Читать книгу Последний замысел Хэа - - Страница 2

Жил-был Бог.

И было ему одиноко.

"Чего-то мне не хватает", – подумал Бог.

И вспенил море.

И обнажил остров.

И населил его людьми, которых создал по подобию своему.

И посадил деревья, травы всякие.

Придумал зверей, птиц разных.

И отпустил их в леса и на равнины острова, чтобы служили людям, и жилось тем привольно и счастливо.

И обрадовались люди, и благодарили небо, что такой у них Бог, заботливый, любящий. И подбегали к нему с вопросами, и водили вокруг него хороводы. Смеялись, пели, радовались…

Да только устал от них Бог.

"Вот, – сказал он детям своим, – я создал для вас эту землю. Берегите её, улучшайте. Живите на ней. А я ухожу"

"Почему же? – спросили люди, – ведь мы тебя любим"

Ничего не ответил Бог, и ушёл на большую землю. Там придумал Бог для себя новую усладу – других животных, другие деревья и травы, чтобы было на что смотреть, что слушать и чем любоваться. И нашёл Бог, что это хорошо.

И отдыхал от трудов своих, лёжа на равнине, и слушал звуки своих созданий, и предавался Бог размышлениям.

Но ушли люди с Острова. Построили лодки, и приплыли они на большую землю. И заселили её до холмов.

Нашли люди Бога, и снова водили вокруг него хороводы.

Осерчал тогда Бог, обиделся на людей. "Я дал вам всё, а вы ослушались меня. Я просил оставить в покое, а вы нашли меня."

"Но мы тебя любим" – сказали люди.

"И я вас люблю, – ответил им Бог, – но я не могу иначе. Я был один, слишком долго я был один, и я привык к одиночеству"

Но люди ходили за ним по пятам и задавали вопросы.

Ещё больше обиделся Бог. И погасил тогда солнце.

И ушёл ещё дальше, в горы.

И заплакали люди.

Сидели в Лесах и переживали.

Но оттаяло отцовское сердце. И вернул он солнце обратно. Да только остался в горах, и больше уже не спускался.

Так повелось с тех пор: вспомнит Бог об обиде – и меркнет солнце. Смягчится отцовское сердце – и снова светит.

История Обиженного Бога, в пересказе брата Шестипалого

– Варварский обычай, – Первая изучала лица.

Глаза одного навыкате, голова мечется из стороны в сторону, вены надулись, кажется – еще немного, и лопнут.

Другой будто не видит, смотрит куда-то сквозь, а растрескавшиеся губы шепчут молитвы. Или ругательства. Что, в общем, одно и то же.

Кто-то с пеной у рта пытается разорвать свои путы. В лице ничего человеческого руки уже посинели, а он всё рвется и рвется. Пожалеешь такого – и он вцепится в горло.

Четвёртый в отключке. Возможно, его уже нет.

А пятый… Пятый нормальный.

Взор помутнел, но глаза умоляюще смотрят на девушку.

– Кто такой? – На лице приговорённого играли сполохи неба, расцвечивая черты молодого и в общем то симпатичного человека. Несмотря на то, что парень не брился, давно, и вообще – выглядел мерзко. “Не удивительно” – подумала Первая, – повторяю – кто такой?

– Не помню…

Голос был тихим и сиплым, настолько тихим и сиплым, что только она и услышала.

– Флягу, – девушка повернулась к напарнику.

Тот будто того и ждал.

“Почти пустая”. Первая вынула пробку и протянула несчастному.

Губы схватили горлышко и начали пить – жадно, стараясь вобрать в себя всё, и чуточку больше.

– Похоже, из наших.

– Похоже, – своё первое слово Долговязый буквально выдавил. Говорил он весьма неохотно.

– Этого отвяжи. Он не опасен… А вы, ребята, простите.

Девушка вскрыла ножны, висевшие на широком дорожном поясе, части костюма той гильдии, к которой она принадлежала, и достала кинжал. С простой, но красивой рукояткой, выточенной из блестящего чёрного камня с точечными вкраплениями какого-то белого минерала. Этим рукоять отдаленно напоминала Белую Россыпь, которая была чем-то вроде оберега в гильдии проводников, ведь это единственный ориентир в ночном небе, если солнце не светит, небеса не пылают, а туман над землей мешает больше, чем темнота. Поэтому каждый проводник почитал за должное иметь хоть какой-то предмет с её изображением.

"Милосердие, – прошептала девушка, так, чтобы никто не услышал, – сделай свою работу". Потом оттянула локоть, и вонзила кинжал в подреберье. Первому… второму… третьему… Перед четвёртым помедлила.

– Мёртв, – прошептала она, – а если жив, то не выживет, – и, вздохнув, завершила начатое.

– Я надеюсь, над ними совершают обряд? – Первая, шатаясь, отошла от берёз.

Тишина. Молчаливый укор содеянному.

Руки и ноги дрожали, и проводница села на землю. Вытерла лезвие о росшую рядом траву – злаки вперемешку с тянучками и грустно посмотрела наверх.

Сполохи красного, зелёного, синего цвета носились по небу, быстро, непредсказуемо, молча. Они покрывали весь небосвод, от недоступных гор до далекого моря, от Заводья до Девятого Леса. Начинался самый красивый, но и самый опасный сезон. На целых два месяца мир окажется пленником стихии, внушающей ужас практически всем жителям равнины.

Смотреть на такое небо мучительно – человек сходит с ума, слышит голоса, его голову сдавливает боль, а внутренности выворачивает наизнанку. Но небеса манят, небеса увлекают, и он смотрит, пленённый и изувеченный одновременно, пока разум не превратится в пустую оболочку, а в человеке не исчезнет всё человеческое.

Чем дольше ты смотришь на небо, тем дольше небо смотрит в тебя. И убивает.

Не всех.

Были неподвластные этой стихии. Те, что сохраняли рассудок, и со временем переставали её замечать. Таких людей было мало. И почти все э

принадлежали к самой особенной гильдии – гильдии проводников. Эта особенность – быть прикрытым от неба (их так и называли – прикрытые) передавалась по наследству, но не всегда и не только.

И наглядный пример сейчас стоял перед Первой, и смотрел на неё своими большими глазами, в которых застыла мука.

– Пойдёшь? – проводница вздохнула.

– Мне некуда… Правда, некуда.

– Тогда повторяю вопрос. Кто такой?

– Не помню… – незнакомец сказал это тихо. И обречённо.

– Не помнишь, – Первая фыркнула, – А почему?

Парень молчал.

Запах человеческих испражнений заставлял дышать лишь поверхностно, а значит – довольно часто. Хотелось уйти, и как можно скорее. Покинуть вонючее и зловещее место.

– Так почему? – повторила Первая.

Незнакомец ответил не сразу.

Он будто сжался и стал меньше ростом. Губы дрожали, пытаясь найти ответ.

– Не помню, – глаза изучали кинжал, который девушка до сих пор держала в руках. “Вот дура, – подумала та, и спрятала “Милосердие”.

– Я правда не помню… Я… У меня…

– Ты очнулся и всё забыл.

– Да. Днём.

– За что тебя так?

– Не знаю. Я ничего им не сделал. Это дикие люди. Дикий поселок… Они говорили, что я колдун.

– Ты колдун? – девушка улыбнулась.

Она не верила в колдунов. Более того, она считала, что люди, которых клеймят этим именем, более знающи и более сведущи во многих делах. За что их не любят. Её бабушке повезло – она многое знала, многое умела, но на Посту никто не считал её колдуньей.

Парень молчал.

"Вот уж разбойник” – Первая фыркнула.

– Есть место в дилижансе. Поедешь? – она смотрела в глаза и пыталась понять, верное ли принимает решение, – парень кивнул, – пошли.

Девушка повернулась и направилась прочь, стараясь не оборачиваться. Следом шёл незнакомец. За ним Долговязый, пронзая спасённого тяжелым неодобрительным взглядом.

Содеянное давило, но она не могла иначе, она не могла уйти и позволить чьим-то страданиям продолжаться, зная, что имела возможность их прекратить. Прекратить эту казнь, злую, мучительную.

Разбойников привязывали ночью, перед самым наступлением пылающих, и оставляли умирать. Кто-то погибал от голода. Кто-то от жажды. Но большинство убивало небо, его разноцветные сполохи. Медленно проникая в сознание.

Проводница прибавила шаг.

Сквозь листья тянучек, острые и прямые, как и всегда в это время, по крушинкам, которые не успевали схлопываться. “Днём они схлопываются мгновенно, – думала девушка, – странный это сезон – пылающие небеса. Как будто бы лишний”.

Подошли к дилижансу.

Серо-зелёный топтун, как минимум четырёхдневка (для дальних поездок более мелких животных не запрягали) недовольно заурчал, чувствуя, что скоро будет тянуть. Первая провела рукою по мшистой зелёной спине и вроде бы успокоила. Животное протянуло небольшие передние лапы, забрало очередную крушинку и ловким движение большого серповидного когтя сорвало с крушинки панцирь. Потом вытянуло лепестки своих больших мясистых губ и начало громко и самозабвенно чавкать. Неспеша, наслаждаясь её содержимым, зная, что скоро придётся идти.

Крушинки считались излюбленным лакомством топтунов, хотя из-за этого лакомства животное часто ломало коготь. Сломанный коготь не отрастал, и в большинстве случаев, после нескольких болезненных попыток разбить панцирь лапой, топтун переходил на другую, более безопасную пищу. Такое происходило с молодыми и неопытными животными, по прошествии трех-четырех дней топтуны становились весьма осторожными.

Топтун

Первая смотрела на незнакомца.

"Печальная статуя», – думала девушка (она видела такие на морском берегу, эти печальные статуи стоят в ряд, и смотрят в сторону моря). Бледный, молчаливый, словно не верит в спасение или боится проснуться.

– Не думай, что я поверила, – чуть слышно сказала девушка, – я всё равно узнаю, рано или поздно узнаю, – рука тронула ножны, словно добавляя весомости сказанному.

"Зачем я его спасла? Зачем? – думала Первая, – разбойника, которого приговорили. Который придумал себе оправдание. Самое безобидное. Наверное, однажды я пожалею… Впрочем, я уже жалею".

Долговязый постучал. Раз, два. Как и было условлено.

В карете кто-то задвигался, кто-то закашлял.

– Повязки у всех? – крикнула Первая. Ответом было мычание, значит, у всех.

Дверь приоткрылась. Напарник, кое-как перегнувшись, протиснулся, при этом задев потолок. Спустя мгновение вышел, так же, как и зашёл, задом вперёд. И молча кивнул.

Девушка залезла в дорожную сумку и вытащила обрезок плотной, но мягкой ткани. Такая ткань была связана из внутренних покровов, выстилающих колоколовидные утолщения кубышек – жилище маленьких носатиков. Свет она не пропускала, совсем, и была важным предметом для всех неприкрытых. Если эти неприкрытые решатся путешествовать во время пылающих.

– Нагнись, – приказала Первая.

Незнакомец нагнулся.

– Зажмурься.

Зажмурился.

"Пока как по маслу", – Первая развернула повязку.

– Только скажи, что ты прикрытый, – прошипела она ему на ухо и завязала глаза.

– Теперь входи, – Первая помогла подняться, а после зашла сама.

Последним входил Долговязый.

– Можно снимать, – сказала девушка. И захлопнула дверь.

В карете было темно.

Большая дорожная лампа висела под потолком, но горела она вполнакала, даже, скорее, в четверть. Дорога длинная, масло приходилось экономить.

В карете было душно.

Ставни закрыты плотно, так, чтобы даже случайный отблеск пылающих не беспокоил сидящих. Присутствие же еще одного попутчика, к тому же целые сутки провяленного на дереве, свежести не добавляло, и Первая в очередной раз согласилась, что совершила ошибку.

Но делать нечего, взяла так взяла, обратно не выкинешь…

Кроме неё и спасенного ею разбойника, в карете сидело трое. Все трое носили жёлто-бурые плащи из кожи морских ползунов, отличительный знак малоизвестной гильдии – гильдии искателей. Все её члены жили в Прихолмье – далёком Лесу у самых холмов, причём в самом отдалённом селении этого Леса. Днём, когда жители других поселков возвращались на равнину, искатели уходили на холмы. У холмов было чуть холоднее, и, хотя тепло, исходящее от земли, согревало, дул довольно прохладный ветер. Поэтому они и носили кожаные плащи. Вполне вероятно, поэтому. Правда, была в этом доля иронии – ползуны жили у моря, на другом конце мира.

Черноволосая кареглазая женщина с красивым, но обветренном из-за долгой дороги лицом, молодой человек с легкой улыбкой, которая, кажется, прилипла к нему с рождения, и уже пожилой мужчина, заросший, словно отшельник Озёрного края, с резкими, будто бы вырубленными чертами. Даже в полумраке кареты отличие между сидящими казалось разительным. Крупное загорелое лицо "отшельника" весьма контрастировало со светлой, и даже как будто бледной кожей попутчиков. "Это Прихолмье, – подумала Первая, – в Прихолмье стекаются отовсюду, поэтому все и разные." Она немного насторожилась, ведь белая кожа была одной из особенностей двудушных. Но в полумраке глаза пассажиров не выделялись, отметин в районе лба не просматривалось, а значит, и волноваться не стоило.

Молодой человек, сняв повязку, откинулся, закрыл глаза, и стал делать вид, что заснул. Бородатый мужчина скрестил свои руки и чуть сблизил брови, будто ушёл в свои мысли, а женщина… Женщина улыбнулась.

Выражение лица этой женщины напомнило Первой молитвы, которые посылают стражи, отправляя только что умершего человека в последнее бессрочное плавание. Вот с таким выражением.

– Давайте знакомиться, – предложила попутчица, – дорога длинная, ехать нам долго.

"Нет, не стражи, – подумала девушка, – так разговаривает учитель, на первом уроке". И ненароком фыркнула.

Слава Обиженному, никто не заметил. А может, заметил, но виду не показал.

– Сестра Любящая, – женщина улыбнулась и прижала к сердцу ладонь.

– Брат Терпеливый, – произнес пожилой мужчина, густым хрипловатым басом. Он только глянул на девушку и снова ушёл в размышления.

– Брат Веселёхонький, – молодой человек проморгался и улыбнулся чуть ярче. Глаза при этом блестели, а голос дрожал.

Проводница поджала губы.

Ей захотелось прыснуть, легко и непринуждённо. Особенно после того, что она увидела, там, у берёз. "Смех – лучшее лекарство, тем более смех, который ты держишь в себе" – говорила бабушка. Мало того, что эти люди называли себя братьями-сестрами (так поступали члены всех бессмысленных гильдий), так они ещё так забавно представлялись. Хоть сразу в стражи. Впрочем, гильдия стражей была эталоном глупости и ненужности, так считала девушка, и сказанное не походило на комплимент.

Повисла тишина.

– Дай поесть, – приказала Первая, кивая на незнакомца, – видишь, какой он голодный.

Глаза притянулись к разбойнику.

Разбойник молчал.

