Читать книгу Эвакуация. 1941—1942 гг. - - Страница 8

Не следует, однако, думать, что скоротечные победы над Польшей и Францией настолько вскружили головы наследникам германского имперского милитаризма, что они утратили чувство реальности. Генералы из ОКВ и ОКХ были людьми достаточно трезвомыслящими, чтобы понимать: механическое перенесение европейского опыта ведения «молниеносной войны» на российские равнины не пройдет. Не будем тешить себя патриотическими иллюзиями: как раз «особой стойкости» русского народа, с которым будто бы сам Отто фон Бисмарк своим соплеменникам не советовал воевать, Гитлер не опасался – тем более после провальной финской кампании РККА. Более того, он откровенно делал ставку на слабость советского строя, и для того были реальные основания[43].

По-настоящему заботили разработчиков плана проблемы, которые вытекали из гигантских размеров евроазиатского «Голиафа». Назову хотя бы три – самые очевидные.

Во-первых, оцените возможность собрать на границе протяженностью в несколько тысяч километров ударную группировку всеевропейского масштаба (имею в виду не только количество дивизий, но и участие государств-сателлитов) – да чтобы незаметно, не привлекая внимания противника, иначе ведь не получится никакой внезапности.

Во-вторых, сразить противника надо одним мощным ударом, иначе начнется затяжная война, к которой нужно готовиться совершенно иначе. О затяжной войне Гитлер и мысли не допускал, понимая, чем она опасна для Германии в принципе, а в протяженной на многие тысячи километров России – особенно.

В‑третьих, надо ударить так, чтобы «уничтожить жизненную силу России» (напоминаю, что так записал мысль фюрера генерал Гальдер): чтоб ненавистная страна не только не смогла подкинуть откуда-нибудь из неоглядных сибирских просторов свежие дивизии, не учтенные в разведданных, но навсегда утратила бы способность возродиться как государство.

С подобными проблемами вермахту не пришлось иметь дело в Европе: там расстояния не те, да и с каждой европейской страной гитлеровцам удавалось разделаться поодиночке, не оставляя им времени договориться для совместных действий. А Россия (конечно, СССР, но на своих совещаниях они предпочитали называть страну Россией) – хоть и не монолит (как они резонно полагали), но единый массив. Словом, разработчикам плана «Барбаросса» пришлось столкнуться с новыми для них проблемами, причем с решения как раз их – на первый взгляд, неразрешимых – пришлось начинать, иначе все остальные пункты дерзкого плана «молниеносной войны» «обнулятся».

Они не стали решать эти проблемы каждую по отдельности, а связали в один узел: разгромить противника единым ударом, да чтобы он потом не смог возродиться, получится лишь при условии, если под удар будут подставлены сразу практически все его военно-стратегические силы и вся военно-промышленная мощь. Конечно, и удар при этом должен быть такой силы, чтоб не напугать и обратить в бегство, а уничтожить наверняка; значит, в исходной для нападения позиции нужно сосредоточить достаточное для того количество войск, и цели выбрать точно.

И, само собой разумеется, удар должен быть нанесен внезапно (вот оно, ключевое слово плана молниеносной войны!), чтоб противник не успел понять, что происходит, и совершить какие-то маневры, минимизирующие обрушившуюся на него катастрофу. Естественно, противник не будет играть в поддавки – значит, его нужно заставить играть в свою игру: где-то поманить соблазном, где-то продемонстрировать ложные намерения, а, в общем, ввести в заблуждение. Вспомните, как это бывает в шахматах.

Гитлеровские стратеги были гроссмейстерами военно-обманных игр. Они спланировали невиданный по масштабу и беспримерный по дерзости дебют и разыграли его как по нотам. Мы (теперь уж не наши вожди и полководцы, не сумевшие вовремя понять, что нам навязывается «мат в три хода», а сегодняшние историки и публицисты) до сих пор ломаем голову (и копья) по поводу «загадки 22 июня», кусаем локти: прозевали! – и пытаемся найти виновных. Между тем американский генерал Дуглас Макартур еще в 1941 году писал: «Немецкое вторжение в Россию – это выдающееся в военном отношении событие. Еще никогда прежде не предпринималось наступление в таких масштабах, когда за такое короткое время преодолевались такие огромные расстояния…Это триумф немецкой армии…»[44]

Макартур гитлеровской Германии отнюдь не симпатизировал, тем более не симпатизировал Советскому Союзу, но это был весьма компетентный знаток военной стратегии. Тогда, когда он высказался о вторжении вермахта в СССР, он еще не мог ничего знать о сверхсекретной гитлеровской директиве № 21 «Барбаросса» и лишь наблюдал профессиональным взглядом результаты ее выполнения, но, как видите, прекрасно понимал, что дело тут не в болезненной подозрительности Сталина, не в просчетах советского Генштаба или в недальновидности командира танковой роты, не ко времени распорядившегося законсервировать танковые пулеметы. Он оценил высокий класс стратегического мышления, который продемонстрировало военно-политическое руководство рейха, а также четкость работы командного состава и рядовых солдат вермахта.

Как же задумывался этот «гроссмейстерский» дебют, едва не обернувшийся позорным «матом» не только для «сталинизма», но и для тысячелетней России?