Читать книгу Зажги свечу - - Страница 9

…Да ладно, хватит извиняться за кляксы и кривые строчки и как ты не можешь подобрать слова. Просто скажи что-нибудь! Ведь ты всегда говорила мне: самое главное – сказать хоть что-нибудь, а не ждать, пока будешь точно знать, что говорить, думая, что так будет правильно. Теперь я следую твоему совету. Ну так и ты тоже следуй!

Ты представить себе не можешь, что здесь творится. Если бы ты могла вообразить хотя бы капельку происходящего, то потеряла бы дар речи. Спасибо, что пишешь мне и надеешься, что, возможно, они еще как-то помирятся, но все совсем не так. Это ничуть не похоже на то, как дядюшка Шон и тетушка Эйлин кричат друг на друга, так как они ругаются максимум один вечер. И в любом случае всегда разговаривают друг с другом после ссоры, а еще там вся семья: вы, и дом, и лавка, и все остальное. А здесь нет ничего, только они вдвоем, и оба повторяют мне, что я уже взрослая.

Ох, как бы мне хотелось остаться в Килгаррете! Вот если бы я нашла там работу после школы или помогала тетушке Эйлин с бухгалтерией, или по дому, или еще что-то. Тогда, возможно, они бы сдерживались до моего возвращения домой. Видишь ли, самое ужасное, что они оба говорят мне, какая я благоразумная и все понимаю… а я ничего не понимаю! И никакая я не взрослая. Если бы только они могли это понять… Мистер Элтон настаивает на том, чтобы я называла его дядя Гарри. Я ответила ему, что он мне не родственник и, при всем уважении, «дядя» звучит как-то неестественно. Так ему и заявила.

А он ответил, что в Ирландии я звала дядей и тетей совершенно незнакомых людей и в итоге все замечательно получилось. Я возразила, что там совсем другое дело, я ведь жила с ними, стала членом семьи. Я там треть своей жизни провела! Специально подсчитала, да. Тогда он сказал: «Элизабет, мы с твоей мамой надеемся, что ты будешь жить с нами, причем бо́льшую часть времени, а потому не слишком ли формально называть меня мистером? Я ведь не зову тебя мисс Уайт».

Я растерялась и ничего не ответила.

«Вот и молодец», – произнес он, решив, будто я размышляю над его предложением. Но я чувствую, что назвать его дядей Гарри будет как-то обидно для папы. Словно я сдаюсь и он выиграл у папы.

Сам папа всегда называет его «друг-твоей-мамы-мистер-Элтон». Мама ушла жить в меблированные комнаты, то есть она говорит, что живет там, но как-то уж слишком странно. За проживание она платит совсем немного, поскольку помогает хозяйке. Я ходила туда во вторник и нашла маму в отвратительной вонючей комнатушке, заполненной грязным постельным бельем, которое мама разбирала для стирки. Вонь там невероятная. Я сказала маме, что не могу поверить, до чего она дошла, а она ответила, что у женщины должно быть чувство собственного достоинства, что она не может сидеть дома и ждать, пока отец не решится на развод, продолжая жить на его средства; ей нужно самой себя обеспечивать.

Тогда я спросила, почему она не ушла жить к мистеру Элтону, ведь в конце концов именно так и произойдет. Она ответила, что это вопрос чести и репутации. Я сказала, что мама Моники уже все знает, хотя я ничего не говорила Монике. А мама ответила, что я не понимаю юридические термины «честь» и «репутация».

Иногда она говорит какие-то безумные вещи, как бедняжка Джемми в лавке, но в основном ведет себя словно какой-нибудь юнец, который ввязался в опасную авантюру. Я не виню отца за его надежды, что вскоре тучи просто рассеются, хотя вижу, что никуда они не рассеются. Пожалуйста, напиши мне, а то я тут с ума сойду, если продолжу высиживать молчаливые ужины с отцом, от которых волосы дыбом и в голову больше ничего не лезет.

Что говорит тетушка Эйлин?

Целую,

Элизабет

Дорогая Элизабет,

сегодня утром получила твое письмо. Маманя дала мне его, когда я спускалась по лестнице. Ты не поверишь, но почтальон все так же приходит на кухню обжиматься с Пегги. Ты только подумай, им уже почти сто лет, а он все еще никак не уймется! Маманя с них глаз не спускает. Кстати, она дала мне конверт с маркой и сказала, что положила туда записку для тебя. Маманя, наверное, мысли читает, совсем как гадалки, иначе откуда бы ей знать, что ты просила написать ответ как можно быстрее?

Я думаю, тебе следует называть его Гарри. Без всяких предисловий. Забудь все глупости про дядей и мисс, и если они думают, что ты уже взрослая, то и действуй по-взрослому! Это первое.

Второе. Перестань за них переживать, они же никогда не были счастливы. Вот честно, даже когда ты жила с нами, то постоянно рассказывала мне, какие они холодные и колючие друг с другом. Оно бы рано или поздно все равно произошло. Папаня прочитал в газете, что половина населения Англии расходится и разводится из-за войны.

К тому же для них ведь развод не грех. Они никогда не венчались по-настоящему в католической церкви, так что там нечего расторгать или аннулировать.

А если твоя мама помолодела внешне и внутренне, так это же замечательно! Разве не к этому все стремятся? Когда маманя говорит, что снова чувствует себя девочкой, то всегда имеет в виду что-то хорошее, вроде пикника или пробежки на горку.

