Читать книгу Доктор Постников. Лекарь Аптекарского приказа - - Страница 5

В России традиционно было принято, что дети наследуют профессию родителя. К тому времени, когда Петр окончил начальный курс обучения в приходской лютеранской школе, ему исполнилось двенадцать лет, и Василий Тимофеевич определил сына в класс старшего подьячего – Осипа Солодухина при Посольском приказе, в котором детей служащих приказа готовили к переводческой службе в этом же ведомстве. Там школяры с утра и до обеда изучали латинский и немецкий языки, а после обеденного перерыва и до захода солнца безденежно выполняли работу переписчиков, оттачивая почерк, а ученики уже знающие иноземные языки – переводили рукописные и печатные европейские книги на русский.

Необыкновенный случай, после которого Петр окончательно убедился, что хочет стать лекарем, произошел с ним в начале марта, в последнюю седмицу перед Великим постом и за месяц перед поступлением в лекарскую школу Аптекарского приказа.

Шел десятый час дня. Мартовское солнце клонилось к закату. Колокольный звон только что возвестил о скором начале вечерни, и народ спешно покидал торжище на Красной площади, торопясь в церкви. Обыкновенно Петр после занятий в классе у Солодухина возвращался домой на обеденный отдых по Никольской улице. Ему нравилась эта красивая улица, с резными фасадами боярских хором и богатых монастырей, полностью вымощенная бревном от Алевизова моста Никольской башни до Никольских ворот Китай-города. Проходя по ней, он иногда останавливался около иконных рядов, расположенных напротив Заиконоспасского монастыря, и подолгу рассматривал иконостасы, парсуны, иконы, которых в этих рядах было огромное множество. А когда оказывался у ларя с книгами, то часами стоял и листал толстые иноземные фолианты в кожаных переплетах и с медными застежками, рассматривая изображенные на их полях различные замысловатые орнаменты.

Но в тот день Петр почему-то изменил маршрут и решил пойти по Варварке. Он вышел из Спасских ворот, обогнул собор Покрова на Рву, или, как его называли в народе, храм Василия Блаженного, и направился к церкви святой Варвары, в которой уже началась служба. Торг на Красной площади к этому времени закончился: палатки закрылись, купцы и лоточники разошлись. Среди торговых рядов остались немногочисленные прохожие, а также нищие, калеки и бездомные, которых стрелецкая полиция выдавливала с площади в ближайшие проулки, выставляя рогатки и караульных на проходных улицах. Со стороны Зарядья, откуда-то снизу, слышался истошный собачий лай. Юноша обогнул церковь и вышел на край склона. Внизу, недалеко от мытной избы, на пустыре, он увидел свору, не меньше десятка собак, дерущихся между собой за какую-то добычу. Вздыбленный от их возни снег серебром искрился в лучах заходящего солнца. Петр некоторое время с интересом наблюдал за ними, затем, обернувшись к церкви, трижды с поклоном перекрестился и пошел по пустынной Варварке в сторону Знаменского монастыря, чтобы потом через Лубянку быстро дойти до дома. Однако, сделав несколько шагов, он боковым зрением увидел, что собаки перестали грызться. Затем одна из собак, значительно крупнее других, по виду вожак, отделилась от остальных и стала медленно подниматься по склону в его сторону. Стая также вознамерилась последовать за вожаком, но тот обернулся и издал предупреждающий глухой рык, который протяжным эхом отозвался в морозном воздухе Зарядья, заставив Петра остановиться. Собаки, рассыпавшись веером, легли на снег и стали выгрызать из лап замерзший лед. Петр оглянулся. Улица уже опустела, вокруг никого не было. Лишь в отдалении несколько сгорбленных фигур, опираясь на палки, покидали торговую площадь.

