Читать книгу Команда: военно-театральная комедия - - Страница 3

Щепка – юность, страсть, иллюзия, горделивая поступь, болячка, комплексы, приклеенные усы на плывущем по Неглинке воздушном шарике и укол особого лекарства, которое будет впитываться целую жизнь.

Я родился на улице Щепкина, примерно на том самом месте, где сейчас стоит «Олимпийский». По всему, то есть по самой судьбе, мне нужно было поступать в театральный институт имени М. С. Щепкина при Малом Театре, в простонародье называемый Щепкой, но ужасно, ужасно хотелось во МХАТ. Меня просто кидало в озноб при слове «МХАТ» при виде его студентов, каких-то особенно больших, раскованных и ужасно счастливых.

– Мы тебя берём, – сияет мой будущий руководитель курса Н. Н. – У нас лучшие педагоги, старейшая школа.

Говорил он при этом достаточно странно, как будто бы вкручивал тебе в мозг букву «ё» и букву «о».

«Мы берЁм, педагОги», – слышалось мне, но неведомая сила по имени МХАТ снова рассеивала всё услышанное, словно крупу по траве. Тут же подлетали курочки моих самых смелых фантазий и, подобрав рассыпанное зерно, расчищали мне путь к театральной школе в Камергерском переулке.

– Мне нужно подумать, – уронил я «свежее зёрнышко».

– Нужно подумать?!

По-моему, Н. Н. икнул в этот момент или совершил ещё какой-то более странный физиологический выхлоп: пятьсот человек на место, институту почти двести лет, с десяток звёзд выпущено только в последние годы, помножить одно на другое – выходит, что я кинул Н. Н. чуть ли не на миллион. Надо сказать, что подобной лихости я более не обнаруживал в себе за всю последующую жизнь.

– Ты что? Завтра срочно беги и кричи, что ты согласен, согласен, – чуть ли не плача, умоляла мать.

Ей вторила Маргарита Рудольфовна Перлова – мой педагог и учитель, готовившая меня в институт:

– Тут учился мой любимый ученик Олежка Даль. То, что он стал выпивать потом, виноват Ефремов, а институт тут ни при чём, институт хороший. Соглашайся и не думай, – приводила она разумные аргументы.

– Я согласен, – заявил я, заявившись на следующий день в Щепку.

– Да? А мы уж думали, всё, крест на тебе поставить, – холодно отвела от меня глаза мой будущий педагог Людмила Старикова.

Я, конечно, испугался, объяснил, что просто хотел посоветоваться. При этом разочарованные лица моих педагогов, жёстко смотрящих на меня, почему-то говорили мне о моей подросшей цене и самооценке.

Где же теперь набраться этой смелости, которую дарит только юность, или точнее, где же теперь набраться юности?

Да, я забыл сказать: меня зовут Ролан, Ролан Фомкин, или просто Ролик. Мой отец из бывших артистов, а я на данный момент – из будущих.

Первое сентября 1991 года, внутренний дворик Щепки. Н. Н. жестом подзывает меня к себе, просит, чтоб я сказал что-нибудь от имени первокурсников. Говорю бойко о сказке, в которую мы все попали, о чуде, в котором мы очутились, то есть лью такой сахар, что его можно укладывать на хлеб и предлагать вместо пирожных в театральном буфете. Н. Н. доволен до необычайности: судя по его габаритам, он очень любил сладкое.

Итак, ура! Я – студент, у меня есть корочка. Старшекурсники развернули спиной памятник Михаилу Щепкину, стоявший во внутреннем дворике института, и стали фотографироваться. Это была такая забавная традиция. Уже после фотосессии первокурсники должны были повернуть памятник на место.

– Поехали, поклонимся Фёдору Волкову, – каким-то таинственным шёпотом обратился ко мне мой однокурсник Саша Трубкин, слегка нагнувшись поближе к моему уху.

Уже в пути я понял, почему мы должны поклониться Фёдору – потому что он первый русский актёр, и это традиция, без которой нельзя. Ладно, поехали кланяться. Доехали на метро до «Таганки». Оттуда дошли пешком до Спасо-Андроникова монастыря.

Трубкин кланялся с особым рвением, прикасался рукой к постаменту, что-то шептал Фёдору, погружаясь в особое таинство потустороннего общения. Думаю, что этот эпизод во многом повлиял на дальнейший путь Трубкина: сейчас он принял постриг и служит на Валааме.

– Привет, ребята, я тоже хочу поклониться, – резанул Володя Поленкин, ещё один наш однокурсник, неожиданно оказавшийся за моей спиной.

«Хочешь, кланяйся», – подумали мы. Хотя, конечно, нам было неприятно, что кто-то ещё тут будет кланяться нашему Фёдору. На обратном пути Поленкин сказал, что пишет стихи и что читал их Леониду Филатову – тот хвалил. Совсем стало нехорошо: мало того что отобрал у нас частичку Фёдора, так ещё и хвастается Леонидом. Дальше ехали молча. Потом запели песню Макаревича «В театре гаснет свет, задули свечи». Потом что-то такое: «Артист на сцене больше, чем артист». Тут мы как-то обнялись, сплотились, особенно на строчке «Не смейте лгать и верить тем, кто лгал. Что в личной жизни, мол, у них нечисто и часто, мол, спиваются, а жаль…». Ужасно романтичной показалась возможность спиться, вот прямо сейчас, тут же, в троллейбусе. Правда, я в тот период не пил, то есть не пил совсем, а жаль.

Первый день обучения. Ходим всем курсом по кругу, держа в руках стулья, по команде тихо ставим их на пол, (до сих пор не понимаю силы этого элегантного упражнения). Студент Звонков ставит стул громко.

– Так сказать, как бы это что, Звонков? Вы, так сказать, как бы куда пришли?

– Учиться на артиста, – робко отвечает Звонков мастеру курса Людмиле Стариковой.

– Вот, так сказать, как бы и учитесь.

Снова все поднимаем стульчики, снова идём по кругу и чувствуем себя в каком-то ритуальном танце, с каждым шагом приближающем нас к могучим тайнам актёрского ремесла.

Пролетел весёлый месяц. Я сентябрьский, поэтому меня первого поздравляли с днём рождения. Дарили вазу под названием «курва» – то есть курсовая ваза. Выносили под аплодисменты на кресле, читали поздравительный адрес в былинном стиле, кричали «браво», первый раз назвали гением. Всем казалось, что и их тоже будут так же поздравлять, кричать «браво» и называть гениями, но, к сожалению, многие ошиблись – по-моему, все. История театра – это история зависти. В первый месяц первого курса ты, разумеется, ещё не знаешь об этом, но потом знание через какие-то тайные двери само попадает в твоё юное неокрепшее сердце.