Читать книгу Изгои - - Страница 9

Яркое солнце, даже на ночь не заходящее за горизонт, разбудило Игоря в кабинете. Продрав глаза, в штанах, майке, с полотенцем через плечо, привычным уже маршрутом он отправился в туалет. Картина, мягко скажем, для здания администрации колонии неординарная. Одно радовало точно, пока его сослуживцы, просыпаются, умываются, бреются и идут на работу – он, впереди планеты, уже тут. Но были и минусы – сказать, что слухи в колонии распространяются немного быстрее скорости звука, это значит, недооценивать скорость их распространения. «Куда-то засунул… Найду обязательно, но завтра…» – именно так Игорь преподнёс пропажу служебного удостоверения, которая уже была секретом Полишинеля, для вызвавшего его, начальника отдела кадров. «Ума не приложу, – размышлял Игорь, – как более-менее членораздельно объяснить, и, главное, кому?.. Найдётся ли тот человек, который поверит, что за удостоверение жена требует покупку квартиры или комнаты? Я могу что-то изменить здесь и сейчас? – Нет. Следовательно, нужно отпустить ситуацию и попробовать спокойно работать дальше». Каким бы ни был несовершенным принятый план, но он позволял хотя бы иногда забывать о семейных неурядицах и переключаться на выполнение краткосрочных, рабочих задач. Сеченову, Павлову или вообще Лао-Цзы, принадлежит фраза о том, что смена деятельности является отдыхом, Игорь уже не помнил, но психологический эффект был не единожды проверен и подтверждён лично – устал спорить – вскопай огород!

«Вывод отряда на работу» – культурно-массовое, если можно так выразиться, мероприятие, подразумевающее исключительно положительное отношение заключённых к минимально оплачиваемому, но тяжёлому труду, к сотрудникам администрации, а также к осуждённым других мастей, которые по тем или иным причинам, не выходят на работу. Тем не менее участвовать в данном мероприятии должны были все. Игорь, как начальник отряда, лично должен был выкрикнуть фамилию осуждённого и тот, выйдя из строя, обязан выйти из жилой зоны и пройдя через внутренние ворота колонии, попасть в производственную – «промку». Выведя один из своих отрядов, он остановился возле офицеров, чего-то бойко обсуждавших между собой. Рыбалка и сопутствующая ей пьянка или, наоборот, для него было абсолютно не важно – нужно было просто отвлечься от сжиравших его изнутри мыслей. «Лейтенант, я к тебе обращаюсь, да – ты! – услышал он окрик начальника колонии, проходящего мимо, – ты вконец охренел, ты кто такой? Ты что себе позволяешь?! – начал переходить на крик полковник, – тебе, урод, законы не писаны? На тебя смотрят подчинённые, я смотрю! Я смотрю, а ты куришь!» Игорь, слегка опешил от такого напора, но взяв себя в руки, произнёс: «Товарищ полковник, вы верно ошиблись, я не курю…» «Ты что, сопляк, будешь со мной спорить? – взревел полковник, – закрой свой рот, лейтенант!» «Товарищ полковник, извините, но считаю, это место неудобным для общения, в таком тоне, поэтому с вашего разрешения, буду ждать вас возле вашего кабинета», – после этих слов Игорь развернулся и пошёл на выход из жилой зоны, в административное здание. Крик в след преследовал лейтенанта до момента пока железная дверь не скрыла его в недрах КПП. Произведённый эффект имел долгосрочные последствия, но в данный момент Игорю даже льстило, как маленький, тщедушный, тихо неуважаемый всеми, но всё же полковник, кричал вслед что-то из классиков: «Стоять, лейтенант! Стоять, я сказал! Как ты смеешь меня ослушаться?! Из-за таких, как ты, наша страна и армия в жопе!»