Долговязый полез за переднее сиденье, запустил туда свои широкие ладони, и показал на них то, что удалось откопать – початую головку козьего сыра, мешочек, в котором лежали сухари и небольшой круглый бурдюк с каким-то напитком. Всё это он выложил на сиденье.

Незнакомец что-то пролепетал, взял в руки головку, и ненадолго замешкался.

– Ешь, – подсказала девушка, – нож я тебе не дам.

Тот отломил кусочек и начал жевать.

– Это брат Бесполезный, – продолжила проводница, добавив ненужную приставку, – Ему в Междуречье.

– Но это в стороне от Прихолмья, – возразил Терпеливый. Нет, скорее не возражал – он просто хотел уточнений.

– Мы отвезем его после вас, вы – наши главные наниматели, – успокоила Первая.

– Спасибо, – мужчина кивнул, – Вы проводник по рождению? – почтительность, с которой он говорил, низкий глубокий голос только усиливал.

– Я предначертанная в трёх поколениях, – ответила Первая. Без всякого пафоса. Девушка знала, чем можно гордиться. "Гордись тем, чего добилась сама, родословная – не заслуга" – говорила ей бабушка.

– Весьма почётное ремесло.

– Да, и весьма доходное.

Проводница задумалась.

Про скупость проводников, их жадность до денег ходили легенды. Члены этой гильдии могли отправиться на любое задание, сложное или опасное, провести в самое тёмное и туманное время. "Сколько?" – это был единственный вопрос, который они задавали.

Первая вспомнила анекдот.

Собрались как-то старейшины двух селений, которые находились рядом, и, как это бывает, тихо, а иногда и громко враждовали, на очень важный совет. В соседний Лес.

И обратились к проводникам.

– Вам придется ехать в разных дилижансах, – сказали им в гильдии.

– Понятно, – догадались старейшины, – вы, наверное, заботитесь о нашем комфорте.

– Нет, мы заботимся о нашем доходе, – ответили те.

Подобных историй ходило много.

Конечно, была в этом правда.

Но работа проводников считалась

важной, особенно ночью, когда в течение пяти долгих лет они объединяли Леса, связывали разрозненные человеческие селения в единое целое, будь то сезон пылающих, или тёмное межсезонье. А гильдия искателей? В ней-то какой будет толк?

Первая смотрела на путников и старалась прогнать свои мысли.

Смотрела на Бесполезного, и мысли опять возвращались.

Наконец тот наелся.

Долговязый осторожно, задом, вылез из дилижанса.

Скрипнули козлы, послышалось знакомое урчание, и карета отправилась в путь.

В дороге подташнивало.

Может, всё дело в жёстких рессорах, которые не дали усадку. Может, в той духоте, тесноте, и как следствие – напряжённости. А может, всему виной небеса. Даже сквозь закрытые ставни ты чувствовал их присутствие, оно раздражало. Хотелось укрыться в Лесу. Но Лес далеко. И понимание того, что за пределами этой кареты равнина буквально пронизана небом, давило и заставляло желудок сжиматься.

Первая вспомнила игру, весьма популярную у путешественников.

– Давайте играть, – предложила она.

– Давайте, – ответила Любящая, – я знаю одну. “Найди бруму”.

– О, – удивилась Первая, – я только о ней и вспомнила.

– Что за игра? – спросил Веселёхонький.

– Как раз для дороги. Можно играть впятером, вшестером, и так далее. Разница в подсчёте очков. У каждого карта, но только одна – брума, саммака, ангел, бегун и шептун.

– Можно играть и втроём, только меняются правила, – добавила Любящая.

– Да. Помню, играла, когда была маленькая. Мы собирались за большим круглым столом, все вместе – я, мама, папа, соседи, бабушка. Бабушка играла замечательно. А папа чаще проигрывал. Я ещё удивлялась – умный, большой, а проигрывает.

– Он поддавался, – сказал Терпеливый.

– Он поддавался.

– Мы в детстве играли в другие игры, – мужчина вздохнул, – но там тоже были и брумы, и ангелы, и даже кошки и мышки. А эту игру я помню. Играл, и не раз.

– Правила очень простые, – сказала женщина, – всем, кто не знает, я расскажу, а всем, кто знает, напомню. Не против? – обратилась она к проводнице.

– Не против, – ответила та.

– Так вот, – женщина смотрела на Бесполезного, – у играющих карты. У каждого только одна, и он её знает. Но только он, больше никто. А дальше – игра, – казалось, Бесполезный прислушался, – задаются вопросы. Спрашивать можно что хочешь, у кого хочешь, смысл игры в том, чтобы ангел, саммака или бегун догадались, кто из сидящих брума. Ты можешь задать вопрос, а можешь ответить. Или перевернуть свою карту и показать на бруму. Угадаешь – тогда победил, получаешь два камня. Если покажешь на ангела, бегуна и саммаку – камень теряешь. На шептуна – теряешь три. Раунд закончен, и начинается следующий. Пять карт, они раздаются.

– Понятно, – сказал Бесполезный.

– Понятно?

– Да. Лучше быть шептуном. Тогда ничего не теряешь.

Первая фыркнула.

– Значит, Вы поняли суть, – Любящая казалась довольной, – вот уж не думала, что умею доходчиво объяснять.

– Вполне возможно, он просто сообразительный, – девушка улыбнулась. Интересно, она съязвила, или сделала комплимент?

– Вполне, – ответила женщина. Может быть, тоже съязвила, а может, и нет, но Первую это тронуло.

Стали играть.

Карт в дилижансе не было. Были бумажки. Девушка достала карандаш и начертала изображения животных, начертала так, как могла.

Рисовала она не очень. Поэтому при первом раунде вышел казус – саммака поймал саммаку. Пришлось перерисовывать.

Играли долго, игра затягивала.

– Я знаю другую игру, – Первая собирала бумажки.

– Да, давайте играть во что-то другое, – Любящая отдала “шептуна”. “Быть шептуном не так интересно” – подумала девушка

– Есть игра, – сказала она, – очень старая. Моя бабушка говорила, что играла ещё со своею бабушкой, а та со своей. Короче, так. В игре несколько карт, половина здоровые, один из которых прикрытый, половина тронутые, бабушка их называла сожжёнными. Почему – я не знаю.

– Нет, – резко ответила женщина, – Игра тяжёлая. Лучше не будем.

Проводница пожала плечами:

– Давайте тогда разговаривать.

– Мы же почти ничего друг о друге не знаем, – Любящая смотрела на Бесполезного. И улыбалась. Всё так же очаровательно.

"Вот сдался он ей, – подумала девушка, как будто сказала, сквозь зубы, – можно подумать, она его и спасла".

– Тогда тушу лампу, разговаривать можно без света.

– Да, к тому же это добавляет таинственности, – заметила женщина.

И Первая вдруг поняла, какая она всё-таки дура – сидеть в темноте, с незнакомым прикрытым разбойником – большего идиотизма ещё поискать.

Но делать нечего. Пост будет не скоро, масла немного. "Отдаюсь в твои руки, Обиженный, и будь что будет", – девушка села вполоборота.

– Вы едете в Междуречье, молодой человек? – спросил Терпеливый, специально не называя имени, – можно поинтересоваться зачем?

– Торговля, – ответил парень, немного подумав, – я торгую слюной речных ползунов. Собираю заказы.

Из слюны речных ползунов варили клей – наверное, лучший. Но добыть его в больших количествах было непросто, а, значит, дорого, поэтому клей применяли тогда, когда это было особенно нужно – к примеру, для инструмента, или особо ценных изделий. В Междуречье их склеивали, в Междуречье и продавали, на крупнейшем междуреченском рынке. Само Междуречье было самым большим и самым населённым Лесом равнины, в котором жили богатейшие люди, и правили там не советы во главе со старейшинами, как во многих других посёлках, и не какой-нибудь выскочка-герцог, а уважаемые представители гильдии торговцев – главных нанимателей проводников.

– Вы, должно быть, торговец? – спросил Веселёхонький. Его голос звучал тонко и как-то фальшиво. Было непонятно, серьезно ли он говорит.

– Я? – Бесполезный задумался, – пожалуй, торговец.

– Опасное всё же занятие. Всё время в дороге, в разъездах. Нам тоже пришлось путешествовать, хотели засветло, да вот, задержались на острове… – парень осёкся, услышав кряхтение.

Терпеливый прокашлялся и объяснил:

– Мы едем издалека, по делам нашей гильдии.

– И как поездка? Успешно? – поинтересовалась Первая.

– Думаю, да. Основные задачи выполнены. Но… возникли… короче, пришлось задержаться.

Повисло молчание.

– Веселёхонький вспомнил об острове, – напомнила девушка, – вы путешествуете от Малого Приморья?

– Скорей, от Большого… Да, вынужден признаться, – Терпеливый опять прокашлялся, – хотя члены гильдии и не одобрят мое многословие… Видите ли, у нас специальная поездка, – он сделал ударение на слове “специальная”, – и хотя кое-чего мы достигли, говорить ещё рано.

– Говорить о чём? – Первая была любопытна, не в меру для членов своей гильдии. Обычно проводники не интересуются целями нанимателей, а, бывает, и вовсе не разговаривают. Меньше знаешь – лучше ешь, сказала бы бабушка. Долговязый в каком-то смысле был идеальным проводником – сильный, исполнительный, молчаливый. А Первая скорей исключение – слабая, дерзкая, разговорчивая.

– Хорошо, – Терпеливый пожал плечами, – кое о чем мы расскажем, – он помолчал, – помните историю об Обиженном Боге?

– Все её помнят.

– Так вот. Бог создал Остров, – примерно так она начинается. И каждый понимает это по-своему.

– Но среди толкований есть основное, – добавила Любящая.

– Да. Основное толкование есть, и стражи его объясняют примерно так. Остров – все те существа, чью душу в момент Расставания мы не видим, то есть незримые – люди, собаки, птицы. Бог сотворил этот мир и уединился от дел.

– Но после он создал другой.

– Да. Людям он дал завет – владейте тем, что я создал, используйте в своих целях. И после придумал тех, чью душу в момент Расставания видно – существ со зримой душой, или, как говорят для краткости, зримых. Шестипалый пишет – в усладу, себе. Ну, там есть некие домыслы, для чего Бог всё это придумал, и что это значит – услада. Но домыслы – это всё-таки домыслы, с точки зрения стражей, они так и остаются домыслами. А мы говорим о каноне. Так вот, Бог создал зримых, и уединился от дел. А люди завет нарушили, стали зримых использовать. Топтунов, прыгунов, плащеносцев. В своих собственных целей. Бог, значит, обиделся, и с этой поры мы его знаем как Бога Обиженного.

– И появилась история.

– Да… То есть если понимать иносказательно. Но… Но… – Терпеливый выдержал паузу, – что, если эту историю понимать буквально? Что, если Остров действительно существует?

– Тогда бы его нашли, – вставила Первая.

– А что, если искали не там? – Терпеливый сказал это тихо, своим низким бархатным голосом, а темнота только усиливала таинственность сказанного, – известно несколько островов у побережья Приморья. Малого. На островах нет зримого Леса, ночью они безлюдны. Это маленькие острова, и в качестве источника этой истории вряд ли подходят. Дальше обычно не плавают. На чернильщиках далеко не уплывёшь, а на шхунах опасно – могут напасть бивнебои. Да и море за островами другое, более неспокойное.

Бивнебой

Первая знала, о чём говорит Терпеливый. Бивнебои были опасными созданиями. Они принимали рыбацкие шхуны за парусники – существа, чьи кожистые паруса надувает ветер. Бо́и пробивали их снизу своими могучими бивнями, и шхуны тонули. А море за островами такое, что лучше не плавать, особенно днём. Ночью море потише, но ночью темно.

– Те, что плавали дальше, – продолжал Терпеливый, – рассказывают, что видели противоположный берег, туманный, далёкий, похожий на дымку. Больших островов в море нет, а других морей мы не знаем. Маленькие острова ничем выдающимся не отличаются, и трудно представить, что это о них говорилось в истории.

– Но вы же добрались до Острова? – поинтересовалась Первая.

– Да… Точнее, нет. Тот самый Остров мы не нашли. Но мы узнали много чего нового, надеюсь, это поможет тем, кто продолжит. В будущем. Плохо лишь то, что пришлось задержаться. Ночь – не лучшее время для путешествий.

– Ладно. Если вы нашли, что искали, – Первая вспомнила о дорожной сумке, которую Терпеливый ещё ни разу не снял, – поездка прошла успешно. Мы, проводники, умеем хранить секреты, но с этим человеком я бы была осторожна.

Конечно, все поняли, кого она имела в виду. Движение глаз, метнувшихся в сторону Бесполезного, было почти осязаемо. Даже во мраке.

– Не надо, – ответила Любящая, – вы его вгоните в краску.

Первая промолчала.

Конечно, Любящая права. Конечно. Не надо при всех смеяться над Бесполезным (хотя она чувствовала, что в краску его не вогнала). Кто там дергает её за язык? Это какое-то наказание – с той поры, как она научилась говорить, слова всегда идут раньше, чем мысли. "Ты, девушка, думай, – учила бабушка, – а после подумай, о том ли ты думала. И только потом говори".

Фонарь скрипел, карета качалась. Временами что-то хрустело – это колёса давили панцири крушинок, приползших и пустивших корни на пути дилижанса. Может, хрустели шишки, а может, ветки, упавшие с соседних деревьев. Или под колёса попала какая-нибудь особо крупная твердотелка. Они такие нерасторопные в этот сезон, такие сонные.

Искатели уже заметили, что проводница – человек непростой. Поэтому возвышенные или там околонаучные темы старались не обсуждать. Говорили в основном об обыденном. Как ночью выращивать овощи, как покрыть расходы, если брать попутно кое-какие товары, спорили, чья кожа мягче – ползунов или свиней. В основном говорила Любящая, ну или Первая, что-то вставлял Веселехонький. Терпеливый больше молчал, он то ли заснул, то ли ушёл в раздумья. Бесполезный отвечал на вопросы. Впрочем, и отвечал он весьма неохотно.

Пару раз зажигали фонарь. Первая извинялась, что приходилось сидеть в темноте, и обещала, что на Посту они маслом заправятся.

Но до Поста ещё нужно было доехать.

Путники устали от встряски. Им надоела духота. Хотелось выйти, размяться. Подышать полной грудью.

Словно в ответ на их просьбу карета остановилась.

Искатели завязали глаза, то же сделал и Бесполезный. Проводница вышла, но тут же зашла.

– Повязки можно снять, – сказала она сидящим, – Облака. Похоже, надолго.

Это было самое лучшее время. Маленький день посреди ночи. Небо затянуто, можно выдохнуть. Успокоиться. Главное – не смотреть наверх.

Света мало, вокруг полумрак, но полумрак только подчеркивал окружающие предметы. Добавлял загадочности. И если взгляд останавливался, то останавливался надолго.

Море злаков, чуть колышимых ветерком, прерывалось островками тянучек, высоких, распушившихся, вытянувших по всем сторонам свои острые длинные листья. Иногда они этими листьями шевелили, но неохотно – в основном для того, чтобы согнать твердотелку-листоеда, и ровно настолько, чтобы согнать.

