Читать книгу Великое расширение - - Страница 5

Когда они вернулись, на берегу уже ждал Дядя. Он стоял на мелководье, на песке за ним виднелись тачки. Майка на Дяде посерела, а короткие штаны из грубой холстины он подтянул повыше.

Дядя приходился братом Ма, а не Па, однако эти двое мужчин почему-то и впрямь походили на братьев. Оба низкорослые и худые, но жилистые, словно потрепанные ветром деревья с тонкими и гибкими ветвями. У обоих были любопытные, напоминающие клювы носы с широкими ноздрями, растрескавшиеся, всегда неодобрительно поджатые губы и одинаково задубевшая, покрытая пятнами кожа.

Различались они дыханием: Па дышал ровно и уверенно, а Дядя медленно, со свистом – давала о себе знать затяжная болезнь, от которой он с трудом оправился шесть месяцев назад. А Боонь поежился, вспомнив о кисловатом металлическим запахе и о ночах, когда ужасный кашель Дяди не давал никому уснуть. При особенно мучительных приступах у того изо рта вылетали капельки крови, и когда на следующее утро Ма замачивала в тазах его простыни, вода окрашивалась в розовый цвет.

Па остановил лодку там, где взрослым было по колено, то есть по грудь А Бооню. Хиа выпрыгнул из лодки и плеснул в лицо брату морской водой.

– Пошли, ты чего, вечно тут сидеть решил?

– Отвяжись от него, – строго сказал отец.

Когда Па занялся сетями, Хиа состроил брату рожу, но промолчал, заплыл за лодку и присоединился к отцу.

– Пошли, Боонь.

Это произнес Дядя. А Боонь обхватил Дядю за шею, стараясь не дотрагиваться до бугристых наростов на Дядиной спине. Они появились по время болезни – крупные, уродливые – и вызывали у А Бооня гадливость. И тем не менее проще всего А Бооню было именно со спокойным, терпеливым Дядей. Одной рукой подхватив А Бооня под тощую задницу, он поднял его и донес до берега.

– Спасибо, – поблагодарил А Боонь, спрыгивая на мокрый песок.

Мальчик хоть и испытывал благодарность, но все же был слегка раздосадован. Если бы Дядя помедлил еще с минуту, то А Боонь наверняка набрался бы храбрости и спрыгнул за борт в воду. Как тут изменишься, когда никто в тебя не верит?

Па осмотрел сети, потом повернулся к Хиа и что-то спросил. Что именно, А Боонь не расслышал. Хиа покачал головой и замахал руками. А Боонь наблюдал за ними с берега, ему хотелось, чтобы Па и с ним разговаривал так же, как с Хиа. Чтобы распекал его, одергивал и отдавал приказания. Проходя мимо, Па трепал А Бооня по волосам, но выходило так, будто он гладил домашнее животное, от которого особо многого не ждешь.

Дядя и Хиа вернулись. Каждый тянул за собой сеть с рыбой. Их лиц было не разглядеть, однако спины ссутулились от напряжения. А Боонь подкатил к берегу тачки и увидел, что в сетях полным-полно рыбы. Рыбины были крупные и мелкие, некоторые с серебряным отливом, другие поблескивали розовым. Было среди них множество круглых и плоских, за таких на рынке хорошо платят. Тут же подергивали длинными усами толстые, лоснящиеся креветки. Глаза А Бооня изумленно распахнулись.

– Откуда столько? – спросил он Хиа. Обычно Па и Хиа привозили хорошо если половину сегодняшнего улова.

– Сам не знаю, – покачал головой Хиа. От удивления он даже не ехидничал. Потом показал на каменного окуня, на морского леща и на зубатку длиной с его руку от кисти до локтя: – Может, оставим одну на вечер сготовить!

Рот А Бооня наполнился слюной – под липкой кожей зубатки, когда расковыряешь ее палочкой, прячется белое мясо, плотное и маслянистое. Обычно себе они оставляли лишь рыбью мелюзгу, худосочную рыбешку, набитую костями-булавочками, съедобную, только когда ее пожаришь до хруста.