Пошёл третий час, как он пересчитал всех мух в приёмной начальника колонии, пообщался с секретарём и даже прикорнул на стуле, но намеченное рандеву откладывалось по независящим и неизвестным для него причинам. «Н-дааа… развод на работу», – он вспомнил, как выводил свой отряд в самый первый раз – семь тридцать утра, январская метель, мороз примерно градусов тридцать, качающийся от ветра плафон, он – в офицерской бекеше – армейском полушубке ещё времён ВОВ. Напротив, построившись по пятёркам, весь его отряд, выглядевший так же, как наверняка выглядели каторжане начала века – одетые, кто во что горазд в основном грязные порванные фуфайки, брюки-трико и валенки. Похвастаться наличием шапки и варежек могли далеко не все. «Граждане осужденные, обращаю ваше внимание, что ум, честь и совесть эпохи говорят нам о необходимости трудовой деятельности в колонии. И мы обязаны с вами выйти в промку и начать работать. Если есть желающие бросить глупое стояние, чреватое обморожениями, и выйти на работу – милости прошу. В конце концов, чем вы хуже меня? Я же хожу на работу и смотрю на вас ежедневно, – начал Игорь, – Остальных поздравляю – мы с вами вместе будем сначала читать, а потом заучивать наизусть „Уголовно-Исполнительный кодекс Российской Федерации“, в части наиболее интересующих нас с вами статей». Желающих оказалось немного – из почти трёхсот человек из строя вышло максимум восемь – десять человек. Экзекуция продолжалась почти два часа. Когда руки уже отказывались держать книгу, он делал закладку – заминал уголок страницы и объявлял: «Антракт! Не расходимся!», и уходил в дежурную часть отогреваться, пить чай сидя на батарее отопления. Уже через неделю его отряд выбился в лидеры по количеству желающих искупить вину честным и практически бескорыстным трудом. Видимо, так должно работать СЛОВО, которое, как известно, согласно Евангелию от Иоанна, «было в начале». «Как меня ещё не прибили?» – хмыкнул Игорь и улыбнувшись вспоминая о том, насколько обоюдоострым оружием является слово и применять его необходимо очень филигранно, особенно в том месте, где он сейчас.

Чего стоил только один его «любимчик» – осуждённый Золотарёв! Отношения с осуждённым у Игоря не задалось изначально, при этом каких-либо выдающихся причин для этого не было. Невысокого роста, пухленький, рыжеволосый мошенник – рецидивист, практически ничем не выделялся из общей массы. Но пытливый ум при любом удобном случае норовил максимально озадачить Игоря огромным количеством вопросов и просьб начиная от просьбы уточнить, какого именно числа и года у того оканчивается срок, какая сумма у него на счету, сколько он потратил в предыдущем месяце денег, заканчивая просьбами уточнить адрес Конституционного суда РФ, чтобы написать жалобу на чудовищное отношение со стороны администрации в целом и отдельно взятого лейтенанта, в частности. Однажды, проводя ночной обход отряда, Игорь заметил, что Золотарев, накрывшись по самый нос одеялом, подмигивает ему! «Золотарев! Чё не спим? Не дай бог, завтра соберёшься на работу и будешь ходить там, как сонная муха! Спи!» На что тот, видимо, заранее подготовившись, ответил театральной сценой – поковырявшись в прикроватной тумбочке, хлопая глазами, со словами: «Кто здесь? Ничего не вижу! Не трогайте меня! Я вам ничего не сделал», – достал сплетённые из медной проволоки очки, водрузил их на нос и, глядя сквозь вымышленные линзы, вытирая пот со лба, добавил, – «Фух, гражданин начальник, – это вы. Я счастлив! Я в безопасности». Игорь улыбнулся, махнул рукой и ушёл в дежурную часть. Каково же было его удивление, увидев Золотарева, одетого в одни трусы и валенки, с матрасом, как говорится, «в скрутку», с пакетом каких-то вещей, под окнами дежурки. И всё бы ничего, но зима, мороз и время три часа ночи! «Ты чё припёрся, придурок?! – крикнул ему дежурный по колонии, выйдя на крыльцо здания, на что получил вполне осмысленный, ответ, учитывая вышеперечисленное и выждав мхатовскую паузу, рецидивист – филантроп выдал заранее подготовленную тираду: «Прошу изолировать меня, до момента принятия решения, по моей жалобе, организацией Объединенных Наций, а также уполномоченного представителя по защите прав человека в Российской Федерации, батюшки нашего, на которого возлагаю все свои надежды и молюсь, господина Миронова, на начальника отряда номер три, так как нет сил терпеть более всем нам его унижения и оскорбления, – и подумав, добавил, – вон он, рядом с вами, стоит». Не без удивления и даже с какой-то завистью, как показалось Игорю, дежурный скосил на него глаза и поправив шапку и вымолвил – «Однако…» Занавес. Ночь перестала быть томной… Осуждённого всё же спасли, поместив в индивидуальные апартаменты – камеру в штрафном изоляторе, так как изолированный пациент для прокуратуры намного ценнее, чем отмороженный придурок. Зачитанный манифест, написанный Золотарёвым и прочитанный вслух на офицерском собрании, произвёл ошеломительный эффект. Если бы у кого-то из присутствующих спросили: «Как вам премьера?» Все как один ответили бы, что даже не ожидали такого ошеломительного успеха! «Господину нашему, человеколюбцу, на которого только и уповаю, в исполнении возложенных обязанностей по защите прав людей в России, президентом нашим, Миронову О. О.», – начиналось послание. Перечисляя все смертные грехи, включая и мужеложство, рыжий, униженный и оскорблённый осуждённый, жаловался на лейтенанта, носившего прозвище Блаженный, ни в чём себе не отказывая. Шесть листов убористого текста, «от имени раба божьего Золотарёва И. М., а также от имени всего отряда номер три божьих мытарей колонии № ИК-3366/12 ФСИН МВД РФ», подписями единомышленников, правда, подкреплены не были. Под занавес почётного собрания данное письмо было торжественно вручено Игорю, со словами: «Идиот он, но будь с ним аккуратнее». Как аккуратнее, куда ещё аккуратнее? – осталось для Игоря загадкой. Смех и возгласы господ офицеров, в стиле «можно мне копию письма?», «я возьму автограф», «браво!», «лейтенант, ты что-то от нас скрываешь?!» ещё долго слышались в актовом зале. Игорь, улыбаясь лишь махнул рукой и вышел, оставив балагурам хорошее настроение.