То тут, то там виднелись огоньки маячков, или брумид – невысоких растений со светящимися головками. Их вечными спутниками были равнинные брумы – маленькие шестилапы, чьи задние лапы превратились в колёсики. В отличие от лесных, глаза этих брум напоминали большие монеты, особенно в полумраке, а носик был маленький и аккуратный. Когда пронесётся несколько сезонов пылающих, прерываемых тёмными межсезоньями, и ночь подойдёт к концу, головки маячков погаснут и станут колыбелью детёнышей. Только они коснутся земли, ночь закончится, маленькие брумы покинут свои колыбели и залезут на спины родителей. По тому, как склонялись головки, можно было судить о приближении дня, даже не обращаясь к дозорным, членам еще одной (бессмысленной) гильдии, "хранителям времени", как сами себя эти дозорные называли.

Другим украшением были кубышки – красные, синие, зелёные растения с толстыми шершавыми стеблями, которые расширялись кверху, превращаясь в небольшие колоколовидные утолщения. В них отдыхали носатики, маленькие юркие шестилапы, и если хорошо приглядеться, можно было заметить торчащие то тут, то там мордочки с круглыми ушками и небольшими хоботками.

Прямо у дороги раскинулась ель, наверное, самое красивое растение равнин. Её лапы, тяжелые и грациозные одновременно, покачивались, следуя капризным дуновениям ветерка. Вокруг валялись шишки, погрызанные белками, другими местными обитателями. Найти этих зверьков было непросто, но оно того стоило – силуэт с пушистым хвостом, скачущий то вверх, то вниз по тёмному дереву, забыть невозможно. Впрочем, иногда они опускались на землю и поглядывали на людей. Как и носатики, белки были весьма любопытны.

Впереди росла роща, в основном из берёз, и дорога изгибалась, следуя ее очертаниям. На деревьях уже распустились листочки, молоденькие, а потому нежные, хотя не все старые ещё опали – первый сезон пылающих начался почти сразу с наступлением ночи. Впрочем, опавших хватало, и сброшенная листва заполняла ямки, так, как во время дождя они заполнялись водой. В этих ямках шуршали нежданчики, верткие пугливые твердотелки, скачущие на задних лапках. Своё название они получили за то, что во время опасности выпускали длинную едкую смесь.

Летающие твердотелки роились вокруг зонтиков – двухметровых растений с большими шляпками, которые отдаленно напоминали гигантские грибы. Снизу вся шляпка была покрыта пупырышками – маленькими сосочками, которые твердотелки самозабвенно посасывали. И даже выстраивались в очередь, зависая как нити, если сосочков на всех не хватало. Сосочки светились, слабо, неброско, чем ещё больше заманивали клиентов.

Наступит день, и шляпка раскроется. Из неё, словно стая семян одуванчика, вылетят зонтики-малютки, с полукруглыми сферами и длинными нитевидными щупальцами, а твердотелки, разжиревшие за долгую сытую ночь и потому ленивые и неповоротливые, станут их главной добычей. Зонтики будут расти, становиться все больше и больше, а только солнце погаснет – сядут на землю, выпустят корни и станут кормить твердотелок.

Крушинки, или хрумки (в разных селениях их называли по-разному) словно бардовый ковер покрывали землю, добавляя дополнительных красок. Топтун, снятый с упряжи Долговязым, всё так же брал их своими лапами, ловко отбрасывал панцирь и высасывал содержимое. При этом довольно урчал и шевелил своими большими, слишком большими ушами. Изнутри эти уши были покрыты мембранами, напоминающими узор на ладонях. Знающие люди полагали, что именно благодаря широким ушам и покрывающим их мембранам топтуны могут видеть и чувствовать, даже когда темно. С завязанными глазами проблем у животного не было. Но только сгибали уши – топтун терялся.

Бесполезный смотрел на животное, и отдыхал.

Он словно получил второе рождение, в душе оживало новое чувство – чувство сопричастности всем существам этого мира. Он ПОНИМАЛ топтуна. Он слышал, что тот говорит. Он впитывал его наслаждение, и впитывал так добросовестно, что захотелось попробовать. Ту же крушинку. Тянучку.

О да…

– Молодой человек, – к нему подошел Терпеливый, – у природы много секретов. Казалось бы, что тут такого, количество лап – у кого-то их шесть, у кого-то четыре. Но что говорят об Обиженном? А говорят, что вначале он создал незримых. Придумал и создал. Придумал людей, придумал собак, кошек, птиц, придумал белку, – мужчина махнул в сторону ели. На лице загорелась улыбка, оно стало ярким, как у мальчишки, что совсем не вязалось с обликом угрюмого, погружённого в раздумья искателя, – Бог подарил нам четыре конечности. Но прошло время, и Бог заскучал. Тогда он подумал и создал зримых. Топтуны, плащеносцы, саммаки. Брумы – пускай у них сзади колёсики вместо лап, но это конечности. Прыгуны, бегуны, шептуны… Есть, правда, стриклы, есть струйки, есть долгоносики, но это другое, это уже исключения. А мы говорим о правиле. Мы говорим о плане. И он различный… Как будто два мира, построенных дважды. Из разных наборов.

Терпеливый говорил с придыханием. Слова давались с трудом. И Бесполезный его понимал – во время пылающих, на равнине, любой неприкрытый чувствовал себя неуютно. Но слова увлекали, слова отвлекали от мысли, что вот оно, небо, которое может открыться. Внезапно.

– Не знаю, я вот смотрю на него, – парень кивнул в сторону дилижанса, рядом с которым стоял топтун и чистил стебель тянучки, – И слышу, что говорит. Не урчит, а именно говорит. Я знаю, что ему нужно, в каком он сейчас настроении. Люди не любят меня за это.

– Возможно, – Терпеливый потрогал бороду, – вполне возможно. Пожалуй, я верю.

Они помолчали.

– Это топтун-четырёхдневка, – сказал наконец искатель, – он вырос достаточно, чтобы везти карету.

– Он долго везёт, и это ему не нравится. Ещё, похоже, он с кем-то поссорился. Но сейчас он доволен, – Бесполезный глядел, как топтун разбирает тянучку, и думал, как мало надо для счастья.

– Есть люди, которые слышат деревья, – сказал Терпеливый, – так почему бы не слышать животных?

Топтун отложил остатки тянучки, подобрал очередную крушинку и с каким-то упоением, даже остервенением начал её вскрывать.

– Мы многого не знаем. Нам столько ещё предстоит… Давно?

– Что?

– Давно вы слышите?

Парень ответил не сразу:

– Вы думаете, я путешествую в Междуречье? – сказал он чуть слышно, – эту легенду придумала Первая, – Бесполезный вздохнул, – всё для того, чтобы не задавали вопросов… А меня привязали. К дереву. Знаете этот обычай?

Терпеливый кивнул.

– Я никого не убил, не ограбил. Но людям не нравилось, когда я стоял и шептался с животным. А я пытался ответить. Просто пытался… У меня не получилось. Я не могу издавать эти звуки. Слышать могу, а издавать – нет.

– Их можно понять, – произнёс Терпеливый, – Шептуны самые опасные животные. Они шевелят губами, а потом убивают. Возможно, что-то и шепчут, но мы не слышим. Мы только видим их губы… Вы делали то же самое, возможно, насылали на порчу – так думали люди.

Бесполезный вздохнул:

– Я потерял память. Когда очнулся, был день, а я лежал на равнине. Рядом бродил древоходец.

– Гээды слепы, – ответил искатель, назвав древоходцев более редким именем, – но в кронах гээдов струйки, они бы предупредили. Струйки всё им рассказывают, а может, показывают. Обиженный знает, как это всё происходит, – Вы не слухач?

Парень задумался:

– Нет. Точнее, не помню… Но деревья я слышу.

– Значит, слухач. Это не ремесло, это способность.

Бесполезный пожал плечами:

– Пускай.

– Вы прикрытый? – спросил Терпеливый, после раздумья, – вы же висели.

– Не знаю… Возможно… Наверно.

Искатель улыбнулся:

– Любопытные у Вас обороты – "не знаю", "возможно". Но вы прикрытый. Иначе бы вы погибли.

– Похоже, то, что случилось, пошло мне на пользу. Я стал невероятно способным.

– Видимо, да, – искатель задумался, – спасибо, – добавил он вдруг, – большое Вам человеческое спасибо. За то, что доверились. И знайте – я тоже Вам доверяю… Здесь мало кому можно доверять.

– Вы имеете в виду Первую? – спросил Бесполезный. С тех пор, как они ступили на землю, он чувствовал взгляд, который сверлил ему спину, – я ей благодарен. Она спасла мою жизнь.

– Если бы… Знаете, я родился в самом начале ночи. Шесть дней назад. Мне было четыре года, самый возраст, в котором всё, что открываешь, запоминаешь надолго. Я впервые увидел солнце. Я увидел изменившуюся природу, увидел равнину. До той поры я не знал, что такое листопадная роща. В том могучем зримом Лесу, в котором я вырос, их не было. Все, что я видел до этого – это маленькие неказистые кустарники. И вот – я увидел берёзы. Я прикоснулся к листочкам, они были нежные, такие нежные, в самом начале дня. Я вдохнул запах листьев. До сих пор для меня это лучший запах на свете… К чему это всё? – Терпеливый задумался, – Возможно, я увидел ваш взгляд. Точно таким же взглядом смотрел тогда я. Я удивлялся и открывал что-то новое.

Парень смотрел.

Любящая с Веселёхоньким стояли под зонтиком и о чём-то беседовали. Первая искала раковинки поземных твердотелок – если их раскрошить и приклеить к основе, выйдет точило. Долговязый глядел на небо.

"Вот уж кого ничего не волнует" – решил Бесполезный.

Он посмотрел на девушку, как та наклонилась за новой ракушкой – и задержался. Первая распрямилась, как будто что-то почувствовав. И посмотрела в ответ, тоже внимательно. "Ну, посмотрела и посмотрела" – подумал парень. Но взгляд не отвел. "Она подарила мне жизнь, и я благодарен".

Терпеливый глядел на землю и сглатывал, Любящая с Веселёхоньким продолжали ворковать, а он словно встал на распутье, не зная, что делать.

Ну отвезут они искателей, а дальше то что? Ему то куда? Опять по селениям? И что пойдёт быстрее – он, или молва о человеке-шептуне, портящем скот? Кто-то скажет, что стражи считают подобное суеверием. Но где они были, те стражи, когда его привязали к берёзе? И потом – это непонятное, и потому пугающее отношение к зримой душе. Вся равнина кается, замаливает грехи, несколько раз в году проводит обряд очищения, ведь завет Обиженного нарушен, и зримых – топтунов, прыгунов, ангелов, пыхчиков повсеместно используют. Грехи отпускают, но делают это натянуто, подчёркнуто натянуто, как будто – мы вас прощаем, но это в последний раз (и так год за годом). А тут – кто-то со зримыми шепчется, чего никто никогда не делал. Что скажут стражи?

Или напроситься к проводникам? Почему-то мысль о том, что он останется с Первой, скользнула вовнутрь, словно струйка в ветвях древоходца, и задержалась. И подняла настроение. Здорово подняла.

– Бесполезный, давай помогай, – крикнула девушка, и парень тотчас задвигался.

Раковин было немного, но они старались, глядели под кустики, в ямки, заросли злаков, тянучек. Тревожили носатиков, брум. Короче, залезли везде, пошарили всюду. И всё это время рядом, бок о бок.

Мешочек был собран.

Первая аккуратно его завязала и весело посмотрела на парня.

– Спасибо, – сказала она, – пользы от тебя стало чуточку больше. Ты извини, что так называла. Мне неудобно. Но, – девушка развела руками, – придется пока потерпеть. Слово не шестилап, выбежит – не поймаешь, так говорила бабушка.

– Пожалей её Обиженный…

– Да, пожалей Обиженный.

– Мне очень неловко, но я должен спросить. Раз уж ты меня назвала. Откуда такое имя – ”Первая”?

– Всё просто, – ответила девушка, – я родилась первой. Мои родители хотели второго ребенка, но… только хотели. Я как была, так и осталась единственной.

– Если бы тебя так назвали…

Первая покосилась.

Но ничего не сказала.

Обычно имя давалось поздно, когда человек повзрослеет. То, как тебя называли родители, оставалось в семье. Если кличка, которую давали ровесники, к тебе приставала, она становилась именем.

Но с ней случилось иначе.

Сказался авторитет отца, который был на Посту кем-то вроде старейшины. И если он называл её Первой, Первой называли её остальные. И даже не плохо, что так получилось. Девушка выросла амбициозная, имя ей помогало.

– Неплохо так держатся, – проводница кивнула на парочку, щебечущую под зонтиком, – посмотри, как его выворачивает, – она показала на Терпеливого, – а им что прыгуну ограда.

– Они беседуют. От этого легче. Мы тоже беседуем.

Первая фыркнула.

– Давай в карету, – сказала она, улыбнувшись, – давай… собеседник.

Долговязый запряг топтуна. Прогулка закончилась.

Путники зашли в дилижанс, отдохнувшие от нескончаемой тряски, от духоты, помещения, в котором было темно и тесно.

Облака по-прежнему покрывали небо, и ставни решили не закрывать.

– Он постучит – мы закроем, – сказала Первая, имея в виду Долговязого.

Бесполезный смотрел в окно, пытаясь унять неспокойные мысли, но те носились, как стая слетевшихся стриклов. "Может, так прямо ей и сказать – я прикрытый, хочу в вашу гильдию? А может, чуть подождать, заслужить доверие? Тогда не откажут… Но – нужен я ей?"

Последняя мысль казалась ключом ко всем остальным, и он посмотрел на девушку

Проводница глядела в окно.

Невозмутимая, как кошка при встрече с саммакой. И даже не посмотрела в ответ. "Хорошо, что не считает меня разбойником, – успокоил себя Бесполезный, – я думаю, уже не считает… Надеюсь, что не считает." И он погрузился в раздумья.

Как будто подуло прохладой, откуда-то с гор…

Дорога изматывает. Тем более если всю эту дорогу сидишь закрытый, как носатик в кубышке. В карете, лишь изредка освещаемой светом дорожной лампы, которая светит даже не впол, а вчетверть накала. Душно, тесно, темно – это ещё полбеды. Однообразие достаёт больше. Однообразие и невозможность принять какую-то особую, конечную позу.

Пятые сутки, Бог мой Обиженный, пятые сутки… От бодрости первого дня остались воспоминания. Путники устали, тела внутри дилижанса крутились, как струйки в ветвях древоходца, пытаясь принять новые, ещё не испробованные позы, хотя ехать было и ехать…

Днём бы оно было проще. Днём можно нанять прыгунов. Сдать багаж в курьерскую карету, и нанять. Те бы домчали к Посту суток за двое, а может, и меньше. Прыгун животное быстрое, но прыгуну нужен отдых. Долгие остановки. Но остановки днём, при свете солнца – не посиделки в темноте, и уж тем более не пылающие.