– Да ну! Ты чего, Хиа? А у Па ты спросил? – не поверил А Боонь.

– Еще нет, но ты глянь, сколько рыбы-то. Ничего ведь, если одну большую оставим, отпраздновать!

А Боонь радостно закивал. Когда Хиа относился к нему по-доброму, А Боонь преисполнялся обожанием. Он смотрел на круглое загорелое лицо Хиа, на блестящие черные глаза и падающие на лоб волосы, длинные и красивые. Спору нет, его брат – самый сильный, замечательный и симпатичный из всех деревенских мальчишек. Неудивительно, что Па к нему привязан больше всего, так оно и должно быть.

Па подозвал мальчиков, велел им сбегать к его лучшим друзьям-рыбакам – Гим Хуату, А Ки и А Туну – и созвать всех в дом Ли по окончании торговли.

– Это потому, что у нас сегодня на ужин большая рыбина? Потому что мы столько наловили? – спросил А Боонь.

Па покачал головой и наклонился, так что лицо его оказалось вровень с лицом сына.

– Боонь, будь умницей, не говори никому про то, как мы сегодня выходили. Ни про остров, ни про рыбу. Ладно?

– Но почему? – удивился мальчик. – Столько рыбы – это же хорошо?

– Будь умницей и никому не говори. – Объяснять Па ничего не стал.

Хиа схватил А Бооня за руку и оттащил его от Па.

– Мы никому не скажем. Давай, Боонь, пошли.

– Но почему? – повторил А Боонь. – Почему?

Он устал. В конце концов, он выходил рыбачить впервые, и поднялись они в полчетвертого утра. За их спиной медленно всходило солнце, а ущербный месяц бледнел. Небо наливалось краской. Этот оттенок синего почему-то наводил А Бооня на мысли о яичном желтке, хотя яичный желток желтый. Лицо Па окрасилось оранжевым, на выступающих скулах появились маленькие белые точки. А Боонь знал, что на вкус кожа Па солоноватая, как и его собственная рука. Сколько он себя помнил, кожа всегда была соленой, пот на ней смешивался с морской водой. Набившиеся в шлепанцы песчинки вминались в подошву, глаза разъедала соль.

– Почему? – не унимался он.

– Замолкни уже, – осадил его Хиа и потащил прочь с берега.

На рынке Па с Дядей все утро молчали, опасаясь, что кто-нибудь заметит их необыкновенный улов и примется задавать вопросы. Чтобы избежать ненужного внимания, они перед тем, как отправиться торговать, продали львиную долю улова перекупщику.

Лишь сейчас, сидя дома в компании Гим Хуата, А Туна и А Ки, они немного успокоились. Во рту у каждого торчала сигарета – у всех, кроме Па и Дяди. Из-за болезни Дядя, хоть и с большим трудом, но бросил курить, а Па никогда и не начинал.

Мужчин, подобных им, было множество – в кампонге, на всем побережье, в городе неподалеку. Втроем, вчетвером, впятером рассаживались они на стульях, на ступеньках, на циновках из пандана[4], на деревянном полу. Мышцы после долгого трудового дня приятно болели, а какие именно мышцы, зависело от ноши – таскали ли они рыбу, кирпичи, рис или трудились рикшами. Они баловали себя кофе, угольно-черным или забеленным сгущенкой, неторопливо отпивали по глотку и потирали жесткие узловатые суставы. Беседы велись на разные темы, чаще всего пересказывались местные сплетни, но время от времени заходили разговоры и о политике. Или о том, кто выиграл в “двенадцать карт”, чья дочь или чей сын завел роман, как проходит мобилизация, где подают самые большие порции наси-лемак[5]. Беседа текла неспешно, слова приносились в жертву отупляющему полуденному зною. Разговоры разматывали перепутанные мысли, притупляли боль и ломоту.