Я знаю, что написала маманя. Она не запечатала письмо, и поэтому я поняла, что мне позволено его прочитать, так, может, ты и правда к нам приедешь? Мы бы обсудили эту ситуацию, а еще скоро каникулы, и было бы здорово знать, что ты приезжаешь. Без тебя здесь можно сдохнуть от одиночества. Конечно, я подружилась с Джоанни, и она оказалась гораздо лучше, чем мы думали в прошлом году, но все равно совсем не то же самое, что жить вместе с кем-то и позволять себе говорить все, что думаешь.

Как там твоя подруга Моника (я все еще думаю про кошку Ниам)? Может ли она хохотать с тобой так же, как мы хохотали? Похоже, нет, ведь иначе ты бы рассказала ей и ее маме про то, что у тебя дома происходит.

Слушай, не переживай ты так! В каком-то смысле они правы. Ты действительно уже взрослая. Нам семнадцатый год, и если в таком возрасте люди еще не повзрослели, то когда же они взрослеют?

Можешь ли ты разговаривать с отцом на другие темы? Как мы с папаней, когда он начинает бурчать и жаловаться. Нет, пожалуй, с папаней не очень хороший пример. По крайней мере, он не жалуется на то, что маманя сбежала с другим мужчиной. В такое невозможно поверить.

Ты, наверное, в полном отчаянии. Мне безумно жаль! Просто кошмар какой-то! Не могу выразить словами, как я хочу и изо всех сил молюсь, чтобы все наладилось.

А пока тебе надо прямо подойти к нему и назвать его Гарри. Непременно расскажи мне, как он отреагирует.

Целую,

Эшлинг

Дорогая Эшлинг,

сегодня письмо будет совсем короткое. Я назвала его Гарри, и видела бы ты его реакцию! Он: «Что?» – а я ему: «Я сказала, нет, спасибо, Гарри». «А-а-а…» – промычал он. «Вы же сами просили меня отказаться от формальностей», – говорю я. «Да, в самом деле, моя дорогая», – ответил он, но видно же, что он совершенно ошарашен. А потом я назвала его Гарри при папе, и папа засмеялся. И сказал, что я права, именно так и следует называть маминого друга: пижон, он и есть пижон.

Мама тоже осталась довольна и сказала, что всегда знала, что Гарри мне понравится.

Сегодня первый день каникул, я проведу всю неделю у Моники. Тетушка Эйлин предложила мне куда-нибудь уехать из дома, чтобы им было проще поговорить друг с другом. Она считает, что нет особой надежды на то, что они решат остаться вместе, но, возможно, они сумеют договориться о решении официальных вопросов, если им не придется оглядываться на меня. Думаю, она права.

У Моники есть ужасный парень, он ей как бы не совсем подходит, но она от него в восторге. Я поживу у нее, и тогда мы сможем все вместе гулять, а ее мама будет думать, что мы с ней только вдвоем.

Передавай привет всему семейству. Тетушка Эйлин написала, что Доналу стало хуже. Мне очень жаль, я надеюсь, он уже поправился.

Целую,

Элизабет

Дорогая Элизабет,

Донал чувствует себя хорошо, его соборовали, ты ведь помнишь, что это такое? Это когда мажут руки и ноги освященным маслом, так делают только для умирающих. Но он поправился. Иногда соборование вылечивает. Донал выздоравливает, он уже садится в постели и смеется. В его комнате топят камин, хотя на дворе июль.

Джоанни тоже завела себе парня, его зовут Дэвид Грей, он из семьи протестантов. Такой красавчик, но об их отношениях никто не должен знать. Он пишет ей записки и обещает отвезти нас обеих на следующей неделе в Уэксфорд на машине двоюродного брата. В Уэксфорд! На машине! С одним из Греев!

Теперь ты небось жалеешь, что не приехала погостить к нам, вместо того чтобы пожить у Моники? Кстати, почему ты не приехала?

Целую,

Эшлинг

Когда Элизабет вернулась в дом на Кларенс-Гарденс после недели, проведенной у Моники, первым делом ей бросилась в глаза грязь повсюду. Вокруг мусорного ведра на кухне валялись остатки еды, заляпанную плиту покрыла пригоревшая корка, которая въелась в эмаль. Пахло скисшим молоком. Камин в гостиной не вычистили, а пол перед камином усыпан золой, словно в прошлый раз его почистили кое-как. Корзина для белья в ванной стояла открытой, одежда валялась на полу. Мокрые полотенца лежали свернутыми в углу, воняло затхлостью.

Возле кровати отца стоял поднос с остатками завтрака. Молоко в кружке скисло, над джемом вились осы.

За окном виднелся заросший и неприветливый садик: крапива и колючки задушили растения, которые Элизабет помогала посадить весной. В этом году впервые снова разрешили сажать цветы, раньше на участке возле дома позволялось выращивать только овощи.

Элизабет посмотрела на брошенную на пол пижаму отца. Он оставил записку, что ушел на консультацию с юридической компанией, которая занимается делами банка, но, по словам менеджера банка, к ним можно обратиться и по личным вопросам.

Подумать только! Отец сидел за грязным столом на кухне в доме, который выглядит как помойка, и писал про юридическую компанию и личные дела! Он даже посуду в раковину не поставил, не написал, что рад возвращению Элизабет.

