Читать книгу Обитель - - Страница 2

1

Пустой пыльный подоконник и открытое окно. Снаружи тишина – маленький город Зелемир остыл от июльского жаркого дня и готовился принять следующий. Свет раннего утра развеивал черноту небольшой комнаты. Блеклый столб света падал на: подоконник, кровать по центру, на пол с невзрачным ковром, через три шага упирался в светлую дверь – и делил небольшую комнату пополам. На двери висел календарь с милой крысой; под картинкой находился квадрат с числами, а над ними: Январь; и красный квадратик выделял восьмое число.

Касаясь поясницей подушки, Милана сидела на кровати ближе к изголовью. Свет из окна падал на её ноги и руку с дневником в толстой, потёртой обложке. Милана смотрела на страницу, смотрела на последнее предложение – и в горло врезался ком.

«Анна, я не знаю, что мне делать. Мне так больно. Мне так тебя не хватает.»

В графе дата, в верхнем правом углу стояло: 5 июля, воскресенье. И после этой страницы, после этих последних слов, так ничего и не было написано. Не было написано и сейчас.

Рука задрожала и Милана закрыла дневник. Отложив его в сторону, она, выдыхая, заправила растрёпанные, кудрявые волосы за уши, подтянула колени к груди и обхватила ноги. Уткнувшись подбородком между колен, Милана смотрела пустым взглядом в стену. Над дугой кроватной спинки возвышалась кучка одежды на квадратном пуфике, а в углу едва можно было различить очертания края ракеток для бадминтона, которые стояли на ручках.

Милана сидела будто уснув, а взгляд не покидал точки на стене. За окном светлело словно художник добавлял больше красок; чирикали пташки; из соседнего дома едва слышался плач ребёнка; слышались первые звуки просыпающегося городка; а в комнате очертания вещей и мебели обретали чёткость и цвета.

Напротив окна Миланы – правее и немного ниже стоял пятиэтажный дом. И когда солнце поднялось выше него, яркий свет ворвался в комнату – упал на белую дверь, и глянцевый календарь заблестел словно в приветствии.

За спиной Миланы стоял высокий старый шкаф из тёмно-коричневого дерева, а на уголках слой лака облупился. Из-под него выглядывали края нескольких коробок с обувью. У стены стоял сине-голубой рюкзак, на собачке расстёгнутого большого отдела висел брелок Спанч Боба; а из отдела выглядывали тетради и несколько учебников, и первый из них был: Физика, 9 класс. Рядом со шкафом на стене висело грязное зеркало, наполовину завешенное бело-бежевым платком с рюшками. Под зеркалом стоял низкий комод, а на нём застыл хаос из: уходовой и декоративной косметики, школьных принадлежностей, шкатулки с бижутерией, коробки с резинками и заколками, вазочки, нескольких проводов, лифчика и мелкой канцелярии.

Напротив Миланы, левее от её точки на бежевой стене и кучки на пуфике стоял письменный стол и заваленный одеждой стул, на спинке которого отчётливо выглядывали зимний свитер и длинный бордовый шарф. Один ящик стола был приоткрыт и из него торчали провода зарядников, USB, и наушники-вкладыши. А на столе беспорядок был покрыт слоем пыли, будто готовился стать находкой археолога. В центре лежал закрытый ноутбук, который был давно разряжен. По его правую сторону – раскраски-антистресс и цветные карандаши в стаканчике, блок ярких стикеров и несколько книг; а с другой – накладные наушники, органайзер с канцелярией и рамка с фотографией.

Над столом висела небольшая пробковая доска, и она была пуста. Только в верхнем правом углу была фотография, а в нижнем левом, ближе к центру – прямоугольный голубой листок, который был прикреплён кнопкой вертикально.

Милана сидела как часть застывшего беспорядка, как предмет, покрытый пылью и пыльцой цветков, которые отцвели в мае. Светлая, бледноватая кожа; светло-русые кудрявые волосы были длиной до лопаток – грязные и спутанные; небольшое овальное лицо с плавными, тонкими чертами; аккуратный прямой нос с едва вытянутым кончиком; и серо-голубые глаза – тусклые, точно были подёрнуты пылью. Милана чувствовала себя вырванным и смятым листком из книги, вымокшим, а затем высушенным и выцветшим на солнце, и он всё никак не мог вернуться в книгу.

Пальцы ног нагрелись от лучей – Милана поморщила нос, но эмоция вышла вялой. Отпустив из объятий ноги, Милана села на край кровати и устремила взгляд на календарь. На месяц. На число в красном квадратике. Прикрыв дрожащие веки, Милана стиснула челюсть и сжала край матраса с простыней, которая, как и остальное постельное бельё, попахивала. Как и светло-голубая сорочка с короткими рукавами и с большой ромашкой на груди.

Сделав вдох через нос, Милана взяла себя в руки; выдох – она встала и, не смотря на календарь, открыла веки. Она прошла к столу и смотрела на прямоугольный листок долгим, пустым взглядом. Сверху были фиолетовые печатные буквы: «To do list», рядом приписка от руки: День X; а ниже фиолетовые сердечки вместо нумерации или точек, и сам список: Помыться; Привести себя в порядок; Зарядить телефон; Найти наушники; Поесть (необязательно); Одеться; Пойти к месту X.

Милана нашла в ящике зарядку. Присев сбоку от стола, Милана поставила смартфон в пастельно-голубом чехле на зарядку и положила его обратно на низкий табурет, поверх которого лежал белый кружевной платочек. Милана вынула наушники из того же ящика и положила их на кровать, в тень от голубых штор. Они выглядели почти новыми, но и в тоже время будто весели в холодном, заброшенном замке по меньшей мере с полвека.

Открыв шкаф, Милана не шелохнулась, когда к её стопам упали: мятая футболка и весенний берет. Медленный, ползущий взгляд по полкам с комками из одежды для разного сезона. Здесь же оказался и прозрачный зонт с кошачьим ушами. А с внутренней стороны дверцы на Милану смотрели фотографии, которые были приклеены на уголки в намеренной небрежности. Милана не смогла не посмотреть, и она повернула голову.

В центре висела их самая первая фотография: плохого качества, чуть зеленоватая, но солнечная. В садике, на площадке их группы – на большой черепахе из дерева, с облупившейся зелёной и синей краской в обнимку сидели две солнечные девочки с широкими улыбками.

