Читать книгу Последний замысел Хэа - - Страница 1

Днём в Лесу темно.

Густые кроны деревьев смыкаются, задерживая свет, не позволяя ему коснуться подлеска. Блеснёт крыло лесного ангела, пролетит огонек, над головой сверкнёт молния. Эти молнии пугают больше, чем темнота. Шокеры – создания опасные, лучше держаться подальше.

В Лесу просторно. Это не листопадная роща, в которой берёзы жмутся друг к другу, и ты продираешься, помогая руками. Здесь места хватает. Деревья большие, втроём не обхватишь, между ними поместится всё – дом, загон, игровая площадка.

Мутный вздохнул.

Блуждающий огонек – вот кто они такие. В этом большом зримом Лесу. Тусклый блуждающий огонек. Если потеряются, будет блуждать, пока не погаснет.

Он мысленно отругал себя за халатность – что, выходя из селения, забыл долить масла. Теперь нужно спешить, фонарь может погаснуть. Но спешить не получится.

Щербатый шёл сзади, стараясь поспеть. Потому что фонарь у Мутного, а у него поводок, к которому привязан топтун. Но поводок не натянуть – топтун-двухдневка, да ещё дикий, мог заупрямиться, упереться своими лапами. Что тогда делать? Придется вернуться. Поэтому иди себе медленно, но старайся поспеть.

Свет позади померк, и темнота стала вязкой. Она опутала ноги, руки, она мешала дышать. Да и пугала не темнота, не столько темнота, сколько звуки – редкие, непонятные, они наполняли Лес, и ведь за каждым что-то стояло. Но что?

Еще и дыхание. От каждого дерева – впереди, за спиной, слева, справа. Дышали деревья, дышал Щербатый, топтун. Он не был уверен, не дышит ли кто-то ещё.

Вглядываясь вперед, Мутный искал пятно света, тот слабый, но явный проблеск, которого ждали, и сердце стучало, мешая прислушиваться. Воображение рисовало кучу шептунов, что притаились в Лесу. "Ну и пусть, меня то они не тронут" – поёжился парень.

– Смелей, не бойся, – сказал он Щербатому, – Зримые души людей не трогают. Девятый Лес далеко.

– Да я не боюсь. Это вот он боится, – Щербатый натянул поводок, но осторожно, зря разозлить животное он не хотел, – зачем его взяли? Ты же слухач, мы бы справились.

– Ты, видно, забыл, что случилось у герцога.

– Деревья саммаков?

– Да. Там был лучший слухач. Самый лучший. Древоведы за ним приходили, звали к себе. С герцогом разговаривали.

– Его бы не отпустили, – даже в темноте Мутный чувствовал улыбку приятеля, щербатую и такую запоминающуюся.

– Да он бы и сам не пошел… А история жутковатая вышла. Слухач перепил накануне, а может, расслабился, знаешь, есть поговорка – «натёртое ухо". Послушал, вроде мертвы – можно рубить. И ошибся… Слухач не ошибается дважды, – Мутный прислушался, – Сипатый сказал, собирали по поляне, всё, что осталось от древорубов. Подумай. Добродушные саммаки превращаются в шкодников, когда потревожишь их дерево. Саммаки, которые обычно лежат кверху брюшком. А теперь представь, что бы сделали топтуны, – парень помолчал, чтобы у приятеля разыгралось воображение, и продолжил, – что-то странное происходит, Щербатый. Скоро ночь, а должен быть день. Корявый смеётся, говорит, дозорные месяц проспали.

– Корявый всегда смеётся.

– А чо смеяться-то? – Мутный вздохнул, – посёлок растёт, домов не хватает. На нас вся надежда. А вернёмся ни с чем, так мы и окажемся крайними.

– Ну есть и другие поляны.

– Поляны то есть. Времени нет…

– Ну кто же знал. Ночь всегда начиналась ко времени.