Ничего удивительного, что в его жизни сплошная черная полоса.

На Элизабет внезапно нахлынула волна раздражения. Это несправедливо! Совершенно несправедливо! Люди должны оставаться на своих местах. Тетушке Эйлин тоже много чего не нравится, но она же не сбегает из дома! Ей не нравится, как дядюшка Шон отзывается о британцах и войне; не нравятся друзья Имона, которых все называют хулиганами; не нравится, когда Эшлинг огрызается и когда Морин привозит целую сумку грязной одежды из Дублина, чтобы ее постирали на выходных дома. Ей не нравится, что челка Пегги падает на глаза и что почтальон приходит потискать Пегги, когда никого нет дома. Ей не нравится, когда Ниам закатывает истерики, чтобы добиться своего. Тетушка Эйлин сильно сердится на Донала, если тот выходит из дому без пальто и шарфа или если кто-нибудь заговаривает про безумных ирландцев, которые вступили в британскую армию. Но тетушка Эйлин как-то с этим справляется! Она поджимает губы и с головой уходит в работу. Даже мама Моники Харт, про которую говорят, что у нее «нервы», как-то справляется, если что-то идет не так. Когда мистер Харт вернулся, у них были сложности, но она ведь не собрала чемодан и не бросила их! А подумать только, что чувствовала бедная миссис Линч, мама Берны, когда ее ужасный муж заявился к О’Коннорам и напугал их до смерти, когда его находили пьяным на остановках… и много чего еще. Но миссис Линч ведь не уехала из города!

Мама поступает очень плохо – и очень глупо. А вдруг что-то пойдет не так с Гарри Элтоном? Она ведь не может все время убегать! Ей нужно посмотреть правде в лицо. Монахини всегда говорили, что жизнь не должна быть легкой. Господь дал нам неугомонность, чтобы потом, когда мы в конце концов попадем на небеса, мы бы успокоились и познали умиротворение. Похоже, так оно и есть, особенно про неугомонность, она присуща всем. Так почему же мама ей поддается, а все остальные как-то справляются?

Элизабет вздохнула, собираясь вскипятить воды и заняться уборкой, но вдруг разозлилась еще сильнее. Отец любил ее не больше, чем маму. Он вообще не способен никого любить, он настолько занят самим собой и собственными проблемами, что даже не замечает присутствия кого-то еще.

Она поставила кастрюлю на место. Долгие месяцы она переживала за него, пыталась утешить, играла с ним в шашки, не упоминала ничего, что могло бы его расстроить, сглаживала углы и старалась поддерживать в доме видимость нормальной жизни. Да только нет тут ничего нормального! Они с мамой терпеть друг друга не могут. Оба говорят, что любят ее, и, надо полагать, желают ей только добра и чувствуют себя виноватыми за то, что все вышло совсем не так, как надеются молодые родители, когда у них появляется ребенок.

И если все в жизни вверх дном, если мама и папа целую неделю решали совершенно ненормальный вопрос о том, должен папа развестись с мамой из-за ее измены или повести себя как джентльмен и съездить в Брайтон с какой-нибудь дамой, притвориться, что провел с ней ночь, чтобы следователь мог сказать, что это отец совершил измену, то что тут вообще осталось нормального!

Элизабет решительно встала. С какой стати она должна притворяться, что все в порядке? Почему она одна из всех должна делать вид, что ничего не случилось? Теперь она поступит так, как ей самой хочется. Похоже, все остальные о других вообще не думают и что хотят, то и творят. Так чего же ей хочется? Именно так и надо будет сделать!

Убегать в Килгаррет неохота. Во-первых, поднимется слишком много шума, будет настоящая истерика, и тетушке Эйлин придется успокаивать маму и папу, которые будут дружно писать, звонить, а то еще и сами в Килгаррет примчатся. К тому же Эшлинг может не обрадоваться приезду подруги, у нее уже свои планы на лето вместе с Джоанни Мюррей, у которой появились новые друзья Греи, живущие за городом в огромном особняке с конюшней. Возможно, отношения с Эшлинг уже не будут прежними, так что не хотелось бы путаться у нее под ногами. В монастыре тоже будут проблемы. Сестра Катерина захочет знать, почему она вернулась, монахини ничего не поймут про развод и уход мамы к Гарри Элтону, а уж почему Элизабет уехала от родителей, им и вовсе никак не объяснить. Дядюшка Шон? Он всегда любил Элизабет; наверное, он скажет, что английская империя совсем дошла до ручки, раз даже браки там распадаются. Но можно ли попросить его оплатить ее проживание? Оно же денег стоит… А отец может рассердиться и не послать ни пенни.

Нет, поездка в Килгаррет навредит слишком многим людям. И толку от нее не будет. Переехать к Хартам тоже нельзя. Они не согласятся, да и как-то странно переезжать из дома на соседнюю улицу, будет слишком много пересудов. С мамой и Гарри она жить не хотела, ведь тогда она как бы одобряет их действия, а это неправда. К тому же они слишком много хихикают и отпускают непонятные для нее шуточки, а потом извиняются. Однако оставаться тут тоже не дело. Она так и будет бесконечно наводить порядок, заботиться об отце, стараясь его развеселить, а взамен не получая ни любви, ни благодарности.

Элизабет взяла со своего письменного стола блокнот и старательно написала три письма.