Па, Дядя и трое других много раз вели подобные беседы в золотые послеполуденные часы. Однако сегодня говорили они взволнованно, будто тайком. И причиной тому было загадочное наваждение, однородная твердь, остров.

– Ты про утесы? Тут всегда утесы были! Ты, Хуат, вечно просыпаешься ни свет ни заря, а потом в лодке сны досматриваешь… – Это сказал А Тун, самый громогласный из их компании. Его пухлые ладони были гладкими и блестящими, словно ракушки внутри.

– Как в Кота-Тингги? – задумчиво спросил А Ки. Тихий и спокойный, он славился своей способностью перетаскивать мешки с землей, здоровенные, размером со свинью. Родился он в Северной Малайе, а сюда, в кампонг, переехал еще мальчишкой, вместе с родителями, с тех пор так и жил тут.

Па в Кота-Тингги не бывал, о чем и сказал.

– Далеко это? Как на Сакиджанг-Пелепах идти? Или на Кусу?

– Нет, – с досадой возразил Па. Он рыбачил тут всю жизнь и знал все острова. Этот был совсем не там.

– А Пак Хассана ты не спрашивал? Или Пак Сулеха?

Па покачал головой. Никому, кроме собравшихся сейчас, он об острове не рассказывал.

– Откуда на пустом месте вообще взялся остров? – с недоверием проговорил Гим Хуат, бывалый рыбак, самый старший из них.

– Что видел, то и говорю, – ответил Па.

– А улов ты и сам видал, верно? – добавил Дядя.

Повисла тишина, которую нарушало лишь постукивание – кто-то нервно барабанил пальцами по стулу.

Гим Хуат признал, что за всю его бытность рыбаком, за все сорок лет, видеть подобного улова ему не доводилось. Остальные закивали. Было решено всем вместе совершить вечером вылазку и убедиться в существовании острова.

Услышав звук заведенного мотора, А Боонь и Хиа кинулись на берег. Несколько взрослых мужчин, втиснувшихся в тесную лодку, – зрелище странное. Па восседал на своем обычном месте возле мотора, остальные уселись по двое, наклонившись к бортам, чтобы равномерно распределить вес. Все они, как дети, подтянули колени к груди.

Мальчики провожали взглядом лодку, пока та, рассекая серые волны, не превратилась наконец в бугорок на плавном изгибе горизонта. Что же увидят там взрослые? Может, тайное пиратское убежище или колонию с миллионом разноцветных певчих птиц? Несмотря на неистовое послеполуденное солнце, напекающее спину, мальчики стояли на берегу, пока их не позвала мать.

– Боооонь! Яааааам! – долетел до них ее голос.

Увязая шлепанцами в мягком песке, мальчики бросились на зов. Хиа, как обычно, опередил брата, и когда А Боонь добежал до дома, Хиа уже сидел на траве и помогал матери раскладывать на газетах рыбу.

– Ай-ай-ай, Боонь, – сказала Ма, – сколько раз вас, мальчики, звать? Вы что, оглохли?

Она похлопала по земле, и Боонь присел на корточки возле матери. Его работа заключалась в том, чтобы доставать из ведра рыбин, вытирать их тряпкой и одну за другой передавать Ма, а та уже укладывала рыбу на газеты. Хиа сидел напротив и раскладывал рыбу в аккуратные ряды с противоположного конца.

Семейство Ли жило на окраине кампонга, в скромном доме из нипы[6], откуда было видно море. Их часть побережья представляла собой полоску булькающей жижи, которая больше смахивала не на берег, а на болото с густыми мангровыми зарослями, где корни растений, словно тонкие ручонки, пробивались сквозь грязь. Миллионы маленьких незаметных рачков сновали по поверхности, уступая числом разве что миниатюрным земляным шарикам, из которых они сооружали себе жилища. Размером с ноготь, серо-коричневые, с полупрозрачным туловищем, рачки превращали почву в постоянно движущееся полотно.