Однако стояла ночь, её скверный сезон, и выбора не было.

Дилижанс остановился.

В карете спали. Не спал Бесполезный. И Первая – последнее время они просыпались вместе, минута в минуту. Есть же истории, в которых спасённого и спасителя объединяет что-то глубокое, такое, что даже напоминает любовь. Возможно, их случай из этих. А может, из этих, но только с его стороны, думал парень.

Снаружи скрипело. Как будто лебёдка поднимала тяжёлые блоки. Послышались голоса, кто-то кричал, кто-то смеялся…

Это был Пост.

Да, это был Пост. Наконец.

Путники заворочались.

– Надо было заказывать спальник, – сказал Веселёхонький.

И зевнул.

– Отоспишься, – ответила девушка. Звонко и весело (еще бы, она наконец-то дома), – качественный отдых я вам обещаю. И мягкую постель.

Бесполезный задумался. Спальники – дилижансы с местами для сна, заказывали редко. Такая карета слишком громоздка, ломается чаще, да и везут её более возрастные, а значит, менее расторопные топтуны. Но дорога дальняя, и, может, действительно стоило раскошелиться. Хотя вот торговцы богаты, ездят невесть куда, а спальники не заказывают. С другой стороны, торговцы зарабатывают деньги, поэтому стараются снизить расходы, в том числе на дорогу. А кому нужны спальники? Тем, кто денег уже не считает. Или ещё не считает. Молодожёнам и старикам.

Скрип открываемых петель закончился, начался скрип колёс.

Проехав по мостовой, мощёной, если судить по звуку, не из булыжника, а хорошо подогнанных, словно кирпичики, каменных плит, карета сделала разворот. Топтун заурчал – в его урчании было так много счастья, что Бесполезный ему позавидовал.

Путники вышли.

Ткань на глаза была повязана добросовестно, поэтому подсмотреть, что творилось вокруг, не представлялось возможным. А жаль. Из каких-то картинок, увиденных в детстве, которые он наконец начинал вспоминать, Бесполезный знал, что все три Поста, что находятся на равнине, удивительно друг на друга похожи. Их окружает не слишком высокая, но достаточно толстая стена из светло-желтого, почти белого камня. Со всех сторон, откуда к Посту подходят дороги, она открывается широкими железными воротами. В центре стоит башня, высокая и узкая, а на самом верху этой башни крутится флюгер, сделанный одинаково – в виде большого многомачтового корабля. Все домики стоят по периметру, почти вплотную к стене, внутреннее пространство свободно и вымощено камнем. Сады, огороды, хозяйственные пристройки – всё это находится там, снаружи, по ту сторону стен. Зачем эти стены нужны – не очень понятно. Ни одно другое селение их не имеет, что в Лесу, что на равнине. Стражи совместно с воинами поддерживают порядок, а Пост – селение важное, можно сказать стратегическое, кто его тронет? Тем более ночью. Конечно, многого он не знал, и, возможно, многого не помнил, с той самой поры как забыл своё имя. И всё же, подумал парень, зря ничего не бывает, может, всё дело в том, что стены как будто спасают? От неизвестного – ангелов смерти, к примеру? И, следуя мыслям, пожал плечами.

– Можно снимать, – разрешила Первая, как только они прошли за порог и сзади захлопнулась дверь, – мы приехали рано и у вас уйма времени. Каждый может заняться, чем только душа пожелает.

– Моя хочет есть, – ответила Любящая.

– И моя, – поддержал Веселехонький.

– Наша коллективная душа хочет есть, – сказал Терпеливый. За всех.

– Ваши души найдут всё необходимое там, – девушка махнула на зал, за соседней дверью, – а я ухожу. Часов через двадцать после того, как вы выспитесь, тронемся в путь. А пока – отдыхайте, копите силы, нам до Долины пять суток. Ни в чём себе не отказывайте – кушайте, пейте по полной, всё включено.

Первая показала ладони, и ещё раз взглянула на Бесполезного. Но это был другой, совсем другой взгляд, в нём не было ни усмешки, ни какого-то заигрывания или кокетства. Когда-то на него так смотрели, однажды, он это помнил, но кто и когда – оставалось загадкой.

Загадкой.

Возможно, вот так и пройдёт его жизнь.

Двадцать часов отдыха. Но на самом деле они просто сменили одно замкнутое пространство на другое. Выйти за пределы гостевого дома нельзя, все окна закрыты, единственный свет – это лампы, подвешенные к потолку. Но можно было помыться, скушать горячее, полежать. Первая обещала, что в этот раз запасётся маслом как следует, так что в дороге будет светлее. Да и повезёт их другой, более проворный топтун, много раз ходивший маршрутом. Так что в Долину прибудут в срок. А там рукой подать до Прихолмья.

Бесполезный уже решил, для себя, что, если в проводники не возьмут, он поселится у холмов – там, возможно, кто-нибудь да оценит его способность. Все не от мира сего съезжались в Прихолмье, там никто не покажет пальцем, не скажет, что ты колдун.

Кроме его и искателей, в гостевом доме остановилось четверо. Трое путешествовали в Междуречье. Четвёртый постоялец утверждал, что едет на знаменитое борцовское состязание, которое состоится в Долине, где должен был стать одной из главных изюминок (да, да, он так и сказал – изюминок) главным образом потому, что едет из Озёрного края и знает секреты местных борцов. Судя по тому, сколько он в себя заливал, эту изюминку лучше бы было послать на конкурс разлившегося бочонка, который проходил на островах. Но тут борец опоздал – конкурс шёл днём, по ночам острова безлюдны.

– Ума не приложу, что столько времени делать? – убивался искатель. Он похлопал себя по сумке, с которой ни разу не расставался, которую клал на колени даже когда засыпал – и посмотрел в конец зала. Там, за отдельным столиком, скучал тот самый борец, который собирался в Долину. А за большим осталось двое – он с Бесполезным. После привала путники стали ближе, можно сказать, сдружились, и теперь, оставаясь наедине, часто беседовали. О природе, о географии, новых изобретениях. Рассказывал в основном Терпеливый, а Бесполезный слушал и задавал вопросы. Вопросы были такие, что иногда заводили в тупик, но искатель на то и искатель, чтобы искать. И Терпеливый искал ответ.

Он рассказывал о Прихолмье, о тайнах холмов, о том, как это прекрасно – жить во имя познаний, всегда узнавая новое. Зазывал Бесполезного в гильдию, подводил к нужному шагу, “тихо настаивал”.

– Лучше бы ехали сразу, – продолжил искатель, допивая местный напиток.

– Я никуда не спешу.

– Хорошо, когда никуда не спешишь. Самое лучшее время. Понимаешь это только потом, по прошествии дней и ночей, – Терпеливый нахмурился, как будто о чем-то соображал, и покрутил странный продолговатый предмет на поясе, вторую вещь, с которой не расставался. Бесполезный мог только догадываться, что эта за вещь и каким целям служит.

Мог, но не догадывался.

– Что это? – спросил он в лоб, показывая на предмет.

– Это? – Терпеливый задержал на одно мгновение взгляд и на другое задумался, – это потеряшка, – сказал он вполголоса, – я не знаю её назначения, я… хочу разобраться. Ведь я же искатель?

– Искатель, – Бесполезный кивнул.

Конечно, он знал, что такое потеряшки. Такие предметы находили повсюду, от Заводья до Озёрного края. Пожалуй, в Крае их было больше. Что это за вещи и кто их однажды оставил – оставалось загадкой. Возможно, Обиженный. Или его помощники, служники – в народе ходили легенды, какие они хорошие и как ему помогали. А может, и шкодники – эти уже плохие, и только мешали.

Некоторые потеряшки проявляли себя внезапно, когда им вздумается. Рядом взрывалось яйцо, голову резала боль или, к примеру, человек засыпал, да так, что добудиться его было то же, что оживить мертвеца. После этого потеряшки выбрасывали, или передавали умельцам. Но те пожимали плечами и отдавали обратно.

– Вещь интересная, но опасная, – сказал Бесполезный.

Искатель мигнул:

– Не всегда. Некоторые приносят пользу…

И замолчал.

К ним приближался борец, улыбаясь и прижимая к себе любимую кружку, которая стала его продолжением. Шел ровно, мягко, без лишних зигзагов, хотя после стольких вливаний ходить было трудно.

– Разрешите, – сказал мужчина, изящно склонившись над путниками.

Вблизи он борцом не казался, как, впрочем, и вдалеке. Мягкие, округлые черты лица, переходящие в мягкое и округлое тело.

– Меня зовут Трехглазый, – мужчина поджал свои губы, – вы спрашиваете, почему меня так назвали? Вопрос интересный. Возможно, без всякой причины. Возможно… с причиной. Я, правда, не знаю, – он как-то напрягся, как будто оправдывался, хотя на самом то деле его никто ни о чем не спрашивал, – как остров? – спросил он внезапно, – нашли?

– Остров? – искатель смутился, – почему вы спрашиваете про остров?

– Ну как же ж? – Трехглазый опять поджал губы, словно обиделся, что приходится говорить такие очевидные вещи, – вы искатель? Искатель. На вас желто-бурая мантия. Вы в пути? В пути. Ночью. Значит, за день не успели. Куда могут ехать искатели? Либо к морю – они ищут Остров. Либо в сторону гор – туда, где Обиженный. Вы едите со стороны Длинного Леса, стало быть, с моря. Значит, искали Остров. Логично?

– Логично, – сказал Терпеливый. Натужно.

– Нашли? – борец улыбнулся и протянул свою правую руку.

– Нет, не нашли.

– Жаль, – Трёхглазый убрал руку за спину, и снова нахохлился.

– Вы путешествуете в Долину? – спросил искатель, чтобы продолжить беседу, – вы борец?

– И да, и нет, – мужчина вздохнул, – я знаю пару приёмчиков, их показали в Озёрном. И этим приёмчикам я хочу научить местных жителей. Разумеется, за отдельную плату.

– Разумеется, – кивнул Терпеливый.

– А так, я бываю везде – и тут, и там. Путешествую, нахожу, что можно продать, и продаю. Так и живу, – ответил борец.

И замолчал.

"Удивительно, – думал парень, – такое впечатление, что всё это время он пил только воду. Рассуждает здраво, речь правильная… Даже слишком правильная."

– Похвальное у вас ремесло, – одобрил искатель, – покупаете то, что можете продать и продаёте, что могут купить. Не надо возиться с предметами, таскать на себе, как говорят, “на горбу”. Торговать услугами проще и выгоднее.

– Ну… – Трехглазый слегка улыбнулся, как бы сказав – "вот видите”.

И повернулся к Бесполезному:

– Однако, у вас в Длиннолесье удивительные попадаются кадры. Я имею в виду Длинноногого, герцога.

– Почему вы подумали, что я с Длиннолесья?

– Как же ж? Вы разве не с Длиннолесья? Вы въехали с главных ворот, – мужчина изобразил изумление, настолько неподдельное, что Бесполезный смутился. И покраснел, – на Вас нет плаща, значит, вы ни член этой гильдии, – он кивнул на искателя, – Но едите с ними, значит, хотите присоединиться. По пути Вас могли подобрать либо в Длинном, либо в Приморье… Извините, но на жителя Приморья вы не похожи. Те на каждом шагу матеряться и упоминают гарпун. Протащи меня, протащи, типа того. Вы парень из Длиннолесья, обычный сельский парень из Длиннолесья. Я прав?

"Логично" – Бесполезный задумался. Но тут он вспомнил про герцога:

– Длинноногий?

– Что Длинноногий?.. Ах, Длинноногий. Этого я упомянул без причины, так, чтобы спасти разговор. Длинноногий – ваша самая большая достопримечательность. Даже имя соответствующее. Длинноногий в Длинном Лесу. Ха-ха. Извините за каламбур.

– Он придает людей страшной казни, – возразил Терпеливый.

– Ну… – Трехглазый вытянул губы, – люди меняются. Меняются времена, а с ними и люди… С этим предметом поосторожнее, – борец указал на пояс искателя, как Бесполезный понял, на потеряшку, – вдруг выстрелит.

Терпеливый напрягся.

– Ну опять, – мужчина, казалось, расстроился. Как учитель, который в десятый раз объясняет одно и то же простое правило, – оно же блестит, оно необычно, вы проверяете постоянно – на месте оно или нет. … А так, осторожнее. А то, знаете, как бывает – сегодня Вы владеете потеряшкой, а завтра все поменяется, и уже потеряшка владеет… Хммм…

Повисло молчание.

– Белая Россыпь, – сказал Терпеливый. Медленно, будто бы так, между делом.

И посмотрел на Трёхглазого.

– Бывал, – ответил борец. Таким же внимательным взглядом.

"Нет, он всё-таки перепил" – решил Бесполезный. Где это видано, чтобы на Россыпи кто-то жил? Это как побывать на солнце.

Однако искатель смутился.

Он стал поглаживать, или даже почёсывать бороду, и о чем-то задумался.

– Лобастого знаете?

Трехглазый пожал плечами:

– Всех не упомнишь. Вас на холмах становится больше.

– На холмах?

– А как же ж. Прихолмье, стало быть, на холмах.

Искатель открыл было рот, но тут же закрыл.

Лицо собеседника вдруг исказилось, он весь изменился, полез на скамью, вытянул кружку, и завопил:

– Настали времена, когда всё, что происходит в этом маленьком уголке обитаемого мира, имеет значение для всего мироздания! Время и место выбраны не случайно – смотрите, вот они, наши герои, – он вскинул руку в направлении Бесполезного, – Решающая битва начнётся, делайте ваши ставки! К барьеру!!! – крикнул Трехглазый и осушил свою кружку. Залпом. Потом закачался, и, словно подкошенный, рухнул.

– Бедняга, – сказал Терпеливый после молчания и громко вздохнул, – перепил. Ну что ж, приключения продолжаются.

– Да, – Бесполезный очнулся, – это был номер.

– В программе о нём ни слова, – продолжил искатель, – впрочем, как выясняется, в программу по ходу действия вносятся изменения.

Новый топтун оказался резвее. Путники это заметили, как только сели в карету.

В дороге потряхивало, чаще и резче, но это значило только одно – колёса катятся быстро.

– Мы доедем до Леса за четверо суток, – пообещала Первая, – там остановимся, но ненадолго. Осмотрим карету – и в путь.

Пассажиры выглядели свежее, раскованнее, и уже все, включая обоих парней, делились впечатлениями.

– Странный человек этот Трехглазый, – сказал Бесполезный, – пил, пил, пока не свалился. Мне показалось, что он прорицатель.

– Ничего удивительного, молодой человек, – объяснил Терпеливый, – в Озёрный край стекаются безумцы. Кто-то становится отшельником, залезает в берлогу, где когда-то дневал шептун, кто-то, как наш выпивоха, скитается. У этих безумных мозги устроены иначе. Вначале они не пьянеют, как будто. А после их сразу срубает. Как на Посту. Все они прорицатели, все провидцы. По-другому мыслят, поэтому нам и кажется, что что-то такое знают, чего не знает никто, – искатель хотел закрыть эту тему, и внимательно посмотрел на парня.

