Читать книгу Последний замысел Хэа - - Страница 3

Как брума стал царем зверей

Собрались как-то видимые души на совет – кто у них будет царём.

– Царём должен быть я, – сказал топтун, – я большой и сильный.

– Ты слишком неуклюжий, чтобы быть царём, – ответил прыгун, – пускай буду я – я быстрый.

– Ты служишь людям, – возмутился шептун, – царем стану я, меня все боятся.

– Какой в этом толк, если тебя все боятся, – усмехнулся саммака, – к тебе не подойдут, не спросят совета. Какой же ты царь? Выберите меня – я ловкий, умный и нравлюсь всем.

– Ты постоянно играешь, скрываешься в рослых тянучках, а ещё хвастун, каких поискать, – возразил плащеносец, – а я летаю высоко и всё вижу.

– Даже слишком высоко. Ты редко спускаешься на землю, – сказал остроклювый стрикл, – выберите меня – я и быстрый, и смелый.

– От тебя больше шума, чем пользы, – возмутились звери.

И долго так еще выбирали себе царя. Пока не поняли, что выбирать больше не из кого. Остался брума.

– Ну что же. Если вы закончили, тогда скажу я, – пропищал зверёк, – я маленький, трусливый, не шибко умный, я высоко не летаю и далеко не вижу. Выберите меня – тогда никому не будет обидно.

Поразились звери мудрости брумы, и сделали его царём.

Из собрания сказок Длинного Леса

Ночью в Лесу светло.

На деревьях распускаются цветы – синие, зеленые, фиолетовые, и освещают радужным светом богатый красками мир. Деревья саммаков, деревья плащеносцев, деревья бегунов – саммачки, плащеноски, бегуньи – все стоят группами и светят по-разному. И когда ты идешь по этому Лесу, ты не просто купаешься в цвете, ты начинаешь по-разному думать. Как будто одеваешь очки с разноцветными фильтрами.

Ночью в Лесу шумно. Это не редкие звуки, пугающие днем. Плащеносцы с равнин, дикие топтуны, прыгуны, мелкие хищники, вроде саммак, бегунов, и даже грозные шептуны – все возвратились к деревьям.

Над многочисленными ручейками роятся твердотелки, в зарослях тонких лесных тянучек прыгают нежданчики, любопытные лесные брумы прислушиваются возле своих маячков.

Ночью в Лесу людно. Селения словно плоды чертополоха цепляются к Лесу, и на ночь все эти селения переселяются вглубь. Дороги, заросшие днём, оживают, истоптанные сотнями ног, изъезженные десятками колёс. Иногда одно селение плавно переходит в другое, другое в третье. Но Лес огромен, не объедешь за неделю, места хватает всем.

Быстрорукая была в пути уже которые сутки, изъездила, наверное, половину Длиннолесья. Она искала. Его. Её наречённого. Того, кто подарен судьбой, того, кто должен быть рядом.

И неважно, что говорят бородатые старцы – угасла их молодость, не понимают они в делах любовных. Подумать только – решили заставить её, единственную дочь лучшего воина Леса, самого Заговоренного, отказаться от зова любви и выбрать нового жениха. Как будто любовь – прыгун, которого можно сменить на Посту. Как будто чувства тасуют, как карту в колоде.

С тех пор, как нашли Щербатого, убитого рассвирепевшим топтуном, она обошла все окрестности, прошла все тропинки, искала его на полянах, в Лесу, на равнине. Ни следов, ни даже намека, что же случилось.

Парень ушел, но куда? Фонарь оказался разбит – как он надеялся выйти? Почему оставил еду? Или его забрали? Но кто? Зачем? Вопросы, вопросы, вопросы…

Вопросы терзали, мысли ходили по кругу, и о предательстве не хотелось и думать – он не из тех, кто предаст. Да, иногда она была строга, даже слишком. Да, стоит признать, перегибала палку, есть такое в её характере.

Быстрорукая посмотрела наверх:

"Если найду тебя, Мутный, всё будет иначе. Обещаю. Я стану нежной и кроткой, как объятия плащеносца." Она бы всплакнула, но Быстрорукая – дочь лучшего воина Леса, самого Заговоренного. С тех пор, как исчезла мать, решившая (ночью!) отправиться в Междуречье, отец посвятил ей всё своё свободное время. Только ему она могла поверять свои чувства. Ему и Мутному.

Быстрорукая вспомнила, как они познакомились.

Она вошла в речку, а Мутный подглядывал. Тогда девушка рассердилась и так обработала парня, что тот больше суток лежал, не вставая, потому что вставать было больно. А потом… полюбила. Когда пришла в соседнее селение, чтобы проведать, узнать, как дела и… извиниться. Тогда он поднялся с кровати, только она вошла. И уже не ложился. Быстрорукая никак не могла понять, чего было больше в том взгляде – страха или обожания? А может быть, восхищения?

С тех пор они часто встречались, и девушка вдруг заметила, что стала меняться – превратилась в более чуткую, более ласковую. Выбирала наряды, у неё появились подруги, которых раньше она презирала. За их мягкотелость и глупость.

Впереди была свадьба, и как эту свадьбу ждали! Ждали они, но не только – её ждали оба селения, Военный городок, где жила Быстрорукая, и родное селение Мутного. Шутка ли, дочь Заговорённого собирается замуж.

Но случилась трагедия. Щербатый погиб, а Мутный пропал…

Быстрорукая уже и не помнила, как долго его искала – днём, в Угасание, ночью. Искала упорно. Пока в селении Червивого не напала на след. Человека, который похож на Мутного.

И она найдет. Его. Её наречённого.

Быстрорукая вздохнула, и только сильней натянула поводья.

С плеча поднялся ручной плащеносец – и радостно застрекотал.

Плащеносец

– Вот скажите мне, люди, чего же вам не хватает? – Длинноногий сидел на диване, обитом кожей ползунов, не каких-то там жёлто-бурых, а редких, серебристых, ел фрукты и беседовал с капитаном. Точнее, говорил только он, от капитана требовалось соглашаться и в нужный момент произносить нужные фразы. Всё.

Мука на лице собеседника была скрыта под таким слоем нажитого годами подобострастия, что разглядеть эту муку было под силу разве что главному дознавателю. Что тот и делал, с большим удовольствием, развалившись по правую руку.

– Они говорят… Нет, вы слышали? – герцог глянул на дознавателя, – будто один человек не может принять верного решения. Будто бы надо собраться, всем вместе, посидеть, поскандалить, – герцог развел кулаки, – и только тогда прийти к результату.

– Ваше высочество еще не приняло ни одного немудрого решения, – капитан произнёс очередную нужную фразу. Фраза буквально просилась, а то, что просится, необходимо спустить.

– Так я работаю, – сказал Длинноногий. Спокойно и кротко, – я работаю, я стараюсь. Я кропотливо изучаю предмет, – он покрутил в руке виноградину, – и только потом решаю, что с этим предметом делать, – виноградина полетела в рот, – Вот Бледный не даст соврать, – герцог кивнул дознавателю, – не дашь?

– Не дам, – дознаватель сверкнул изуверской улыбочкой, которую знали и которую так боялись в селении.

– Видите ли, их не устраивает единоличное правление. Может они хотят сутками сидеть, обсуждать, терять своё драгоценное время? Вместо того, чтобы делать всё то, что действительно нужно? Хотят?

– Уже нет, – сказал дознаватель.

– Спасибо, – герцог хлопнул того по плечу, – ну что, Упитанный, понял, как надо работать?

Капитан кивнул:

– Ваше высочество воодушевляет одним своим присутствием.

– Да, забыл тебя спросить, – Длинноногий скорчил гримасу, – что там по поводу обвинений? Будто бы селение Червивого крадёт чужой лес. Они что, пойдут на меня войной? – последнее слово он даже не выговорил, а пропищал.

– Полагаю, беспокоиться не о чем, мой герцог, – Упитанный приосанился, выпрямился на стуле, от чего стул легонечко хрустнул, – они не посмеют. Причина не столь значительна, чтобы тревожить гильдию воинов, да и согласия нет. И стража у вас самая крепкая.

– Стража – да, – подтвердил Длинноногий, – Благодаря тебе, всё благодаря тебе, капитан. Я ведь знал, кого поставить главой собственной стражи. Скажи, Бледный?

– Скажу, – дознаватель посмотрел на Упитанного, и тот осел. Снова.

– Все-таки, стража стражей, – заметил герцог, – а гильдия воинов – это серьезно. Нельзя доводить до конфликта.

– Работаем, – Бледный кивнул. Небрежно, словно с работой полный порядок.

– Кто, ты? Но ты дознаватель.

– Работаем над теми, кто над этим работает.

– Ах, так, – герцог заулыбался, – похвально. Весьма похвально, – он откупорил бутылку и разлил на троих, – за наше селение Червивого.

– За Ва́ше селение, – сказал капитан. И выпил до дна.

"Вот болван, – думал герцог, – не капитан из тебя, а шут. Есть такой в "Приключениях Листика". Впрочем, тот был умнее".

Он посмотрел на бокал. Свет, что шёл из окна, придавал жидкости роскошный сине-зеленый оттенок, казалось, будто это и не вино, а кровь зримых душ, искрящаяся в сосуде. Кажется, одна из мистерий Озерного Края включает нечто подобное.

Длинноногий опять развалился и сделал глоток.

– Совет Длиннолесья, – он скривил свои губы и покачал головой, – пустой и никчёмный совет. Как, впрочем, Совет любого зримого Леса… Трещат как те острокрылы – каждое селение, бла-бла-бла, имеет свой сектор, бла-бла-бла, для хозяйственных, бла-бла-бла, нужд. И не поспоришь. А всё почему? Потому что их много. Был бы один человек – можно было бы договориться. А толпа – она недоговороспособна. Ведь так, капитан?

– Так, Ваше высочество, недвоспособна.

В дверь постучали.

– Войдите, – Длинноногий отставил бокал и развалился.

– К Вам гость, – сказал голос, – из гильдии воинов.

– Да чтоб тебя шкодник, – герцог нахмурился и посмотрел на Упитанного. Взгляд был тяжёлый, и капитан под тяжестью взгляда ещё сильнее вдавился в стул. Стул затрещал, – пускай проваливает… Хотя нет, зови. Гостей надо принимать радушно.

Он поставил бокал и постарался принять самую безмятежную позу.

Дверь распахнулась.

На пороге стояла Она.

Четыре дня и четыре ночи провел Длинноногий на этой земле. Многих женщин встречал. Со многими расставался. С одними время тянулось быстро, другие сами тянули время. Но ни одна не стоила той, что стояла сейчас перед ним.

Густые черные волосы падали на обнаженные плечи, как падает водопад в далеком Заводье. Чуть вздернутый нос, большие зеленые глаза, чувственные губы, сжатые в ниточку – всё это придавало лицу волевое, и в то же время задорное выражение. Линии плавные, божественные, словно ваза, которую ваял лучший гончар селения (этот олух, кстати, так и не сделал заказ, а, может быть, сделал, но не вернул).

Короче, перед ним стояла Она, Герцогиня. Вот только, как сказать ей об этом?

Герцог поднялся:

– Вы зажигаете. Этими глазами. Что-то во мне зажигаете. Как вы это делаете?

Гостья молчала.

– Прошу Вас, садитесь. Наше совещание всё, – он зыркнул сидящим. Те тут же поднялись и вышли. Стул, на котором сидел Упитанный, снова издал некий звук, на этот раз более тонкий.

– Всё свежее, даже виноград, – заметила девушка ("о, этот голос"), – не какие-то сушки.

– Угощайтесь, – пролепетал Длинноногий, – Вы не поверите, сударыня, но этому винограду больше года. Ещё раз, прошу Вас, садитесь, – он показал на диван, – лесной сад еще не зацвёл, но так хочется чего-нибудь свеженького. Есть у меня один парень, с Озёрного. У них, говорит, делают так. Берут, значит, глину, солому, ваяют посуду, и, знаете – всё сохраняется. Свежее свежего. Извините за каламбур… Не стесняйтесь, ради Обиженного, садитесь.

– Вы верите в Бога? – спросила девушка. Но осталась стоять.

– Верю, – герцог потупил взор, – верую в Господа Бога Обиженного, и в служников его исполнительных, и в Великое Разделение, и в таинство Расставания души и тела, и в Остров Незримых Душ, и да не тронут меня шкодники лукавые, ибо просто совратить с пути истинного душу мою грешную, ведь нарушаю я заветы Твои, Господи.