Порой среди мангровых корней мелькали илистые прыгуны с мерцающими в тени глазами. Совсем малышами А Боонь и Хиа часто соревновались, кто первый заметит прыгуна. И если взгляд Хиа нетерпеливо скакал по болоту, то Боонь всматривался в заросли вдумчиво, изучал каждый мшистый камень, каждый кусок гнилой коры, каждый потемневший корень, выискивая складчатый плавник и блестящий глаз. Однако, высмотрев рыбку-прыгуна, А Боонь молчал, ведь если Хиа слишком часто проигрывал, он огорчался и отказывался играть дальше.

В болоте попадались и участки прозрачной воды, как тот, откуда сегодня утром выходили в море Па и остальные мужчины, – в таких местах мангровые заросли уступали место плоскому песчаному пляжу, и лодку легко было столкнуть на воду. Жить рядом с таким местом – мечта и редкая удача, здесь селились рыбаки посостоятельнее – например, Гим Хуат. От жилища Ли до чистой воды было далеко. Их дом стоял возле густых мангровых зарослей, где в это время суток оглушительно верещали цикады, а дневное солнце, казалось, решило спалить все, до чего дотянется.

– Как сходили утром? – спросила Ма, не отрываясь от работы.

– Боонь почти разревелся, так воды забоялся, – ухмыльнулся Хиа.

Но ухмыльнулся он беззлобно. Этим утром между ними зародилось понимание. Теперь они хранили секрет, и даже если о нем уже узнали Ма, Дядя и другие рыбаки, пугающая утренняя диковинка принадлежала лишь им двоим.

– Привыкай, сынок, – сказала Ма, – море никуда не денется. Такой большой, а боишься? – И она пощекотала А Бооня, побарабанив пальцами по его ребрам под тонкой майкой.

А Боонь захихикал и вывернулся.

– Ничего я не боюсь! – сказал он.

Воспоминания о тех секундах, когда он думал, что его вот-вот столкнут за борт и заставят плыть, поблекли.

– Па и Хиа, когда остров увидели, тоже испугались. Рты разинули, прямо как обезьяны, вот так. – Боонь открыл рот и выпятил нижнюю губу.

Ма засмеялась, весело и переливчато, ее смех напоминал флажок на ветру. Подбородок у Хиа задрожал от обиды, и все-таки братец тоже рассмеялся.

– Передразниваешь Па, да? Смотри попадешься ему! – И она снова пощекотала Бооня.

Боонь дернулся, потерял равновесие и повалился на спину. Ма воспользовалась возможностью и пощекотала его оголившийся живот, отчего мальчуган засмеялся еще громче, задрыгал ногами и подбросил в воздух тапок.

– Э, осторожнее! – завопил Хиа. – Тут же рыба!

Липкий от пота, А Боонь растянулся на спине и уставился в слепящее небо. Он думал про остров. Возможно, Па, Дядя и все остальные сейчас там. Он представил себе побережье, совсем как это, с мангровыми зарослями в густой морской грязи. Широкие насыпи белого песка, которые обжигают босые ступни, но не жесткие обезьяньи лапы. Представил, как обезьяны с любопытством подходят к Па и остальным мужчинам, когда те вытащат лодку на берег. А может, их там встретят оранг-лауты, настоящие морские люди, когда-то населявшие местные острова, но вытесненные ан мо в Джохор.

Сами Ли тоже жили на острове, но намного крупнее. Их остров носил множество названий: Тумасик, Пулау Уджонг, Наньянг, Синцзяпо, Сингапура, Сингапур – все зависело от того, кого и когда спросить.

Когда Ма спрашивали о размерах их острова, отвечала она непонятно. Иногда – что он в десять раз больше их кампонга, иногда – что хоть целый день кати на велосипеде от одного берега, все равно до другого не доедешь. Бооню никогда не приходило в голову, что Ма, возможно, просто не знает ответа.

