Читать книгу Сиреневый бражник - - Страница 3

Акулина открыла глаза и тут же зажмурила их от яркого ослепляющего солнца, бьющего в окно светлицы.

«Видно нянька ещё спит», – подумала она.

Но откуда-то из-за двери уже вкусно запахло блинами и свежезаваренным чаем. Ах, как же Акулина любила вишневое варенье! Тут же вспомнив о вчерашнем, девушка прямо так и подскочила на кровати. Она откинула подушку, свалившуюся на пол, и схватила серебряный гребень, лежавший под ней. Ведь Рождественская ночь сменилась утром Рождества!

Поздно вечером, когда тяжелые веки уже обволакивал сон, Акулина вспомнила о надобности гадания, ведь наступал Сочельник. Она достала гребень из сундука, прошептав: «Суженый, ряженый приди ко мне», – и сунула его под подушку.

К огромному разочарованию, сейчас в нем торчало всего одно маленькое чёрно-белое перышко, видимо выбившееся из подушки. Акулина сердито отбросила гребень, покрутила перо в руке, как бы осматривая со всех сторон. И подумала: «За птицу, что ли, меня папенька отдаст?!».

Разочарованно выпустила проклятое перо на пол и вскочила с кровати. Аглая как раз вошла в горницу, чтобы позвать девушку завтракать. «Что снилось, хозяюшка?» – весело спросила девушка. – « Нынче сны вещие снятся, ночь то под Рождество была!»

– Снился мне то ли царевич, то ли князь и палаты каменные царские, – серьезно произнесла Акулина, не моргнув и глазом, так как на самом деле всю ночь ей снился лишь лес густой, где она плутала, в поисках хоть какой дороги домой.

– Ох, а мне, снился парень черноокий, да на коне скакал по полю он вороном – начала было Аглая, но Акулина недовольно прикрикнула на нее: «Где мои бусы жемчужные, что папенька подарил, куда ты их убрала, окаянная?»

Девушка напугалась, и, прижав руки к груди, воскликнула: «Не брала я их, сударыня, видно нянюшка переложила куда-то!».

Акулина открыла деревянный ларчик, стоявший на столе перед зеркалом, и стала оттуда доставать серьги, прикладывая к лицу. Она долго придирчиво примеряла каждую пару. Остановилась на серебряных с изумрудами, больно уж хорошо шли они к ее зелёным болотным глазам. Да и отражение в зеркале очень нравилось самой Акулине.

– Ступай, спущусь сейчас, – уже мягче произнесла она, махнув на служанку рукой.

Не было девушки красивее, чем Акулина в Свияжском уезде. Каждый на нее заглядывался, не раз отец ее – купец третьей гильдии думал, уж не продешевил ли он, может быть, и побогаче стоило зятя ему подыскать. Но разрывать помолвку не торопился. Дело в том, что дочь у него была единственная, горячо любимая, а родители жениха не торопили, согласились дождаться ее восемнадцатилетия, прежде чем свадьбу играть. Да и о зяте молва шла как о человеке трудолюбивом и небуйном. К тому же, отец жениха был купцом второй гильдии, о чем Иван Григорьевич только мечтать мог. В последнее время из-за неурожая в его хлебных лавках дела шли так себе. Но единственной дочери он ни в чем не отказывал – и сапожки новые, и шубка, и платья – все, о чем ни пожелала, все у нее тут же появлялось, как по волшебству. Вот только, мать Акулины умерла лет как семнадцать назад, потому за крошкой следила и воспитывала ее нянька – добрая, заботливая бездетная женщина. Кажется, она даже приходилась какой-то дальней родственницей семье Ивана Григорьевича, но настолько дальней, что про таких было принято говорить: «Седьмая вода на киселе!» Иван Григорьевич с тех пор так и остался вдовцом.

Хоть сам ещё был не стар, других детей не завел. Очень сильно любил он жену и тяжело перенес ее смерть в родах.

Пока Акулина росла и расцветала, слава о ней расходилась по всему уезду. К пятнадцати годам, уже много женихов успели к девице посвататься, но Иван Григорьевич всем отказ давал, мол, другому обещана. Да, и не понравился бы Акулине никто. Избалованной слишком росла девушка. Многие и боялись даже – ведь не просто откажет, а ещё и высмеет. Но с отцом, Акулинушка скромной была да ласковой. Ему даже жалко с любимой дочерью расставаться-то было.

Дом Ивана Григорьевича находился в самом центре единственной улицы, недалеко от церкви. С виду дом был самым обычным – деревянным, но зато двухэтажным. Резные ворота украшали вход во двор, лестница на второй этаж в жилые покои тоже находилась снаружи дома. На первом этаже располагались нежилые помещения и часть подсобных, а также комната для прислуги. Мельница Ивана Григорьевича была на другом конце деревни, а хлебные лавки, в основном, размещались в городе. По этому, да и по многим другим причинам, Иван Григорьевич вставал очень рано, часов в пять – шесть, в то время как Акулинушка могла отсыпаться хоть до обеда. А возвращался он уже затемно, особенно в пору сбора хлебных колосьев. За домом и хозяйством приглядывала еще одна их очень дальняя родственница, тоже бездетная пожилая женщина – тетка Марфа. Раньше Акулина хорошо с ней ладила, но последнее время они стали частенько ссориться.

– Не буду щи, – возмущалась порой девушка, бросая ложку со свисающей из нее серой капустой на белую скатерть. – Почему пирогов не испекли?

– Так Даша тесто с утра замесила – не подошло еще, – оправдывалась старуха.

– Вечно у вас не подошло, да не дошло! – еще суровее выговаривала Акулина, вставая из-за стола. – Сколько можно?

Но Марфа хорошо знала, что угодить Акулине было просто невозможно – характер ее портился день ото дня – то мед горький, то хлеб не пропеченный, то платье плохо постирано.

– Вот уйду я от вас, – как-то в сердцах все же высказала она девушке, но та и бровью не повела.

– И куда же? Куда же пойдешь, тетушка, семьи-то у тебя нет.

Однако жаловаться Ивану Григорьевичу Марфа никогда не решалась. Бесполезное дело это было – доченька-то у него единственная.