Он плеснул в два бокала:

– Позвольте узнать Ваше имя?

– Быстрорукая.

– Длинноногий, волей Его Мудрости Случая правитель этого селения.

– Не сказала бы, – девушка пригляделась, отчего Длинноногий стал как-то и ниже, и уже, и мельче.

– Может, у меня и нет таких длинных ног, как у Вас, сударыня, – герцог отошёл чуть подальше, чтобы разница в росте не бросалась в глаза, – но я в свое время прыгал метров на десять. Был самым прыгучим. В Червивом.

– Ого, – удивилась девушка, – с такими-то данными.

– Не смейтесь, пожалуйста, – Длинноногий вздохнул, – выпейте.

Гостья взяла бокал, и, даже не пригубив, вернула обратно.

– Значит, Вы верите в Случай?

– Как же не верить, сударыня? Случай сделал меня герцогом.

– И в Бога Вы тоже верите.

– Верю.

– И как это всё уживается?

Длинноногий пожал плечами:

– Да шкод его знает.

– Вера в Мудрый Случай – ересь, так говорят стражи.

– Так говорят, сударыня. Но одно и другое, – герцог отмахнулся от кружившей над ним твердотелки, – они не мешают, друг другу. Не мешают, – твердотелку пришлось прихлопнуть, – кто знает, что нас там ждёт – Остров, а, может быть, жребий? – Длинноногий вздохнул и, сказал, будто бы извиняясь, – я, сударыня, знаю, зачем Вы пришли, – он подошел к Быстрорукой, и заговорил уже тише, – так трудно иногда быть правителем. Любая трагедия в селении – твоя личная трагедия. Вы знаете, что я имею в виду. Я имею в виду несчастье, которое нас постигло. Вы, наверное, думаете, был другой выход. Не было, сударыня, не было, – герцог нахмурил брови, – все деревья в нашем секторе Леса живые. Все. Кроме одной поляны. То есть, мы думали – кроме одной. А оказалось… – он помолчал, как-то неопределённо жестикулируя и гримасничая, – я говорил – не спешите, делайте всё по инструкции. Саммаки, да еще вислоухие – звери свирепые, – при этом определении Быстрорукая хмыкнула, – особенно, если ими овладевают деревья. Вы бы слышали, бог мой Обиженный, что здесь творилось, когда привезли тела. Ужас, сударыня, – он посмотрел на заросшее, покрытое сыпью лицо. Портрет Червивого, первого правителя селения, – людей стало больше, нужна древесина. Что было делать? Мы не украли чужое, сударыня, Лес – он ничей, Лес никому не принадлежит. Да, его поделили на сектора, но поделили несправедливо. Согласитесь, несправедливо. Да, возможно, мы и нарушили закон. Но надо жить не по закону, надо жить, по справедливости.

Быстрорукая отмахнулась:

– Я не по этому делу.

– Да? – герцог расцвел, – а я тут стараюсь, что-то доказываю. Болван!

– Я ищу одного человека, – девушка посмотрела в окно. Синий свет плащеносок придавал этому красивому лицу дополнительную целеустремленность. Герцог ахнул, так благородно смотрела сейчас Герцогиня.

– Не так давно он ушёл в ваше селение. Его зовут Мутный. Он мой жених.

В Длинноногом что-то хрустнуло и рассыпалось на мелкие осколки. Такого поворота событий он не предвидел. "Уж лучше бы явилась сюда по делам своей гильдии".

– Вот как. Этого имени я не знаю.

– Возможно, он назывался иначе. У него светлые волосы, слегка вьющиеся. Голубые глаза. Чуть шепелявит. И этот… рубец… над правым глазом, – Быстрорукая поморщилась, вспомнив, откуда у Мутного этот рубец.

Длинноногий сел.

И задумался.

– Был тут один. Только не верю, что он ваш жених. Этот оказался разбойником.

– Где он? – Быстрорукая будто окаменела.

Герцог нахмурился.

Потом посмотрел на девушку.

Снова нахмурился:

– Его казнили. Его и четырех остальных…

– Покажите, – потребовала воительница.

– Нет. Извините… но я не могу этого сделать. И никто в Червивом не сможет. Он там, на равнине, под пылающими небесами.

Бесполезный открыл глаза.

Было тихо, только в углу монотонно посапывал пыхчик, собирая домашнюю пыль. "Беззаботный, – подумал парень, – сосёт себе всякую хрень, чтобы пустить в чью-то морду."

Люди держали пыхчиков вместо метлы. Эти небольшие неуклюжие шестилапы подолгу бродили по углам, засовывая свой нос во всякие дыры и набивая мешочек. Их выпускали на воздух, не забывая при этом привязывать (хотя это было не обязательно – пыхчики далеко не убегали, вообще бегали они весьма неохотно), и за вечер мешочек пустел. Домашние питомцы, собаки там, плащеносцы, знали зверька и обходили его стороной, овечки и козы – и вовсе не замечали, но пришлым, бегунам или саммакам, приходилось несладко – пыль почему-то всегда попадала в глаза.

Дикие пыхчики водились в одном только месте – на озёрах Озерного Края, и местные жители наладили промысл, за счёт которого многие жили.

Как и все шестилапы, зверьки в неволе не размножались. Поэтому охотники зорко следили за тем, чтобы нужное количество пыхчиков оставалось нетронутым, и в то же время оберегали коробочки. Как маячки брум или кубышки носатиков, эти растения служили колыбелью для будущего потомства.

Бесполезный сел. За окном стояло дерево, на котором росли небольшие цветы, покрытые замысловатым переплетением линий. Чем-то похожим на сетчатые коконы ползунов. Зелёный свет, что они излучали, и бодрил, и успокаивал. Снилась какая-то хрень, и теперь она отступала. "Деревья бегунов, – сказал себе парень, – бегуньи. Их в этой части немного, но гостевой дом построили рядом". Он уже отметил отзывчивость и доброжелательность местных жителей. Теперь он оценил и их гостеприимство.

Бесполезный протёр глаза, которые не хотели до конца разлипаться и тут же вскочил.

"Первая!"

Эта мысль ужалила где-то в паху, и безмятежность растаяла, словно туман.

Ему повезло. Когда он, уставший, дошёл до ближайшего селения Леса, в этом самом селении находились проводники. Он рассказал, что случилось. Рассказал, и заснул. Потому что валился с ног.

"Повезло, – подумал тогда Бесполезный, – сейчас такое время, сонхваты только что плодоносили, и Долина буквально кишит проводниками. Подремлю в гостевом, буду ждать".

Теперь он проснулся, но ждать было трудно. Даже не трудно – ждать было мучительно…

Раздвинув шторки-верёвки, сплетенные из внутренностей кубышек, парень вышел во двор.

Это был Лес Долины, или просто Долина, как говорили в народе. Рядом лежали холмы, но, в отличие от Прихолмья, которое к ним прижималось, Долина была в стороне.

На равнине дул ветер, прохладный, сухой и не меняющий направления. "Дыхание гор" – называли его местные жители. Даже в Прихолмье подобного не было. Возможно, всё дело в долине, узкой и длинной, где ночью селились сонхваты, от которой Лес и получил своё название. Холодный горный воздух, пересекая холмы, спускался в долину и проезжал по ней, словно брума на задних колесиках. Кожаные, а иногда и меховые плащи в этой части носили и днём, но только за Лесом, в Лесу было тепло.

Бурные речки с холмов накладывали особый отпечаток на уклад местных жителей. Количество водяных мельниц, которые здесь стояли, было, наверное, больше, чем где-то ещё. Чем на всей остальной равнине. С помощью мельниц мололи, пилили, раздували меха. В Долине находились центры различных ремесленных гильдий – гильдии кузнецов, гильдии стеклодувов, гильдии плотников.

Хотя вот с последними было непросто. Гробовщики и корабельщики с Большого и Малого Приморья были как будто бы плотниками, но имели свои собственные гильдии. Причём добились этого сами. Более старшее поколение еще помнит конфликт, который прозвали "войной гробовщиков". Стражи приняли сторону плотников – они всегда возвращали традиции, но отступили – производство гробов прекратилось, а с ним прекратилась и основная статья дохода. Ведь без гробов и ритуальных лодок тела на Остров не отправляли, а, значит, пришлось бы искать другой, узаконенный способ прощания с покойником.

И этот способ нашли. Им оказалось сжигание. Если тело горит, душа воспаряет к Обиженному, а после уходит на Остров.

В Озерном Крае сжигали давно, и посредничество стражей в этом вопросе казалось ненужным. Пришлось срочно, на коленке, переделывать Писание, написанное Шестипалым, и объяснять, что сжигание тела – это уже более поздние приписки. Ну и договариваться с гробовщиками. А заодно и корабельщиками.

В посёлке, куда пришёл Бесполезный, жили кузнецы. Здесь раздавался стук наковальни, шум раздуваемых мехов и журчание падающей воды. Каждые сутки, каждый час, каждую минуту. "Наверное, по набору звуков можно определить, в каком ты селении. Даже не глядя" – подумал парень.

И огляделся.

Ме́ста между деревьями много, и небольшие деревянные домики с покатой крышей и торчащими то тут, то там башенками не стояли вплотную, а были разбросаны на достаточном удалении.

Ребятишки весело кричали, играя с язычками – небольшими растениями, которые выбрасывали длинный липкий язык, чтобы поймать твердотелку. Твердотелок ловили, насаживали на конец длинной нитки и таким образом дразнили язычок.

Другие дразнили пыхчиков, и театрально огорчались, когда те опорожняли содержимое мешочков. Важно было закрыть глаза, и закрыть глаза вовремя, иначе потеха становилась опасной.

Более тихие пускали кораблики, благо ручейков через селение протекало немерено. Кораблики плыли вниз по течению и застревали в водных тянучках, а ребятишки их доставали и снова пускали в воду.

На это смотрел Бесполезный.

И удивлялся.

Взрослые куда-то пропали. Остались одни только дети.

Да, жители долины отличались завидным трудолюбием, такого в Длиннолесье, к примеру, не встретишь. Там праздношатающихся как твердотелок под зонтиком. Об этом он помнил, несмотря на потерю памяти. Хотя что значит праздношатающихся – люди отдыхают. Здесь же казалось, будто все либо работают, либо делают вид. Ну или спят. И всё.

Парень остановился.

Карусель мыслей все время возвращалась туда, к той самой девушке, которую он оставил. Оставил одну, на безлюдной равнине. Карусель крутилась, крутилась, как мельничный жернов, пока Бесполезный не понял, что давно уже принял решение.

Тогда он пошёл к старейшине.

– Старейшины нет, – сказал бородатый мужчина, выйдя из кузницы, и вытирая о фартук руки, – я за него. Что угодно?

– Мне нужен прыгун, – Бесполезный старался не мямлить, говорить так, чтобы звучал металл. Но выходил какой-то истерический писк.

– Хм, – мужчина задумался, – но проводников в селении нет. Те, что были, ушли.

– Но мне не нужен проводник. Я прикрытый.

– Вот как…

Повисло молчание.

– Нанять прыгуна без проводника дорого. Сам понимаешь – во время сезона, риски.

– Денег нет. Но обещаю, что отработаю, – Бесполезный смотрел в глаза. И опять выходило глупо – будто бы он умолял, – у меня нет другого выхода. Поверьте. Я всё равно ведь отправлюсь, чего бы ни стоило.

– Вот как…

Они изучали друг на друга какое-то время. Мужчина стоял, задумчиво теребя свою бороду.

– Возьми любого, – сказал он наконец, – Там, за околицей. Скажешь, Патлатый разрешил. Вижу, что очень надо.

– Спасибо, – Бесполезный сглотнул и стремглав полетел к околице

– Как зовут-то? – спросил Патлатый.

– Не помню, – кричал Бесполезный, уже на бегу.

– Совсем замечательно, – кузнец усмехнулся и возвратился к делам.

Лишь тяжелая поступь топтуна, да хныкающий герцог на поводке держали внимание Быстрорукой.

Похитить этого выскочку оказалось не сложно. Длинноногий пал жертвой своих собственных страхов. Для этого строил тоннели, где думал скрываться, когда придут убивать. Те получались длинными, и куда выходили, в ближайшей округе знал только герцог, ну, может, парочка-тройка надёжных друзей. А может, их не было, этих друзей – когда занимаешь высокое положение, все надежное становится ненадежным.