Худенькая Милана с более светлыми кудряшками чем сейчас, растрёпанная и загорелая – напоминала одуванчик. Анна была покрупнее (или как взрослые говорили: нормальная), менее загорелая, с россыпью веснушек, зелёными глазами и с рыжими волосами, заплетёнными в две косички, а на концах были ярко-розовые банты – она была как солнышко. Первая совместная фотография, но они уже были лучшими подругами – стали ими с первой секунды знакомства, когда Милану перевели в группу Анны и та подошла к ней с причудливыми динозавриком в руках. Он был причудливым оттого, что Анна добавила ему красок при помощи маркеров, надела на одну ногу своё кольцо с сердечком, а на шею повязала бантик.

Остальные фотографии были рассеянны вокруг и меркли. На них всё так же – одуванчик и солнышко; серо-голубые и зелёные глаза; то загорелые, то нет; и эти же широкие улыбки и объятия – в разных возрастах. Между фотографиями и вокруг различные наклейки из мультсериалов: «Спанч Боб», «Время приключений», «Гравити Фолз», «Футурама» и некоторые другие; из сериалов: «Шерлок», «Доктор Кто» и «Сверхъестественное»; несколько были связаны с принцессами Диснея; а также: цветочки, кошечки, сердечки и эмодзи.

Продолжительное моргание – и Милана отвернула голову. Милана вынула свободные шорты с завышенной талией из лёгкой светло-голубой джинсы и голубую футболку без принта. Милана положила одежду на кровать рядом с наушниками, а поверх ремешок. Взяв чистое бельё, Милана приблизилась к двери – и, помедлив, помявшись, она вышла в скромную гостиную со скрипящим полом под старым линолеумом.

Некогда бежевые, но пожелтевшие от времени обои, белёный потолок и старая люстра с унылыми флаконами, которые цветом сочетались с обоями. Слева у стены стоял трёхместный бордовый диван, над ним висела картина с лебедями, перед ним лежал ковёр, а напротив – у стены на столике стоял телевизор, а с боку теснился низкий шкаф со всякой мелочью. По ту сторону дивна находилась дверь, ведущая в комнату Дианы. В углу стоял большой цветочный горшок с декоративной пальмой. Правее от неё – объёмные тёмно-зелёные шторы и широкое окно с дверью, ведущей на незастеклённый балкон. Справа от двери Миланы высился сервант с посудой, статуэтками, а в нижних шкафчиках была всякая мелочь, которая, по мнению Миланы, неплохо бы смотрелась на свалке. А рядом с сервантом стоял громоздкий, но низкий книжный шкаф.

Напротив двери Миланы находился дверной проём, частично было видно коридор, утопающий в полутемноте, и входную дверь. А затем поворот и стена со старыми, блеклыми обоями тянулась влево. Милана прошла через проход и собиралась шагнуть в тень коридора, где у угла стен находилась дверь в ванную комнату.

– Милана? – раздался голос старшей сестры слева.

Милана остановилась и, не коснувшись круглой ручки, опустила руку. Кухонная дверь была раскрыта. Там возле небольшого стола и углового диванчика стояла стройная и высокая Диана, которой было двадцать девять лет. В форме и чертах лица улавливалась схожесть с Миланой – то, что досталось обеим от мамы; но остальное досталось от их разных отцов, которые не провели и секунды со своими дочерями. Волосы Дианы были тёмно-каштановые, волнистые и были убраны в свободный пучок, тогда как передние пряди обрамляли лицо. Она была одета в лёгкую хлопковую рубашку с короткими рукавами, и из такой же ткани были свободные шорты.

Карие глаза внимательно смотрели на младшую сестру.

– Уже встала? – вытирая руки о вафельное полотенце, спросила Диана.

Милана кивнула и подумала о том, что едва ли сегодня спала. Как и многие ночи. Как и большинство ночей этих месяцев.

– Я в ванную, – негромко сказала Милана, будто не говорила с неделю. Хотя что-то сказала вчера, одно-два предложения.

– Может, – с надеждой спросила Диана, – сначала поешь?

Милана стояла несколько секунд с пустотой на лице, в глазах, в душе. Высматривая что-то и точно оценивая, Диана чуть прищурилась, а губы сжались. И Милана решила: почему бы и нет. Она кивнула, приоткрыла дверь в ванную и бросила бельё на крышку корзинки для белья.

Милана села на край углового диванчика в маленькой, светлой кухне. Старая плитка с узорами цветов, голубой линолеумом с абстрактными светлыми линями. Косые лучи освещали только угол подоконника: просевшего и с облупленной краской; и касались бока серо-белой плиты, которая была старше Миланы; и которая даже когда она была чистая, всё равно выглядела грязной.

Диана суетилась возле кухонной тумбы – то к чайнику, то к раковине в углу, то снова к тумбе – но всё в пределах одно-двух шагов. Милана повернула голову направо, возле дверной рамы висел отрывной календарь, и там была большая цифра «8», над числом: июль; под числом: среда. Веки Миланы слегка приоткрыли, а в груди задрожали осколки души.

8

Среда.

Шесть месяцев назад.

Но вместо жары был холод, вместо листвы был снег. И в тот день, в это время она ещё была жива.

В голове как вспышка от молнии возник яркий образ Анны. Когда Милана, несмотря на запрет посещения не родственниками, всё равно проскользнула в коридор. И перед тем, как её схватила медсестра, Милана через приоткрытую дверь увидела Анну, лежащую на койке. Милана едва узнала лучшую подругу. Было столько белого на теле, столько красного и сине-фиолетового; рядом стояли: капельница, экранчик. Только рыжие косы остались привычными, родными, солнечными. И тот бип-бип-бип ещё долго преследовал Милану во снах.

Милана сжала края стола до побеления костяшек и зажмурилась. Диванчик как безрадостные качели, кухонька как кораблик в шторм, а в голове били молоты.

Родители выжили, младший брат выжил, но дочь – нет.

– Как ты сегодня? – не оборачиваясь, спросила Диана.

И, огнемётом выгоняя воспоминание, Милана тихо втянула воздух. Она открыла веки, увидела спину и затылок старшей сестры; и ответила:

– Нормально. – Она отпустила стол и, желая провалиться в бездну, навалилась на спинку диванчика.

Диана мельком взглянула на сестру через плечо и продолжила готовить завтрак.