Мама, папа и Гарри,

вы все говорите, что желаете мне только хорошего. Спасибо, я тоже желаю вам всего наилучшего.

Я вернулась в холодный и грязный дом без всяких объяснений с вашей стороны. Это хорошо, по-вашему? Мне кажется, не очень.

Я ухожу обратно к Хартам. Скажу им, что поживу у них еще недельку, пока вы определитесь с планами на будущее. Я вернусь в следующую субботу, чтобы посмотреть, к чему вы пришли.

Мне осталось два года учебы в школе, и к концу летних каникул мне нужно будет найти место, где я смогу спокойно жить и учиться, не отвлекаясь на житейские проблемы. Я бы предпочла остаться в Кларенс-Гарденс с отцом, но не желаю убирать этот свинарник, чтобы здесь можно было жить. Если вы решите, что я остаюсь здесь, то, пожалуйста, наймите кого-нибудь для уборки и сообщите, что вы собираетесь делать со стиркой белья в дальнейшем. Я не против готовить для себя и отца, но я собираюсь усердно учиться, и у меня не будет времени стоять в очередях, поэтому нужно что-то решить с покупками.

Простите за столь деловой подход к делу, но меня неприятно поразило и обидело, что никто не задумывается о том, как жить дальше.

Вы все скажете, что я расстроена. Разумеется, я расстроена. Я взяла пятнадцать шиллингов из копилки, потому что собираюсь попросить у Хартов разрешения пожить с ними еще неделю, а значит, следует подарить им что-то. Об этом тоже почему-то никто не задумывается.

Когда я вернусь в три часа дня в следующую субботу, будет здорово, если вы все здесь будете. Не надо ходить к миссис Харт и обсуждать проблемы там, так вы только хуже всем сделаете.

Эта история тянется уже много месяцев, так что еще одну неделю можно и подождать.

Элизабет

Она нашла три конверта, один адресовала отцу и положила возле грязной бутылки из-под молока. Потом пошла в меблированные комнаты, где жила мама, и оставила второй конверт в дверях. Третий просунула в щелку двери фургона Гарри Элтона, припаркованного возле меблированных комнат. Конверт упал на пол, где Гарри его наверняка увидит. Подтянув сумку на плечо, Элизабет зашагала к дому Хартов. Увидев ее, обрадованная Моника примчалась открывать дверь. Элизабет усмехнулась, подумав, что Эшлинг гордилась бы ей.

В следующую субботу Элизабет проснулась, переполненная ужасом перед предстоящим днем. Поздно вечером в прошлое воскресенье под дверь дома Хартов кто-то подсунул записку, которая звучала столь же бесцеремонно, как и письмо Элизабет.

Ты безусловно права, никто не озаботился решением насущных вопросов, о чем ты нам всем и напомнила. Джордж, Гарри и я будем рады обсудить с тобой планы на будущее в следующую субботу. Можешь заверить Хартов, что к тому времени все проблемы будут решены.

Вайолет

Читая и перечитывая записку, Элизабет почувствовала острый укол боли. Должно быть, она и в самом деле повзрослела, если мама называет отца Джорджем, а себя – Вайолет…

Всю неделю Элизабет рассеянно сопровождала Монику на встречи с не одобряемым родителями парнем. Они часто ходили в кино, где Моника и Колин целовались, пока Элизабет сидела, уставившись на экран. Моника предложила сказать ее родителям, что Элизабет выдали пятнадцать шиллингов на развлечения для них обеих. Миссис Харт решила, что это вполне разумно и даже щедро. Мистер Харт поворчал и предупредил, чтобы они не задерживались допоздна и не сидели слишком близко в моргающему экрану, а то глаза испортят.

А теперь пришло время идти домой и лицом к лицу встретиться с тем, что там ожидало. Элизабет помыла голову и вышла посидеть в саду, чтобы обсохнуть.

– У тебя очень красивые волосы, – одобрительно заметила миссис Харт, – как шелк.

– Спасибо! А мне кажется, они какие-то бесцветные.

– Да что ты! Женщины специально красятся в такой цвет льна, а тебе повезло, и краситься не надо.

Миссис Харт шелушила горох. Элизабет принялась ей помогать.

– Ты такая услужливая девочка! – воскликнула миссис Харт.

Моника сидела у себя в комнате наверху, читала журнал про кино и продумывала сложный план по организации свидания с Колином на следующей неделе.

– Мне всегда проще найти общий язык с чужими мамами, чем со своей, – вздохнула Элизабет.

– Мы все такие, – подбодрила ее миссис Харт. – Так уж жизнь устроена. Если видишься с кем-нибудь слишком часто, то начинаешь испытывать к нему отвращение. Моника меня терпеть не может, мистер Харт меня ненавидел бы, если бы не проводил столько времени вне дома. Людям не следует постоянно быть вместе, ни к чему хорошему оно не приводит.

– Как-то грустно от такой жизни, разве нет? – Элизабет застыла с наполовину раскрытым стручком, из которого вот-вот посыплются горошины. – Какой смысл любить, зачем нужны семья и друзья, если устаешь от частого общения с ними?

– Может, и печально, но так и есть… Подумай сама: разве сегодня ты не увидишь подтверждение этого у себя дома?