Рабочих он нанимал из далёкого Леса, возможно, Заводья. Работали в темноте, вдали от людей, поэтому и строительство обходилось недёшево. В межсезонье рыли равнину, днём – Лес. В первом случае – ладно, всё было в норме. Во втором стражи могли вмешаться – и наказать. Как и Совет старейшин. Даже так – не могли, а должны взять и вмешаться. Ведь стоило повредить корневую систему, и на головы тех, кто работал в Лесу, мог обрушиться гнев не только Обиженного. Воспы и разъярённые звери, да ещё темнота – сочетание страшное.

Но в гильдии разленились, это была не та самая гильдия, которую когда-то основал Шестипалый, нарушения замечали редко, и только в тех случаях, когда бездействие напрямую угрожало авторитету. Строительство, о котором никто не знал, но на самом деле все знали, прошло вроде гладко, и гильдия стражей забыла. Тем более, если герцог привёл доказательства, вполне осязаемые. Стражи любили подобные доказательства, хотя утверждали, что деньги – не главное.

Ага, не главное.

Гильдия была одной из самых богатых, наряду с торговцами или проводниками. Щедрость не возбранялась, щедрость приветствовалась.

В данном случае герцог и правда перемудрил – для бегства подземку вполне можно было и засекретить, но для похищения вся эта таинственность была даже кстати.

Быть может, стража за дверью ещё бросает друг другу ухмылки, быть может, спохватилась и ищет хозяина. Не это её волновало. Не это заставляло гнать своих спутников. Все мысли о нём, и она найдет, живого или мертвого, но найдет. Его. Её нареченного.

– Давай, поторапливайся, скотина такая, – произнесла девушка обычным будничным голосом. Так гонят свинью на рынок.

Внешне она, быть может, спокойна, но в груди притаилась боль. Боль и ненависть к этому мерзкому человечишке, посмевшему приговорить к чудовищной казни. Его. Её нареченного.

– Мы твоего жениха не спасем, – хныкал герцог, – напрасно. Если бы только знал, я бы никогда такого не допустил, никогда, – он выделил последнее слово, – но столько дел, столько всего навалилось. Просто куча какая-то… куча…

Быстрорукая, казалось, не слушала.

– Там… – Длинноногий пытался подобрать нужное слово, – опасно. Пылающие, – он почти перешел на фальцет, – мы сойдем с ума.

Фиолетовый свет острокрылок – деревьев небольших острокрылых ангелов затаился в зрачках и только подчеркивал смысл его слов.

– Не всё ли тебе равно, если я тебя зарублю, вот этим отцовским мечом? Ты ведь слышал истории о Заговорённом? – ответила девушка, – или могу привязать. Там, на равнине. Я пока не решила.

Герцог затих. Только широко открытые глаза выдавали его беспокойство. О, сколько всего передумал он в эти минуты. О скольком жалел. В том числе и о том, что однажды стал герцогом, взвалил на себя это бремя. Не надо было нервировать совет, спорить со старшими. Сидел бы себе под арестом, домашним, занимался хозяйством… Нет, надо было поднять людей на восстание, доказывать правоту. Одиннадцать лет он правил селением – и одиннадцать лет как на углях.

Длинноногий вздохнул.

В конце дня надо было подводить итоги очередного пятилетнего правления. Пять лет назад, после праздника Возвращения, он пообещал, что сделает своё селение известным, да что там известным – самым знаменитым в Лесу. И если бы он не выполнил обещание, правление пришлось бы оставить, ну, или доказывать – но уже силой. Силовые доказательства герцог не любил – они почти всегда ненадёжны. Это как подставить тазик под прохудившуюся крышу, вместо того чтобы отремонтировать. Но случилось несчастье, то самое, когда рубили деревья – и селение стало известным. Самым известным. Ирония? Да. Но технически он своё слово сдержал. Не придерёшься.

Длинноногого аж перекосило от собственных мыслей. "Использовать чужое несчастье – последний довод правителя" – сказал бы стратег в "Приключениях Листика", но он был неправ, этот стратег, на чужом несчастье собственное счастье не построишь. И то, что сейчас происходило – наглядный тому пример.

Однако, несмотря на скверное состояние, близкое к паническому, одна странная мысль всё-таки в нем зародилась. "Как хороша эта женщина, не только своей красотой, но и качествами. Что, если стянуть их к себе? Дать ей место, допустим, советника?"

Сама нелепость этой мысли в свете последних событий поражала, но то, что она возникла, говорило о многом. Возможно, он не такой уж плохой управленец. И, возможно, ещё есть надежда на лучший исход. Хотя нет, надежда – это, пожалуй, громко. Выхода нет. Она не простит его за то, что он сделал с её возлюбленным. Он бы не простил.

– Я знаю, о чём ты думаешь. Ты думаешь, у меня не хватит смелости с тобой разобраться. Возможно, ты считаешь меня добрее. Ну что же, считай – если это поможет тебе двигаться быстро, – девушка хлопнула топтуна по широкой шее, надеясь, что тот пойдёт чуть живее, – надо было взять твою лошадь. Ты бы тогда побежал. Пешком… Дорогое, наверное, удовольствие – содержать лошадей?

– Да, но оно того стоит, – ответил, подумав, герцог, – если ты правишь, и хочешь, чтобы народ исполнял твою волю, – он замолчал, ожидая очередной убийственной шутки.

– Сегодня ты́ исполняешь мою волю, правитель.

Пленник вздрогнул – настолько презрительно произнесла Быстрорукая последнее слово.

"Ну хоть в чем-то она предсказуема".

По мере того, как граница Леса становилась всё ближе, Длинноногий всё ниже опускал свою голову, стараясь, если и увидеть пылающие, то как можно позднее. Сердце хотело выскочить, так оно било о рёбра, а надежда на то, что по следам топтуна отправят погоню, и та вот-вот их настигнет, измельчала настолько, что стала похожа на совесть разбойника. Или его собственную.

Правитель вздохнул. Ещё и ещё. И перечитал молитву к Обиженному.

– Слава небесам, они погасли, – сказала вдруг Быстрорукая, – хотя, забери меня чёрный, но это престранно.

Герцог поднял глаза.

Они находились на самом краю Длинного Леса. Дальше было темно.

Сама ситуация, конечно же, радовала, но даже в своем положении герцог не мог не опешить.

"Пожалей меня Обиженный, это знак".

"Надо же быть таким идиотом, – ругал себя Бесполезный, прижимаясь к широкой спине прыгуна, – оставить ее одну, там!.. А если она испугается? А если придёт убийца? – лицо Любящей, такое приветливое и доброжелательное, не уходило из памяти, – а если появятся чёрные ангелы? А если сонхваты?"

Что случилось, он понял. В долине так просто не засыпают. Оставалось надеяться, что спящих сонхваты не трогают. Тем более спящих незримых.

Бесполезный сильней натянул поводья, надеясь вскоре увидеть. Ту, о которой думал.

Чтобы не заплутать (это казалось совсем не кстати), он повернул на дорогу, соединявшую Лес и самое сердце долины. Важно было свернуть там, где нужно, тогда ничего не случится, и долина сонхватов останется в стороне. Поэтому Бесполезный и прихватил с собой карту, которую обещал вернуть.

Обещал вернуть прыгуна, обещал вернуть карту. Все только на честном слове. Люди Долины не просто гостеприимные и трудолюбивые, люди Долины ещё и отзывчивые…

Карету проводников, которые отправились за дилижансом, Бесполезный нагнал на выезде. На топтуне не поскачешь, но топтуна можно запрячь. И всё же, даже с учетом медлительности животного, которое двигалось со скоростью пешего человека, отправились они поздно. "Совсем не торопятся, – думал парень, – Господи, только бы не опоздать…"

Но прыгун попался что надо, с настроением у него оказался полный порядок.

Бесполезный чувствовал настроение, и слушал, как тот бормочет своим низким, гортанным голосом. Звуки животного повторялись, и, казалось, прыгун поёт. А, может быть, так и было. Всё-таки многое обрёл Бесполезный, когда научился слышать. Он понимал, что это не просто скотина, хотя так считали многие, что это очень даже чувствительное существо, которое способно взгрустнуть, способно обрадоваться, и даже способно петь, если захочет.

Понимая животное, парень давал ему отдых. Так часто, как тот попросит. Ведь если прыгун заупрямится, далеко не ускачешь. Да и ехать на счастливом довольном животном приятнее, чем слушать глухое ворчание.

Прыгун садился на землю, вытаскивал из кармашков небольшие конечности, и срывал все тянучки, которые видел. Обычно то место, где пообедал прыгун, выделялось – это была полностью прополотая площадка, в виде овала, который кто-то согнул. Или в виде рогалика.

Если в этом овале встречалась крушинка, она становилась обедом. Правда, раскалывал панцирь прыгун не когтём, как топтун, а своими ороговевшими губами, напоминавшими клюв. Бесполезному казалось, что крушинки пищат, очень тонко и очень противно, хотя, возможно, это свистело их содержимое, выдавливаемое через расколотые половинки.

Зримые души мёртвых растений кружили над полем – и уходили, как дымка от чьих-то курений.

Небо расцвечивало самозабвенную неторопливую трапезу, и Бесполезный подумал, что он мог бы долго, очень долго наблюдать за этим буйством красок, звуков, движений, настолько пленительной казалась картина.

Но надо было спешить.

Похлопав животное по спине, парень дождался, пока тот закончит. В этом случае оно убирало передние лапы и громко урчало.

Бесполезный лёг на мшистую спину, взял в руки поводья, натягивая чуть, самую малость, слегка дунул в ушко…

Прыгун полетел.

Нет на равнине животного быстрей прыгуна. Отталкиваясь от земли четырьмя сильными лапами, он пролетает метров двадцать, а то и больше, прежде чем снова её коснётся. Прыжок – полет – приземление – прыжок – полет – приземление. Все это так плавно и мягко, что всадник почти засыпает.

Да, лёжа на спине самого быстрого животного равнины, всадник почти засыпает…

Недаром в гильдии воинов молодых нетренированных новобранцев обучают быть "изящными как прыгун", и только потом "стремительными как сокол" и "изворотливыми как струйки".

Конечно, прыгун не единственное животное, на которое можно садиться. Есть топтун. Медлительный, но выносливый, может двигаться сутки без остановки. Или лошадь. Животное редкое, но престижное. "Как я хочу покататься на лошади" – думал, бывало, парень.

Но не сейчас.

Сейчас Бесполезный отдался полёту, прижавшись к широкой мшистой спине. Казалось, что он плащеносец, парящий в небе, или острокрыл, преследующий добычу. Бесполезного охватил азарт, помноженный на желание достичь намеченной цели. "Быстрее, быстрее". Он чуть не загнал бедное животное, желая съесть последние мили. Совершая отчаянный бросок…

Сердце стучало как молот. Оно стучало как колокол на вершине самой высокой звонницы Длиннолесья, когда, стреножив животное, Мутный влетел в дилижанс. Буквально срывая дверь.

И вдруг… замолчало.

Карета была пуста.

Пять берез стояло на краю леса. На четырех висели тела. Дряблые, окоченевшие. Тела, которые тронуло разложение.

Их лица кричали.

И это всё, что осталось.

Остальное исчезло – мука, страдания, даже проклятия, посылаемые миру.

Кричали они из другого.

Болезненно-сладкий запах проникал сквозь открытые ноздри и заставлял ужасаться той смерти, на которую их обрекли.

Но не запах сейчас волновал Быстрорукую.

Она изучала лица. Одно за другим. Сжав губы, чтобы не закричать, не расплакаться. Ведь она не может расплакаться – Быстрорукая дочь самого Заговоренного.

Одно, второе, третье…

– Здесь его нет.

Девушка почти прошипела эти три слова. Ей не хотелось вспугнуть ту надежду, которая вдруг появилась.

– Как хорошо, – трясся герцог, – он не погиб.

– Ты говорил – привязали. Но его нет.

– Почем я знаю, сударыня. Был. Я уверен, что был. Но кто-то его отвязал, – Длинноногий от радости вытянулся, – ручаюсь, висел, на берёзе, на крайней. Разбойников было пять.

– Он не разбойник.

– Вот и я говорю – не разбойник. Было пять, стало четыре. Потому что он не разбойник. Он спасся. Живой ваш разбойник… не разбойник. Спасся! – Длинноногий почти отплясывал.

Со стороны это выглядело, конечно, картинно: четыре привязанных трупа, в лица которых всматривается высокая девушка, а рядом отплясывает коротышка.