– Во вторник придёт новый репетитор, – напомнила Диана. – Поэтому в понедельник нужно будет позвонить в школу, чтобы всё уточнить.

Милана смотрела на грань стола, смотрела на сбитый, обшарпанный, как и её душа, угол. А Диана продолжала:

– Хорошая всё-таки у тебя директор, пошла на встречу, с пониманием. Надо будет ей при следующей встречи что-нибудь подарить, у меня как раз осталось немного денег с зарплаты. Ты не знаешь, что ей нравится? Там шоколадка какая или конфеты? Цветы я могу попросить у Славиной мамы, у неё в саду их полно растёт.

Диана взглянула через плечо, и Милана ответила:

– Не знаю.

Милане было всё равно на то, что она завалила экзамены, так же, как и на «исключение» и «понимание ситуации», что вместо того, чтобы остаться на второй год, ей позволят пересдать все экзамены в августе. И также ей было всё равно на то нарушает ли это снисхождение (или скорее жалость) какие-либо правила или такие исключения действительно имеют место быть. Но Милана старалась, она действительно старалась запихнуть знания в голову, когда с ней занимался прошлый репетитор (она ушла в декрет), или когда она пыталась заниматься сама, но всё это будто вываливалось из головы едва там обосновавшись.

Вернувшись к плите и помешивая овсяную кашу в кастрюльке, Диана продолжила:

– И нужно уточнить как именно будет проходить сдача экзаменов и выдача аттестата. Мы обсудили только то, что тебе нужно нагнать всю программу, заполнить пробелы и после нескольких контрольных и прочего, сдашь экзамены. Так что нужно будет всё это обсудить с репетитором. Хороший он, кстати, мне его Алёнка порекомендовала. У неё племянник, Саша, постоянно недомогает, вот они иногда и нанимает его, чтобы нагнать пропущенное.

Милана перевела взгляд на окно и произнесла:

– М-хм.

Голубизна и солнечность утра затягивали Милану – они казались нереальными и чужими, будто иная планета; а голоса ребятишек и лай собаки казались абстрактными и перетекающими как вода на качающемся судне.

Диана поставила тарелку перед Миланой. Овсянка с нарезанными бананом и курагой, в центре было присыпано корицей и кокосовой стружкой. Как Милана любила. Как Анна любила. Как они часто завтракали, когда Анна ночевала у Миланы, или Милана у Анны.

Милана смотрела на тарелку и не шевелилась. Диана смотрела на макушку сестры и опущенное лицо, но не видела глаз.

– Чай? – спросила Диана.

– М-хм, – произнесла в ответ Милана и взяла чайную ложку.

Пока Милана медленно перемешивала овсянку, Диана заварила зелёный чай в прозрачном чайничке. Поставив его и две кружки, Диана села с другой стронны углового диванчика, а между ними остался пустой угол. На кружке Миланы был нарисован знак бесконечности и над ним написано жирными буквами: BFF; а вокруг и по всей кружке были сердечки и звёздочки.

Диана не знала английский, только несколько слов, некоторые она произносила так, что едва можно было распознать в них слова; и, конечно, она не знала аббревиатур. Милана ей пару раз говорила, что значит эта аббревиатура на кружке, но каким-то чудесным образом это каждый раз убегало из головы Дианы. И Диана не понимала, что это напоминание как ножом по сердцу. Но Милана никак этого не показала – только нож со всплеском страданий вынимаясь из сердца сверкнул холодом в глазах и брызгами душевной боли.

– Знаешь, – сказала Диана. – Я могу и не ехать.

– Нет, – сказала Милана. Она съела первую ложку и не испытала удовольствия от вкуса. – Езжай. – Милана подняла глаза и слабо улыбнулась. – Я в порядке, правда. И это всего лишь на выходные.

– Да, – сказала Диана. Но лёгкое переживание висело на лице. Иногда Милана казалась нормальной, словно она была близка к исцелению, хоть и грустной, и немного рассеянной. Но иногда, она словно снова падала в яму. Диане это не нравилось, ей казалось, что пора было уже прийти в норму. – Ты уверена?

– Да, – ответила Милана. – Ты же обещала ему.

Диана вздохнула, и сказала:

– Ну, раз ты уверена.

Милана кивнула, ещё одна улыбка, и чтобы доказать, что ей лучше она выпрямилась и начала есть.

После болтовни Дианы о её возлюбленном, с которым она едет на концерт в соседний город, Милана отправилась в душ.

*

После долгого душа, Милана проводила Диану, нагруженную сумками, закрыла дверь и выдохнула. Пока Милана пила воду на кухне, через открытое окно она услышала мужской голос у подъезда:

– Ох, Дия! Давай помогу! Ты чего не попросила-то? Я бы поднялся.

– Ох, Слава! – с добротой передразнила Диана. – Я тебе не соломинка, не сломаюсь. – И послышалось как скрипнула скамейка от тяжести сумок.

– Иди сюда, красавица, – сказал Слава. И послышалось кокетливое, довольное хихиканье Дианы.

А через несколько секунд голос пожилой соседки из окна первого этажа:

– Постыдились бы!

Диана громко цокнула, и Милана знала, что она закатила глаза.

– Чего стыдиться-то? – спросила Диана. – Или может вы просто завидуете?

– Чему завидовать, а? – сказала соседка. – Тому что вы тут порнографию устраиваете? А ведь во дворе ребятня бегает!

Милана шагнула к окну и посмотрела вниз с третьего этажа. Рядом со старшей сестрой стоял высокий, спортивный мужчина немногим старше Дианы, с короткой стрижкой чёрных волос; в шортах и футболке, и с большим рюкзаком на спине.

– С каких пор, – сказал Слава с серьёзным лицом, – поцелуи стали порнографией?

– Она-то ладно, понятно сирота, недовоспитывали, не следил никто, а ты-то что? Выглядишь как хороший парень.

Поморщившись лёгким недовольством, Слава прищурила глаза:

– Спасибо? – сказал он.

– Эй! – возмутилась Диана. – Я не сирота. Мои родители не умерли. Они меня бросили.

– Э-э…, – протянул Слава. – Вообще-то это тоже значит, что ты…

Диана резко повернула к нему голову и глаза сверкнули недовольным огнём:

– Ты на чьей стороне?

– Ох, – заволновался Слава. – На твоей конечно же! – Он повернул лицо к соседке в окне и сказал: – Эй! Она вообще-то не сирота! У неё есть сестра, и я. – Он положил руку на талию Дианы и притянул к себе.