Перейдя улицу, Элизабет подошла к дому номер 29 на Кларенс-Гарденс и заметила, что палисадник стал гораздо аккуратнее, чем в прошлый раз. У нее был ключ, но она решила позвонить, чтобы не застать их врасплох. Часы показывали уже десять минут четвертого, она нарочно задержалась. Явиться вовремя выглядело бы как-то совсем уж по-деловому. При виде припаркованного возле ворот фургона Гарри Элтона Элизабет почувствовала, как сердце кувыркнулось в груди.

Отец открыл дверь:

– Добро пожаловать домой, дорогая. Как поживают Харты?

– Прекрасно! – ответила Элизабет.

Оставив сумку в прихожей, она повесила школьную куртку на вешалку и, бросив быстрый взгляд вокруг, убедилась, что в доме навели порядок. Ковер подмели, пол помыли. Уже хорошо.

На кухне, напряженные и неуклюжие, сидели мама и Гарри. Впервые после того, как закрутилась эта история, они чувствовали себя неловко и смущались.

– А вот и ты! – с наигранной радостью воскликнул Гарри.

Мама встала, стискивая в руках носовой платок, как она всегда делала в расстроенных чувствах.

– Прекрасно выглядишь, дорогая, замечательная прическа!

– Спасибо, мама! Привет, Гарри! – Элизабет так привыкла всем угождать, притворяясь, будто все в порядке, что чуть снова не покатилась по накатанной колее.

Пришлось взять себя в руки, чтобы держаться отстраненно, а не суетиться, сглаживая все углы. Она стояла посреди комнаты, ожидая, что они будут делать дальше.

Первой заговорила мама:

– Мы чай заварили. Он немного остыл, может, заварим свежий? – Она чувствовала себя не в своей тарелке, ведь теперь она не хозяйка на этой кухне, и посмотрела на мужа. – Джордж? Как ты думаешь?

– Не знаю… Элизабет, как насчет чашечки чая? – вежливо спросил он.

– Нет, спасибо, мы недавно поели у Хартов. – Элизабет вновь передала им инициативу, нечего чаи гонять, бестолковая суета ни к чему не приведет.

– Ну, я тут и сам в гостях, но, может, присядешь? – предложил Гарри.

Мама посмотрела на него испуганно, а отец – раздраженно.

– Спасибо, Гарри, – ответила Элизабет и села на предложенный стул.

Все молчали.

– Как там Моника? – поинтересовалась мама.

– У нее все хорошо.

Отец откашлялся:

– Мы всю неделю обсуждали… гм… мы подняли вопросы, которые следовало поднять и… гм… как ты и хотела, мы все собрались здесь. Вот… – Джордж осекся.

– Да, папа, – невозмутимо посмотрела на него Элизабет.

– И будет справедливо, чтобы ты тоже приняла участие в дискуссии и… гм… высказала свое мнение… по поводу того, что мы обсудили…

Элизабет промолчала.

– Нам пришлось нелегко, – начала мама. – Когда-нибудь ты и сама поймешь, что важные вещи в жизни обсуждать сложно, они накладывают отпечаток на все остальное. Однако ты совершенно верно указала нам, что мы упускали из виду разные мелочи. В общем, мы пришли к такому решению. Твой отец весьма любезно предоставит мне свидетельства и позволит с ним развестись. Он согласен, поскольку именно так и следует поступить джентльмену. Я не заслуживаю подобного великодушия, ведь, как ты знаешь, виновата именно я. Взамен я не стану просить у твоего отца ни раздела имущества, ни компенсации. Мы с Гарри начнем все с нуля, как если бы я была девушкой без приданого. Я заберу свою одежду, немного посуды и часть мебели. Твой отец наймет домработницу, которую я найду, чтобы она приходила дважды в неделю, стирала и делала уборку. Я уже убрала всю кухню, все шкафчики, записала, какие продукты мы обычно покупаем… покупали. Вот список.

Элизабет одобрительно оглядела кухонные шкафчики, которые даже сверкали свежей краской.

– Гарри перекопал участок. Если твой отец не захочет ничего сажать сам, то может сдать его кому-нибудь. Сейчас многие так делают. Там есть задний вход, так что тебе никто не помешает…

– Поживем – увидим. Возможно, папе понравится огородничать, раз уж вся тяжелая работа сделана, – сказала Элизабет, глядя из окна на аккуратные, расчищенные от сорняков грядки. Похоже, Гарри всю неделю пахал в огороде.

– Я раздобыл мазутную печку для твоей комнаты, – сообщил Гарри. – Вайолет сказала, что тебе нужно спокойное место для учебы, чтобы Джордж не мешал тебе, когда слушает радио.

– Как мило! – ответила Элизабет.

– А я нашел для тебя книжную полочку в лавке старьевщика. Она как раз поместилась возле окна, – нетерпеливо вставил отец.

– Спасибо.

– Шторы тоже новые, – добавила мама. – Очень повезло, что размер совпал. Как раз меняли шторы в семейной гостинице, где я живу, так что я воспользовалась возможностью. Они синие, под цвет покрывала на кровати…

– Большое спасибо.

Все замолчали.

– Милая, тебя все устраивает? Я имею в виду, мы сейчас обсуждаем всякие мелочи, но ты же понимаешь, на данный момент это основное, – сказала мама.

– Да, мама, меня все устраивает.

– Твоя мама подразумевает, что хочет знать, останешься ли ты жить здесь со мной, или у тебя другие предпочтения, – объяснил отец.