– Здесь кто-то был, – Быстрорукая показала на раны, – все четверо убиты ножом, причём аккуратно. Чересчур аккуратно… Достаточно давно, иначе убивать было бы некого… Такое мог сделать прикрытый.

– Оо, – протянул герцог, указывая связанными запястьями, – в той стороне Пост. Проводники примерно отсюда и выезжают.

– Как далеко этот Пост?

– Суток пять, а может, четыре. Не меньше. Если на топтуне. Если пешком, то шесть.

– Ты покажешь дорогу, – произнесла Быстрорукая, сухо и властно.

"Герцогиня" – подумал герцог.

– Конечно покажу, – он посмотрел в глаза похитительнице, – всё покажу, расскажу. Ездил туда, и нередко, по разным делам, даже, наверное, часто. Дорогу я помню.

Они подошли к колее, продавленной сотнями разных колёс.

– Держитесь, сударыня, справа, тогда не потеряетесь. Дорога прямая, – напутствовал герцог, – главное, проверять, чтобы Россыпь светила слева. Куда бы вы ни свернули, всё время слева… И всё-таки, позвольте предостеречь, – Длинноногий приблизился к девушке и произнес так, будто он выдыхал каждое слово, – дорога опасна. Туманно. Темно. Ехать не близко… Я знаю, Вы девушка смелая, но… Когда эти небеса запылают, одному Обиженному известно. Подумайте… Можно, в конце концов, отправить на Пост почтового, – он искоса глянул на ангела, что примостился на камне, – или поискать проводников. Лес большой, кто-нибудь да найдется…

– Не старайся. Ты поедешь со мной, – Быстрорукая будто отрезала. Острым отцовским мечом.

– Я? – герцог замялся, – но, сударыня. Я буду обузой. Зачем?

Он замолчал и опустил свою голову. Смиренно и обречённо.

Значит, судьба. Наказание за все его преступления.

Длинноногий смотрел на девушку – и подумал, что, вероятно, не так уж сердит на него Обиженный, если выбрал наказание с такой сладкой начинкой. Мелкая дробь пробежала по телу, и стало не так уж и страшно.

– Ладно, – девушка вынула меч и на глазах изумлённого пленника перерезала путы, – ступай. И чтобы тебя я больше не видела.

У герцога всё опустилось, но, по мере того как меч проходил между рук, начало подниматься, и, наконец, забило раскрытыми крыльями.

К чести последнего, он не понёсся, навстречу свободе, а даже остановился, и, может, хотел что-то сказать, но раздумал и медленно скрылся из виду.

"Зачем я его отпустила?" – думала Быстрорукая, глядя, как тот удаляется.

Она вложила меч в ножны и посмотрела на Россыпь.

– Пойдём, – сказала она, то ли Россыпи, то ли себе, то ли топтуну. А может быть, плащеносцу. Тот услышал знакомое слово и взмыл, нарезая круги.

В сумке осталось мясо. И сыр. Пожалуй что всё. Повезёт – доедет за четверо суток. Но тут прогнозировать сложно. Топтун – скотина с характером, не захочет – не сдвинешь с места.

И всё же проблема не в этом.

Масло.

У неё был запас, но хватит его ненадолго. Быть может, на половину. Длинной, тёмной дороги. Придётся надеяться, что топтун будет держаться маршрута. И чаще поглядывать в небо. "Проверять, чтобы Россыпь светила слева" – напутствовал герцог.

Ох негодяй… “Зря ты его пощадила” – говорила себе Быстрорукая. Он же не пощадил. Его. Её нареченного. Девушка нахмурилась, вспомнив обезображенные лица разбойников. Так бы висел и Мутный.

Что бы сделал отец? Разорвал бы он путы? "Да, разорвал" – сказала она себе.

И успокоилась.

Словно ответом на все эти мысли что-то блеснуло. И не просто там что-то. Это был силуэт самого удивительного животного – с телом молочного цвета, длинным и гибким, трепещущими крылышками по бокам, легко, словно пёрышко, над равниной проплыл долгоносик.

Он прорезал темноту, словно масло, оставляя светящийся след, в том месте, откуда ушёл. Рисовал узоры – и они появлялись, лёгкие, невесомые, появлялись и таяли – не уносились прочь, а именно таяли, словно порывы ветра их не касались. Как души всех зримых – они ведь тоже не слушают ветра, не слушают притяжения, и летают, куда хотят. Пока не исчезнут.

Долгоносики были редкостью, появлялись они только ночью, и увидеть такое животное считалось удачей. Огромной. Событием, которое знаменует явные перемены к лучшему. И хотя Быстрорукая не верила во всякие там поверья, а сказки про Обиженного считала не просто глупыми – вредными, но всё-таки улыбнулась. Теперь то она найдет. Его. Её нареченного.

Если Междуречье было торговым, Лес Долины – ремесленным, то Прихолмье считалось духовным и религиозным центром.

В этом месте, где Лес словно сползал на равнину, приютились небольшие посёлки самых разных общин, все члены которых назывались братья и сёстры.

Было что-то мистическое у тесного соседства с холмами, за которыми в голубоватой дымке проступали очертания далеких и неприступных гор. Ещё никому на равнине не удалось разглядеть их вершины, ни слабым человеческим зрением, ни в специальные трубы, через которые по ночам смотрели на небо. Казалось, горы уносятся ввысь, высоко-высоко, и у особо впечатлительных захватывало дух, едва они представляли, как подымаются, будто по лестнице, по этим заоблачным склонам. Кто-то тонул в этих мыслях, кого-то приходилось вытаскивать. В противном случае человек оставался в Прихолмье уже навсегда, и становился членом общины.

Именно здесь пустил корни таинственный орден древоведов, члены которого посвятили себя общению с загадочными деревьями зримых душ. Бывшие слухачи, они и сейчас оставались слухачами, орден был своеобразным продолжением гильдии. Точнее, ее обновлением. Её завершением, можно сказать и так. Как утверждали древоведы, в мире видимых душ между животными и деревьями существовала глубокая и таинственная связь, понять которую сложно. Но к тайне можно и приобщиться, даже не понимая – для этого нужно лишь правильно слушать, и делать, что скажут старшие.

Были у ордена и другие селения, в разных частях равнины. Но только в Прихолмье древоведы становились древоведами. Только тут проходили обряды инициации. Здесь, усевшись кружком вокруг могучего дерева и склонив свои головы, они причащались древесным соком, густым, словно мёд, который буквально вымаливали, и, что удивительно – дерево понимало, оно начинало течь, и сока хватало на всех.

Именно отсюда древоведы направляли миссии во все концы человеческого мира, в том числе и в далекий Озёрный Край. Там тоже общались с деревьями, но делали это несколько по-иному и потому неправильно. "Не древоцентрично", как объясняли в ордене.

Бывало, миссии не возвращались, тогда древоведы ворчали. "Братья ушли" – говорили они, так, будто братья покинули мир. Хотя те сидели в селении какого-нибудь Приморья, Большого, Малого, и их окружали заботой. Считалось, что древоведы общаются с тайными силами, которые жили в деревьях, а потому способны прорицать. Вера в прорицателей неистребима, поэтому во все времена и во всех локациях нашего бесконечного многообразия их окружают заботой.

Здесь же, со стороны Междуречья, расположились и селения гильдии стражей.

Гильдии стражей… Пожалуй, самой известной и самой влиятельной. И в то же время самой противоречивой.

Стражей не любили за многое. В Заводье, Долине, Междуречье, в тесных междусобойчиках или во время путешествий их порицали открыто, ругали шёпотом, обзывали самыми нелестными словами. Высокомерные, жадные, чёрствые – такими считал их народ. Но авторитет не оспаривал. Ведь они выполняли важную и в общем-то необходимую роль – поддерживали общность различных частей равнины, заботились, чтобы всё было так, как и раньше, чтобы никто никого не щемил, ну, кроме, возможно, самой этой гильдии. Стражи стояли на страже традиций. А значит, благополучия, потому что именно изменения обычно и становились началом конфликтов.

Даже гильдия воинов считалась чем-то вроде приложения, инструмента в руках самой высокомерной, но и самой влиятельной гильдии. Или, может быть, так – самой влиятельной, потому и самой высокомерной.

И уже на другом конце Прихолмья находился тот самый поселок, в который направился Бесполезный. Бурная речка рассекала его пополам, что днём на холмах, что ночью в Лесу.

Община гильдии искателей – так называли себя эти люди. Те, что верили в опыт и поклонялись исканиям.

Найти общину было несложно – надо было идти и идти до конца. В разных направлениях тянулись дороги Прихолмья, но все замыкались в общине.

Прямо перед поселком кто-то поставил табличку: "конец пути". И жирную жирную точку. Бесполезный читать не умел, а то бы он оценил. Хотя, возможно, и нет. Чтобы понять два этих слова, недостаточно было здесь побывать, здесь надо было пожить.

Привязав прыгуна, которого нанял в Долине, Бесполезный пошёл в посёлок. "Дельный – кто-то вроде старейшины"– говорил Терпеливый. "Ну, хорошо, – думал парень, – меньше придется искать". В тех селениях, где он бывал, дом старейшины находился в центре, и походил на добротный особнячок. Всё потому, что старейшина был богатым зажиточным селянином, чьи предки жили в посёлке давно, почти что с самого основания, а, значит, селились в центре.

Ан нет, здесь всё было иначе – идти пришлось долго, почти в самый край, да и домик был маленький, неказистый, и даже как будто заброшенный. "Это Прихолмье, сынок, – вздыхал Терпеливый, бывало, – необычное место, не "в", а "за" этим миром".

Бесполезный хотел постучать, молоточком. И начал искать. Молоточек обычно висел перед входом, справа, а, может быть, слева, бывало висел перед дверью. "Обычно" – значит "всегда".

Но молоточка он не нашёл. Зато где-то слева торчала кнопка, такая же, как на некоторых клавишных инструментах.

"Это Прихолмье, сынок”, – сказал себе Бесполезный и стал нажимать.

Раз, другой.

Что-то сказали. Весьма неразборчиво. Но он особо не разбирался. Парень устал, так устал, что вошёл бы, наверное, в баню. Даже не став раздеваться.

Разувшись в крошечном коридорчике, Бесполезный открыл шелестящие шторки и оказался в комнате, просторной, и, как казалось, единственной.

Здесь всё было просто, и как-то не по-домашнему. В самом центре, занимая значительную часть помещения, стоял массивный грубо струганный стол. В конце этого стола на точно таком же стуле сидел человек с испещрённым оспинами лицом и неухоженной седой шевелюрой. Старик листал книгу и делал пометки, а может, подчёркивал текст. Справа шумели часы, слева висела доска, заполненная разными знаками (возможно, буквами, думал парень, только записанными безобразно. А может, так надо – сам он писать не умел). Сбоку кровать. В единственном помещении дома стояла кровать.

Это было понятно, но это было и странно. Даже в самых маленьких домиках Длиннолесья спали отдельно, пусть в крохотной, но особой комнате.

Парень прокашлялся, чтобы хоть так обратить внимание.

Старик оторвался от книги и покашлял в ответ. При этом смотрел не на гостя, а сквозь:

– Что нужно?

– Мне нужен Дельный.

– Дельный уехал. Я за него. Моё имя Лобастый.

"Где-то я это слышал" – подумал парень.

– Сяду? – спросил он с надеждой. Тело после дороги болело, хотелось не то что присесть, хотелось свалиться на стол. Свалиться и спать.

– Пожалуйста, – Лобастый снова уткнулся в книгу.

Бесполезный присел.

"Хорошо, теперь я готов разговаривать"

– Вы знаете Терпеливого?

– Конечно, знаю, – старик оторвался и чуть более внимательно посмотрел на гостя, – Это один из самых уважаемых членов общины… Но постойте. Он должен приехать.

– Терпеливый погиб, – сказал Бесполезный.

И выдохнул.

От усталости, горя, от раздражения.

В той новой жизни, которую он обрёл, там, под пылающими небесами, были двое – Первая и Терпеливый. Искатель и проводница. И обоих он потерял.

Парень открыл дорожную сумку:

– А перед смертью велел передать вот это, – он положил манускрипт, потёртый, древний, как "Приключения Листика", хотя те отбиты в металле, – Терпеливый сказал, здесь говорится о многом.

Старик поднялся со стула.

– Терпеливый… А двое? С ним были двое.