– Смотри, – Мутный приподнял свой фонарь. На стволах, прямо над головами, виднелись наросты – бутоны. Скоро распустятся цветы, в Лесу станет светло. Деревья чувствуют наступление ночи, все зримые души чувствуют. Синеокая говорит, что видела дикого прыгуна с кристаллами вдоль спины. А спроси у дозорных, сколько лет длится день?

– Пять, ну, может, чуть меньше.

– Ладно… пошли.

– Тропу то видно? – поинтересовался Щербатый, – а то уйдём не туда…

– Двудушный! – приятель склонился, поставил на землю фонарь и протянул свои руки. Потом повернулся к свету и медленно приоткрыл.

На ладонях лежал зверёк – маленький, с колёсиками вместо задних лап. Квадратный носик пульсировал, черненькие, почти слепые глазки блестели, ушки крутились из стороны в сторону, словно флюгерочки на крыше. Колёсиками и задними лапками, которые правильнее было бы назвать средними, зверёк прижимался к ладони, а передними в отчаянии молотил воздух, как будто угрожал или пытался что-то поймать. Потом повалился на спинку и мелко-мелко затрясся. Животик пересекала рана, в которой блестела жидкость, тёмная и вязкая как желе.

– Это ангел, – заметил Щербатый, – подрал, но не съел. Вот он и дался в руки. Поймать бруму, тем более лесного…

– Плохо бедняжке, – Мутный нахмурился, – тоже загадка. Чего это ангел его не добил? Плащеносцы – отличные охотники.

– Мутный, ты на фонарь погляди. Масло закончится, как возвращаться?

Брума на ладони вдруг дернулся, раз, другой. От него отделилось облачко, бледное, почти прозрачное, как две капли воды похожее на зверька. Оно поднялось над телом, поболтало лапками и уплыло. Какое-то время облачко будет жить своей жизнью, но после исчезнет, как исчезает любая другая зримая душа, уходя из этого мира. Душа без тела долго не живет.

Мгновение очаровало. Они и раньше видели Расставание, много и много раз – так приходят к концу жизни зримых, всех, животных, растений. Даже сорванная тянучка так умирает. Но душа тянучки не дрыгает лапками, не шевелит ушками, не смотрит тебе в глаза. Может, в этом секрет. А может, в темноте – и дыхании, наполняющем лес.

– Умер маленький брума, – Мутный встал на колено и положил беднягу на землю.

Потом огляделся.

Топтун стоял как ни в чем не бывало. Не урчал, не хлопал ушами. Короче, не волновался.

– Пошли, Щербатый, – парень забрал фонарь, – Скорее всего, волноваться не о чем. Деревья мертвы.

– Хорошо, если так. А то я даже не знаю, как его отводить. Если упрётся, придется бросать. Ох, Синеокая меня накажет…

– Ох, накажет…

– Сильно.

– Больно.

– Страстно.

– Жду не дождусь.

– Почему? Это я её жду. Ты упустил своё счастье.

Друзья рассмеялись.

Идти стало легче, даже топтун приободрился.

Тропа ветвилась, петляла, но путники шли уверенно.

Скоро забрезжил свет.

– Ты никогда не задумывался, – спросил Щербатого Мутный, в своей обычной слегка философской манере, – почему мы такие разные – зримые и незримые?

– А почему нам быть одинаковыми?

– Вот смотри, – продолжил слухач, – зримые рождаются редко, ведь так? Раз в десять лет, перед самым началом дня. А возьми там какую ни будь кошку, допустим, и мышь. Или птицу. Или возьми человека. Несутся как вздумается. Есть солнце, нет солнца – неважно.

– Ну почему? Солнце важно. Ночью, когда гаснет, люди в Лесу, днём – на равнине.

– А представь, солнце исчезло. Совсем. Ну представь. Что тогда?

– Что?

– Кто бы выжил? Зримые выжили?

– Нет.

– А люди?

– Шкод его знает.

– Люди бы выжили, даже без Леса. Особенно проводники. Что им ночь? Небо пылает, значит, светло – и ладно. А если темно, есть сонхваты – собирай их плоды, выжимай из них масло. Масло сонхватов горит хорошо.