Диана расплылась в улыбке и, смотря глазами, полные любовью и озорством, сказала:

– Да, и ты.

– Эй! – воскликнула соседка. – Давайте кыш отсюда, кыш!

– Вы не можете меня выгонять, – возмутилась Диана и вернулась за своими сумками на скамейке. – Это и мой подъезд тоже. И разве вам больше нечего делать? Заведите себе кошек да на них ворчите и ругайте, если у вас яд кое-где зудит. И шикайте тоже на них.

– Ах! – изумилась соседка. – Ещё и грубиянка! А ты ведь девочка!

Слава взял две сумки Дианы, а ей оставил одну – самую маленькую и лёгкую.

– Вы первые начали! – возмутилась Диана.

Милана поморщилась и направилась прочь из кухни, но услышала финал.

– Дия, – сказал Слава. – Да плюнь ты на неё, пошли, а то опоздаем.

И Диана с ехидным, довольным злорадством сказала:

– Я бы плюнула.

– Ах! – ахнула соседка. Возмущалась, изумлялась звуками, но не могла сказать ни слова.

Зная Диану, Милана знала, что она в действительности могла бы это сделать, если конечно совсем вывести её из себя. Но потом она могла бы и пожалеть, хотя в случае с этой соседкой – навряд ли. Но Милана так бы никогда не сделала, она бы даже не начала подобный спор.

Милана вернулась в комнату – высушила волосы, причесалась и убрала их в высокий хвост, но несколько передних прядей выбивались и свисали по бокам, и они отправились за уши.

Милана сидела на краю кровати. Из окна солнце припекало спину, а Милана пыталась по кусочкам собрать голову, но точно не хватало нескольких пазлов – они затерялись шесть месяцев назад.

Милана оделась и встала перед зеркалом. Синяки под глазами, уставший и тяжёлый взгляд; если сравнивать с фотографиями Милана немного похудела, волосы стали тусклее, хотя на её светлых это было не сильно заметно, а кожа словно стала тоньше. Вздохнув, Милана потревожила пыль, откопала и надела ободок с маленькими реалистичными бутонами бирюзовых роз. На полу нашла розовые очки с толстой рамкой оправы, а розовые линзы имели форму сердец. В уголок зеркала была вставлена фотография с Анной: Милана была в этих же очках, подруга в таких же, но фиолетового цвета, а вместо двух привычных кос – рожки-косички из волос с розовыми лентами.

Милана нашла в хаосе комода серебряное кольцо с маленьким камушком и надела. Она стояла с несколько секунд и потирала кольцо – думала, вспоминала. Но всё многообразие весёлых и светлых воспоминаний раздирало сердце как голодный хищник добычу. Милана вздохнула и сняла кольцо – прошла к столу и положила его на пыльный ноутбук.

Встав слева у стола, Милана взяла первый попавшийся продолговатый предмет, которым оказался красный маркер и зачеркнула все пункты «To do list», кроме последнего. Закусив губу, Милана медлила – в глазах трепыхались: сомнения и огоньки страха. Она взглянула на верхний правый угол пробковой доски, где была фотография с широкими улыбками – и осколки души всколыхнулись, звеня невыносимой болью. Милана зачеркнула последний пункт, надела очки-сердечки, пшыкнула на себя духами, которые когда-то подарила Анна, вынула из дневника на кровати конверт и положила его на ноутбук, рядом с кольцом. И взяв телефон и наушники, она вышла из комнаты.

Проверив плиту на кухне, утюг в гостиной, Милана вернулась в коридор и надела белые босоножки с лёгкой подошвой как у кроссовок; вставила наушники в уши, нашла свой плейлист «Lana Del Rey избранное» и нажала случайный порядок.

В наушниках заиграла песня «Summertime Sadness».

До того, как закончился тихий проигрыш и прозвучали слова: «Kiss me hard before you go. Summertime sadness…» – Милана вышла в прохладный подъезд, в котором пахло хлоркой.

Заперев дверь на два оборота, Милана спустилась с третьего этажа на первый и сунула ключи в щель их почтового ящика – помедлила, но разжала пальцы – и они с шумом опустились на донышко.

Вдох, выдох. Милана нажала кнопку домофона и вышла наружу – в розово-солнечное утро.

2

Милана вышла из первого подъезда пятиэтажного дома: бледно-сиреневый, довольно старый, но в хорошем состоянии.

– О, – раздался справа голос пожилой соседки. – Милана. Ты бы слышала, что твоя сестра мне сегодня сказала! Как у неё только язык повернулся…

Милана не взглянула на соседку – крыльцо, две ступеньки и поворот направо. А в окне возмутилась соседка:

– Ах, ты ж посмотри! Какова старшая сестра, такая и младшая! – И она фыркнула возмущением и негодованием такой вопиющей нахальности и неуважения этой семейки из двух человек.

Если бы Милана действительно её слышала, а не сквозь песню как посторонний шум улицы, где голоса не имеют слов, а слова не имеют смысла – то Милана бы не молчала; а про себя бы подумала, что нет – они с сестрой разные, и очень.

Милана шла вдоль своего дома. Во дворе и на подъездных лавках сидели знакомые и не знакомые лица – несколько удивлённых, несколько сочувствующих, и пара шепотков и толчков локтем друг в друга. Но для Миланы все лица были безликими – будто водой размыли акварель; и она шла к месту X в объятиях «Summertime Sadness».

После дома и шумного двора с детьми – дорожка, пешеходный переход, где не было ни одной машины и Милана вышла на аллею, которая вытянулась широкой линией. Прямоугольные кирпичики светлой плитки, по бокам скамьи с урнами, а за ними газон с одинаковыми деревьями и кустами, которые будто выстроились в две шеренги напротив друг друга. У газона, за скамьями на одинаковом расстоянии стояли фонари в винтажном стиле: бронзовый цвет, завитки и, напоминая бутоны цветков, свисало по два металлических флакона. А между фонарями, провисая над плиточной дорогой, протягивались нити с круглыми гирляндами.

Песня сменилась на «Sad Girl». Милана шла по центру аллеи и смотрела перед собой – на городок Зелемир – в солнечно-розовом цвете с розово-голубым над головой, с розово-зелёным повсюду.