Бесполезный не знал, что сказать. До этого момента он полагал, что Любящая направилась сюда. Но теперь он и сам понимал неразумность своей догадки. В таком случае убийство спутников выглядело желанием само́й снискать славу всего путешествия. Это было цинично и глупо.

Скорее всего, у убийцы есть план. Какой-то особый, коварный. И дай то Обиженный, чтобы в тот самый план не входило похитить Первую.

Появись эта женщина здесь, она, скорее всего, попытается его очернить. Ей, конечно, поверят. Он – человек ниоткуда, пришёл, принёс книгу, что-то сказал.

Но всё-таки он обязан, он должен предупредить. Если хочет остаться.

– Веселёхонький погиб, – сказал Бесполезный. Устало и грустно, – Любящая… сбежала.

Взгляды сидящих встретились.

Лобастый молчал.

– Это она? – спросил он внезапно. Нет, не спросил – прорычал, низко и глухо.

– Да.

Фиолетовый свет острокрылок падал на щёки старейшины, чем только подчеркивал каждую ямку и делал лицо безобразным.

– Не всё так просто. Никто и не предполагал, что будет просто, – старик смотрел за окно, – расскажи, – попросил он чуть слышно.

– Откуда?

– С самого начала.

И Бесполезный рассказал.

Как потерял память, как его привязали к березе, как был спасён. Рассказал про путешествие, про то, как они заблудились, как умер топтун, а он потерял сознание. Рассказал, как обнаружил тела.

Лицо Лобастого стало ещё более мрачным.

Наконец он сел и зажал голову в руки.

– То, что Вы рассказали – ужасно. Я с самого начала был против включения Любящей. Она не искатель. Как, впрочем, и Веселёхонький… Эта вещь, – старик показал на книгу, – бесценна. Иначе и быть не может… Не давал ли Терпеливый какое-нибудь сопроводительное письмо?

– Не давал. Он думал, мы вместе приедем в Прихолмье.

– Да. Да… Я вынужден задать Вам ещё два вопроса, – старик, вздыхая, поднялся, – Во-первых, как много Вам известно о целях экспедиции?

– Ффф… – Бесполезный задумался, – я знаю, что Остров есть. И знаю, что этот Остров нашли.

– Хорошо, – Лобастый глядел не мигая, – тогда хочу спросить о другом. Как я понял, Вам некуда идти. Вы не знаете, кто Вы, откуда… Хотите остаться в общине, хотя бы на время? Как человека, которому доверял Терпеливый и который выполнил его последнюю просьбу, мы Вас приглашаем.

– Согласен, – Бесполезный почти засыпал, – но я хочу научиться читать.

– Человек за бортом! – воскликнул Косматый.

Старая морская привычка.

Теперь он живёт на Посту.

А когда-то был моряком.

Случилось несчастье, в самое Угасание – корабль унесло в открытое море. И наступила ночь.

Он говорил капитану – не надо, вдруг потеряемся? Все говорили. Но капитан любит деньги. “Давайте, ребята, последняя ходка, – кричал он команде, – плеснём по звенящей монетке”.

Плеснули…

Днём потеряться нельзя – днём видишь берег, берег и горы, всегда. А ночью темно, темно и туманно. Надо найти Маяк, в устье Бурной, и всё – они спасены. Главное – успеть до пылающих. Или смотреть на Россыпь и плыть, чтобы та оставалась слева. Когда небо ясно. А если пасмурно… Что же, есть компас. Но компас – прибор дорогой, а капитан был прижимистый, деньги впустую не тратил, тем более на то, что вряд ли когда пригодится.

Не пригодилось…

Когда на море темно, это ещё не страшно. Страшнее, когда пылающие. Той ночью они начинались рано, и капитан, отправляясь почти в Угасание, конечно же, рисковал. Надо успеть, а то запрутся в вонючем трюме, на полтора долгих месяца, а корабль унесёт.

Не успели…

Тогда Косматый и обнаружил в себе эту способность – сопротивляться пылающим. Вывел команду домой.

А после уехал на Пост.

Проводники – профессия важная. И доходная, особенно ночью.

Он ещё стоял на верхней площадке, когда ворота вдруг заскрипели, и во внутренний двор ввели малорослого топтуна, по виду двухдневку. На спине покоилась девушка. Навзничь. Вцепившись в животное.

Губы её шевелились. А может, дрожали. Глаза были плотно закрыты.

Косматый спустился.

– Жива? – крикнул он, на ступеньках.

– Жива. Но, кажца, не прикрытая, – Усатый пытался спустить наездницу. Девушка выглядела изумительно, даже после такой тяжёлой дороги. Густые черные волосы, небольшой вздернутый нос, сочные, хотя и потрескавшиеся губы, плавная линия подбородка. "Ух ты ж, ух ты ж" – подумал Косматый.

– Давай йё быстрее в дом.

Вдвоем они занесли незнакомку в гостиницу – большое двухэтажное здание.

Но едва положили на кровать – бормотание прекратилось, и гостья, как будто, уснула.

– Хоць не умерла? – спросил Усатый. Как у любого жителя Озёрного края, у него был особый свистящий выговор.

– А я почем знаю? – парень насторожился, – проверь.

Усатый наклонился, послушал грудь, пощупал запястье. Всё это он делал достаточно долго, особенно когда склонялся над грудью, и, как казалось, с особенным удовольствием. "Вот же ж" – Косматый и сам был не прочь всё проверить. И перепроверить.

– Кажись, да.

– Что – да?

– Жива.

Они помолчали.

– Я к Искушенному. А ты оставайся, – Косматый смотрел на спящую и не мог оторваться, – то й вдруг проснётся.

Он всё-таки оторвался, и вышел.

По диагонали, мимо колодца Косматый прошел в небольшой двухэтажный домик, на самой вершине которого всеми цветами пылающих небес переливался натёртый до блеска флюгер, выполненный в виде стоящего на четырех лапах плащеносца. Плащеносец держал в своей пасти не то бруму, не то носатика, да Обиженный знает кого он там держал в своей пасти. Флюгера́ на Посту любили не меньше, чем в том же Приморье, да и сама атмосфера чём-то напоминала рыбацкую, так что привыкнуть к здешним порядкам для бывшего моряка труда не составило.

Косматый покосился на железный корабль на дозорной башне, с которой недавно спустился, и ради приличия постучался в дверь.

– Суток! – буркнул с порога, и ради того же приличия вытер о коврик ноги.

– Косматый! – ответил высокий пожилой человек с зычным и резким голосом, – рад тебя видеть.

– Я тож… Ись какие вести от дочки? От Долговязого?

Человек мрачнел на глазах:

– Пока нет, – ответил он сухо, – с той поры, как они выехали, к нам не прилетал ни один плащеносец.

– Знашь, она же оставила Ходкого. В Долине почтового может не быть. Такое время – почтовые нарасхват.

– Да, урожай масла, – кивнул Искушённый, так звали хозяина, – топтун то тот опытный. Вот только… Все эти странности. Небо погасло, потом загорелось.

– Первая предначертанная в третьем поколении, – Косматый улыбнулся во весь свой широкий рот, – с нею ниччо не случится.

– Спасибо, – Искушенный положил на плечо большую увесистую руку, – кажется, гости?

– Да… Девушка с Длиннолесья. Не прикрытая. Еле добралась…

– Длиннолесье… – Искушенный погладил бороду, – значит, так и думала, что доедет пока темно… Спит?

– Вродь спит. Усатый проверил.

– Ещё не понятно, что у неё в голове. Сутки под небом.

Косматый поднял свои брови:

– Останется здись, в лекарне, – он улыбнулся, – там уже ись небольшая команда, с прошлой ночи. Лекарь будет доволен.

Искушенный слегка усмехнулся:

– Ребята приносят пользу, помогают по хозяйству. Так что не просто там пациенты.

Они поговорили о делах, посетовали на нарушение сезона, на неопределённость ближайшего будущего. Почти половина проводников в Долине – сбор плодов подошёл к концу, масла много, а значит, много торговцев, которых нужно доставить в Леса.

Они говорили и говорили, пока Косматый не спохватился – пора было возвращаться на башню. Дозорный не должен отлучаться надолго.

Искушенный смотрел ему вслед.

“Пора” – сказал он себе и пошел к гостевому дому. У них гостья, и он, как старший на этом Посту, должен её навестить.

Девушка проснулась.

Усатый предложил ей чашечку бодрящего напитка, и внимательно наблюдал, как та обхватывает эту чашечку руками, подносит ко рту, и вытянув губы, медленно отпивает.

Он бы ещё наблюдал, наблюдал, но вошёл Искушённый.

Усатый что-то процокал, обнажая заметный озёрный выговор, но, посмотрев на вошедшего, вынужден был удалиться.

– Меня зовут Быстрорукая, – представилась девушка.

– Искушенный. Я тут за главного. Вы пришли…

– Не я, сюда пришёл топтун… Я просто закрыла глаза, и доверилась. Как оказалось, не зря.

– Но если бы он не пришёл? По какой-то причине?

– Я доверилась.

– Вы рисковая девушка, – Искушённый, казалось, искренне изумлялся такому вовсе не женскому поступку. Хотя, что значит “не женскому”? Его мать для многих казалась примером как раз-таки мужественности, – что же заставило Вас отправиться? Одной, да ещё ночью.

– Я ищу человека, – гостья смотрела в глаза, – его зовут Мутный. Он мог проезжать несколько суток назад, с дилижансом, со стороны Длиннолесья.

Искушенный смотрел на лицо, смелое, но в то же время красивое. “Да, мужественность вовсе не удел одних только мужчин, здесь даже нет никакой зависимости”.

– Они проезжали, – сказал он, подумав, – трое нанимателей, и еще один человек… Подождите, как, Вы сказали? Мутный?

– Да, – девушка быстро моргала, пытаясь прогнать надоедливые мушки, которые до сих пор носились в глазах, – этот человек – мой жених.

– Ах, так, – мужчина слегка улыбнулся, – ну… и… как Вы его потеряли?

– Это долгая история, – Быстрорукая чуть заметно вздохнула, – он и ещё один, из посёлка, пошли на поляну. Там появились воспы. Ну… Приятель погиб, Мутный пропал. Может, что с головой, после воспов бывает. А потом один самопровозглашённый привязал его к берёзе… Вы понимаете?

Искушённый кивнул.

– Все, кто висел, мертвы, а моего как будто и не было. Кто-то его отвязал, и, возможно, забрал. Если Вы знаете, куда отправились наниматели, скажите. А лучше отвезите. Я заплачу.

Девушка рассказывала, как будто рубила. Мечом. Тон, которым она говорила, отсекал любые сомнения. Да, она ищет своего жениха. Да, она его любит, иначе бы не отправилась в такое рискованное путешествие. И она его найдет, чего бы ей это ни стоило.

– Теперь я понимаю, – сказал мужчина, – Светлые волосы, голубые глаза. У него ещё шрам, вот здесь, – и показал на бровь.

– Это он, – девушка сжала чашку, да так, что, казалось, та хрустнет, – скажите, куда? Куда он поехал?

– Я расскажу, – Искушенный говорил медленно, чтобы умерить пыл, – я выделю Вам проводника, обещаю. Но пока отдохните… пожалуйста… Должен сказать одну вещь.

– Какую? – Быстрорукая глядела так, будто перед вовсе не проводник, а по меньшей мере какой-нибудь служник, и не какого-нибудь заступника, а служник Обиженного.

Искушённый присел на кровать.

– Видите ли, – мужчина задумался и с тоской посмотрел на окно, закрытое ставнями, – вы ищете жениха, а я ищу дочь. Проводницу в том самом дилижансе. Дилижанс отправлялся в Прихолмье, в общину искателей. Наверняка Вы слышали о такой, – Быстрорукая быстро кивнула, – так вот. Трое суток назад они должны были быть в Долине. И послать оттуда почтового. Но… – Искушенный вздохнул, – вестей никаких, – он вновь посмотрел на окно, – обещайте, что, как только найдете своего жениха, Вы узнаете, где моя дочь и отправите весточку. Денег я не возьму. Про нас, проводников, говорят всякое, и часто, увы, справедливо, но… Обещайте.

– Обещаю, – девушка положила ладонь на ладонь, и взглядом коснулась взгляда.

Бесполезного поселили в небольшом уютном домике на берегу бурной извилистой речки. Впрочем, это ни о чем не говорило. Почти все здешние домики были небольшие, достаточно уютные и строить их старались на берегу. А речки в Прихолмье всюду бурные и извилистые.