– Но сонхваты бы не выжили.

– Забери меня чёрный, – Мутный остановился, – ты прав. Об этом я не подумал. Ну… есть незримые растения, тот же подсолнух и конопля. Правда, их масло так не горит…

– Даже незримые растения ночью не плодоносят. Сезон пылающих длится недолго, пятьдесят суток. А нужно ещё зацвести…

– Говорят, есть какая-то жидкость в земле, там, где Девятый Лес. Она горит лучше любого масла.

– Лучше не напоминай. В Безвестном Лесу никто не живет, только двудушные.

– Они сейчас не опасны.

– А вдруг? Ты бы рискнул? Там, помимо двудушных, много чего. Говорят…

– Что?

– Удивительное место, этот Девятый… – Щербатый вздохнул.

Мутный задумался.

Да, скоро наступит ночь, солнце погаснет, на землю сойдёт туман, и люди уйдут в Леса. На долгих пять лет. Посёлок вырос, появились новые семьи, и кучки маленьких домиков среди Леса уже недостаточно. Нужна древесина, а деревья топтунов, или топтуньи, считались одними из лучших. Они не гнили, если, конечно, тщательно удалить сердцевину, полусгнившие кишки, сосуды, смазать смолой остролапок. Но деревья должны быть мертвы, иначе случится беда – даже добродушные топтуны превращаются в шкодников, когда потревожишь их дерево. Они связаны прочным узами, деревья и шестилапы – что топтуны, что саммаки, что плащеносцы. Первые кормят вторых по ночам, дают, если нужно, убежище, а шестилапы оберегают поросль, высаживают её в конце ночи, и не покидают, пока та не вырастет. “Как же всё подогнано, подбито, – думал Мутный, идя на свет, – одно завязано с другим. Но у зримых подогнано лучше, словно вначале Бог создал незримых, а уже после учёл ошибки”.

Да, он слухач, возможно, лучший в селении. Он мог прислониться к дереву и услышать его дыхание. Или голос. Мутный не знал, что он слышит, не знал даже как – ушами, сердцем, или каким-то особенным внутренним слухом. Но слышал. Такое дано не каждому.

Но иногда слухачи ошибались.

Но только не шестилапы – дикие, не домашние, у домашних еще детенышами удаляли лобную шишку – орган связи животного с деревом.

И если топтуна подводили к топтунье, которая давно лишилась листвы и казалась иссохшей, но при этом дышала, слабо, неуловимо дышала, он поднимал лепестки полных губ, расправлял ажурные уши и громко урчал. Шишка на лбу пульсировала – и ты отбегал от дерева, как отбегает саммака от шептуна, и молился Обиженному, благодарил, что всё обошлось, а вот если бы ты понадеялся на местного слухача…

Да, слухач – профессия важная. Не только, чтобы рубить, но чувствовать, ощущать настроение Леса. Ведь если дерево недовольно – надо узнать причину, а не поможет – пора уходить, возможно, переселяться. Иначе случится беда. Слухач – ремесло востребованное, но, как и лекарь, гарантии не даёт.

Поляна была огромной.

– Забери меня черный, как ярко, – Мутный крутил головой, пытаясь запомнить детали.

Солнце посте тёмного Леса слепило. Могучие стволы старых стодневных деревьев врастали в небо, и где-то там, высоко, они расширялись, от них отходили ветви, которые когда-то поддерживали листву, не резкие и прямые, как у незримых, к примеру, хвойных и листопадных, а плавные, словно каркас огромного купола.

– Сколько же здесь древесины, – Щербатый присвистнул.

– Немало, – Мутный пытался настроиться. Внутренне. Услышать дыхание, которое надо услышать.

Все деревья казались мертвы. Листвы на них не было, бутоны не выросли. Казалось, что тут гадать. Но внешность обманчива, и никогда ещё поговорка не звучала так кстати.