Сам же А Боонь знал вот что: их кампонг находится на юго-восточном берегу территории, которую называют Сингапуром – одна из четырех крупных деревень возле самых рыбных мест побережья. Два кампонга китайские, живут там в основном китайцы хоккьен, давно живут, с самого начала века. Другие два кампонга – малайские, они еще старше. Раньше здесь жили рыбаки, которые научили первых китайских переселенцев строить из мангровых деревьев лодки, ставить плетеные ротанговые ловушки для крабов, сушить на солнце креветок и растирать их в балачан[7]. Из уважения к соседям лишь несколько семей в кампонге Бооня держали свиней, да и то не выпускали их из загона.

Почти все жители их кампонга родились в Сингапуре. Ма и Па тоже выросли тут, и родители Па, и отец Ма. Только ее мать прибыла на корабле с Материка – ее привели сюда засуха и бедность. Впрочем, сейчас все они умерли. Боонь застал лишь мать Па – правда, он был тогда совсем маленький и не запомнил ее.

А Боонь старательно запоминал все эти факты, хотя и не знал ни что такое засуха, ни какой смысл взрослые вкладывают в слово “Материк”. В его представлении это место находилось где-то очень далеко, а жили там одни китайцы. Он считал, что помнить – очень важно. Особенно же его успокаивало воспоминание о том, как ровно год назад мама сказала ему, что невеста его обязательно должна быть из хоккьен, и желательно, чтобы не с Материка, а, как и он сам, выросла в Наньяне. Тогда А Бооню было шесть лет, и он поместил этот наказ в тот отсек памяти, который отвечал за будущее.

Вернулась лодка поздно. Солнце едва выглядывало из-за горизонта.

Что же расскажут взрослые? Они целый вечер пропадали. От предвкушения у Бооня свело желудок. Мальчик бросился на берег, шлепая босыми ногами по чудесному, прогретому солнцем песку. Как обычно, Хиа бежал впереди. Его майка белела в сумерках. Он влетел в воду и замахал над головой руками. Но из лодки махать не стали.

Па, совсем как утром, медленно направил лодку к берегу. Как странно – ведь все это случилось в один и тот же день. Хиа окликнул их, но ответа отца А Боонь не расслышал.

Наконец А Боонь добежал до Хиа. Что-то произошло. Окутанные молчанием, которое нарушали лишь редкие односложные реплики, мужчины вытаскивали лодку на берег.

– Что случилось? – шепотом спросил А Боонь.

– Заткнись. – Хиа оттолкнул его в сторону.

Судя по обиде в голосе, Хиа получил нагоняй от Па, и Боонь больше не приставал к брату.

Пришла на берег и Ма. Она тихо переговаривалась с Дядей. Вытащив лодку из воды, мужчины собрались в кружок.

– Как это – ничего? – спросила Ма.

– Ничего, – подтвердил Дядя, – никакого острова. Мы несколько часов искали.

А Ки разочарованно покачал головой, Гим Хуат потер серебристую щетину на подбородке, А Тун непрестанно цокал языком.

Па молчал. На шее обозначились складки, вокруг рта залегли морщины, словно кожу там перетянули тонкими резинками. Боонь впервые осознал, что Па старый.

Они долго молчали. Затем Па тряхнул головой, избавляясь от морока этого дня, и проговорил:

– Ничего страшного. Давайте по домам.

Мужчины недоверчиво переглянулись, и А Боонь понял, как они относятся к случившемуся.

– Он там был! – выпалил он. – Я тоже видел. Остров там был!

Взрослые повернулись к нему. Щеки у А Бооня запылали. Мужчины покачали головами.

– Молчи, Боонь. – Лицо Па посуровело.

– Но я видел, – уперся мальчик.

– Замолчи!

Ведь он собственными глазами видел – отчего же они не верят? Слова Па они ставят под сомнение, Па и сам начинает сомневаться, и как же невыносимо на это смотреть!

– На сегодня хватит, – сказал Гим Хуат, – расходимся.