– Странно, к нам не приставал, и даже казался любезным, – заметила Любящая.

– Они такие, – мужчина вздохнул, – давайте уже о другом. Или давайте сыграем.

– Давайте, – проводница достала бумажки, – сейчас нарисую…

Так, в общем, и ехали.

Играли, шутили, рассказывали истории. Но больше молчали. Всё-таки пять человек на камеру – это уже перебор.

Третьи сутки после Поста тянулись долго, как, впрочем, и остальные. Пора было спать, и путники заняли позы, настолько удобные, насколько это позволяло пространство. Пытались заснуть, ворочались, бормотали…

Бесполезный проснулся первым.

И понял – что-то случилось.

Будто затих шум, шедший со всех сторон, постоянный, привычный, которого не замечал. Но вот он исчез, и стало заметно.

Колёса скрипели, карета катилась, путники спали как ни в чем не бывало. Но что-то произошло.

Он начал думать…

И тут появилась догадка. Быстрая, как молния, простая и нелепая одновременно.

Бесполезный аккуратно поднялся с сиденья, стараясь никого не тревожить, и приоткрыл дверь в карету.

На равнине было темно. Странный гул, который затих, возможно, был связан с небом. Во время сезона его не замечаешь, как не замечаешь шум падающей воды, если живёшь рядом с мельницей. Да и потом, всё эти звуки можно было списать на ужасную казнь, к которой его приговорили. Такое не исчезает бесследно.

Но теперь парень понял – гул шёл с небес, они погасли – и стало тихо. И как он слышал животных, как слышал деревья, так же он слышал и небо. Небо волновало не только светом, и, возможно, поэтому даже с завязанными глазами люди чувствовали себя неуютно.

Обо всём этом парень подумал, пока стоял, склонившись над входом и сквозь приоткрытую дверь смотрел на равнину.

Но больше его поразило другое. Сезон пылающих только начался, шёл первый месяц, а небо погасло. Такого быть не могло.

Карета вздрогнула и остановилась.

К двери подошёл Долговязый.

– Добрых, – поздоровался парень.

Мужчина кивнул.

Путники нехотя заворочались, не желая вновь возвращаться в тусклую душную реальность. Но вид открытой кареты разбудил их мгновенно, так, как будит щелчок у самого носа.

– Неужели, – Первая приняла у напарника лампу.

– Подождите, – Терпеливый прокашлялся, – за всю мою жизнь я такого не помню. Хотя нет, однажды похожее было. Небеса погасли чуть раньше. Но чтобы сезон закончился, только начавшись…

– Видимо, люди совсем разозлили Обиженного, – добавила Любящая, – напомню, и день закончился раньше.

– Какой-то несезон сезонов, – скаламбурила Первая.

И тут же фыркнула, осознав самую главную проблему – теперь, в темноту, помноженную на туман, остаётся одно – полагаться на чутьё топтуна, который уже не раз ходил этим маршрутом. Но ходить по маршруту днём, и ходить по маршруту ночью – это не то же самое, хотя топтуны и в темноте не сбивались с дороги.

Сквозь легкую дымку сияла Белая Россыпь – вечный ориентир проводников, небольшое светлое пятно, напоминавшее распростёршую крылья летучую мышь. Как, собственно, его и называли в Заводье.

Надо держаться Россыпи на случай, если топтун вдруг заблудится, а других ориентиров не будет. Впрочем, до Долины остались сутки, мимо Леса они не проедут.

И всё-таки было тревожно. "Выскочил нежданчик, выскочат и другие" – говорила, бывало, бабушка, заметая листву. Эх, бабушка, бабушка, как тебя не хватает, с твоей-то уверенностью.

Первая вспомнила, как они её хоронили. Она, мама, папа, другие родственники, друзья и подруги (все, кого называли ближайшими) отправились в Большое Приморье – ритуальный центр человечества. Сюда свозили покойников, здесь с ними прощались и отдавали последние почести.

Прощание проходило так. Тело клали на лодку с глубоким килем и небольшим парусом и обкладывали всевозможными дарами, в основном тем, что человек любил в этой жизни. Или тем, что любили другие, и поэтому отрывали от сердца. Этим они показывали, что погибший забирает с собой не только себя, но и частичку других. После лодку толкали, и она начинала плыть. Медленно, но постоянно, всё отдаляясь и отдаляясь, пока не исчезнет, теряясь в дымке.

Возможно, тело тонуло, возможно, его прибивало, к какому-то берегу, хотя и это не факт – ветра дуют с суши, так что возможно и третье – оно до сих пор крутится в море. Одинокое и неупокоённое. Первая вздрогнула.

Стражи говорят, что человек уплывает на Остров. Условный. В этом мире Острова нет. Но в загробной жизни всё иносказательное становится настоящим, и Остров уже существует. Так говорят стражи.

Постичь смысл обряда может не каждый, для этого надо стараться. Например, оставить всё нужное дома и отправиться на Озёра. Там выбрать себе землянку, или берлогу, из которой ушёл шептун, и прожить целую ночь, вылезая лишь в межсезонье. Или, допустим, пообщаться с умными стражами. Первый путь долог и труден, второй более прост, поэтому чаще всего выбирают второй. На Озёра уходят только самые твердолобые.

Первая очнулась от мыслей.

– Сохрани нас Обиженный, – прошептала она.

– Мы дети твои, – ответила Любящая.

Путники вышли.

Где-то в тумане, в тумане не разберешь – далеко или близко (скорее всё-таки близко, иначе они бы не видели) то тут то там горели огоньки. Возможно, головки маячков, возможно, стайка острокрылов. Эти маленькие ангелы всегда зажигают крылья, когда собираются вместе.

Кроме горящей лампы, тех огоньков и Россыпи, равнина была темна.

Но дышать стало легче. Сезон пылающих отступил, и, если они не свернут, это, возможно, к лучшему.

– Дозорные сходят с ума, – сказал Веселёхонький.

– Ага, – ответила девушка, – придумывают себе работу. Верстать новый календарь. Как говорила моя бабушка: "Был бездельником, стал дозорным – пошёл на повышение".

– Самая лёгкая и ненужная работа, – добавила Любящая, – Что они делают? Считают сутки?

Первая фыркнула.

Было забавно наблюдать, как одна ненужная гильдия ругает другую.

– Поехали, – сказала она, и путники сели в карету.

Ставни решили не закрывать, лампу не погасили.

"Надеюсь, что небо зажжётся" – подумала девушка, понимая, что что-то предполагать неразумно, можно только надеяться.

– Волноваться не стоит, – сказала она, – даже если уйдём с маршрута, Лес не пропустим.

– Да и бояться нечего, – сказал Терпеливый, – чудовищ во тьме не бывает. Это у нас в голове чудовища.

– А как же чёрные ангелы? – спросил Веселёхонький. Причем последнее слово буквально выдохнул, как выдыхают колечко в курилке.

Наступило молчание.

– Существование чёрных ангелов не доказано, – Терпеливый сказал это спокойно, без пафоса.

Упоминание этих существ, мифических или реальных, вселяло ужас. Они появлялись в самое тёмное время, когда пылающие гасли, а на равнину спускался туман. Летали чёрные тихо, приземлялись неслышно, но самое страшное – они забирали людей. Быстро, и так же бесшумно, так, что похищенный не успевал даже крикнуть. Ни крови, ни следов какой-то борьбы. Не было ничего. Загадка…

И возникал вопрос – а если не было ничего, так, может быть, ничего и не было? Может, и нет чёрных ангелов, ангелов смерти, как их называли особенно впечатлительные? Может, человек убежал, может, убился. Потому и исчез. Ночью многие бывают того. А ты испугался, оставшись один, а после дорисовал. Точнее, не ты, а тот, кто сидит в голове.

Всё это вкрадце объяснил Терпеливый, добавив, что точного описания чёрного ангела не существует, очевидцы путаются в показаниях. Многие видят тени, а тень в темноте, это…

– Но путники исчезают, – возразила Первая, – не просто умирают, они исчезают.

– Вы задаете правильные вопросы, как и ваш молодой человек, – искатель осёкся.

Девушка вскинула брови.

Бесполезный открыл было рот, но снова закрыл.

– Извините, – улыбнулся мужчина, – по поводу исчезновений. Люди могут исчезать по разным причинам. Потеряться ночью, в межсезонье, нетрудно. Кругом туман, по Белой Россыпи ориентироваться сложно, если никогда этого не делал, к тому же нужна карта. Да и туман бывает густой и настолько высокий, что даже скрывает Россыпь. И что? Ты блуждаешь, теряешься, умираешь. Кто будет искать твоё тело несколько лет, тем более ночью? А там его и собаки погрызут, и земля покроет. В любом случае, сложно что-то найти на равнине. Равнина огромна. Да и потом, вряд ли ангелы съедают людей целиком. Что-то должно остаться. И где это что-то?

– Людей они просто уносят, так говорила бабушка.

– Вы часто упоминаете бабушку.

– Да, бабушка знала многое. И многому меня научила.

– Храните память, это всё, что у нас остаётся. В остатке, – искатель вздохнул, – я многих людей потерял. В том числе и тех, от которых всему научился.

– Прошлую ночь я часто путешествовала с бабушкой, и это она сделала меня проводницей.

– Мы Вам доверяем, – ответила Любящая, – мы верим, что Вы проведете даже несмотря на возникшие обстоятельства.

– Вам надо ему доверять, тому, кто везёт карету, – проводница кивнула вперёд.

И наступило молчание.

Каждый думал о предстоящей дороге, о природе, которая преподносит сюрпризы, и каждый ждал Леса.

Лес не показался на следующие сутки.

Прошли ещё сутки, а всё осталось как прежде. Та же равнина, тёмная, непонятная. Тот же туман.

– Возможно, топтун ещё раньше ушёл с маршрута, – Первая не заметила, как произнесла это вслух, – он шёл слишком резво. Может, он объезжал…

– Что объезжал? – Любящая очнулась от мыслей.

Проводница пожала плечами:

– У топтунов свои секреты. И свои страхи.

– Он боится, – сказал Бесполезный, – он жалуется не на дорогу, он просто боится. Точнее, боялся.

Девушка поглядела на парня.

– Молодой человек знает, о чём говорит, – ответил искатель.

“Ну да, – думала девушка, – возможно, он знает”. Она ещё не совсем доверяла Бесполезному, но Терпеливый вызывал у неё уважение. "Что будем делать?" – хотела она спросить.

Но вовремя остановилась. Она здесь хозяйка, и только она решает, что делать. “Тебе должны доверять, – говорила ей бабушка, – если доверия нет, жди беды”

Эх, бабушка, бабушка.

Проводница вздохнула.

Потом постучала вознице.

– Посидим у костра, отдохнём, – объяснила она сидящим, – надо развеяться.

– Смотрите, озеро, – Любящая показала на маленькие желтые огоньки, – мы у самого берега.

– Это совсем небольшое озеро, – ответила девушка, – на карте таких нет.

Путники подошли к самой кромке.

Стояло безветрие, поверхность воды была гладкой, и слабо подсвечивалась – это резвились огнетелки, верткие, похожие на рыбок существа, внутри которых горел огонёк. Над водой стоял туман, лёгкий, словно душа, он почти не шевелился, чем только усиливал волшебство.

– Когда я была маленькая, – девушка смотрела на огоньки, – мама рассказывала сказку.

– Ну вот, наконец-то мама, – перебил её Терпеливый, – а то до сих пор была бабушка.

Первая улыбнулась:

– Может, вы её знаете. Про огнетелку и плавунца. Огнетелка всё что-то делала, занималась делами. А плавунец лежал на воде. День прошёл. Пришла ночь. Огнетелка зажглась, и уплыла по делам. А плавунец растерялся, опустился на дно и умер.

– Много ненастий делают крепче, а случится одно – и сломает, – объяснил Терпеливый, – такая мораль.

– Осталось понять, много у нас ненастий или одно, – съязвил Веселёхонький.

– Ну… – Терпеливый вздохнул, – ненастий у нас было много, дорога не близкая. Да и не только у нас, – ты это хотел услышать?

Веселёхонький не ответил.

Первая склонила голову набок.

Любящая, обычно такая разговорчивая, спустилась к воде.

Бесполезный сидел на подножке.

Туман, безветрие, тишина. Огоньки, которые блуждали в этом тумане, в этой тишине и безветрии, зонтик, шляпка которого слабо мерцала, добавляя загадочных розовых красок – всё это заставляло молчать.

– Скоро должна появиться река, – чуть слышно сказала Первая, – если мы её не объехали. Доедем до реки, найдём переправу. А найдём переправу – поймём, где находимся.

– Но если мы переправу объехали? – поинтересовалась Любящая.

– В таком случае надо доехать до холмов. А потом повернуть на Россыпь.

– Но как мы заметим, что подымаемся? Холмы не начинаются резко, – спросил Терпеливый.

– Топтун остановится. Он не пойдёт на холмы. Топтуны равнинные животные, и подыматься не любят. Он повернет на Россыпь, и мы доедем до Прихолмья. Минуя Долину.

– Точно? – переспросил искатель.

Проводница вздохнула:

– Давайте достигнем реки. А поедем по берегу – всё равно во что-то упрёмся, – она усмехнулась, понимая, как неуклюже сказала, – карта у нас под рукой, небо затянется – достану прибор. Не потеряемся, – Первая помолчала, и после добавила, – обещаю.

Терпеливый кивнул.

“Как же обстоятельства меняют людей” – думала девушка. Любящая и Веселёхонький, казавшиеся такими жизнерадостными пару суток назад, теперь приуныли, задумались. А Терпеливый, наоборот, приободрился, собрался и стал источником хорошего настроения.

– Нам нужен костёр, – Первая хлопнула по шее, чтобы раздавить твердотелку, а может, и насекомое. Причём в этом случае разница всё же была – на раздавленное насекомое никто бы внимание не обратил, а за твердотелку могли пожурить, те же стражи. Сами ездят на прыгунах, ползунов обдирают, а учат. Интересно, что бы они сказали о многочисленных крушинках, раздавленных по дороге? Или тянучках, из которых варят напитки?

Бесполезный был рядом. Пару раз оба нагибались за одной и той же веткой. Пару раз чуть не стукнулись лбами. Да, одна лампа, далеко не уйдёшь, и всё же…

– Вот чёрные ангелы, – сказал Бесполезный, возможно, желая начать беседу и не зная, с чего начать, – почему же они охотятся на людей? Если едят, значит они незримые. Зримый незримого есть не будет. Если незримые, почему же летают только ночью?

– А я почем знаю? – сухо ответила девушка, – спроси у искателя.

– Он в них не верит.

– А ты спроси.

Бесполезный повторил вопрос, но уже Терпеливому.

– Посмотри на летучую мышь, – искатель глядел на Россыпь, – душа незримая, но темнота для неё – лучшее время. Так и ангелы смерти, если они существуют. В чём я очень, конечно же, сомневаюсь, – Терпеливый задумался.

А парень пошёл на свет.