– Я останусь с тобой, папа, если ты не возражаешь. И если мы оба будем соблюдать чистоту и не требовать слишком многого друг от друга, то я уверена, что мы прекрасно уживемся вместе. Я думаю, тебе следует чаще выходить из дому по вечерам. Встречаться с людьми, играть в карты. По вечерам я не смогу составить тебе компанию, мне придется учиться, а тебе будет скучно, если ты будешь все время сидеть дома.

– Да-да, конечно!

– Мама, вы с Гарри будете поблизости? Вы хотите временами нас проведывать?

– Нет, милая, я как раз собиралась сказать… Мы с дядей Гарри… я имею в виду, мы с Гарри подумываем уехать на север. Ты в любом случае можешь приезжать к нам в гости. Как только захочешь повидаться, только скажи, и мы тут же купим тебе билеты…

– Да даже говорить не придется! – вставил Гарри.

– И наш дом всегда открыт для тебя, но по многим причинам, если ты не обидишься, мы подумали… – (Элизабет выжидательно смотрела на мать, не пытаясь закончить предложение за нее.) – Мы подумали, что… лучше начать все сначала… с нуля… с чистого листа… – Она нерешительно замолчала.

– Как я уже говорил, – вмешался Гарри, – ты только попроси, да даже просить не надо, как только мы устроимся, можешь приезжать в любой момент. Наш дом будет твоим домом точно так же, как этот.

Отец хмыкнул, а может быть, кашлянул.

– Спасибо, – ответила Элизабет.

– Тогда на этом все, я думаю, – сказал отец. – Если, конечно, у тебя нет других предложений.

– Нет, меня все устраивает, – ровным голосом заявила Элизабет. – Полагаю, мы решили все вопросы. Вы уже все обсудили между собой? Я имею в виду, вам больше ничего не нужно прояснить на счет условий, денег, развода и всего остального? – Она говорила так, словно речь шла о списке покупок: деловито, без эмоций, с готовностью помочь.

– Нет, я думаю, что эту сторону вопроса…

– Мы полностью обсудили, – закончил отец за маму.

Она слегка улыбнулась ему, и он тоже почти улыбнулся в ответ. Сердце Элизабет едва не разорвалось на части. Ну почему они не могут продолжать улыбаться друг другу? Вот бы все рассмеялись, а Гарри Элтон сел в машину, помахал на прощание и уехал! Как было бы здорово!

Однако ничего подобного не случилось. Мама взяла сумочку и перчатки, гордо оглядела кухню, которую привела в порядок, чтобы оставить с чистой совестью. Гарри ущипнул герань на подоконнике:

– Элизабет, не забывай их как следует поливать. Герань пьет воду как не в себя.

Отец стоял в прихожей, вежливо придерживая дверь для мужчины, который увозил его жену. Элизабет подошла к фургону.

– Я напишу на следующей неделе, – сказала мама.

– Отлично! – ответила Элизабет.

– Элизабет, ты ведь знаешь, в нашем доме, какой бы он ни был, всегда будет комната для тебя. Мы даже шторы синие там повесим, – пообещал Гарри.

– Конечно знаю. Спасибо, Гарри. – Элизабет пожала ему руку.

Он обхватил ее за локоть и явно хотел обнять, но не осмелился…

Мама не посмотрела на входную дверь, чтобы проверить, стоит ли там отец.

– Мне ужасно жаль, что все так обернулось… – В ее глазах стояли слезы, и выглядела она совершенно потерянной и в то же время гораздо моложе своих лет. – Если бы ты только знала… я так хотела, чтобы все сложилось бы по-другому…

Элизабет вздохнула. Мама сморгнула слезы:

– Довольно разговоров, все остальное в письме напишу. Моя милая Элизабет, всего тебе наилучшего!

– До свидания, мама! – Элизабет прикоснулась щекой к тонкой маминой щеке, и дрожащая Вайолет стиснула дочь в объятиях. – Напиши все в письме. Так будет лучше.

Мама молча села в фургон и помахала.

Они уехали.

Отец стоял возле кухонного стола.

– Посуду после еды будем мыть по очереди, – сказала Элизабет. – Ты помой сейчас, а я – после ужина. Я пошла к себе.

Элизабет удалось продержаться достаточно долго, чтобы выйти из кухни, схватить в прихожей принесенную от Хартов сумку и взбежать по лестнице. Едва закрыв дверь, она бросилась на кровать, застеленную новым синим покрывалом, и запихала в рот наволочку с кружевными оборками, чтобы заглушить рыдания.

Она плакала, пока не засаднило в горле, не заболели ребра и не заложило нос настолько, что она едва могла дышать. Если бы не наволочка во рту, в доме звучал бы долгий одинокий вой.

* * *

Эшлинг считала, что Элизабет просто невероятная: сначала она так волновалась, что с родителями что-нибудь случится, а когда оно случилось, то вела себя как ни в чем не бывало. Написала совершенно спокойное письмо, где в основном рассказывала про новые шторы и свежевыкрашенные шкафчики на кухне, а не про переживания человека, оказавшегося между разведенными родителями. Маманя строго-настрого запретила Эшлинг болтать про это.