Время вышло, рабочий день закончился и секретарь начальника колонии попросила Игоря выйти, чтобы закрыть кабинет: «Ну, нет – так нет, идти «домой» – только подняться этажом выше», – он знал, что боксёры перед первым раундом могут позволить себе задержку перед выходом на ринг, чтобы заставить противника ещё больше волноваться, но, как ему казалось, это не та весовая категория, чтобы переживать слишком сильно, – всё будет так, как будет, да и волноваться по-настоящему ему есть о чём, кроме встречи с полковником».

Утро следующего дня началось бодро – в дверь постучал секретарь начальника колонии и предложила срочно явиться «на ковёр». «Во даёт!» думал Игорь, слушая «всё своеобразие» русского языка в свой адрес, рассматривая окна своего отряда, отлично видимые из кабинета Хозяина, вспоминая, что принёс обои, оставшиеся после ремонта в квартире, и то, что забыл распределить работы по оклейке, в комнате отдыха. Вспомнил, что, отогревая паяльной лампой замёрзшие трубы отопления в своём отряде, напрочь испортил внешний вид труб отряда, который курировал «Бешеный Макс» – придётся тоже их приводить в порядок своими силами. Максим уже не раз «намекал», что ждёт капитального ремонта, выжженных напалмом камер ШИЗО, хотя с другой стороны, а что нужно было ждать весны, наблюдая красоту свежевыкрашенной, но ледяной системы отопления? Дружище, прости… «Ты хоть, урод, знаешь, какое у тебя погоняло?» – выдыхался уже полковник. И не дожидаясь ответа, продолжил – «Бла-жен-ный! Ты, бл…, хотя бы „Отче наш“, знаешь?» «Знаю, – ответил Игорь, – на современном русском, старославянском и постараюсь вспомнить на древнерусском, но вам, товарищ полковник, читать не буду, так как это моё личное дело». «Будешь! Будешь, сука! Ты мне будешь рассказывать всё, что я спрошу! В том числе как, и в каких позах ты спишь со своей женой!» После этих, слов Игорь произнёс: «Извините, товарищ полковник, не вижу смысла продолжать данный диалог, у меня срочные дела в отряде. Разрешите идти?» – и не дождавшись ответа, жестом отдав честь, развернулся и, сделав несколько шагов, закрыл за собой дверь.