Веток насобирали мало. Стеблей тянучек, которые высохли, оказалось больше. Горели они не очень, но если разгорятся, то долго не затухали, и их положили на ветки.

– Давайте подумаем об опасностях, – предложила Любящая, обхватив свои ноги и наблюдая, как разгорается пламя, – пускай черных ангелов нет. А дальше? Что нам ещё угрожает?

– Разбойники в такое время не ездят, – сказал Терпеливый, – они боятся. В пылающие возможно, но ближе к Лесу.

Была одна банда прикрытых. Управлял ей хромой мужичонка с черной повязкой на глаз, бывший воин. Дороги перекрывали, шмонали проезжающие кареты. Всё то у них получалось, везде то они успевали, в том числе и удрать. Маршруты меняли вовремя, нигде не задерживались. Пытались эту банду накрыть, да бестолку. Уходили, и снова за дело.

И вот однажды устроили они засаду, по дороге, что идёт с Длиннолесья в Малое Приморье. Сидели и ждали. Да вот незадача – ехал дорогой самый известный воин, да не один – возвращался с другими воинами. С тех самых мест, где получил своё имя. С той самой победы, за которую получил. Звали человека Заговорённый. "Стоять! – закричали разбойники, – кто такие, откуда?" И ну шмонать. "Вы не знаете? – удивились проводники, – это известные воины, едут с победой. Не трогайте их, плохо будет". Струхнули разбойники, хотели уже уходить. Да мужичонка отговорил. "Спокойно, – сказал он товарищам, – чего вы боитесь? Посмотрите на небеса, вы же прикрытые, они нет. Шмонайте, глаза не откроют." Обступили разбойники первую карету, велели вылезать. Обшмонали одного, обшмонали второго. Подошли к третьему. "Это герой, – говорят проводники, не трогайте. Мастер меча, всё такое…" Остановились разбойники. Не знают, что делать – и обшмонать боязно, и уйти жалко. Но не растерялся наш мужичонка. Подошёл так вразвалочку, насвистывая, и только хотел запустить свою руку, глядь – а руки то и нет. Взвыл не своим он голосом, отступил от мастера, и бежать. А тот развернулся, и рубанул того, что стоял сзади. Ровно так рубанул, сверху донизу. Так две половинки и упали, с гулким таким звуком. Услышали воины, что что-то происходит, и напали на тех, кто был рядом. Завыли разбойники, раненые, целые, и разбежались. Да с той поры об этой банде не слышали.

– Даа, – Первая фыркнула, – весьма познавательно. Особенно в тёмное время.

– Это он так с завязанными глазами? – спросил Веселёхонький, о чём-то соображая.

– Давайте расскажем что-то весёлое, – предложила девушка.

– Давайте, – Веселёхонький оживился, – я знаю одну историю. Увидел зонтик, и вспомнил.

– Рассказывай, – ответили путники. И посмотрели на Долговязого. Тот умудрился поймать кролика, которого и заметить то в такой темноте было сложно, и теперь гордо держал за уши.

– Горячий кусок мяса поднимает настроение не хуже, чем хороший рассказ, – заметил Терпеливый.

– Да. Уж, – Первая улыбнулась, вспомнив, какую "вдохновляющую" историю тот рассказал.

– Так вот, – продолжал Веселёхонький, – в общине Прихолмья есть брат. Он постоянно что-то придумывает. И вот однажды решил полетать. Смотрел как летают зонтики, и решил. В самом конце дня зонтики становятся крупными, настолько, что могут поднять человека. Поймать зонтик, привязать корзину, чтобы потом в неё сесть, у него получилось. А как управлять? Брат думал, думал, потом собрал твердотелок (долго собирал, для этого смастерил специальный сачок), поместил их в сеточку, сеточку привязал к веточке, и начал приманивать зонтик. В какую сторону манит, туда тот летит. И так это ловко у него получалось. Летает брат, радуется. Увлёкся, что не подумал о важном – а как же спускаться. А как подумал, то растерялся. Кричал, руками размахивал, уговаривал (зонтик!), просил опуститься, обещал, что сразу же отдаст все твердотелки, и те, что поймал, и те, что поймает в будущем. Да где там. Летал он, летал, пока не врезался в дерево. Оттуда его и сняли.

Путники заулыбались, представив человека, летящего под зонтиком.

– Такая вот история, – закончил Веселёхонький, – эксперимент нужно готовить тщательно.

– Загадка в том, как эти зонтики летают. У них только маленькие крылышки по бокам, – заметила Любящая.

– Ой, ладно, – сказал Терпеливый, – это известно. В шляпках воздух, но теплый, почти горячий.

– Все равно подъёмной силы не хватит, – возразила искательница.

– Да-да, – поддержал Веселёхонький, – ведь те же струйки и долгоносики летают без всяких там крыльев. И воздуха.

– Это загадка, – Терпеливый чесал свою бороду.

– Вы говорите интересные вещи, – заметила Первая, – возможно, пользы от вас всё-таки больше.

Она улыбнулась.

– Да, сударыня, – искатель словно и не заметил подкол, – ведь что из этого следует? Если сделать большой шар и наполнить горячим воздухом, мы полетим.

– Природа всегда даёт нам подсказки, – отозвался вдруг Бесполезный, – люди смотрели на брум и придумали колесо, смотрели на парусник – и придумали корабли.

– А вот крылья как у ангелов не придумали, – добавила Первая.

– Пробовали, – Любящая помешала костёр, – но тут уж подъемной силы точно не хватит. Нужны огромные крылья, или не такие огромные, но молотить ими нужно как стриклы.

– Жаль.

Долговязый уже насадил угощенье на вертел, и путники вдыхали ароматный ни с чем не сравнимый запах жареного мяса. Особенно ночью, особенно если в пути.

– У вас талант, – заметил Терпеливый, глядя на проводника, – вы, наверное, хороший охотник?

– Да, – ответила Первая. Она всегда отвечала за своего напарника, – у нас на Посту, если Долговязый уходит на охоту, делают ставки.

– Приятно вот так посидеть, ночью, да ещё у костра, – Любящая оглядела каждого из собравшихся, – но давайте вернёмся к опасностям. Чёрные ангелы, разбойники, – что ещё может появиться из темноты?

Первая фыркнула.

– У нас говорят, – продолжила женщина, – не так страшен враг, которого знаешь в лицо.

– У вас – это где? – спросила девушка.

– Не важно, – ответила Любящая, – такая поговорка подходит всем. И всегда.

– Ну что же, – сказал Терпеливый, – есть дикие собаки. Ночами они сбиваются в стаи и бродят. Но не так далеко от Леса.

– Может быть, Лес не далеко, – предположил Веселёхонький.

Терпеливый пожал плечами:

– Кто знает. Возможно, не далеко. Но собаки на группу путников не нападут. Беспокоиться не о чем. Вот если мы попадём в долину сонхватов, – сказал он задумчиво.

– Это немного не здесь, в стороне, – успокоила Первая, – а одинокие сонхваты за пределы долины в это время заходят редко.

– Совершенно согласен. К тому же с нами топтун. Зримую душу они предпочтут скорее, чем человека.

– Моя бабушка тоже так думала. С ней был прыгун – четырёхдневка. Но они предпочли мою бабушку.

Путники засмеялись.

Из плодов сонхватов, которые те откладывали в землю, получали замечательное масло. Им смазывали всё, что скрипело, но главное – его использовали в лампах. Оно горело долго и почти не коптило.

Плоды появлялись днём, но в самом его конце, почти в сумерки. Обычно отправлялись двое, ведь если ты уснёшь, то останешься совершенно беспомощен. Сонхваты тебя не тронут, но обстоятельства могут покалечить. Бабушка поехала одна, но, слава Обиженному, она взяла с собой плащеносца. Когда он вернулся на Пост, стало понятно, что что-то случилось.

Сонхваты едят только зримых, ночами, днём им хватает солнца. Днём это просто растение, безобидное во всех смыслах слова. Только перед самым началом сумерек, после плодоношения, сонхваты становятся хищными. Они выдирают корни, припорашивают свои плоды и начинают бродить. В основном по долине, которая так и называется – долина сонхватов.

Хищные растения оберегают потомство, которое будет лежать целую ночь, и прорастёт по её окончании. Но им надо есть, и механизм для этого они придумали замечательный. Жертву, что подошла слишком близко, растения усыпляют, и, пока она спит, высасывают внутренности. Делают это сонхваты довольно кропотливо, ведь времени много, жертва мертва, и можно уже не спешить. Корявые лапы медленно погружаются в тело и так же медленно его пожирают, а может, и выпивают. Мнения, как они это делают, в общем расходятся, ни у кого нет желания наблюдать, что случилось. Во всяком случае, по окончании трапезы от жертвы остаётся лишь оболочка, словно пустой бурдюк, из которого вытек напиток.

Незримых сонхваты не трогают, но могут их усыпить. Кого на сутки, кого надолго. Бабушка проснулась не скоро, и именно это событие подорвало её здоровье.

– Расскажите о бабушке, – предложила Любящая.

– Хорошо, – ответила девушка, – я, пожалуй, расскажу об одном путешествии. Прошлой ночью бабушка часто забирала меня с собой. Однажды мы выполняли опасный заказ – из Озёрного края в Прихолмье нужно было доставить двудушного.

У костра стало тихо.

Двудушных боялись. Эти существа, которых не всегда даже считали за людей, не просто использовали зримых – они соединялись с ними в единое целое. Тот Лес, в котором жили двудушные, назывался Безвестным, или Девятым. Потому что он был девятым, по счету, после известных восьми. Но в этом девятом, кроме двудушных, никто не селился. Лес был заражен. В Лесу обитал паразит, состоявший из одной только души. Этот паразит заселялся в чужое тело, в основном это были тела больных или ослабевших животных, и изгонял их душу. Благодаря паразиту животное выздоравливало, становилось сильным, но только это было другое животное, в нём жила другая душа, душа паразита. Жила и ждала своего часа.

У людей нет зримой души, и паразит заселялся легко. Человек начинал видеть в темноте, слышал шорох, шёпот, у него обострялись чувства. Но самое главное – люди обретали почти что бессмертие. Для этого нужно было пережить страшные муки перерождения, и, если останешься жив, удалить шишку, которая в скором времени вырастала на лбу. Поначалу об этом не знали, и в конце ночи душа паразита могла покинуть заражённого, и оставить того умирать, а могла впустить другого такого же паразита, спариться с ним и стать рассадником новых душ, которые, словно капли тумана, покидали заражённое тело. Без шишки двудушные жили долго, даже слишком долго, но что при этом творилось в их душах – шкод его знает.

В Девятом Лесу не селились, считалось, что это далёкое прокажённое место, но если двудушные его покидали, их обычно ловили и предавали казни. Публичной.

Бледная кожа, светящиеся в полумраке глаза и незаживший рубец, который обезображивал лоб – всё это было приметами, по которым их узнавали.

– Мы ехали впятером, – продолжила Первая, – на козлах сидел Долговязый, в карете бабушка, я, двое стражей и какой-то человек с повязкой на лбу. На руках и ногах были цепи, глаза светились, а кожа бледная, как будто обсыпан мукой. Я раньше таких видела, и, помню, не на шутку струхнула. Однако со временем привыкла – человек как человек, у него был такой любопытный выговор, он немного шепелявил и иногда заикался. Стражи с ним разговаривали как будто вовсе не стражи, а он спокойно разговаривал с ними. Тяжелых взглядов, проклятий – не было. "Каждый работает. У нас своя работа, у стражей своя" – объяснила бабушка. То, что двудушного отвозили на казнь, я поняла не сразу, настолько обыденными казались речи, которыми обменивались сидящие. Они играли в карты, смеялись, шутили. И настолько благородным сейчас мне представляется то, как этот пленник держался.

– Его всё-таки повесили? – спросил Веселёхонький.

– Да, – ответила девушка, даже не поднимая головы, – мы доехали до Прихолмья… Но я хочу рассказать один случай, – она посмотрела на пламя. Тени огня танцевали на лице проводницы и Бесполезный буквально застыл, не в силах оторваться – настолько неотразимой в игре этих красок казалась девушка, – ехать от Длиннолесья до Прихолмья можно по-разному. Можно как мы, через Пост и Долину, а можно левее, и дальше, оставив в стороне Междуречье, по так называемой "громкой дороге". Этот путь короче, но не пересекает ни Долину, ни Пост, где можно остановиться, да и перегон достаточно долгий, дней десять-двенадцать, примерно. Там редко кто ездит. Только когда надо успеть, ну или в нашем случае – когда провожаешь двудушного, – проводница вздохнула, – у излучины Быстрой есть место. Говорят, там когда-то был Лес. От упавших деревьев почти ничего не осталось, но… в общем, потряхивает. Иногда очень сильно. Берёшь в руки горшок и сидишь. И вот в этом месте одному из охранников стало плохо. Так плохо, что он упал. Карету остановили, но оказалось, что поздно – сердце уже не билось. Ситуация скверная, для гильдии искателей это удар. Но я в то время думала не об этом, мне было просто не по себе. Буквально час назад разговаривала с человеком, и – вот… – девушка пару секунд помолчала, – тогда наш пленник поднялся, подошёл к умершему, и стал давить на грудь, прямо в цепях. Давил, давил, потом послушал. Так несколько раз. И охранник вдруг не задышал.

– Ожил? – спросил Терпеливый.

– Да, – ответила Первая, – потом наш пленник объяснил, что в Безвестном давно так делают, там у них много чего знают о человеке, как спасти, как вылечить. Во время перерождения многих приходится спасать.

– Он спас своего стражника. Что ж, благородно, – искатель отрезал крольчатины и положил в тарелку, – этот способ возвращения к жизни. Я о нём слышал. Не все знают, и мало кто практикует. И потом, как к этому относятся стражи? Ведь это всё равно что выдёргивать человека из того мира в этот. Против порядка.

– Во всяком случае один страж этот способ одобрил, – заметила Любящая. Она тоже положила крольчатины и стала вгрызаться в мясо.

– Такое пренебрежение к собственной жизни и спасение чужой. Как-то не вяжется с обликом двудушных, который навязывают, – продолжил Терпеливый и вытер рот тыльной стороной ладони, – они приняли муки телесные и духовные, чтобы жить долго.

– Возможно, прожив долгую жизнь, уже не настолько к ней и привязан, – предположил Бесполезный. Он снова глянул на Первую.

Девушка посмотрела в ответ:

– Возможно. Но более благородного поступка не помню.

Наступила тишина. Путники молча переваривали кролика.

Или рассказ.

Или и то и другое вместе.

– Теперь моя очередь, – произнесла Любящая после того, как сидящие наелись и были готовы слушать очередную историю, – я расскажу вам легенду. Как раз для ночи. В тех краях, откуда я родом, знают, что когда-то на небе была ещё одна Россыпь, её называли Малой. А ту, которая Белая, считали Большой. Малая Россыпь была совсем рядом и походила на яркое насекомое, за которым охотилась летучая мышь. Эти две Россыпи были самым прекрасным творением ночи, они не просто украшали небо, они помогали в пути. И вот однажды поглядел Обиженный в свои запасы, прикинул и понял – масла маловато, надо экономить. Что делать? Вздохнул он, почесал свою голову, и постепенно, фитилёк за фитильком, погасил Малую Россыпь. Но только не навсегда. Есть предсказание, что когда-нибудь запасы пополнятся, и Россыпь снова зажжётся. Такая легенда.