Соседом оказался здоровый такой детина под два метра ростом. Широкий в плечах, с огромными ручищами и круглой как мяч головой, которая плавно переходила в плечи. И всё же, несмотря на свои внушительные размеры, парень был в общем то тихий. Но при этом подвижный. Постоянно ходил взад-вперёд, что-то готовил, мастерил. Мастерил он красивые и иногда очень сложные вещи – часто это были уменьшенные копии настоящих приборов и механизмов. А некоторые и вовсе выглядели ни на что не похожими. Копии работали как оригиналы и были сделаны точно. Бесполезный не знал – увлечение это, или задание гильдии, но к поделкам присматривался.

Если парень входил в их общую комнату, полезное пространство уменьшалось наполовину, за вычетом мебели – кроватей, стола и парочки шкафчиков. "Половина" – так называл Бесполезный сожителя, конечно же, про себя. Но у сожителя было и имя. Невинный. Почему, отчего – на равнине не задают такие вопросы, как говорится, в лоб. Задают мимоходом и вскользь. Но чтобы спросить мимоходом, нужно с чего-то начать. А начинать разговор было сложно. Мутный и сам не особо то разговорчивый, а Невинный всё время молчал.

Просыпаясь, Бесполезный завтракал, делал домашнее задание и шёл через речку. На той стороне через несколько домиков жил искатель, который его учил. Пару суток – и он читал отдельные фразы. "Каких-то особенных домашних заданий больше не будет. Пиши, выписывай буквы, слова, набивай себе руку. И да, читай. Что-нибудь, понемногу, главное – интерес. Чтобы читать хотелось. И постоянно – это тоже немаловажно" – сказал ему как-то учитель. И попрощался.

В общине была библиотека (что не удивительно, искатели – народ любознательный). И парень решил выбрать книгу.

Пройдя вдоль рядов, Бесполезный нашёл одну книжку. "Сказки Длинного Леса".

"То, что надо”, – подумал парень, вспоминая, что эти сказки ему когда-то читали. А значит, они помогут вернуть его прошлое.

Придя домой, он уселся за стол (сердце, казалось, выпрыгнет), открыл наугад страницу и прочитал:

Огнетелка и плавунец

Плавунец

Вы, конечно, знаете маленьких вертких огнетелок, которые без устали носятся в воде и постоянно чем-то да заняты.

И ленивых неуклюжих плавунцов, что любят лежать на поверхности и только чуть загребают лапами.

Вот и теперь суетилась одна огнетелка, искала что бы поесть, строила домик из водных тянучек, прогоняла с подружками озёрного дьявола. Вся запыхалась, устала, но дел было много, везде нужно было успеть.

Остановилась она на минуту.

Глядит – а над ней плавунец, подставил солнцу широкую спину – и ничегошеньки больше не делает.

– И не надоест тебе вот так вот лежать, нашёл бы занятие, – обратилась к нему огнетелка.

А плавунец чуть качнулся, и ме-едленно так ответил:

– Ступай. Не трогай. Мне солнца хватает.

– Ну-ну, – сказала ему огнетелка, – лежи себе тут полёживай, а я поплыву, займусь чем-то полезным.

Вильнула хвостом, и уплыла по делам.

И вот наступила ночь.

Увидела огнетелка, что солнце погасло, зажгла в себе огонек и – снова в хлопоты.

А плавунец растерялся. “Привольная жизнь закончилась, солнце не греет – подумал лентяй, – что же мне делать?”. Выбирать он не мог, потому что не из чего было выбирать – когда лежишь на поверхности, и ничего другого не знаешь.

Почернел плавунец, погрузился на дно, и умер.

Недаром же говорят: много ненастий делают крепче, а случится одно – и сломает.

Сказка оказалась короткая. "Сколько же времени я потратил, чтобы её прочитать?" – подумал Бесполезный.

Но, как бы там ни было, это был первый рассказ, прочитанный полностью.

– Уфф, – выдохнул парень.

И перевернул страницу.

Бегун

Саммака

Почему бегуны и саммаки в ссоре

Многим может похвастаться бегун.

Мало кто бегает так же быстро, разве что брума, да и то, если встаёт на колёсики. На своих задних лапах бегун догонит любого.

Никто не разит стремительнее. Лапы-кинжалы пронзают любого, будь то носатик, пушистик или зазевавшийся острокрыл.

Ни у кого нет подобной хватки, когда парою средних лап бегун держит обед. Даже у грозного шептуна.

Саммаки не столь искусны. Ходят вразвалочку, лапы короткие, добычу свою не преследуют. Ждут, когда подойдёт. Подойдёт и ляжет, поближе.

Зато умом и хитростью превзойдет саммака любого.

Не любят бегуны саммак, и если встретят, то непременно погонятся.

А как такое случилось, послушай.

Как-то раз поймал бегун носатика. Но был он не голоден и решил оставить его про запас. Выкопал ямку и зарыл в неё тушку.

Приходит обратно, чтобы полакомиться. Глядь – земля то разрыта, носатика нет. "Кто-то крадет добычу" – подумал бегун. И расстроился.

Но ничего. Равнина широкая, зверья на ней много. Поймал бегун бруму. Долго охотился, но поймал. Принёс, закопал чуть подальше.

Пришел, чтобы съесть. Смотрит – заначка раскопана, кто-то стащил и бруму.

Рассердился бегун, поймал пушистика, только тот закопался в земле, забрал его в лапы и отнес на то самое место. Закопал, оставив заметный холмик, а сам спрятался, ждёт.

Прошёл чуток времени, глядь – сползает с березы саммака и лениво подходит к холмику. Жирный такой, упитанный. "Ишь, разъелся, на дармовых то харчах" – подумал бегун, наблюдая, как тот выкапывает добычу. Его добычу. Хотел подбежать, задать ему трепку – да передумал. Решил проучить.

Но только как это сделать?

Думал, думал, и пошёл на край Леса. Там, в зарослях тянучек, за поваленным деревом жил в глубокой землянке… ну, вы, конечно же, поняли.

– Уфф, – ответил шептун, вдавив кулачищи в землю, – добыча сама идёт в гости.

– Послушай, господин, у меня к тебе дело, – начал бегун. А у самого лапы трясутся, хочет бежать, без оглядки.

Но только вспомнил обиду – всё, уже не боится, и продолжает, уверенно, – что толку тебе от меня – кожа да кости. Я приведу саммаку, жирного и упитанного. Прямо в лапы. Пойдем, господин, со мной.

Усмехнулся шептун, но пошёл.

Дошли они, значит, до места…

Шептун остался в кустарнике, а бегун схватил припасенного острокрыла – и закопал под березой.

Долго ждать не пришлось. Появился тот самый саммака, еще более разжиревший и, как обычно, вразвалочку, подходит к добыче. Раскапывает и начинает лакомиться.

И вдруг понимает саммака, что что-то не так, и чувствует он загривком, как сзади в него кто-то дышит. И не просто кто-то – шептун. Да, да, грозный и злобный шептун.

"Ох! – завопил зверек, но даже не обернулся, схватился за свой живот, – плохо мне, плохо! Отравил меня бегун страшным ядом. И поделом – нельзя брать чужое. О-о-о-о! Как же мне хочется жить, увидеть братьев, увидеть сестёр, ещё хотя бы разок. Но, увы, мне умирать". Тут он упал, дёрнул лапками, раз, другой, и затих.

– М-м-м… – промычал Шептун, шевеля губами, – так, значит, ты его отравил? Чтобы я съел отравленного саммаку?!

Затрясся бегун, запричитал.

Но жизнь дорога, и стремглав бросился прочь.

Шептун посмотрел с отвращением на лежащее тело, надул свои пухлые губы, и скрылся.

А саммака встал, как ни в чём не бывало, и так же, вразвалочку пошёл к своей стае. Там получил обнимашки и успокоился.

Но только с тех пор ненавидит бегун саммаку, и если встретит, то обязательно погонится.

Бесполезный закрыл глаза и стал вспоминать.

Он вспомнил, как в детстве любил приманивать саммак, как приносил к полю тянучек добычу – пару пойманных брум или пыхчика, которого, играючи, подрал плащеносец. Плащеносцы пыхчиков не едят, но покалечить могут. А вот саммаки не брезгуют.

Как же стучало сердце, когда он слышал шуршание, и из тянучек, вразвалочку, выходил саммака. Позевывая круглым широким ртом и высовывая шершавый язык. Саммаки не пугались людей, как и равнинные ангелы, да, впрочем, и большинство зримых душ. Но и тут они были особенными – разрешали гладить по зеленой бугристой спине, ложились на спину, протягивая лапки, чтобы ты их пожмякал, но убегали, как только переходил границы дозволенного – а где эти границы, каждая саммака решала по-своему.

Хотя вот в неволе, несмотря на мягкий характер, саммаки не жили. Плащеносцы жили, а эти нет.

Парень захлопнул книгу.

Невинный возился с моделью какого-то странного механизма. Как он работает и для каких целей служит, Мутный не знал. Предположения возникали разные, но напрямую спросить у сожителя он не решался. Искатели – люди особые, сказал себе парень.

И вышел во двор.

Прогуляться вдоль речки, привести мысли в порядок, и, может, что-нибудь вспомнить. Что-то ещё.

То, что память наконец возвращалась – дело хорошее, он хотел, чтобы память вернулась. Но боялся. Новых открытий. Боялся того, что неожиданно вспомнит что-то особое, важное, неотложное, что-то такое, что тут же изменит жизнь. Или заставит уйти. Так после тяжёлой попойки вспоминаешь её подробности, которые проявляются голове. Медленно и с издёвкой.

Кроны деревьев смыкались над речкой, цветы, красные, зеленые, синие освещали бегущие воды, огнетелки, словно желтые огоньки, проносились то тут, то там, добавляя света, и он удивлялся – почему не все селения строят вдоль речек, почему обязательно по краю зримого Леса. Ведь один только вид беззаботно текущей воды лечит лучше любого знахаря. Или лекаря. Членов лечащей гильдии называли и так и так.

Он присел над водой и веточкой полуводный тянучки попытался коснуться дна. Это не получилось – веточка тут же погнулась. Слишком быстрые воды в Прихолмье. В Длиннолесье реки спокойнее.

Опять Длиннолесье. Да, он, похоже, скучает.

Оглядевшись, парень заметил, как кто-то идет. Не заметить было нельзя – ведь это Невинный шагал в его сторону. Буквально след в след.

Бесполезный задумался.

Может, они одинаково мыслят? Ведь оба решили остаться в Прихолмье, в самой далёкой гильдии. Возраст у них одинаковый. Вот и ходят теми же тропами, по тем же дорогам. Куда бы ни шёл Бесполезный, Невинный шёл следом.

Может, он ищет что-то сказать? Но сказать не решается. Или просто хочет поговорить.

Думать о плохом не хотелось, но оно лезло в голову.

Карета покачивалась на кочках, в дороге немного подташнивало, но рессоры были что надо, так что поездка проходила комфортно. Тем более, если рядом с тобой собеседник, чьё простодушие подкупает. И освежает душный дорожный воздух.

– Любимая то у тебя есть, а, Косматый? – Быстрорукая одним движением ножа разрубила гранат пополам и отдала половинку.

– Была, – парень хрустнул, разламывая половинку на части, – я уехал, а она осталась в Приморье. Малом, на островах. Дак я ж не жалею, расстались – и ладно. У йё щас другой, а мне что грачу…

– Твердотелка, – закончила девушка.

– Да, – Косматый тряхнул волосами, – тут было замутил с попутчицей, планы, что шхуна с поднятым якорем. А она пропала. Уехала к родственникам, так мне сказали. Зато теперь я свободен. Открыт предложениям, – он улыбнулся своим широким щербатым ртом.

"Очаровательная улыбка, – подумала девушка, – нет, правда, может, не столь красивая, но такая обезоруживающая".

– У тебя всё сложится, с такой-то улыбкой.

– Спасибо, – парень опять улыбнулся, – время с тобою летает, как парусник. У меня ещё не было такой очаровательной спутницы.

– Если ты хочешь меня покорить, то зря стараешься, Косматый, – Быстрорукая впилась зубами в свою половинку, – у меня уже есть наречённый. Это к нему я еду.

– Искушенный так и сказал, – собеседник не оставлял свой вечно неунывающий тон, – но ты всё равно очаровательна. Уж в хорошеньких девушках я разбираюсь.

"Что правда, то правда" – подумала Быстрорукая.