– Разве нельзя сказать Джоанни? Ну пожалуйста! – умоляла Эшлинг. – Видишь ли, я держала ее в курсе дела до того момента, как Элизабет назвала мистера Элтона «Гарри», как я и предложила, поэтому Джоанни захочет знать, что же случилось потом! Несправедливо рассказать историю и не довести ее до конца.

Маманя рассмеялась и согласилась, но запретила говорить про проблемы Элизабет с остальными. Если вдруг Элизабет приедет погостить, то вряд ли ей понравится, что весь город в курсе ее семейных дел.

– Ты думаешь, она когда-нибудь вернется? – Эшлинг очень этого хотелось, вот только лучше бы Элизабет приехала совсем скоро, иначе слишком много всего произойдет, замучаешься все объяснять. – Может, она приедет и снова пойдет здесь в школу в сентябре?

Маманя так не думала. Она предложила такой вариант в письме, но Элизабет ответила, что дома и так все плохо, а если она оставит отца одного, то будет только хуже.

– Вот уж не знаю, почему она тебе подобные вещи пишет, – недовольно пробурчала Эшлинг. – Мне она только про синие шторы написала.

– И мне написала… – На лице Эйлин появилось озабоченное выражение. – Мне кажется, она сильно расстроена… хотя они и привели дом в порядок, но не по той причине, по какой следовало бы…

– Маманя… – нерешительно начала Эшлинг, – а миссис Уайт… ну… мама Элизабет… считается ли, что она совершает смертный грех, живя с мистером Элтоном? Я знаю, она не католичка, но ведь вы вместе учились в католической школе… и ее крестили… и, может, она грешит…

Маманя, державшая в руках кухонное полотенце, бросилась к Эшлинг и принялась стегать ее по ногам полотенцем:

– Пойди прочь, глупая девчонка! Не морочь мне голову грехами! Только и слышишь что грех да грех… что за ерунду вы все болтаете!

Однако маманя смеялась. Кто-то нарушил клятву супружеской верности, а она смеется… Маманю иногда понять невозможно…

* * *

– Интересно, где они этим занимались? – размышляла Джоанни, пока они с Эшлинг втирали вазелин в ресницы узкими кончиками расчески, поднимая их вверх.

– Занимались чем? Ты про кого? – Эшлинг старалась изо всех сил, но ресницы никак не заворачивались вверх. – В лучшем случае мне удается сделать их похожими на зубцы. Почему у тебя загибаются? Более мягкие или что?

– Мне кажется, мои ресницы сами склонны загибаться, такое у меня ощущение. – Довольная Джоанни разглядывала результаты своих стараний в зеркале. – Нет, я говорила про ту пару, про маму Элизабет и ее мужчину… Где они занимались любовью?

– Я как-то даже и не задумывалась. Может, у него дома?

– Так ведь у него нет дома! Он в меблированных комнатах живет. Они не могли туда пойти. Может, они снимали номер в гостинице на вечер.

Эшлинг задумалась.

– Насколько я знаю, если поселился в гостинице, то должен там жить. Не думаю, что можно уйти после обеда и сказать, что тебе достаточно. Возможно, они ничего такого и не делали, а просто держались за руки и обжимались.

– Не болтай глупостей! – рассердилась Джоанни. – Конечно делали! Иначе откуда бы взялась измена и все такое? Обжималки на измену не тянут. В любом случае понятно же, что женщина не уйдет к другому мужчине, если не занималась с ним любовью.

С такой точкой зрения Эшлинг не могла согласиться. Она отложила зеркальце и обняла коленки, сидя на постели Джоанни. Оглядела большую комнату с окнами в пол. Дом Мюрреев считался одним из лучших в Килгаррете. Когда она шла к ним, Имон всегда говорил: «Ну что, в гости к своим друзьям Рокфеллерам идешь?»

– Джоанни, думаю, ты не права, – серьезно сказала Эшлинг. – Похоже, тебе кажется, что у большинства только одно на уме, но далеко не все люди такие. Мы с Элизабет считали, что могли бы всю жизнь без секса обойтись…

– Ой, да когда это было! Спорим, что сейчас ваше мнение изменилось!

– Нет, мое не изменилось! – с жаром ответила Эшлинг. – Я действительно так считаю. По-моему, все просто болтают об этом, делают из мухи слона, а на самом деле оно никому не нравится. Люди хотят любви. А не заниматься любовью.

– Так ведь это то же самое! – Джоанни озадаченно посмотрела на подругу. – Разве ты не слышала, как сестра Катерина говорила, что любовь есть высшее выражение «этого»… или, наоборот, «это» есть высшее выражение любви… Помнишь, мы едва не задохнулись от смеха, пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица на уроке? Цирк, да и только!

– Сестра Катерина ни разу не говорила про «это»! – Эшлинг и представить себе не могла подобные разговоры.

– Ну, она другие слова использовала… что-то там про высшее наслаждение супружеской жизни, результатом которого является рождение детей… Если она имела в виду не постельные дела, тогда что?

– Ах да, вспомнила. Но если честно, я думаю, что людям нужна именно любовь, ведь о ней все песни, и фильмы, и стихи, а не про постель.

– Но ведь заниматься любовью прекрасно! – заявила Джоанни.

– Тебе-то откуда знать? Ты всего лишь от других слышала!

– Ну-у-у… Дэвид занимался.

– Да ладно!

– Он так говорит.

Ничего себе новости!

– А он рассказал, как оно? – Взбудораженная Эшлинг чуть не упала с кровати.