– Подожди, подожди, – Терпеливый изобразил удивление, – так это всё-таки легенда?

– И да, и нет. То, что вторая Россыпь была – это правда. Есть старинные записи, в которых о ней говориться. А, собственно, легенда – это объяснение, почему эта Россыпь исчезла.

– Хотелось бы почитать эти записи, – сказал Терпеливый. Его голос напомнил урчанье напомнило Первой голодного топтуна, который тянется за сочной крушинкой.

– Скоро они станут известны, – пообещала Любящая, – и вы их прочтёте.

Терпеливый нахмурился и почему-то опустил свою голову. "Искатели всегда такие, ревнуют к чужим открытиям" – подумала Первая.

– Точно, – сказала она, – масло для солнца тоже заканчивается, поэтому и ночь наступила раньше.

Любящая улыбнулась.

– Одно не могу понять, – отозвался вдруг Веселёхонький, – где он берёт это масло?

Женщина пожала плечами.

– Интересная история, – Терпеливый помешивал угли, – изумительная.

– Теперь ваша очередь, – Любящая посмотрела на Бесполезного, – что вы расскажете?

Парень задумался:

– Не знаю… – он поглядел на небо, – быть может, то, что меня удивило. Это даже не история, так, впечатление, – Бесполезный пожал плечами, – совсем недавно, в самом конце этого дня жил я в одном селении. Зарабатывал перевозками. Селение переезжало в Лес, шли последние сутки, работы много. Там на одном из домов стояла такая высокая башенка. А на башенке, на самом верху, прибор, в виде большой здоровенной трубы. Типа глаза, но глаз можно сложить и спрятать в карман, глаз маленький, а труба огромная. Шло Угасание, последние сутки. В селении остались я и ещё один человек, мы должны были разобрать и перевезти прибор. И вот, солнце погасло. Мы поднялись на башенку. Туман же, он вьётся внизу, а выше тумана нет – на башенке видно небо. И, знаете, это потрясающе. Кроме Россыпи на небе горели другие, очень маленькие и почти незаметные огоньки, с земли их не видно. Некоторые из них горели, некоторые только появлялись. Человек, который поднялся, стал дёргать какие-то рычаги и наводить трубу в сторону Россыпи. И Россыпь, пятнышко за пятнышком, вдруг загорелась. Вся. Он посмотрел в трубу, и дал посмотреть мне. И это так замечательно – когда видишь то, что не увидишь глазами. Россыпь состояла не из тумана, и не из пятнышек, как я думал раньше, это были маленькие колечки, где-то они были подогнаны, один к другому, где-то лежали отдельно. Мне хотелось заглянуть дальше, расширить колечки, но большего я не увидел. Я смотрел на Россыпь, смотрел на другие пятнышки, тоже крошечные, и эти крошечные состояли из пятнышек поменьше. А некоторые выглядели как колечки. Всё время хотелось увеличить изображение – и проникнуть. Ещё глубже.

– Дальнезор и не позволит заглянуть дальше, – объяснил Терпеливый, – это, пожалуй, предел.

– Возможно, это чашечки, в которых плавает горящее масло, – предположила Любящая, – с отверстием посередине.

Терпеливый усмехнулся:

– Это легенда, сударыня. Это легенда…

Путники заулыбались.

Каждый рассказал какую-то историю, за исключением Долговязого. Но Долговязый почти не разговаривал, а просить от него истории всё равно что ждать от саммаки пойманную мышку. Да и обед он приготовил что надо.

Впрочем, истории не кончались. Тлеющий костер, озеро в тусклом мерцании огнетелок, чарующий свет зонтика – в таком обрамлении путники слушали рассказы.

Потом Любящая встала и пошла собирать опавшие листья.

Долговязый притащил большой бурдюк с каким-то хмельным напитком, и попутчики, уже вкусно пообедавшие, всё это так же вкусно запили.

Иногда, сквозь туман, свет догорающих углей выхватывал силуэты носатиков, глядящих из темноты и удивлённых происходящему.

Костер догорел.

– Пора в дорогу, – сказала Первая, и путники, разомлевшие от напитка и разговоров, дружно ввалились в карету. Долговязый сел на козлы, колёса заскрипели ("надо будет промазать" – подумала девушка), озеро осталось позади. Сытая и довольная компания отправилась в путь, с надеждой, что скоро приедут в Лес.

Любящая отложила гербарий и томными глазами поглядела на окружающих:

– Как будто груз с души свалился, слава Обиженному. Мне кажется, эти разговоры нас как-то сблизили.

Никто не ответил. У каждого были мысли, и эти мысли ушли в сновиденья.

Проснувшись, решили так – только карета достигнет реки, кто-нибудь выйдет с фонарём и будет идти вдоль берега, потом его сменит другой, третий, пока не найдут переправу. Дальше сориентируются по Россыпи.

– Переправ не так уж и много, – сказала Первая, – река петляет, все они расположены по-разному. Лучше, если найдем ту, которая показывает прямо на Россыпь. Тогда мы почти у Долины.

После хорошо проведенного времени путники так же хорошо выспались, и поездка уже не казалась такой монотонной. Даже несмотря на похмелье, впрочем, достаточно лёгкое. Окна были открыты, и пускай немного укачивало – ласковый ветер с холмов, он словно напоминал, что они у цели.

Но время шло, а река не появлялась.

Прошло двое суток.

Долговязый гнал, чтобы топтун шёл быстрее. Животное протестовало. Бесполезный кусал свои губы – он чувствовал недовольство.

И вдруг – почувствовал страх.

– Надо остановить карету, – обратился он к Первой, – оно боится.

– Оно?

– Животное.

– Я бы его послушал, – сказал Терпеливый.

– Ты работал в загоне? – спросила девушка, – откуда ты так много знаешь о топтунах?

– Возможно, я слышу, – Бесполезный с усилием выдохнул.

Карета остановилась.

Долговязый просунулся в дверь и посмотрел на напарницу.

– Топтун боится, – ответила девушка.

Тогда он глянул на парня:

– Он в ужасе, – произнёс Бесполезный.

– Допустим, ты слухач, – нервно спросила девушка после того, как Долговязый ушёл, – и можешь слышать животных. Но нам то что делать? Ждать, пока успокоится?

– Я не знаю, что его напугало, – парень мотал головой, – но переждать надо.

– Да, ситуация, – сказал Веселёхонький.

– Как говорила бабушка – "препятствий на пути не бывает, бывают ситуации", – заметила Первая.

– А из любой ситуации можно найти выход, – Терпеливый ободряюще улыбнулся.

– Спасибо, – кивнула девушка.

И посмотрела вокруг.

Место для остановки было выбрано не самое удачное. Ни водоемов, ни зонтиков. Даже маячки не горели. Тёмная, туманная равнина.

И одно существо на этой равнине страдало.

Топтун не просто стоял, он начал раскачиваться из стороны в сторону, как будто пытался освободить свою упряжь.

– Распрягай! – приказала девушка.

Но Долговязый уже распрягал.

Теперь недовольство животного видели все. Путники стояли и хмурились.

Но только Бесполезный знал – это не просто недовольство, это паника, это холодный ужас, который обволакивает целиком и не дает сдвинуться с места.

По спине парня пробежали мурашки, жилы надулись, глаза не могли оторваться от широкой мохнатой спины.

Топтун вытянул губы и, словно воду, начал проглатывать воздух. Мох на спине поднялся, уши прижались к бокам, широкие мощные лапы вдавились что было сил в мягкий глинистый грунт.

Веселёхонький наблюдал, расставив в стороны руки. Любящая что-то шептала, возможно, молитвы.

Топтун как будто подуспокоился, и кто-то даже вздохнул с облегчением, как вдруг легкий туман около тела сгустился, осел и превратился в белые очертания.

– Маара, – выдохнул Долговязый.

И упал на колени.

Это была маара, хищная душа шептунов. Те же рога над головой, те же раскосые глаза, те же большие дрожащие губы.

Любая другая зримая душа, расставаясь с телом, вскоре исчезала, отдавая себя, частицу за частицей. Душа без тела жить долго не может, и она растворялась, будто туман с наступлением дня, постепенно, неотвратимо, или отдавала себя деревьям – вечным спутникам зримых.

И только у шептунов, крупных хищников, манивших жертву своим неслышимым шёпотом, она ещё долго бродила, нападая на слабых животных и пожирая их душу. Душа и тело неразлучны, и, если умирала душа, умирало и тело.

Только сильная душа могла сопротивляться мааре, душа в здоровом, окрепшем животном. Но то ли топтун заболел, то ли его загнали, но животное очень ослабло. И Бесполезный знал, что сопротивляться оно не может.

Топтун ревел, уже совершенно открыто, и этот рёв слышали все. Но каждый переживал по-своему.

Долговязый стоял на коленях, уставившись в землю. Веселёхонький отвернулся. Любящая шептала молитвы. Терпеливый глядел в темноту и словно ушёл в свои мысли.

И только Первая с Бесполезным глядели, на эту борьбу, глядели, не отрываясь ни на секунду, зная, что не могут помочь. И если девушка переживала, волнуясь и надеясь одновременно, сжав костяшки пальцев, так, что они побелели, то парень боролся и страдал ВМЕСТЕ с животным. Каждое движение, каждую потугу топтуна ощущал он в собственном теле. Тело ломило, терзало, словно прессом сдавило голову…

И Бесполезный упал.

Но никто этого не увидел – всех приковало животное, которое рухнуло набок, как падают стебли тянучек под чьей-то косой, в то время как белесые очертания маары уносились прочь. Более густые и более белесые…

– Кончено, – прошептала Первая, – теперь мы одни.

И это понял каждый – да, теперь они одни, горстка заблудившихся путников, на бескрайней равнине, среди темноты и тумана.

– Бесполезный, – позвала девушка, и обернулась назад.

– Он упал, ему плохо, – сказал Терпеливый. Он наклонился – парень дышал, значит жив, – давай отнесём в карету.

Бесполезного положили на сиденья, под голову сунули подушку, и Терпеливый с Веселехоньким молча сошли на равнину. В карете осталась Первая.

– Значит, слухач, – сказала она вполголоса, – который понимает животных… Когда он проснётся?

– Не знаю, – Терпеливый погладил волосы, провёл рукой по лицу. Отец, ласкающий сына, – даже Совет гильдии Лекарей вряд ли ответит. Те, что слышат деревья, бывает теряют сознание…

– Мы оставим его в карете, а сами пойдём на поиски, – предложила Любящая.

– Я пойду на поиски, – ответила Первая, – у нас два фонаря, один я беру с собой.

– Я пойду, – сказал Долговязый.

– Хорошо, – девушка посмотрела на путников, – остаётесь на месте. Дальше река. Мы дойдем до неё и вернёмся.

И в эту минуту, когда все растерялись, а голова после пережитого ужаса отказывалась соображать, слова проводницы казались спасением.

– Спасибо, – сказал Терпеливый, – мы будем ждать.

Но Первая и сама растерялась. Что делать, куда идти, чтобы не тратить время? Какое решение было бы правильным? Бабушки не было рядом, оставался лишь Долговязый – спутник её семьи.

Проводница открыла сумку и достала прибор, идти без которого было бессмысленно. Маленькая коробочка с небольшой стрелочкой в центре, которая, как коробочку ни крути, показывала в одном и том же направлении – на вершину Магнитной горы. Направление, указываемое Россыпью, держать было трудно, точность была недостаточной, они могли заплутать. Поэтому девушка и благодарила себя, что не забыла и всё же взяла этот точный прибор.

– Компас, – сказала Первая.

Она протянула коробочку Долговязому, а сама достала блокнот, в который будет заносить пройденные шаги и замеченные ориентиры.

– Храни нас Обиженный, – чуть слышно шепнула девушка, так, чтобы только она и услышала.

Важно было не отклоняться от направления, и проводница надеялась, что Долговязый внимательно следит за прибором. Впрочем, в этом она была уверена. Мужчина не раз выручал, она знала, что выручит он и сейчас.

В глубине души девушка ругала себя за то, что не воспользовалась компасом раньше. Она понадеялась, что животное, не раз ходившее по маршруту, не будет сворачивать в сторону. Как видно зря. Топтун свернул, и свернул очень круто.

Бурная часто петляла – это было и плохо и хорошо. В сумочке карта, и, если они достигнут реки, по излучине можно понять, что за местность. Появится хоть какой-нибудь ориентир. Но если она не поймёт – что тогда делать? Идти вдоль реки, следуя многочисленным изгибам?

Проводница вздохнула.

Главное – не метаться, главное следовать плану. То, что выбрал однажды, доводить до конца. Так бы сказала бабушка.

И они шли. Не слишком быстро, чтобы не сбиться с маршрута, и не слишком медленно, потому что уже потерялись. Белая Россыпь светила слева, но сами места были не слишком живописными. Зонтики не попадались, маячки не горели, ни листопадных деревьев, ни елей, ни сосен. Может, днём тут красиво, но ночью… Горела бы шляпка у зонтика, взяли бы и нанесли на маршрут, чтобы не потеряться. А так. Девушка на секунду остановилась, мысли чуть не сбили её со счета.

– Остановись, – попросила она Долговязого, – надо перекусить.

Ели молча – с Долговязым особо не побеседуешь, да и сама ситуация не очень-то располагала к каким-нибудь разговорам. “Как хочется спать” – подумала девушка. Зевнула – раз, другой. Захотелось прилечь, отдохнуть… “Подремлю минут десять, и пойдем. Всего лишь десять минут. Это мало. А можно и двадцать. Двадцать не много. И разве есть разница – двадцать минут или десять. Или тридцать…

Ты поспи немножко.

Видишь, дремлет кошка.

Улеглась собака.

Но не спит саммака.

Сон оберегает,

Мушек отгоняет…”

"Первая, – позвала её мать, – иди сходи к кустам, набери малины".

Девочка посмотрела на небо – солнце стало оранжевым, значит, скоро наступит ночь, надо спешить.

"Где бабушка?"

"Бабушка спит наверху."

"Как долго она будет спать?"

Мать ничего не ответила, только вздохнула и промазала очередную закатку.

"Ну и зачем мы её отпустили?"

"Нам нужно масло" – ответил отец, рассматривая лопнувший ремень. Упряжь часто ломается, топтун животное сильное, повернёт чуть порезче – и всё.

"Взяла бы меня, я бы ни за что не заснула. Чтобы какой-то сорняк лез мне в голову."

Отец усмехнулся:

"Да, в следующий раз я так и скажу."

"Да уж, так и скажи" – ответила девочка, хватая корзинку.

Малина была душистая, она собирала её в ладошку, и пригоршнями запихивала в рот. Надо сперва наесться, а потом собирать.

Какая-то пчела, очевидно, из дедушкиного улья, уселась на ветку и вспугнула сидевшую там твердотелку.