По бокам аллеи были однополосные дороги, за ними тротуары – с полоской газона с кустарниками, которые прерывались только на пешеходах, ведущих на аллею; и линии жилых домов. Старые пятиэтажные здания, построенные во времена СССР, но отремонтированные и освежённые. Штукатурка фасадов была в светлых, бледных или пастельных тонах. И дома чередовались в цвете: светло-поросячий, бледно-салатовый, пастельно-голубой, бледно-сиреневый, пастельно-розовый, светло-бежевый, светло-зелёный – не было чёткой последовательности, и была даже хаотичность, но в то же время гармония сочетаемости, лёгкость и ненавязчивость.

Со стороны дорог в домах были небольшие магазины, а возле входов и лестниц, ведущих на крыльцо, стояли клумбы с цветами. А в промежутках между домами виднелись – зелень, дворы и иные невысокие здания, как: детский сад, продуктовый магазин, цветочный магазин и прочее, прочее.

Милана шла по аллее, не смотрела на безликие лица и дома; смотрела на конец аллеи, которая упиралась в широкую двуполостную дорогу, а за ней начинался единственный в городке парк – «Ласточка». Слева, вдоль озера протягивались сосны – остатки леса, и старые дома; а справа начиналась более новая часть города с девятиэтажными домами – она огибала парк, а лес расширялся и вытягивался.

На скамьях аллеи сидели люди: подростки, молодые, родители с детьми, которые рисовали мелками, а кто-то просто раскрашивал прямоугольники плитки в разные цвета; и несколько собак. Но вся жизнь и радость проходила сквозь Милану и не задерживалась – будто она была ситом. Всё что она ощущала это жар солнца, пустоту и бессилие.

*

Включилась песня «Change». Милана повернула за одну из первых девятиэтажек Зелемира и остановилась. С боку был городской бассейн, а за ними возвышалась девятиэтажка бледно-поросячьего цвета. А за ней и дальше – ещё три таких же; между ними располагались: детские дворы, небольшой корт, на котором были установлены футбольные небольшие ворота, и молодёжь играла в футбол. И всюду была зелень, которая росла в городке везде, словно сорняк.

С дрожащее-звенящими осколками души, Милана стояла и смотрела на девятиэтажку сжав кулаки и поджав губы. Эта девятиэтажка была самой близкой к дороге, а за ней находились деревья парка, который не имел никакого ограждения, кроме разве что природного. И чуть поодаль от дома, у стоянки был сворот в парк: косая дорожка, ступеньки с перилами, и линия продолжалась, уводя вглубь и тень деревьев.

Пробегая по белым рамам окон, Милана поднимала взгляд и остановила его на одном из окон на седьмом этаже – душу точно стиснули, а осколки души впились в тело изнутри. Милане почудилось что даже отсюда она могла бы увидеть воздушную розовую тюль, развевающуюся на ветру, который качал хвост светлых кудряшек и трепетал футболкой.

Сделав вдох, Милана подняла взгляд выше – на крышу. Кулаки разжались, и вместе с ними словно разжалось всё остальное. Опустив взгляд, Милана направилась к девятиэтажке.

Женщина – раскрасневшаяся и запыхавшаяся – пыталась завезти коляску с трёхлетним мальчиком в подъезд и одновременно держала дверь домофона. Ноги Миланы помнили каждую из четырёх ступеней – и как столь множество раз, они поднялись с подзабытой лёгкостью и ловкостью рядом с пандусом. Милана придержала дверь – женщина на выдохе поблагодарила кивком и улыбкой, и завезла коляску в подъезд.

Пока женщина ставила коляску на площадке под лестницей, вынимала сонного ребёнка и вещи, Милана как тень поднялась на первый этаж и остановилась.

Она смотрела в пол – на первую ступень следующего лестничного пролёта; а рука сжимала перила с толстым слоем голубой краски. Внизу постанывал ребёнок, не желающий вылезать, и копошилась его уставшая мать.

Песня переключилась на «Born To Die».

«Why?» – рука Миланы отпустила перила.

«Who, me?» – не взглянув на лифт, Милана продолжила подъём.

«Why?»

Размеренный, точно у заведённой куклы шаг и взгляд вниз.

«Feet don’t fail me now

Take me to the finish line

Oh, my heart, it breaks every step that I take»

Бетон сменялся тёмно-синими квадратами лестничных площадок, которые иногда вспыхивали солнечным светом. Шаг за шагом; ступень за ступенью; пролёт за пролётом; этаж за этажом. В голове тяжёлая пустота – любая возникающая мысль не успевала закончиться и осыпалась. Но они продолжали попытки возникать, как и образы, которые тут же развеивались точно дым от ветра. А сомнения копошились колючим комочком где-то в уголке, но Милана не обращала на них внимания.

*

Поднявшись выше последнего этажа, Милана с песней «Tomorrow Never Came» в наушниках встала и смотрела на тонкие прутья, за которыми находилась вертикальная лестница из тёмного металла. Двое из прутьев были погнуты и образовывали небольшое отверстие.

В глазах Миланы промелькнули: сомнение, нерешительность и странный страх. А лирика песни добралась до слов:

«I waited for you

In the spot you said to wait

In the city, on the park bench

In the middle of the pouring’ rain

‘Cause I adored you

I just wanted things to be the same

You said to meet me up there tomorrow

But tomorrow never came»

Милана ухватилась за прутья и оседала, а по щекам текли тихие слёзы. Она помнила, как ждала Анну в солнечный день восьмого января на их скамейке в верхней части парка. Они собирались прогуляться вдоль заснеженного пляжа по протоптанной дорожке и выйти к корту, чтобы покататься на коньках. Но Анна не пришла.

Стиснув зубы, Милана подавила порыв, утёрла щёки и глаза. У неё давно не было слёз, в последние дни только бездна пустоты, сосущая и засасывающая, а слезы были пустыми и сухими, или же она их просто не замечала, но заметила сейчас.

Милана присела и боком протиснулась между погнутых прутьев, поднялась по вертикальной лестнице и, упираясь одной рукой в люк, выбралась на чердачный этаж.

Пыль, грязь, бетонные перегородки и маленькие оконца без стёкол, без рам, и через которые гулял ветерок. Паутина была в углах и свисала клочками с низкого потолка. Милана закрыла люк и, полусогнувшись, иногда касаясь потолка спиной, шла по этажу. Она знала куда иди и не боялась заблудиться.