После потери листвы деревья ещё жили, бывало, довольно долго. Ни одно поколение людей выростало и старилось, в ожидании, пока те умрут.

А ошибка могла стоить дорого. Пускай не придут топтуны, пускай пронесёт. Сипатый вот говорит – это грех, срубить дерево, которое дышит…

А деревья дышали.

Мутный не сразу почувствовал, настолько он был очарован.

Деревья дышали.

Слухач повернулся назад, чтобы увидеть.

Увидел.

Лепестки губ раскрылись, мох на спине поднялся, топтун заурчал. Протяжно. Как кошка, когда её гладишь. Или саммака.

– Пошли, – произнёс Щербатый, – не повезло.

– Погоди, может, живы не все? – Мутный ходил по поляне, стараясь прислушаться.

– Вряд ли. Поросль одной ночи. Я бы не рисковал… Да и масло почти закончилось.

– Уболтал, – Мутный остановился, – пожалуй, ты прав.

И он хотел сказать что-то ещё, вставить одно из своих выражений, которое понимай как знаешь (за что его, собственно, так и назвали – Мутный).

Но не сказал.

Откуда-то сзади послышался треск, будто десятки пил заработали вместе.

– Стриклы, – шепнул Щербатый

"Не к добру"– решил Мутный.

– Пора уходить, – Щербатый.

"Пора" – Мутный остался стоять.

Треск становился громче.

На поляну летела стая. Не совсем птиц, конечно. И вовсе не птиц. В красном одеянии, с жёлтыми прожилками. Четыре прозрачных крыла били воздух и издавали звук, который не спутаешь больше ни с чем.

Дерево ЗАКРИЧАЛО.

Ещё до того, как вонзился клюв, длинный как спица, и острый как бритва. Протыкая толстую древесину, будто нож протыкает масло. Ещё и ещё. Второй, третий, четвёртый…

Древопийцы – так называли стриклов в народе.

– Брось топтуна!! – крикнул Мутный.

Но было поздно.

Зверь заревел, и ударом большой головы сбил напарника с ног. Падая, Щербатый задел лампу. Масло вылилось, а вместе с ним и надежда на скорое возвращение.

"Бог с ним, с маслом"– подумал Мутный.

– Щербатый, ты жив??

Он только успел отстраниться от очередного удара, как случилась напасть. Новая, более страшная.

К древопийцам приближались зеленые силуэты, изорванные и неправильные, похожие на отдельные ленты на празднике Возвращения. "Не может быть, – думал Мутный, – они не живут на таких старых деревьях… Или живут?"

Это был ещё один довод уйти, сразу, не дожидаясь того, что случилось. Воспы, или шокеры – рваные тряпки, иначе не назовешь, жили на кронах деревьев и строили там свои улья. Если кто нападал на их дерево – они давали отпор.

Мутному часто приходилось наблюдать следы былой битвы под какой-нибудь плащеноской – красные тела стриклов в многочисленных рваных порезах вперемешку с зелёными тряпками этих созданий, бьющих разрядом боли и кромсающих жертву своими острыми как бритвы конечностями. "Как будто набросали травы на могилу" – думал, бывало, слухач. И никогда не приглядывался, всегда уходил подальше.

Стриклы увидели воспов. Точнее, услышали, вынимая из ран свои клювы. Развернулись, зависнув в воздухе, и приготовились к битве. Тела древопийцов выдерживали разряды, а мощные лапы могли разорвать эти тряпки в отдельные нити. "Делайте ваши ставки" – сказал бы Сипатый.

Но всё любопытство Мутного куда-то пропало. Любопытство и угрызения совести по поводу лежащего навзничь друга.

Бежать, бежать…

Он повернулся.

Будто тысячи игл вонзилось в затылок.

Последним, что пронеслось в голове перед тем, как упасть, были строчки баллады, давно позабытой, но всплывшей при виде опасности:

"Под листвою деревьев могучих

Стриклы смерти танец танцуют".

Восп

Карта равнины