Петр не боялся собак, потому что знал, что тот дух, которым он пропитался от своих любимцев, – испанских малоссов, должен был наводить страх не только на отдельного пса, но на целую свору. Однако внушительные размеры вожака насторожили юношу. А когда тот с невероятной легкостью в несколько прыжков покрыл разделявшее их расстояние и остановился в двух саженях от него, уверенность Петра сменилась неподдельным страхом. Уперев свои мощные лапы в землю пес, не мигая смотрел на Петра и, вытянув шею в его сторону, шумно втягивал всей грудью воздух, как бы определяя тот ли это человек, который ему нужен. У юноши бешено забилось сердце, а вдоль спины волной пробежала судорога. От страха его затылок покрылся испариной, а на лбу выступило несколько капель пота. Он поднял свою ученическую сумку и, загородившись ею, зажмурился, ожидая нападения. Секунда, две – нападения не последовало. Петр заставил себя приоткрыть глаза и посмотреть на сидящего против него пса.

Это оказалась коренастая, с широкой крепкой грудью и толстыми мускулистыми лапами сука. Ее огромная угловатая морда с черной пастью, свисающими брылами и мощными челюстями напомнила Петру меделянского мордаша, которого он однажды видел у дьяка Посольского приказа. Эту породу использовали при травле и охоте на медведей. Отдельные особи легко и в одиночку справляются с крупным кабаном. Собака пристально смотрела на Петра, но агрессии не проявляла. Приглядевшись, Петр заметил, что вместо крапчатого окраса и жесткой короткой шерсти, как у истинных мордашей, она имела длинную черно-бурую шерсть, а ее пасть выступала вперед, как у пастушьих пород. Эти отличия подсказали Петру, что это метис. А обвисшее брюхо, покрытое репейной колючкой, говорило о том, что она недавно выкармливала щенков. Но эти открытия не успокоили его. Он по-прежнему неподвижно стоял и в страхе ожидал атаки. Он не знал и не понимал, почему пес своей мишенью выбрал его. Ведь совсем недавно мимо проходило множество разного люда, но собака как будто специально ждала появления Петра. Он вдруг вспомнил, что, подходя к склону, заметил: что именно эта собака не участвовала в общей грызне за добычу, а равнодушно наблюдала за ней со стороны. И как только он появился в поле ее зрения, направилась к нему.

Петр как завороженный смотрел на пса и не шевелился. Наконец зверь обмяк, задрал к небу свою большую тяжелую морду и, широко открыв пасть, изрыгнул из себя горловой рык такой силы, что у Петра спазмой свело живот. «Ой!» – едва слышно простонал он, как будто уже почувствовал невыносимую боль. Он поднял сумку к лицу и снова сжался в комок.… Это мгновение показались ему вечностью. Ему захотелось закричать и позвать на помощь, но горло свела судорога. Вдруг он услышал хриплое дыхание и шорох на снегу. Медленно опустив сумку и приоткрыв глаза, он увидел, что собака, не спуская с него зеленовато-серых глаз, медленно, на полусогнутых лапах ползет к нему по снегу. Приблизившись, она подняла голову, открыла пасть и плотно захватила крепкими желтыми зубами рукав ферязи, отчего по рукаву на кисть протянулась густая и липкая пенисто-желтая нить слюны. Потянув Петра за рукав, так что ему даже пришлось наклониться, она расцепила зубы, повернулась в сторону Зарядья и стала медленно спускаться к задворкам в направлении Мокринского переулка, иногда останавливаясь, оглядываясь на него и как бы говоря: «Ты идешь? Смотри не отставай!» Остальная свора так же снялась с места и лениво последовала за ними, держась в отдалении. Увязая в подтаявшем и побуревшем от собачьего помета снегу, Петр по склону, между покосившихся сараев и ветхих лачуг, спустился до Мокринского переулка, в самом начале которого стоял храм Николы Мокрого Чудотворца. Улица была пустынной, лишь двое священнослужителей в рясах стояли перед папертью и о чем-то тихо разговаривали. Из церкви доносилось хоровое песнопение. Стая, почувствовав запах своего лежбища, обогнала вожака, обогнула колакольню справа от храма, и взбежала по склону к частоколу Знаменского монастыря, где полукругом распределилась на снегу. У самого забора среди всякой рухляди, дров, сена и мусора были прорыты собачьи норы. Одна, крайняя слева, по размеру превосходила остальные в несколько раз. Именно к этой норе и привела собака Петра. Она подошла к лазу, села сбоку от него и, задрав голову к небу, издала громкий гортанный звук, после чего пристально посмотрела на Петра. Он понял: она хочет, чтобы он вошел в нору. Вход в логово был достаточно широк, чтобы среднего роста человек, наклонившись, мог войти внутрь. Петр медленно огляделся – перед ним возвышался высокий забор, подход к которому преграждали кучи выброшенного из монастыря мусора и полусгнившие дорожные бревна; справа и сзади свора, а слева – беспощадный зверь, не сводивший с него пронзительного взгляда. Петр наклонился и сунул голову в проем. Внутри было темно. В нос ударил густой, сладковато-терпкий запах, от которого его сразу затошнило, а глаза заслезились. Приложив рукав ферязи к носу, он наклонился и стал медленно продвигаться вперед.