Заметив что-то, Милана остановилась и с несколько секунд смотрела на использованный шприц у одной из стен. Она не слышала, как ветер тихо завывал где-то в другой части этажа, но чувствовала, как его отрывки долетали до лица, на котором отразилось блеклое беспокойство. Милана думала вынуть наушник, но только рука дёрнулась, чтобы подняться – она передумала, отвела взгляд и продолжила идти. Верный поворот – и впереди показалась ещё одна вертикальная лестница.

Выбравшись на крышу, Милана закрыла за собой люк и направилась в сторону. Впереди показались очертания парка и поблёскивающая полоса озера, а правее – старый лесопарк вдали. Милана вынула телефон, нашла нужную песню и, нажав на неё, выдернула штекер наушников из телефона, вкладыши из ушей – и наушники упали.

Из телефона заиграла песня «Dark Paradise». Милана редко слушала эту песню и часто пропускала. Но не сегодня – сегодня ей нравилась эта песня; конечно, настолько насколько ей что-либо могло нравиться сейчас – а то есть как слабое дуновение в плавящейся от жары пустыне.

Обувь шлёпала по шершавому покрытию крыши. Смотря на парапет, Милана шла к краю уверенным, широким шагом и подпевала губами:

«And there’s no remedy for memory,

Your face is like a melody

It won’t leave my head»

Милана выпустила телефон – он упал экраном к небу и продолжал петь; а Милана залезла на парапет в высоком шаге и, продолжая подпевать губами, выпрямилась:

«Your soul is hunting me

And telling me that everything is fine

But I wish I was dead (dead, like you)»

Ветер трепетал одежду, пышный хвост и выбившиеся передние кудряшки-пряди; по щекам текли слёзы, глаза смотрели на блестящее озеро впереди, полосу городского пляжа, зелень парка, а справа – возвышающийся лесопарк, который тянулся вдаль и обнимал озеро, скрывал его и терялся в горизонте. И Милана шептала губами:

«Every time I close my eyes,

It’s like a dark paradise

No one compares to you

I’m scared that you won’t be

waiting on the other side»

Милана закрыла веки и разрыдалась, но продолжала шептать:

«Every time I close my eyes,

It’s like a dark paradise

No one compares to you

I’m scared that you won’t be

waiting on the other side»

Музыка отдалялась и заглушалась, и Милана опустила взгляд вниз. С этой стороны дома была дорога и небольшая парковка в тени деревьев с раскидистыми ветками, и только часть машин жарилась под солнцем и блики метала резали глаза.

Волнение висело как тяжёлый шар в груди; страх пронзал ледяными иглами; дыхание было глубокое и частое; ладони и подмышки взмокли, а ноги – будто ватные. Словно тело Миланы частично стало немым, чужим; мышцы потяжелели, а душа стала ощущаться как облачко в полом сосуде – и облачко извивалось и кричало; протестовало и рыдало; молило и умоляло.

Один шаг.

Всего один шаг.

Но Милана стояла, смотрела вниз и не могла его сделать. Дыхание становилось чаще, а страх, который Милана никогда прежде не испытывала возрастал – руки сжали края шорт, а дорога с машинами будто стала ещё ниже. Жалобное лицо; слёзы по щекам; солнце пекло, а тело дрожало. Но ноги не могли сделать и шага, мозг не мог отдать этой ужасной команды.

Вдруг мелодия, которая была как вторичный шум с мелодичным бормотанием, позади оборвалась и через секунду заиграла другая, но сразу с припева. Сначала Милана никак не отреагировала, и задворками разума подумала, что просто сменилась песня.

Но через две секунды Милана оцепенела, лицо разгладилось, а внутри всё сжималось и дрожало холодом.

Играла песня Тейлор Свифт «Look What You Made Me Do», но только припев.

«Ooh, look what you made me do

Look what you made me do

Look what you just made me do

Look what you just made me…

Ooh, look what you made me do

Look what you made me do

Look what you just made me do

Look what you just made me do»

И под слова припева, который шёл по кругу – снова и снова – Милана обернулась и с бледным лицом смотрела на телефон через плечо.

Эта песня. Песня, которая стояла на звонке Анны. На других контактах стояла другая, общая.

Милана развернулась боком и смотрела на экран телефона, где был высечен круг с фото, а ниже короткое слово. Чувствуя, что происходящее как утекающий, качающийся сон, Милана в прыжке спустилась с парапета – ослабевшие ноги подогнулись и она рухнула на четвереньки, а розовые очки упали.

Подползя на четвереньках, Милана, едва дыша, взяла телефон и оцепенела. В круге было фото Анны, сделанное осенью. Две рыжие косы, россыпь веснушек, широкая улыбка, блестящие зелёные глаза, розовая футболка, а на голове ободок-венок из искусственных цветов – как тот, в котором сейчас Милана, но бутоны были не бирюзового цвета, а розового, и они были больше в размере. А ниже было имя контакта: Анна.

Рука Миланы с телефоном стала мраморной и задрожала, а желудок сжался до тошноты. Милана плюхнулась на попу и трясущейся, свободной рукой взялась за голову и нервно посмеялась – думала, что потеряла реальность; или не проснулась и «День X» ещё не наступил; или потеряла сознание; или всё же сделала тот шаг, который не смогла.

Рингтон продолжал идти по кругу – снова и снова; фотография улыбалась широкой улыбкой. Вернув взгляд на экран, Милана нажала зелёную трубу и, со страхом, с замиранием, поднесла телефон к уху.

Тишина.

– Алло? – сказала Милана.

– Лана, – сказал голос Анны; такой родной, такой забытый. – Не делай этого.

Дом вышибло из-под Миланы – она распахнула глаза, ахнула и рукой упёрлась в шершавое покрытие крыши, чтобы не упасть на спину. Внутри все органы будто втянулись в грудь и стали шариком – он дрожал и дребезжал.

– Я…, – произнесла Милана и пыталась дышать. Но все звуки улицы снизу смешались в водоворот.

– Я скучаю по тебе, – сказал голос Анны.

Рука, сжимаясь, скрежетнула ногтями по покрытию крыши. Шар подпрыгнул к горлу, став комом, а органы будто распались на свои места и стали желейными. И Милана сказала:

– Я… я тоже. Я… мне… ты… Я…

– Приходи ко мне.