– Я знаю, ты дочь самого Заговорённого, – сказал вдруг Косматый.

– Ты слышал об отце? – девушка как будто слегка удивилась, хотя это было не удивительно – об отце слышали многие.

– Вот те ж раз, – парень всплеснул руками, – да кто ж о нём не слышал, тем боле в Малом Приморье.

Быстрорукая вспомнила.

Три дня тому назад, ещё до её рождения, произошел конфликт между жителями Малого Приморья и рыбацкими деревушками на островах, конфликт настолько острый, что его прозвали войной, “рыбацкой”. Приближалась ночь, и островитяне переселились на равнину. Своего Леса на островах не было, поэтому они занимали дома в паре селений Малого Приморья. Такая система сложилась давно, и каких-то открытых конфликтов до тех самых пор ещё не было. Селения, в которые заселялись рыбаки, предоставляли кров. Островитяне пользовались всеми услугами, что были доступны обычным жителям, но жили отдельно, тем, что заработали, не делились.

И вот однажды собрались селяне и договорились положить этому конец. Жирный и окончательный. "Каждую ночь они живут с нами. Пусть будут членами общины". А значит – отчисляют часть своего дохода. Так и сделали. Часть товаров была передана в общую собственность, часть денег просто забрали.

Но рыбаки не собирались сидеть сложа руки и обратились к Совету старейшин. Старейшины спорили, спорили долго, но в конце концов встали на сторону Леса. Тогда островитяне потревожили самую строгую гильдию – гильдию стражей. Те поддержали рыбаков (особенно после весомых доказательств в виде каравана доверху гружённых телег) и даже задействовали гильдию воинов, задачей которой с момента её возникновения было поддержание порядка, когда обычные, мирные средства исчерпаны.

Возник опасный прецедент – традиция, которую соблюдали веками, и которая таким образом обрела силу закона, была нарушена. Теперь следовало наказать виновных, и вернуть всё обратно.

Среди воинов, отправившихся наводить порядок, был и отец Быстрорукой. Еще не Заговоренный, тогда его звали иначе. Задорный, насколько помнила девушка.

Семейные предания сохранили образ взбалмошного юноши, весьма отдаленно напоминающего того серьезного и ответственного человека, каким стал отец после того, как что-то сломалось в душе. Что там сломалось, какого рода надлом – девушка не знала. Но это случилось ещё до того, как исчезла их мать. До того, как родилась Быстрорукая. И, конечно же, до того, как он получил своё новое имя.

Надо сказать, задача, возложенная на воинов, была не из лёгких. Селяне взяли посёлки в грамотную оборону, проникнуть через которую было непросто. Проникнуть без жертв, но жертв никто не хотел. На равнине ещё помнили самую разрушительную войну, случившуюся два столетия назад, которая получила название “война ресурсов”, и делали всё, чтобы такого не повторилось. К тому же, воинов послали стражи, а стражам было важно хранить репутацию.

Что в таком случае оставалось пришедшим? Разбить лагерь и ждать, когда бунтовщики выйдут сами. Или рискнуть. Что, собственно, Заговоренный и сделал.

Он забрался на ствол прыгуньи, забрался под самую крону, что само по себе было непросто, ведь использовать ножи и другие острые предметы было нельзя – дерево могло рассердиться. Приходилось взбираться по мелким неровностям, надеясь, что ты удержишься.

Накинул на ветку аркан, и, шаг за шагом, с кроны на крону, добрался до центра селения. Осталось незаметно подобраться к старейшине и заставить того согласиться. На новых условиях.

Но незаметно не получилось. Заговорённого заметили.

Десятки стрел было выпущено в воздух, но ни одна не попала. Половина мужского населения искала отца, когда он спустился, но никто не нашёл.

Говорить со старейшиной было некогда, пришлось взять в заложники.

За время своей вылазки Задорный не получил ни одного ранения, да что там ранения – ни одной царапины, но самое удивительное поняли позже – отца не тронули воспы, хотя он буквально летал по их гнёздам.

Тогда Задорный и стал Заговорённым. Воином, почти в одиночку завершившим войну.

– Твой батя – легенда, – сказал Косматый, сказал уважительно, – хотя я, кнешн, считаю, что это несправедливо, если кто-то живет в общине и общине не помогает. Ну, мож, потому, что я сам с Приморья.

– Как говорит мой отец – справедливость у всех разная, – Быстрорукая вытерла руки и склонила голову набок, – закон один. Поэтому надо жить по закону, а не по-справедливости. Хотя один мой знакомый герцог утверждал обратное.

– У тебя есть знакомый герцог? – удивился Косматый задорно, – уж не наш ли господин Сострадательный? С Малого Приморья?

– Нет… Но это так, знакомство мимолётное. Надеюсь, оно не повторится.

Девушка задумалась.

– Косматый, а этот ваш Сострадательный ездит на лошади?

– Нее, – тот улыбнулся, – у нас такую скотину отродясь не видывали.

– Представь, а мой ездит, – девушка нахмурилась, когда услышала, как произнесла слово “мой”.

– Лошадь – животное редкое, у нас не все о ней даже и знают. Мало кто знает, – Косматый обтёр свои руки, – зато есть чернильщики, и кататься на них одно удовольствие.

– Чернильщики, – воительница провела языком по губам, – я не каталась.

– У Приморья полно островков, и чернильные демоны – самое то, – парень вздохнул, – у отца есть загон. Хочешь, ижжай, покатаешься.

– Я подумаю, – Быстрорукая улыбнулась, – предложение заманчивое.

– А лошадь у нас отродясь не видывали, – Косматый задумался, – была дна история. Я чуть не забортахнулся, когда ёй услышал.

Стояла, знач, на одном из островов закусочная. Да она й щас там стоит. И вот пришел корабль. Невеликая такая шхуна. У нас все корабли невеликие, в море далёко никто не уходит. Кто й там перевозил лошадь, зачем. Мож заказ в Большое Приморье. Есть чудаки. Бывает, даже шептунов держат, засади в меня гарпун. Ну и этот, проводник, что перевозил лошадь, передал ёй хозяину. А наутро поинтересовался: "Как там лошадка?" "Какая лошадка? – спрашивает хозяин, и улыбается, – ах, лошадка. Во знач чо йна за зверь. Буду знать." "Так как? Я отплываю. Скоро". "Хорошо, – грит хозяин, – отплывайте, пожалуйста. И не волнуйтесь. Вот ваши деньги". "Какие деньги??" "Да за лошадку. 100 кэгэ мяса. Ну раз животина редкая, заплатил за кэгэ больше. За коз даю меньше. Коли Вы не согласны, так и быть, могём договориться. Вы, главное, грит, это, приежжайте. Многие постояльцы просят чё-нить такого, особенного."

Быстрорукая рассмеялась.

Косматый оказался простым собеседником, а значит, приятным, особенно для такой изматывающей дороги. Слова убаюкивали, беседа затягивала, и минуты привала текли незаметно.

Они приближались к Долине. Навстречу шли дилижансы, и Косматый приглядывался. Может быть, Мутный с попутчиками и останавливался в каком-нибудь селении, но всё не объедешь, а время терять не хотелось.

Задержавшись в Долине всего ни на что, они повернули к Прихолмью.

"Всё-таки скверное это время – думала Быстрорукая, – пылающие небеса. Если бы я верила в Обиженного, я бы его проклинала. Хотя бы за это."

Карета тряслась, внутри было душно, и безумное небо давило одним своим присутствием.

Но оставалось всего ничего, четверо суток, такая малость, и девушка надеялась, что скоро обнимет. Его. Её нареченного.

Шептун и брума

Шептуна боятся все – и быстроногие бегуны, и остроклювые стриклы, и ленивые саммаки. А поваленные деревья, за которыми он лежит, даже топтун обходит подальше. А ангелы облетают.

Но есть один зверек, которого боится и он. Не прыгун, не шая и даже не ядовитый ползун. Это самый обычный брума, слабый и беззащитный.

Бояться он начал в то самое время, когда люди пришли на равнину.

А как так случилось, послушай.

Проголодался шептун, и решил найти себе обед. Шептал он, шептал, надувал свои губы. Но только никто не пришёл.

Оглянулся зверь, смотрит – стоит маленький брума. Стоит и трясётся.

– А ты что здесь делаешь? – спросил он, зевая.

– Я заблудился, господин.

– А что трясешься?

– Так я боюсь, что ты меня съешь.

– Ха, – засмеялся шептун, – ты слишком маленький, чтобы тебя есть. Вот если бы вырос и стал как бегун. Или там покрупнее.

– Нет, господин, я больше не вырасту, ну если чуток.

– Да ты постарайся. Как вырастешь, приходи. А не придёшь, найду твою семью, возьму вас в пучок и съем. Пучком то оно пожирнее. Ступай. Слишком мал, чтобы стучаться в живот.

Опечалился брума, пришёл домой невеселый, да всё молчит, не рассказывает, что же случилось. Маленькие брумята, братья и брумы постарше бегают вокруг, веселятся, а он встал под маячок и думает, как же быть.

Но ничего не придумал и вышел на дорогу.

А там как раз проезжала карета.

"Пускай себе давит, – думает брума, – выхода нет. Лучше так, чем в пасть шептуна".

Но тут пришла к нему мысль, и брума отъехал.

"Карета, – подумал зверек, – у неё есть колёса. Что, если …"

И пришел к человеку.

– О человек, – пропищал брума, – ты повелеваешь всеми незримыми душами, зверями, птицами, гадами. Снизойди до моей просьбы, не оставь маленькую бруму.

– Послушай, брума, ты интересный зверёк, – сказал человек, – у тебя есть колесики, твои маячки светят ночами и помогают в пути. Проси чего хочешь, выполню.

– Спаси меня, человек. Мне угрожает шептун. Грозится съесть мою семью, если я не поправлюсь и сам не приду на обед. Хочет, чтобы стал вот таким, – и показал на карету.

– Нуу, – рассмеялся мужчина, – таким тебе точно не стать. Хотя… есть у вас что-то общее.

– Колёса! – воскликнул брума, – поэтому я и пришёл.

– Ага, – человек задумался, и почесал свою бороду, – я, кажется, понял. Шептун хоть и грозное, но глупое животное, а карету отродясь не видывал. Сидит в своей берлоге на краю Леса. Вот и подумает, что ты разжирел. Да так разжирел, что стал ленивый и неповоротливый. Иди себе домой, остальное мы сделаем сами.

Брума сказал спасибо и убежал. А человек пошёл к шептуну.

Тот удивился, и даже сначала подумал, что вышла ошибка.

– Это моя берлога, я тут хозяин, – сказал он грозно.

– Да погоди, погоди, – человек показал свои руки, говоря, что пришёл к нему с миром, – я от брумы. Той самой, которой ты велел разжиреть. Он выполнил просьбу и стал большой как топтун.

–Ха, – шептун вылез на свет, – хоть в это и сложно поверить, но чего не сделаешь ради семьи. Веди меня, человек, я проголодался.

Они минули завалы и шли, шли, всё дальше и дальше. Через поля тянучек, рощи берез, поляны зонтиков. Шептун никогда так далеко не ходил. Ворчал он, ворчал…

Пока не увидел карету. Большую и на колёсах. "Вот как, – подумал шептун, – и правда, жирный. Но это брума, ведь только он имеет колёса".

И, долго не думая, прыгнул на козлы.

Чуть лапы не переломал. Кто-то накинул на него веревку, вторую, третью. Из кареты выбежали люди и так обработали шептуна, что тот забыл, что он голоден, забыл, что свиреп – лишь бы вырваться. Не тут-то было – верёвки держали крепко.

Уже не грозный, шептун вопил, кричал, умолял о пощаде. И всё это время он представлял себе бруму – такую маленькую, но такую коварную. Сжалились люди, отпустили животное, и то убежало. Вприпрыжку. Долго ещё подвывал бедолага, сидя в берлоге и залечивая раны.

Да с той поры, как увидит бруму, бочком, бочком, и уходит подальше.

Шептун

Брума, рисунок ребенка

Бесполезный задумался.

Он вспомнил игру, в которую играл ещё в детстве – брума, шептун, саммака. Первый бил второго, второй третьего, третий – первого. Круг замыкался. Как давно это было, но как свежо оказалось. Как будто в голове навели порядок, и теперь каждый кирпичик лежал где положено, свободный от пыли и грязи.

Вспомнив игру, он вспомнил приятеля, высокого беззаботного парня со щербатой запоминающейся улыбкой. С этим парнем случилось что-то плохое.

