Читать книгу Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - - Страница 18

Таверна на берегу Тибра, Рим

90 г. до н. э.

– Вот так, юноша, мне удалось победить страх моих воинов перед теми, кого звали северными великанами, – объяснил Гай Марий, широко улыбаясь и подливая вина себе, племяннику и Лабиену. – Когда легионеры собственными глазами увидели, что перед ними обычные люди, их поведение изменилось… – Он задумался и замолчал. – Возможно, даже слишком…

– Прибыл врач, славнейший муж, – объявил Серторий, воспользовавшись молчанием, в которое погрузился его командир.

– Кто? – рассеянно спросил Марий. Серторий собрался было повторить, но Марий покачал головой, точно прогонял воспоминания о давнем прошлом. – Ах да, врач. Хороший врач? Моего племянника не может лечить проходимец, выдающий себя за одного из греческих лекарей, которые действительно знают толк во врачевании ран.

– Это врач из валетудинария тех легионов, которые были направлены в Африку, а затем переброшены на север. Они участвовали в том самом походе, о котором славнейший муж рассказывает племяннику.

– Ах вот как! – воскликнул Марий уважительно и даже обрадованно. – Так, значит, добрый Анаксагор жив?

– Я здесь, славнейший муж, – ответил учтивый, опрятный и почтенный старец, перед которым преклонялись все ветераны бывшего консула.

Марий остался сидеть – человек, который шесть раз избирался консулом, не встает ни перед кем, – но кивнул в знак того, что узнал вошедшего и признателен ему. Это само по себе было немало.

– Приятно видеть, что ты все еще среди нас.

– Трибун помнит, где меня найти, славнейший муж.

– Валерий Флакк знает свое дело.

То было высшее одобрение. Бывший консул обычно скупился на похвалы.

– Моего племянника хорошенько отмутузили… и его приятеля тоже.

– Вижу, славнейший муж.

Старец обогнул стол, подошел к мальчикам и положил руку на подбородок сперва одному, потом другому, поворачивая им головы, чтобы хорошенько рассмотреть синяки и ссадины по обе стороны лица.

– Полагаю, смерть им не грозит, но мне бы хотелось вернуть племянника матери в более пристойном виде, нежели нынешний. Глупец ввязался в драку, в которой не мог победить.

Юный Цезарь наморщил лоб и собирался возразить, но Анаксагор снова повернул его голову, чтобы тщательнее изучить следы ударов. Дядя тем временем заговорил снова:

– Да, мальчик. Как бы ты ни возражал, ты совершил оплошность, глупость. Когда ты рискуешь собственной шеей, это называется слабоумием. Но если ты ввязываешься в битву, которую не способен выиграть, и ведешь за собой тридцать тысяч человек, ты не глупец, но убийца… убийца собственного народа. А ведь ты собираешься начальствовать над легионами, верно?

Лекарь отодвинул кубки с вином подальше от своих юных подопечных и разложил на столе врачебные принадлежности. Некоторые раны требовалось зашить. Он попросил у трактирщика горячую воду и чистые тряпки.

– Верно, – подтвердил юный Цезарь, жаждавший последовать примеру дяди. Это было ему не по силам, и все же он твердо решил пойти по дядиным стопам и стать консулом хотя бы единожды. Командовать войском и одерживать победы было заветной, почти недостижимой, мечтой любого маленького римлянина. Консулами становились лишь единицы.

– Тогда научись проглатывать гордость, когда тебя называют трусом, а ты не в силах отплатить за унижение. Не забывай об этом, мальчик: прячь оскорбление поглубже и береги его столько, сколько потребуется – дни, недели, месяцы или годы. Чтобы со временем оно не утратило остроты, чтобы тебе было по-прежнему больно, главное – дождись подходящего мгновения, наилучшего дня, чтобы отплатить за позор, и не ответным оскорблением, а кровью. Точным и смертельным ударом, который уничтожит врага.

Наступила тишина.

Ее нарушал лишь шорох тряпицы, которой врач обтирал поврежденную кожу, и время от времени – приглушенные стоны Цезаря, не желавшего обнаруживать свою боль перед дядей и ветеранами.