– Я…, – Милана покосилась на парапет слева, – я как раз собиралась. Но…

– Нет. Приходи ко мне.

– Я не… я не понимаю. Я уже на твоём доме.

– Нет. Приходи ко мне. К озеру в парке. К нашей лодке.

Морщась, Милана дрожащей рукой, холодными пальцами потирала влажный лоб и сказала:

– Л-лодка?

– Ох, Лана. Неужели ты забыла? Нам было восемь, мы забрались в лодку и играли в пиратов. Ты была капитан Барашек, а я Колосок.

– Ах, да… – Милана расплылась в рассеянной, ностальгической теплоте, но с кривоватой улыбкой. – Я помню.

– Приходи, Лана. Я буду ждать. – И звонок оборвался.

Цепляясь за реальность как утопающий, Милана отняла телефон и смотрела на чёрный экран с несколько секунд. Солнце отражалось от него, и слега был виден влажный отпечаток от щеки. Нервными движениями Милана разблокировала телефон с третьего раза и зашла в журнал вызовов. Только входящие звонки (половина не взятых) от Дианы и репетитора. Разные даты прошедших месяцев, но ни одной сегодня. Милана знала, что имя Анна есть где-то ниже, раньше восьмого января (и восьмого января), но не стала пролистывать.

Милана нажала кнопку блокировки, с выдохом отсела к парапету крыши и облокотилась на холодную, шершавую стену; и чувствовала, что сейчас потеряет сознание.

3

Милана долго смотрела на свои стопы в белых босоножках; а потом вскочила, сунула телефон в карман шорт и побежала к люку.

Милана выбежала из подъезда, по четырём ступенькам крыльца – и свернула к стоянке. За ней зебра пешехода и тропа – как косая линия, ведущая в парк. Вбежав под листву, Милана бежала по асфальтированной дороге, не замечала редких прохожих и редких сидельцев на старых лавочках; так же, как и ругань пожилой женщины, когда из-за Миланы взмыли голуби, которых та кормила.

Дорога привела в нижнюю часть парка. Он была просторной, пустоватой и округло-растянутой. Слева от Миланы находилось летнее кафе – под зонтиками за круглыми столиками сидело множество посетителей и играла музыка. Перед Миланой была большая площадка с газоном и с тремя деревьями ближе к центру – на ней ходили босиком, играли дети, тусовались подростки, а кто-то даже устроил пикник. За газоном, через несколько метров две лестницы обнимали возвышенность-стену, отделанную плитками, как и у лестницы. Наверху виднелась верхняя, более новая часть парка, а за ним и город с пятиэтажными домами и широкой полосой аллеи между ними. Справа от Миланы было озеро и там начинался городской пляж «Чайка».

Свернув направо, Милана бежала мимо скамеек и клумб с яркими цветами. Она подбежала к озеру и остановилась. Небольшое вытянутое здание, похожее на большой гараж, стояло на берегу у воды. Милана не видела, что находилось в здании, так как оно было отрыто только со стороны озера, но видела возле него катамараны и лодки для катания. Прямо и левее, после холма и лестницы, ведущей с него, начинался городской пляж. Он уходил дальше, вытягивался и расширялся, обнимая озеро, а от города его отгораживал лесок из стройных сосен и берёз со множеством протоптанных тропок и торчащих корней.

Милана свернула вправо, прошла под ветками сосен, которые касались друг друга и будто пожимали руки, и пошла по дорожке вдоль берега.

Старая плитка кое-где крошилась, кое-где вспучивалась или проваливалась, или была чуть наискосок, а между широкими зазорами росла трава. Милана шла быстрым шагом под тенью веток сосен и иногда случайно пинала опавшие шишки. Слева тонкая полоска невзрачного берега находилась в тени, а озеро было спокойное и поблёскивало. Иногда встречались скамьи без спинок, на них в основном сидели пожилые, но большинство скамеек пустовало. Встречались старые урны зелёного цвета – разрисованные уродливыми мелкими граффити или скорее их подобием; и парочка так и не убранных раздевалок с голубой – выцветшей и облупившейся – краской, а внутри и вокруг они заросли травой.

Вскоре Милана не выдержала и побежала. Дорожка становилась всё хуже: щели множились, лезло больше травы и мать-и-мачехи. А справа у деревьев среди травы множились лопухи и встречались: репей и крапива.

*

Стало прохладнее. Дорожка окончилась и упёрлась в высокую траву. Далее начиналась территория заброшенного лесопарка, в который редко кто ходит. Узкая, заросшая тропа вела на асфальтированную дорогу, которая делала неровный круг через лес с подъёмами и спусками.

Раньше её называли тропой здоровья, но нынешние поколения её так почти не называют. Бабушка Алла рассказывала Диане, что давно, когда городок только образовался это был его край, и его же единственное место похожее на парк. Люди здесь отдыхали у озера, ходили, занимались физкультурой; зимой дети из ближайших (и первых) двух школ катались на лыжах, а когда было тепло многие собирались и возле упавших стволов устраивали посиделки с кострами. Диана рассказала об этом Милане, так как бабушка умерла, когда Милане было шесть лет и она её почти не помнит, разве что только несколько несвязных, размытых воспоминаний.

И также бабушка Алла рассказывала, что тогда ещё можно было встретить оленя, но Диана не уверена, что это было правдой. И уж точно Диана сомневалась в правдивости той истории с медведем – её она слышала лишь однажды. Наверное оттого, что в этой истории бабушка и её друзья были пьяны, а им, насколько поняла Диана, было только семнадцать лет, или же только-только исполнилось восемнадцать. Но Диана рассказала Милане и об этой истории тоже; и с наставлением родителя упомянула, что это так себе пример для подражания.

Но зато Диана помнила, что бабушка рассказывала, как место быстро теряло популярность. И на вопрос: «Почему?», бабушка вскидывала плечами. А потом говорила: «Видимо людям там изначально не особенно нравилось, а ходили, потому что других мест-то и не было». Потом рынок, где сейчас находится парк, убрали и началось его зарождение. А про тропу здоровья все начали забывать, несмотря на то что она находилась под боком.

Милана смотрела на кусок асфальта и тень под кронами сосен и берёз, которые разбавляли высокие и раскидистые кусты рябин с зелёными ягодами. Милану охватила странная тревога; мотнув головой, она пошла влево и спустилась с пологого склона к берегу со множеством мелких камней.