– Говорит, что заниматься любовью – неописуемое удовольствие… и что мне понравится! – Джоанни была чрезвычайно довольна собой.

– «Неописуемое удовольствие» – всего лишь пустые слова! Из них ничего не понять. И конечно, он хочет, чтобы ты думала, что тебе понравится, ведь тогда ты с ним пойдешь до конца…

– И тогда мы в любом случае узнаем, каково оно! А не будем сидеть и гадать, – дерзко заявила Джоанни.

– И то правда… Но разве ты не против?

– Я только за!

И они покатились со смеху.

– Тогда действуй! О чем тут еще думать? – поинтересовалась Эшлинг.

– А почему я? – Джоанни не вдохновила идея стать первопроходцем.

– Ну ты мозги-то включи! Как я могу с кем-то переспать? Нельзя же постучать кому-нибудь в дверь и сказать: «Привет, я Эшлинг О’Коннор, и моя подруга Джоанни Мюррей хочет, чтобы я попробовала половой акт с кем-нибудь, прежде чем она наберется храбрости заняться любовью с Дэвидом Греем, так что можно мне войти и давайте разденемся?»!

– Да я не в этом смысле…

– А что еще я могу сделать? Это у тебя есть парень, это твой парень говорит, что тебе понравится, и это тебе чешется попробовать. Я тут только в роли болельщика.

– Я никогда не рискну! Пустая болтовня, и ничего более. Я с ума сойду от страха забеременеть. В любом случае Дэвид предлагает лишь потому, что ожидает отказа. Никто в здравом уме не согласится же!

– Думаешь, он тебя бросит, как только получит свое?

– Ну да. И еще, как он сможет мне потом доверять? Если я пересплю с ним, то почему бы мне не переспать с кем-нибудь другим? Он непременно так и подумает.

– В таком рассуждении наверняка должна быть ошибка, – сказала Эшлинг. – Иначе как бы кто-то вообще встречался с кем-то, если все так считают?

– Глупая, сначала ведь женятся, а потом уже можно, – уверенно заявила Джоанни.

– А как насчет того «неописуемого удовольствия»? С кем-то же он занимался любовью…

– Он ездил на каникулы на юг Глостершира. Там все это делают. Похоже, там все по-другому, совсем не так, как здесь.

– Тогда почему он не попробовал со многими, раз уж там все спят со всеми?

– Эшлинг О’Коннор, ты намеренно придираешься к словам! С тобой невозможно разговаривать! – разозлилась Джоанни.

– Да мне просто любопытно! – запротестовала Эшлинг. – Почему все думают, что задавать вопросы ненормально? Что тут такого-то?

* * *

Семья Джоанни охотно приглашала Эшлинг в гости, считая ее умной и забавной девочкой. За столом у Мюрреев Эшлинг блистала остроумием и вызывала веселье, тогда как то же самое поведение дома, по мнению мамани, Имона и Морин, выглядело эгоистичным и показушным. Впервые в жизни Эшлинг начала понимать, что в доме Мюрреев ее считали этакой изюминкой, а в собственном доме она всем приелась. Возможно, все в Килгаррете так любили Элизабет, потому что она была изюминкой, а когда она вернулась домой, то там вышло черт знает что.

Хорошо хоть к Мюрреям можно пойти, а то дома тоска зеленая. Маманя так испугалась за Донала, когда он болел, что теперь стоит ему кашлянуть, как она оглядывается на него, хотя вида не подает.

Тот день, когда отец Карни приходил проводить соборование, показался сплошным кошмаром. Сначала пришла монахиня, чтобы подготовить Донала и комнату к таинству. Папаня дико разозлился и заявил, что монахини вечно везде лезут, делать им больше нечего, зачем готовить к чему-то ребенка вроде Донала? Во время соборования маманя держала Донала за руку и улыбалась. Пегги плакала в дверях, и маманя сказала, что, наверное, у Пегги простуда, ей следует пойти посидеть у камина, а не стоять на сквозняке. Отец Карни объяснил, что соборование может привести к двум результатам: или вернет здоровье и силы, или утешит больного и даст легкую смерть. Имон буркнул что-то про беспроигрышную ставку, так маманя его потом чуть не убила и велела держать свои языческие верования при себе, подальше от спальни Донала.

В любом случае Доналу полегчало. Теперь ему следовало поберечься, чтобы снова не схватить воспаление легких, и, похоже, маманя считала, что пневмония, как коварный враг, все время караулит за дверью в ожидании возможности ворваться внутрь.

Эшлинг казалось очень странным, что Господь постоянно посылает неудачи тем, кто менее всего способен вынести удары судьбы. В конце концов, Шон не был злодеем, он был хорошим парнем, который верил в правое дело, а Господь позволил, чтобы его разорвало на кусочки. Донал самый милый в семье, а Господь дал ему астму и к тому же посылает воспаление легких, которые и так слабенькие. Морин и Имон такие противные, но оба здоровы как быки. У Господа вообще нет понятия о справедливости! Маманя так много работала, ночами не спала, а получила взамен отпуск или красивую одежду? Нет. Эшлинг и сама весь год вкалывала в школе, как раб на плантациях, и что в результате? Где хоть какая-то награда или благодарность? Все, что она получила, – это признание сквозь зубы, что она наконец-то взялась за ум и хотя бы попробовала нагнать упущенное.