Бесполезный нахмурился.

Это плохое ему предстояло вспомнить. Воспоминания – это медаль, где две стороны. Одна тебя радует, другая печалит.

Парень вздохнул, и вновь опустил глаза.

Шаи и их история.

Шаи – зверьки неуклюжие, и, кажется, беззащитные. Питаются твердотелками и личинками.

Но стоит обидеть зверька – случится такое, что убежишь. Это понятно всем – хитрым саммакам, быстрым бегунам, и шептуну, грозному, но осторожному зверю.

Но было так не всегда.

Было время, когда шаи считались вкусным и самым доступным лакомством среди зримых душ. На них охотились все, кто охотится.

Мало стало зверьков.

Собрались они на совет, а после совета – к Обиженному. Мол, помоги, не дай умереть.

– Хорошо, – сказал тот, – но что вы хотите? Я исполню ваше желание. Только, пожалуйста, поточнее.

– Великий, – взмолились шаи, – сделай так, чтобы все нас боялись. Чтобы все убегали, как только мы появляемся.

– Ну, – ответил Создатель, – пусть будет по-вашему.

И сделал так, что шай стали бояться все – настолько они отвратительны. Теперь не только бегуны и саммаки обходили их стороной. Попрятались даже личинки и твердотелки. В страхе разбежались на своих тоненьких ножках.

И сказали шаи Обиженному:

– Так мы, пожалуй, с голоду все подохнем. Не хотим, чтобы нас боялись, сделай так, чтобы были большими.

– Будь по-вашему, – согласился Обиженный. И выполнил просьбу.

Теперь никто шай не трогал, не обижал, даже шептун – и тот обходил. Но большое тело не насытить маленькими личинками, а никакой другой пищи шаи не знали.

Опять обратились Обиженному, опять сказали:

– Пожалей нас, Великий. Не хотим быть большими. Только сделай нас шустрыми, лёгкими, чтобы носились по воздуху, как долгоносики, и никто бы нас не поймал.

Задумался снова Обиженный, и сделал так, как просили. Словно невесомые зонтики носились по ветру шаи, и никто на них не охотился.

Но не могли спуститься на землю, чтобы найти пропитание. Только они приземлялись, как уносились порывами ветра, все выше и выше, а твердотелки хлопали лапками и праздновали спасение.

Взмолились шаи опять и попросили помочь.

– Ну что же, – сказал им Обиженный, – пожалуйста, помолчите. Я о вас позабочусь.

Он забрался на самый высокий холм и начал думать. Думал, думал, потом спустился и говорит:

– Я сделал так, что вас будут бояться. Вы станете большими и сможете легко носиться по ветру, но тогда и только тогда, когда угрожает опасность. А в обычное время вы останетесь теми же милыми и беззаботными шаями.

Как сказал, так и сделал.

С тех пор никто не трогает шаю. Да и как её тронешь, если та раздувается, словно мех, и пока, сбитый с толку, ты пытаешься что-то понять, улетает куда подольше

Не подойдешь к такой ни-ко-гда.

Бесполезный дочитал свою книгу и теперь валялся в кровати. В руках он крутил веревочку, усеянную узелками, перебирал их и думал.

Прошлое возвращалось.

Парень вспомнил длинного худого человека с вытянутым остроносым лицом и сильно охрипшим голосом. Кажется, Сиплый. Или Сипатый. Как-то он рассказал им историю шай, и после ввернул нравоучение. Мол, лучше формулируйте желание, знайте, чего вы хотите, иначе будете попусту тратить время. И время других – прибавлял он в конце, подняв кверху тощий и длинный и палец.

Мать.

Отец.

Бесполезный вспомнил их лица. Родительский дом. Сестру. Она смеялась, так громко и весело, что, казалось, смех – это отдельное существо, которое поселилось в их доме. На контрасте с братом – Бесполезный всегда был угрюмым.

Он вспомнил их шалости. Вспомнил, как однажды, вместе с друзьями, подпалил дерево зримого Леса, чем мог навлечь настоящую беду на селение. Кажется, они разжигали костёр (под деревом!) и хотели поджарить парочку дохлых носатиков – чтобы проверить, едят ли ангелы жареное. Ох и досталось тогда. Посёлок гудел, отец целые сутки ходил пунцовый и старался ни с кем не встречаться.

Однако теперь Бесполезный вспоминал эту шалость с улыбкой. Почему?

Он посмотрел на соседа. Тот лежал на боку, подоткнув свои лапы под голову, и, казалось, уснул.

Парень задумался.

Во сне Невинный могуч – это работает мельница, это рокот, который ничем не заткнёшь. А сейчас лишь посапывание, и даже оно не слышно. Значит, не спит, притворяется.

Бесполезный решил проверить.

Тихо поднявшись, так, чтобы не скрипнули половицы, он прошёл прямо к выходу. Раз оглянулся и вышел.

Ответ пришёл сразу. Не прошло и минуты, как грузное тело соседа вывалилось наружу.

"Что и требовалось доказать".

– Добрых суток, – приветствовал Бесполезный, бросая камешек в реку.

– Суток, – сказал низким басом Невинный. И громко зевнул.

"Вот скотина".

– Так значит, правда?

– Что правда?

– Ты постоянно за мной следишь. Пожалуйста… – Бесполезный сделал рукою жест, отсекая все возражения, – это заметно.

Невинный опешил:

– А я то при чем? Меня попросили, я и слежу. Какие вопросы? К тебе? К тебе нет вопросов.

– Это старейшина, – сказал Бесполезный. Не спросил, а сказал.

И вновь бросил камешек.

– Он…

– Я так и думал, – парень вздохнул, – разреши, я схожу и спрошу его прямо.

– Иди. Я разве задерживаю? – Невинный пожал плечами, – меня попросили следить. И всё.

Бесполезный вернулся.

Оделся, уже по-походному (мало ли что), забросил за плечи мешок. Чуть помешкался, сбросил мешок, положил туда книгу, снова забросил, вышел.

– Ну что, пойдёшь сзади? – спросил он Невинного.

– Да не. Погляжу. С расстояния.

– Честный ты парень.

Бесполезный нахмурился и зашагал по тропе. Туда, на окраину, к дому старейшины, вернее, к тому, кто его замещал.

Идти было непросто. Сердце стучало как молот. С чего он начнет разговор? Что спросит? Лобастый казался умным, но жёстким и даже жестоким. Почему? Ведь он однажды с ним говорил. Только однажды. Но ощущение какой-то недосказанности в том разговоре присутствовало. "Хоть бы сейчас всё решилось, пусть даже арест. Я не виновен и каяться не о чем".

Бесполезный прибавил шаг.

И скоро жал кнопку. Ту самую, с которой и началось знакомство с общиной.

Никто не откликнулся.

Парень вздохнул и присел рядом с дверью. Спросить, зачем вы следите? Но это понятно. Пришел внезапно, с ценной реликвией, вместо тех, кого ждали. Да ещё с обвинениями. Как бы он поступил на месте Лобастого?

Бесполезный задумался.

Может, сбежать? Скрыться, пока есть возможность?

"Нет" – в ответ своим мыслям, парень мотнул головой. Он так не сделает. Не зря сюда шёл, не зря давал слово, там, в той харчевне, где сидел с Терпеливым. Ведь что будет значить побег? Что он виноват, что он, возможно, убийца, а Любящая будто и ни при чём. Вот что побег будет значить.

И оставалось ждать, когда подойдёт Лобастый. Ждать, а потом задавать вопросы. Лоб в лоб.

– Добрых суток, – старик, казалось, не удивлялся. Он пригласил Бесполезного внутрь.

– Суток. Мы можем и здесь… говорить, – парень не исключал возможность побега.

– Что ж, говори. Как, кстати, твоя учёба?

– На днях прочитал первую книгу.

– Похвально. Весьма похвально. Тебе бы ещё научиться писать.

– Я уже думал… потом, – Бесполезный не знал, как начать, – что рукопись?

Старик приподнял свои плечи. И опустил.

– Другой язык. Терпеливый нам не оставил намеков, как её прочитать. Приходится разбираться, – Лобастый вздохнул, – Возьми, к примеру, язык, наш, равнинный, допустим, говор Приморья. Или Долины. Многие слова звучат по-другому. Пыхчика называют пых-пых, а где-то и вообще пылесямбр (старик усмехнулся). Ты же бывал в Долине, знаешь тамошний говор.

– Но вы говорите как в Междуречье.

– Здесь люди со всего света. Вот и стараемся говорить правильно. Хотя, что значит правильно? Мы тоже говорим каким-то особым говором. Междуреченским. А копни глубже… Есть книга, называется "Приключения Листика". Слышал, наверное? – Бесполезный кивнул, – она написана очень давно, тогда, когда люди еще не пришли на равнину. Стражи скажут – они жили здесь, всё своё время, а Остров – что-то иносказательное. Остров незримых душ. Так они говорят. Но мы то знаем, что это не так. Да люди и раньше знали, вернее, не знали, догадывались. Может, память. Есть такая общая человеческая память. В сказках же так и написано: "когда люди пришли на равнину", – Бесполезный кивнул, – так вот. Язык "Приключений" похож, но всё же другой, отличается больше, чем говор Долины. Или Приморья. Таким он и выбит на медных пластинах. Возможно, дневник отличается так же. Возможно, больше. Возможно, это один язык с "Приключениями", возможно, другой. Мы не знаем. Нужно провести полный анализ текста, чтобы ответить. Но буквы его не похожи. И надо соотносить, хотя бы ту же частотность, с которой они встречаются, с частотностью в самом обычном тексте. Понятно?

Парень кивнул. Для приличия.

– Я отдал рукопись одному человеку, которому доверяю. Надеюсь, будут подвижки, – Лобастый помедлил, а после спросил, – ты это хотел узнать?

– Нет, – резко сказал Бесполезный, – я по поводу моего сожителя, брата Невинного. Он за мною следит. Постоянно. Куда бы я ни пошёл. И, кажется, это Вы ему приказали.

Старик усмехнулся:

– Начнём с того, что в этом селении я никому ничего не могу приказывать. Я могу попросить… А что касается тебя, – Лобастый выдержал паузу, – ты и сам понимаешь. Может, ты сам ответишь на этот вопрос?

Старик замолчал.

Бесполезный не знал, что сказать. Молчание стало вязким.

– Я никуда не сбегу, – ответил он сухо, когда понял, что нужно хоть что-то ответить, – Хотел бы – сбежал.

– Верю. Мне кажется, ты парень честный, порядочный.

– Не божись Обиженному за чужую душу, – съязвил Бесполезный, – хорошо, я принимаю правила. Разрешите только бывать в загоне.

– В загоне? – старик усмехнулся, – почему бы и нет? Ты не пленник. Считай себя новым членом общины. А все эти необязательные обстоятельства – ну, чём-то вроде испытания… Однако, я могу поинтересоваться – зачем?

– Я слышу животных. Так же как и деревья. С некоторых пор, – парень вздохнул, – и мне необходимо это общение, чтобы научиться их понимать.

– Ты слухач. Что же, похвально. Занимайся тем, что тебе по душе.

Собеседники встали и посмотрели друг другу в глаза.

– МУТНЫЙ! – раздался вдруг голос. Сзади.

И где-то внутри отозвалось, как эхом: "Мутный, Мутный, Мутный…"

Бесполезный медленно обернулся. Потому что не мог он быстро – в голове стало что-то крутиться и проворачиваться, как шестерёнки того механизма, что собирал Невинный.

– Быстрорукая, – прошептали губы.

И пазлы встали в пазы.

Пальцы дрожали, пока Искушённый вскрывал письмо. Плащеносец важно прогуливался вдоль длинного, видавшего виды стола и молча просил награды. Конечно, заслуженной.

– Сейчас, Ходкий, сейчас…

Сердце стучало в висках, в ушах звенело, но глаза поглощали каждое слово:

"Добрых суток! Пишу Вам по поводу дилижанса, как обещала. В дороге произошло происшествие. Топтун, который их вёз, заблудился. Позже его убила маара. Ваша дочь и Долговязый стали искать дорогу и попали в долину. Там ваша дочь уснула. Её оставили в карете, чтобы добраться до селения и позже забрать. Все остальные ушли. В пути Долговязый погиб, возможно, его убил наниматель. Ваша дочь пропала. В карете её не было. Б."

Вот и всё.

"Долговязый погиб… Дочь пропала…"

Искушённый оставил письмо и стиснул голову руками.