного леса. То было еще в самом начале войны, мы держали ее уже больше двадцати лет. После Фелабеллю ни разу не удавалось перейти Заговоренный лес. Нечисть. Если это действительно так, значит, мы сдаем позиции и открываем свои земли Либертасу. Так что пусть этот "воин" молится всем богам, чтобы оказаться психом или юродивым, иначе… Иначе я не знаю, что с ним сделаю.

Быстро собираюсь и выхожу в длинный коридор. Стремительно преодолеваю расстояние до тронного зала и презрительно осматриваю человека, замершего под витражами.

Он худой, как щепка. Глаза дикие, беглые, затуманенные. Лицо острое и обветренное. Залысины на висках, клочья седых волос. Хорош воин! Выдыхаю. Больше похож на психа, честное слово. Стоит в одном длинном, искромсанном плаще.

– Я слушаю тебя, – говорю и опускаюсь на трон из драконьей кости. Мужчина вздрагивает и поднимает на меня затуманенный взгляд.

– Ваша светлость, Морская деревня пала. Никто не выжил, кроме меня. Весь отряд полег… У нас там уже дети появились от либертасских рабынь, что были захвачены еще во время завоевания… Тоже погибли, мальчишки… Мы их уже обучали…

– А ты почему стоишь здесь, живой, когда твои товарищи мертвы? – Внутри все сворачивается от злости. Последнее письмо с другой стороны Заговоренного леса я получал около двух месяцев назад. Глава отряда Эймар писал, что войско удерживает позиции и ждет пополнения, чтобы отправиться дальше. Не одна проблема, так другая.

– А я сбежал, – произносит мужчина и срывается в рыдания. Стоит и ревет, как ребенок. Ногтями раздирает щеки, оставляя красные полосы на лице. Заходится в завываниях и чуть ли на колени не падает.

Я выдерживаю паузу и спокойно произношу:

– В таком случае это дезертирство. Как твое имя?

– Мот.

– Знаешь ли ты, Мот, что бывает за дезертирство?

– Что хотите делайте, мне уже ничего не страшно, мой король. Я видел, как они умирали. Больше ничего меня не напугает.

Слежу за дыханием. Срываться в крик я не стану. Большего холода, чем спокойствие, не бывает. И пусть внутри все выворачивается от злости и детской обиды, и пусть хочется топать ногами и кричать, что он врет, но я смотрю равнодушно и произношу:

– Отправьте самую быструю птицу в Морскую деревню с приказом прислать письмо в ответ. А ты, Мот… скажи, почему я должен тебе верить?

Мот опускает тонкие дрожащие пальцы в карман. Вытаскивает кусок ткани и передает гвардейцу. Тот подносит его ко мне, и я различаю волчий герб. Старая нашивка, еще со времен правления моего отца. Нашивка с фелабелльскими буквами: "Эймар с Волчьих троп".

И тут меня срывает. Срывает, как пса с цепи. Все внутри вспыхивает огнем. Я не умею проигрывать. Для меня поражение означает одно – позор. Смерть. Я вскакиваю с трона, подхожу к бедняге Моту и отвешиваю ему пощечину.

– Ты бросил своих товарищей, – слышу противную дрожь в голосе. Будь я один – пустился б в истерику, как ребенок. Верещал бы без устали и колотил кулаками стену. – Ты умрешь.

– На нас напали не либертассцы, мой король. От них мы защищали деревню не первый год и защитили бы снова, – бормочет дезертир, в ужасе глядя на меня. О, я бы с радостью их выколол, эти застывшие пустые глаза. – Клянусь, это были утопленники! Вы бы видели, как они вылезали из леса и моря, вы бы видели, как головы моих товарищей лопались и сгорали в их пламени. Вы бы тоже сбежали, мой король. Если бы у вас не отнялись ноги…

Я смотрю на него, как на идиота.

– Уведите его в пыточную, – приказываю. – Пусть расскажет об утопленниках палачу. И отправьте отряды на границы к Заговоренному лесу. Пусть охраняют каждую милю, никого не впускают и не выпускают. После соберите всех фелабелльских лордов, что когда-либо давали работу чародеям. Мне нужно поговорить с ними.

Двое гвардейцев хватают несчастного Мота и тащат из зала прочь. А я опускаюсь на трон. Дышу и думаю, что теперь делать со всем этим.