Страшная собака, ткнув его своей огромной головой, вошла за ним следом, и растворилась в темноте. Петр огляделся, пытаясь определить, где находится собака. Но в пещере было настолько темно, что он не смог разглядеть даже собственные вытянутые руки. Он зажмурил глаза, чтобы они привыкли к темноте, – так он всегда делал, когда без свечи спускался в подклеть у себя в доме. А когда он стал что-то различать, заметил, что пещера имела дощатый пол и стены и больше походила на рукотворный сарай, который собака приспособила под свое логово. Пол, как показалось Петру, был выстлан слежавшейся соломой: она была влажная и чавкала под ногами. Он обвел пещеру взглядом, и она показалась ему достаточно просторной – в ней можно было если не выпрямиться, то находиться в полусогнутом положении. В дальнем углу он заметил очертания собаки, которая, как каменное изваяние, сидела на фоне черных стен, и наблюдала за ним.

«Зачем она меня сюда притащила? – мысленно задавал себе вопрос Петр, продолжая оглядывать собачье пристанище. «Что она задумала?» И едва в его голове промелькнул этот вопрос, как где-то слева от себя он услышал жалобное попискивание. Он сделал шаг в ту сторону и посмотрел вниз. В этот самый момент бледный луч заходящего солнца на мгновение мелькнул в пещере и высветил место, откуда раздался писк. На куче протухшего сена он увидел двух крупных лохматых щенков, которые лежали на спине и тянули свои косматые морды вверх. Он присел, чтобы лучше их рассмотреть, но сразу почувствовал над своим правым ухом горячее хриплое дыхание. Петр замер и медленно повернул голову. Около своего лица увидел два огромных, светящихся зеленоватым светом зрачка. «О, ужас!» – подумал он и отшатнулся. Придя в себя, он с оглядкой на зверя медленно наклонился, чтобы разглядеть щенков, и сразу понял источник смрада. У обоих щенков задние лапы были разодраны, а оголенные в некоторых местах кости – сломаны. При слабо проникающем через лаз свете Петр заметил в глубоких ранах шевелящихся червей. Его затошнило, у него вновь возникло желание выскочить и убежать, но он понимал, что это невозможно. «Так вот зачем она меня сюда затащила. Эти щенки – ее дети! Она хочет, чтобы я им помог. И пока я что-нибудь не сделаю для них, она меня отсюда не выпустит. Но что я могу? Что нужно сделать?» Петр начал думать, но в голову ничего не шло, присутствие реальной опасности смешивало все мысли. Щенки, почувствовав его присутствие, сильнее заскулили, и еще активнее стали дрыгать передними лапами. Петр понимал: рано или поздно собака увидит, что он ничего не делает, и что тогда будет? Его глаза уже привыкли к темноте, и теперь он отчетливо видел, как черви, ползая в гнилой плоти, жадно пожирают ее. А щенки, когда боль становится невыносимой, еще сильнее скулят и дергают сломанными лапами. Их мать тоскливо подвывала. Несмотря на высокую влажность в пещере, где, казалось, должно было бы быть тепло, Петра бил озноб, больше, конечно, не от холода, а от страха. Вдруг в голове молнией пронеслось слово «клопы». В то время во всех спальных покоях всех сословий, включая и царские, клопов, как и тараканов, водилось несметное количество. От них страдали все, за исключением, может быть, крепостных крестьян, которые либо от нечувствительности, либо от усталости спали как мертвые, не реагируя на укусы насекомых. Петр вспомнил о них, потому что сам часто страдал от этих паразитов и чесался. И только раздавив всех видимых клопов на простыне, одеяле и стене, уже спокойно засыпал до рассвета. «Вот что надо сделать, – подумал он. – Этих червей надо раздавить! Тогда боль уймется и щенки успокоятся, а их раны начнут заживать. Да, но как я их в ране раздавлю? Это же не клоп, которого зажал между ногтями – хрусть, и готово. Этих червей к кости не прижмешь, чуть больно щенкам сделаешь – мамаша рядом, сразу голову откусит». Петр задумался.