Отдавая должное полковнику, именно он нашёл какие-то важные и главные, в тот момент для Надежды слова, встретился лично и убедил её принять Игоря назад, домой. Удостоверение, правда, так и числилось «пропавшим», за что Игорь получил выговор в виде объявления неполного служебного соответствия, но это не помешало пойти на повышение и занять должность заместителя начальника колонии по интендантскому и хозяйственному обеспечению. С осуждёнными он теперь встречался только в режиме дежурного по жилой зоне, раз в две-три недели. Специфика работы полностью изменилась – на него легли задачи по обеспечению колонии продовольствием, материально-техническими ресурсами, а также поддержание и ремонт жилищно-коммунального хозяйства в военном городке. Выполнение приказов полковника иногда походило на квест или авантюру, граничащую с безумием, так как львиная доля приказов, отдаваемых с целью снабжения колонии, чем бы то ни было, заканчивались фразой: «С деньгами я и сам найду! Вы найдите без денег! Марш выполнять!» Так, Игорь не без удивления, поправляя фуражку, узнал из местных новостей, освещаемых по телевидению, что «разбойная группа, разобрала и увезла в неизвестном направлении несколько километров дороги, соединяющей отдалённые нефтедобывающие месторождения. Стоимость похищенных дорожных плит составила несколько десятков миллионов рублей. Автомашины «УРАЛ», задействованные в хищении, а также несколько кранов, на той же колёсной базе, разыскиваются сотрудниками милиции. Объявлен план «ПЕРЕХВАТ». «Вот ведь какие сволочи, ну надо же, – комментируя Надежде увиденное по телевидению, резюмировал Игорь, – ничего не боятся!» Очередная задача, поставленная полковником, вообще пошла не по плану. Выход на заброшенный завод бетонных конструкций, за облицовочными листами – профильным листом шестиметровой длины, чуть не закончился трагедией. В тот день один из сорвавшихся с крыши листов, съехав по скату крыши, врезался в не вовремя высунувшегося осмотреть красоты Западной Сибири, с высоты птичьего полёта, молодого лейтенанта. Переданному в подчинении сотруднику, а по совместительству многодетному отцу, он не оставил выбора, участвовать ли в этом сомнительном субботнике или нет, – «Родина – мать зовёт. Жду на работе», – приказал Игорь. Кинетической энергии сорвавшегося листа хватило, чтобы задуматься о смысле жизни и целесообразности покрытия строящегося барака именно бесплатным, и, почти ничейным профлистом. Ровная полоса разреза на бушлате, подтверждала верности вывода о сюрреализме происходящего в армии. Диссонансом в голове звучали мысли: «Я русский офицер, что я тут делаю, со своими подчинёнными? Для кого? Этого требует Родина? Но, согласно уставу офицерской чести, приказ может быть обжалован только после его исполнения, значит, исполняю. Касаемо «обжаловать» – кому? Тому, кто эти приказы и отдаёт?» Ситуация напоминала анекдот про правило сотрудников прокуратуры – «главное, в любом расследовании, не выйти на самих себя».

Требования увеличились, но заработная плата от этого не то что не прибавилась, не появилась, в принципе – заработную плату задерживали более чем на год! Он был один из многих, и, наверное, даже не самый нуждающийся, так как Надежда, подвязавшись подвигом жены декабриста, исправно кормила, поила и, даже обула Игоря в дорогущие и тёплые иностранные ботинки. Меньше повезло его другу Вовке – младший лейтенант, четверо детей, ищущая себя и своё предназначение супруга – психолог, на втором году жизни в военном городке привела к тому, что тот, в первый раз, просто потерял сознание, сидя в кабинете Игоря, а во второй – рухнул в его объятия, по пути на службу, от голода. Содержание семей офицерского состава полностью лежало на жёнах, ушедших с головой в ту или иную торговлю, кто-то торговал одеждой, кто-то обувью, особо общительные – «HERBALIFE», пылесосами «Kirby», посудой и косметикой. Семьи напоминали небольшие, но реально работающие, полупреступные группировки, где один пытается что-то продать, а второй прикрывает, участвует в разборках с конкурентами, выбивает торговые площади и возможности, страхует его своими погонами и влиянием.