Девочка ела и ела, а в голове, как будто издалека, звучали слова: "долина сонхватов, долина сонхватов …"

– Долина Сонхватов, – сказал Долговязый, укладывая Первую на сиденья.

Путники ждали молча.

– И что же? Она проснётся? – спросила Любящая.

– Проснётся, и хорошо, если скоро. Бывает, засыпают надолго, – объяснил Терпеливый, – теперь важно другое. Теперь мы знаем, где находимся.

– Мы спасены, – произнес Веселёхонький, быстро и будто на выдохе.

На карте, которую достал Долговязый, пометили крестик – место остановки дилижанса.

– Подумать только, как это мы завернули. Река вообще слева, – Терпеливый почесывал бороду, – Двое суток в пути, а может, и меньше. Отдохнуть уже не получится, места́ в дилижансе заняты, – он посмотрел на спящих – в одной стороне Бесполезный, в другой Первая, – надо идти. Дойдём до Леса, и отправим спасателей.

Долговязый кивнул.

– Надо оставить записку, – продолжал Терпеливый, – она то умеет читать, – он посмотрел на девушку, – а что насчёт парня, я не уверен, – напряжение на небритом, но достаточно юном лице Бесполезного разгладились полностью, – в его-то годы, – произнес почему-то искатель, – будем надеяться, Первая выспится первой.

Никто не улыбнулся его каламбуру. Хотелось скорее покинуть это далёкое заброшенное место, которое даже звери обходили стороной, и выйти к людям.

– Подождите, – сказал Веселёхонький, и начеркал небольшой набросок лежащей карты, добавив крестик и стрелочку, – я думаю, он поймёт.

Терпеливый кивнул.

Путники побросали припасы, надели мешки и отправились в путь.

Теперь только лёгкий ветерок нарушал покой дилижанса, в котором лежали двое – проводница и спасённый ею разбойник.

– Зачем ты убила их?

– Что? – девушка поняла не сразу.

– Ты убила их и спасла меня.

Они поднялись с равнины и теперь смотрели на этот простор. Там, за холмами, неведомый художник нарисовал очертания гор, величественных и недоступных.

– Никто не пробовал дальше? – спросила Первая.

– Зачем? Нам и равнины хватает… А если там нет лесов? А если там живут чёрные ангелы? Ты не боишься?

Девушка промолчала.

Холмы тянулись далеко, очень далеко. Они вели к горам, а горы вселяли страх. Нет, уважение. Нет, всё-таки страх. Но, может быть, там, и только там найдутся ответы на все их вопросы…

– Пошли? – спросила вдруг Первая. Блеск пылающих, отражённый в её глазах, делал их притягательными. Лёгкий ветерок, спустившись с холмов, играл с распущенными волосами. Девушка чуть улыбнулась и взяла его за руку, – мы будем первыми…

Парень услышал гул.

"Небо".

Веки открылись с трудом.

Да, это небо.

Красные, синие, зелёные сполохи проникали сквозь ставни и расцвечивали всё, до чего могли дотянуться. Как кисти безумца.

По телу будто проехали, мышцы болели, во рту оставался привкус чего-то отвратного.

"Топтун" – вспомнил парень.

И сел.

Напротив лежала она.

Лежала.

ОНА.

Но где остальные? Ответов не было. Скорее всего, без сознания он пролежал слишком долго, и что-то случилось.

Но что?

Парень склонился над спящей и посмотрел ей в лицо. Боясь не услышать.

Но он услышал. Сквозь приоткрытые губы пробивалось дыхание. Слабое, равномерное.

Значит, спит. Значит, в порядке.

Он прикоснулся к лицу, провёл рукой по рассыпавшимся волосам. Наклонился ближе. Слабый, но отчетливый стук вытеснил все его переживания.

Он взял её за руку и стал поглаживать пальчики. Медленно, нежно. Поцеловал. Каждый. В отдельности.

Девушка не просыпалась.

– Как долго она уже спит? – произнёс Бесполезный. Думать о чём-то другом не хотелось, но всё же пришлось.

Из кареты он вышел шатаясь.

Вид упавшего животного, который буквально усыпали твердотелки, заставил согнуться.

И никого. Пустая бескрайняя равнина, злаки и тянучки.

"Они ушли. Но куда? Куда, забери меня чёрный?"

Возможно, ответ был в карете.

Бесполезный вернулся.

И увидел записку, вернее, чертёж.

Путники ушли туда, куда указывала стрелка, а стрелка указывала на Лес.

На душе полегчало, ведь Лес – это спасение.

Разбудить Первую и уйти. Но вначале разбудить.

Он подошел к девушке и тихонько позвал. Потом громче. Ещё и ещё. Потом закричал.

Тишина.

Бесполезный коснулся лица и приподнял её голову. Сердце стучало, дыхание сбилось. "Первая, Первая, давай, давай, просыпайся".

Он тормошил тело, пробовал посадить. "Как я ослаб, – подумал парень, с трудом поднимая девушку.

И положил обратно, а сам прилёг, рядом.

– Что же мне делать? – он гладил её по щеке.

Оставить здесь, в этом заброшенном месте?

Тащить на себе?

Или всё же оставить?

Лицо девушки, такое прекрасное в своей безмятежности, расцвечивали небеса. Приоткрытые губы, распущенные волосы. Нарисовать бы. Вот если бы он умел рисовать. И если бы было время.

Бесполезный вздохнул.

Он собрал кое-какие припасы, закинул в мешок. И задумался.

Кое-что он забыл.

Парень полез за сиденья и стал настойчиво рыться, вытаскивая всё, что там находилось. Какие-то тапки, ремни, котелки. Все это падало на пол, катилось, звенело.

Пока не нашел.

В руках была книга, в худом изорванном переплете, потрепанная, старая, казалось, написанная в те далекие времена, когда вокруг Обиженного водили хороводы.

Он положил эту книгу в мешок.

Грустно взглянул на спящую, и вышел за дверь.

Как тяжело было расставаться, в тот самый момент, когда они впервые остались вдвоем. Одни. На бескрайней равнине.

"Она проснётся, – сказал он себе, – проснётся. Когда я вернусь."

Березы, брумиды, кубышки, какой-нибудь камень или озерцо – нужно было постоянно держать направление. Мысль о том, что небеса загорелись, поражала, но и радовала одновременно. Да, не было Россыпи, вечного и неизменного ориентира, но идти в темноте-то ещё удовольствие. Даже если не веришь в ангелов смерти. Даже если не боишься диких собак и разбойников.

Оставалось гадать, когда же ушли остальные. Во время пылающих или раньше? Были ли они готовы к такой перемене? Взяли ли повязки? Небеса загораются внезапно, это не солнце, которое гаснет за несколько суток, может случиться беда.

Бесполезный отогнал свои мысли. Они ушли не одни, там Долговязый, он проводник со стажем, переживать не стоит.

А он и правда переживал. Осознание этого факта его поразило. Будто они не попутчики, точнее, не просто попутчики, будто они что-то большее. Наверное, сказалось время, проведенное в дороге.

"Я, Первая, Терпеливый, Любящая, Веселёхонький. Все мы когда-нибудь встретимся. Встретимся и поговорим. И вспомним. Как сидели у костра, как рассказывали истории. Вспомним ночь. Вспомним ужин от Долговязого. Вспомним топтуна…"

Он тяжело задышал. Воспоминания не исчезли, воспоминания затаились. Тогда он не просто слышал, тогда он переживал, а если быть точным, то проживал. Всё, что терзало животное, терзало его. Топтун сопротивлялся так, что слушать это было невыносимо. Так ревёт человек, которого режут, так гибнут, сгорая заживо. И так умирает душа, которую съедает маара. Возможно, те же муки испытывают и двудушные, когда вселяется паразит. Возможно…

Мысли были тяжелые, и Бесполезный остановился.

Где-то кружили вороны.

"Странно, – подумал парень, – чего это вдруг? Кто-то подох? Дикие козы или, может быть, свиньи? Собака? Так далеко от жилища?"

Он решил посмотреть. Оставив сумку и запомнив ориентир, парень двинулся к стае. "Их слишком много, – думал он по дороге, – Их очень много. Забери меня чёрный, как много…"

Сердце сдавило предчувствие. Идти не хотелось, но он всё же шел. С трудом, преодолевая растущее беспокойство, боясь увидеть то, что он ожидал. Надежда еще теплилась, теплилась и.…оборвалась.

Человек лежал навзничь.

Руки раскинуты, земля у груди почернела. Вороны, что были на теле, вспорхнули. Плащ, сшитый из кожи морских ползунов, одетый сверху, уничтожил сомнения. Парень взял убитого за руку и перевернул. Да, Терпеливый.

Терпеливый, который поверил ему, который доверил тайну. Самый приятный из собеседников, пусть их было не так уж и много. Повязки на его глазах не было, значит, это случилось раньше. Ещё до пылающих.

Или повязку сняли.

Но кто?

Ночью равнина безлюдна, по ней ездят редко, по делам, и то самым важным. Кто сунется в захолустье? Разбойники? Поджидающие в самом неподходящем месте?

Где его сумка? Где потеряшка, с которой он никогда не расставался?

Неужели??

Бесполезный хотел отогнать эту мысль, объяснить по-другому, но она возвращалась.

Чуть дальше лежало двое, странно, что он не заметил их сразу. Повязок на лицах не было, но одному она была не нужна. Высокий рост и длинные конечности с большими ладонями сомнений не оставляли. Это был он. Молчаливый и всегда доброжелательный, проводник лежал на боку. Будто бы спал, подогнув свои ноги. Ни раны, ни даже следов от удара не было. Как и чем он убит, оставалось гадать.

Рядом лежал Веселехонький. Расставив в стороны руки, он словно глядел в разноцветное небо и улыбался. Расцвеченный всеми его цветами.

Бесполезный сглотнул.

Он ожидал увидеть ещё одно тело, он даже желал его видеть – чтобы отогнать ту отвратительную мысль, что уже подобралась. Но кроме этих троих не было никого.

Никого…

Та иллюзия хоть и трудного, но победного путешествия, та сплоченность их маленькой группы, которая сидела у костра и слушала истории, оказалась разрушена. Как домик на берегу Заводья, снесённый бурлящим потоком.

Надо было признать очевидное.

И Бесполезный признал.

"Ей нужна была сумка. Терпеливый держал её при себе, чувствовал, что может потерять. А может, и знал".

И он вспомнил Пост.

Ту самую харчевню, в которой они сидели.

Харчевня уже опустела, Трёхглазого унесли, большинство ламп погасло, и только в одном уголке длинного крепко сбитого стола теплилась жизнь. Там, под светом последней горящей лампы сидело двое – бывший приговорённый и Терпеливый. Предметы отбрасывали тени, и эти тени дрожали, добавляя таинственности и какой-то потаённой важности в их разговор.

Он вспомнил, как в глазах старика блеснул огонек, они сели ближе и тот произнес, медленно, вкладывая смысл в каждое слово:

– Мы нашли.

Бесполезный вопросительно посмотрел на искателя.

– Мы нашли этот Остров, – продолжил старик, – тот, о котором рассказывает история. Мы знали и раньше, что он где-то там, но отправились только ночью. Корабль нашли с трудом, капитан запросил большие, ну просто огромные деньги. Но деньги были, и их дала даже не гильдия. Впрочем, не важно… Нас было шестеро. Двое исчезли, один погиб, – искатель вздохнул, – но то, что мы плыли ночью, собственно, нас и спасло. Бивнебои не нападают, потому что боятся темноты, да и парусники ночами держатся только у побережья, – Терпеливый выдержал паузу и усмехнулся, – как сказал один человек, "в темноте не возвращаются". А зря. Ночью море спокойно и безопасно.

Искатель посмотрел в тёмный угол, думая и вспоминая. Ему хотелось выговориться, рассказать всё, что случилось, и он говорил.

– Доплыли без приключений. Но плыли долго. Очень долго. Море огромно, то, что мы знаем, лишь маленькая бухта, а противоположный берег, который видели мореходы – это Остров, тот самый, о котором говорит история. Не берег, что с другой стороны моря, до того берега ещё далеко.

Размеры Острова поражают. Мы плавали вдоль побережья, и, знаешь, расстояния просто огромны – это как от Приморья до Длиннолесья, может, и больше. Но не это нас поразило. Остров большой, но мы не нашли ни одной зримой души. Ни одной! Ни крушинки, ни тянучки, ни твердотелки. Деревьев много, но все незримые. Там есть еловые леса, сплошь и только еловые, большие, тенистые, – Терпеливый говорил вкрадчиво, словно рассказывал сокровенное, – в этих лесах темно, не так как в зримых, но и не так светло, как в листопадных. Там столько животных, которых я раньше не видел. Зверей, насекомых. Есть похожие на ящерицу, но без ног, есть с рогами, как ветви деревьев. Там есть хищники размером с шептуна, у которых четыре лапы. А столько цветов, столько трав, ты даже не представляешь…

И там жили люди. Когда-то. Селений полно, но все заросло, прогнило. Иногда раздается скрип, и думаешь – вот, сейчас выйдет к тебе человек. Оборачиваешься и видишь – это скрипнула дверь, которая шатается на одной лишь петле. И – никого.

То, что там однажды случилось, ужасно. Есть места, буквально заваленные черепами. Начинаешь копать землю, и натыкаешься на кость. Человеческую. Масштабы поражают, как будто что-то произошло, внезапно, и люди оказались не готовы…

Он замолчал. Уставился в стол и погрузился в раздумья. Потом посмотрел на юношу:

– Мы продирались сквозь заросли и заходили в дома. Мы нашли книги, написанные на непонятном языке, но Любящая знала перевод, и могла прочитать, эта женщина много чего знает, – старик усмехнулся, – лучше не спрашивай откуда. Секретов так много… – он помолчал ещё с полминуты, – Мы отыскали дневник, недописанный. Это самая ценная вещь, когда её читаешь, становится понятно, что все-таки произошло. Не до конца, но понятно. Скажу сразу – стражи мошенники, то, что рассказывают стражи – сказки, придуманные на скорую руку. Истина другая, истина гораздо болезненней. Истина бьёт наповал. Мы приоткрыли великую тайну, и тайна эта…

– В сумке, – догадался Бесполезный.

Искатель усмехнулся:

– Все думают, что в сумке. Но тебе я открою, куда её спрятал. Обещай, если что-то случится, вдруг разделимся, да, шкод его знает, мало ли что, мы же в пути, может произойти всякая неприятность. Обещай, что поедешь в гильдию и отдашь её Дельному. В руки. Обещай.

– Обещаю, – Бесполезный поднялся над телом и произнес, – я отвезу.

Он шёл вторые сутки, без сна, по бескрайней безлюдной равнине, по морю злаков и тянучек, огибая одинокие рощи и густые заросли, мимо тенистых зонтиков и раскидистых елей. Все шёл и шёл.

Пока не увидел Лес.

Тогда он посмотрел назад, пытаясь запомнить то место, откуда пришел. Запомнить в мельчайших подробностях.

Чтобы вернуться.

За ней.