«А что если их оттуда выковырять и пальцами раздавить? Противно, конечно, но быть разорванным огромным псом – еще хуже». Он склонился над щенками и, протянув руку, попытался пальцами вытащить хоть одного червя из раны. Червь оказался упругим и скользким. Петр ногтями все-таки зацепил за хвост одного и попытался раздавить. Но червь выпустил из заднего отверстия каплю тягучей, с едким запахом жидкости, обвился вокруг пальца и, выскользнув, снова упал в рану и скрылся в толще податливой плоти. Петр брезгливо посмотрел на свои липкие пальцы и обмыл их в талом снеге. «Нет, так я их оттуда не выловлю, надо придумать что-то другое!» Он присел на корточки перед щенками и с опаской стал теребить их лохматые головы, ища решение трудной задачи. Он потрогал рукава своей ферязи: «Вот чем можно их оттуда убрать!» Снял ферязь, наступил на нее и оторвал один рукав. Скомкав его, он начал пробовать выковырять им червей из раны. Потер по ране раз, потер другой, но, когда щенок жалобно заскулил, из угла послышалось угрожающее рычание, а через мгновение его ухо обдало горячее дыхание мамаши. Петр похолодел, выронил скомканную ткань и как был на четвереньках замер. Когда собака успокоилась и отступила назад, Петр снова поднял рукав. Ткань была мокрая и с нее стекала вода. «А что если в рану накапать талой воды?» – И он, высунув наружу руку, взял горсть мокрого снега и, сжимая его, тонкой струйкой накапал на рану одному из щенков. В ране образовалась небольшая лужица. Петр взял рукав и осторожно промокнул ее. Несколько червей прилипли к ткани. В другой раз он положил на рану большую горсть снега. Тот быстро растаял, и Петр мокрым рукавом вычерпал из раны всех червей без остатка. Такую же процедуру он проделал с другим щенком. Видно было, что щенки по мере удаления червей, становились спокойнее и больше не дергали лапами. Под конец он порвал оба рукава своей ферязи на ленты и, как в свое время учил его Микола, обмотал щенкам лапы. От этого им стало гораздо легче, и теперь они уже рычали не от боли, а от радости, что не замедлила подтвердить их мамаша, которая, тоже гортанно проявив радость, два раза лизнула сначала руку Петра, потом щеку. С тех пор он часто навещал своих питомцев в пещере, подкармливал их и как умел, перевязывал.