Решение об увольнении витало в воздухе. Ощущение содержанки не могло привести к укреплению семейных отношений и вызывало всё возрастающее чувство вины, которое, в свою очередь, становилось отличным катализатором и подкормкой неудовлетворённости собой, семьёй и даже сыном. Изучение азбуки сыном, казалось, взорвёт мозг Игоря. Играющего дичайшие ритмы игрушечного магнитофона, подаренного Надей, сыну на день рождения, хватило не более чем на полчаса – разбит, броском в противоположную стену. Бездарность ситуации и глупость поступка он, конечно, попытался исправить – адская коробочка была собрана, перетянута изолентой, батарейки вставлены в оставшиеся, чудом целые гнёзда. Китайская игрушка продолжила долбить в самый центр головного мозга Игоря, светясь от счастья разноцветными лампочками, но симптом, как сказал бы любой доктор, налицо. Медленно, но, верно, он становился противным и омерзительным самому себе. Мироощущение Игоря можно было описать одним коротким предложением – «бесит всё». Отлично понимая, что вслед за чувством вины, практически, след в след, идёт более разрушительное чувство ненависти к себе и ко всему окружающему. Игорь всё более и более склонялся к мысли о том, что тянуть с изменениями недопустимо и в случае опоздания, никакая революция будет уже никому не нужна – семья рухнет в одночасье, превратившись в пепел и воспоминания, а он, из офицера, званием которого гордился, – в рядового вертухая.

Очередной отпуск на море, с заездом к родственникам, позволил решить главную проблему – развязать руки с увольнением, оставив трёхлетнего Лёшку с бабушкой, в родном сердцу посёлке городского типа Светлый путь. Бабушка, единственный человек из всех родственников переживавший о судьбе внука и появившегося правнука, предложила оставить маленького Лёшку на несколько месяцев, у себя. Несколько лет вся связь с малой родиной, осуществлялась только путём переписки с бабушкой, обычной почтой – письмами, поэтому ответной весточки приходилось ждать месяцами. Как же он был ей благодарен за ту, удалённую поддержку и переживание, известно было только ему одному… Да и вырос бы Игорь в такого человека, которым он стал, без этой поддержки, любви и воспитания бабушки и дедушки – конечно нет! Сотни и сотни, перечитанных вслух, маленькому Игорю, книг, тысячи «сказок на ночь» сформировали из него того, кем он стал. Даже отец принял участия в устройстве малыша в садик из соображений упростить задачу присмотра за правнуком, своей маме. Весь опыт, вся история, общения с родственниками чётко и безапелляционно говорила ему простую истину: «Чем дальше от родственников, тем крепче семья», но в данном случае это было огромным подспорьем. Вместе с Надей, как казалось, они могут выдержать и справиться со всем, ведь переживала семья и более сложные жизненные ситуации. Удивительно и непривычно было для обоих – впервые они имели возможность воспользоваться помощью родственников. Вернувшись в часть, Игорь отказался заключать новый контракт и написал заявление на увольнение – армейская жизнь осталась в прошлом.

Замечали ли вы, что память крайне избирательна? Хорошие и весёлые истории, друзья и подруги, закаты, горы, костры, палатки, стихи и песни под гитару вываливаются из памяти самопроизвольно – всё это позитивные воспоминания. Крайне сложно вспомнить гнетущий, сдавленный воздух ШИЗО, запах одежды и собственной кожи – запах зоны, ситуации балансировки на грани жизни и смерти, собственное унижение, предательство и глаза восемнадцатилетнего парня, вся жизнь которого, на ближайшие двадцать пять лет, ясна, – всё это защитная реакция. На этом держится вся нервная система человека, никто не смог бы нести, внутри себя, на протяжении всей жизни столько боли и страдания, которые окружают нас ежечасно. Мозг, пытаясь спасти разум, удаляет больные воспоминания как злокачественные образования. Ни одно сердце не выдержало бы такого внутреннего давления, так как оно само подвергается ежедневным ударам и уколам. Некоторые оставленные гематомы и порезы зарастают и почти забываются, другие кровоточат всё жизнь, как бы мы ни пытались забыть, заменить или просто задвинуть их на задворки воспоминаний – всё это лишь даёт временный эффект. Шрам можно зашить, обработать и, в конце концов, он перестанет кровоточить, болеть, но, сняв повязку, мы увидим, что он никуда не делся и, более того, понимаем, что теперь он с нами на всю жизнь. Да, ныть, крутить, и зудеть он будет только в непогоду, но он с нами навсегда и при определённых стечениях обстоятельств, не нужно будет прилагать даже минимального усилия, чтобы шрам закровоточил вновь.