Остановившись, Милана смотрела на место, где когда-то была тёмно-коричневая деревянная лодка с двумя вёслами. Весёлое воспоминание детства проплясало яркостью на песке залитым солнцем, и отдалось в грудь как удар пушечным ядром.

С боку у травы был ржавый колышек, врытый глубоко в землю, а на его верхушке находилась ржавая петля. Милана вспомнила что к ней цепью крепилась лодка и на замок.

Приблизившись к месту, Милана прошептала:

– Что я здесь делаю? – Она опустилась на колени и коснулась руками песка.

Зажав песок, слыша, как спокойные волны ласкают берег и будто шепчут секреты, Милана чувствовала себя потерянной и хотела провалиться в черноту.

– Лана, – раздался голос справа.

Милана вздрогнула и замерла, а внутри заклокотало. Милана осела на пятки и повернула голову. Возле дорожки стояла Анна. Две рыжие косы, веснушки, зелёные глаза, но не было широкой улыбки; ростом она была немного выше Миланы, стройная, но крупнее. Она была в розовом сарафане с белыми мелкими цветочками, а на ногах – чёрные босоножки. Милана помнила, что Анна часто ходила в этом сарафане прошлым летом.

Замерев как статуя, Милана сидела на пятках и раскрытыми глазами смотрела на свою лучшую подругу. Милана разумом понимала, что это невозможно. Но ей так хотелось, чтобы это было возможно. До невыносимости хотелось.

Анна игриво улыбнулась. Это показалось Милане странным, непривычным, чужим; Анна и раньше игриво улыбалась. Но не так. Совсем не так. И Милана подумала, что это из-за того, что она не видела лучшую подругу шесть месяцев.

Улыбка Анны стала шире, а потом она хихикнула и, развернувшись, побежала – вбежала на тропу и, будто не замечая высокой травы и репейника, бежала к забытой тропе здоровья.

– Анна! – воскликнула Милана и вскочила.

Не думая, Милана бросилась вслед за подругой. Через тропу и на асфальтированную дорогу. Милана побежала по ней вправо, а Анна бежала впереди. Из широких трещин торчала трава, кое-где ямки, а кое-где асфальт вспучился из-за корней под ним.

Оставив позади половину неровного круга тропы здоровья, Милана бежала с очередной горки, а Анна поднялась на следующий подъём и сбегая вниз она уходила из поля зрения. Милана начала подъём – отвыкшая от физической активности, она запыхалась, и, едва не касаясь руками асфальта, склонялась.

Поднявшись наверх подъёма и едва не опускаясь на четвереньки, Милана хватала ртом воздух, но не увидела Анну. Выпрямившись, Милана тяжело дышала и искала глазами.

Розовый цвет проскользнул справа – в лесу, среди стволов. И не думая, Милана бросилась следом.

Продираясь через буйство травы, папоротника и лопухов; огибая кусты и деревья; запинаясь о выпирающие корни сосен и поскальзываясь на упавших шишках – Милана бежала через лес. А розовый сарафан и рыжие косы то мелькали, то исчезали.

– Анна! – на выдохе выкрикнула Милана. Она споткнулась о корень сосны, повалилась на четвереньки и не заметила, как выпал её телефон. – Постой!

Обливаясь потом, морщась и тяжело дыша, Милана поднималась и шла дальше. Она увидела, что розовый цвет стоит. Отгибая ветку молодой рябины, Милана вышла на небольшую полянку.

Полянка имела ровный круг и, не смотря на дикость лесочка, была голой, – только трава по щиколотку, точно подстриженный газон. И было в полянке нечто странное, неестественное и отталкивающее.

У центра полянки стояла Анна.

– Анна, – на выдохе сказала Милана и остановилась на расстоянии в несколько метров.

Анна протянула руки в призыве объятий, улыбнулась и сказала:

– Иди ко мне.

С полуулыбкой Милана сделала шаг, но встала, а уголок губ улыбки опустился. На лице Миланы появилась настороженность, а в груди заскреблась странная тревога. Руки Анны замерли – приглашали к себе, а улыбка не сходила с родного, чуть забытого лица. Но Милана ощущала, что что-то не так.

– Иди же ко мне, – сказала Анна. – Разве ты не соскучилась?

– Я… очень! Но… – Милана без отчёта для себя отступила. – Ты…

– Лана, – с нежностью сказала Анна и улыбнулась шире. – Лана-банана, – и Анна хихикнула.

Сердце Миланы сжалось болью, и её накрыло странными, послабляющими: паникой и смятением. Ноги подогнулись – Милана опустилась на колени, одной рукой касалась земли, второй виска. Милана чувствовала, что теряет реальность, или реальность теряет Милану.

Разум вопил: Она мертва! Она умерла! Она мертва! Она умерла!

А в голове вспыхивали картинки воспоминаний: больница и койка, печальное лицо доктора, плач родителей Анны, пустая койка; гроб опускают в землю, вокруг снег и свежая могила как чёрный островок, надгробная плита и куча цветов как яркие краски на белом полотне. Милане хотелось сжечь – цветы и себя, ей хотелось физической боли, чтобы затмить боль душевную. И фото на плите: две косы, зелёные глаза, веснушки и широка улыбка. Улыбка на надгробной плите, улыбка лучшей подруги с детского сада на надгробной плите – казалась Милане сюрреалистичной, и как издёвка.

– Ты не… – сказала Милана. Она открыла веки и смотрела на Анну, которая стояла, замерев с протянутыми руками и улыбкой. Милана сделала судорожный вдох, и сказала: – Ты не она.

– О чём ты глупенькая? – сказала лже-Анна и опустила руки.

– Это невозможно. Ты… Ты… – И Милана всё же выдавила: – Ты мертва.

– Но я здесь. Я пришла к тебе.

– Нет, – мотнула Милана. Она поднялась, пошатнулась и выпрямилась.

Лже-Анна зашагала, а Милана развернулась и побежала. Она вбежала в лес. Но перед ней возникла лже-Анна – Милана с распахнутыми глазами остановилась и попятилась.

– Иди ко мне, – шагая к Милане, сказала лже-Анна. А лицо стало чужим и жутким.

Произнося нечленораздельные звуки, Милана пятилась – споткнулась, упав на бок, а затем вскочила и побежала.

Милана выбежала обратно на полянку. Впереди возникла лже-Анна, и Милана сменила траекторию. В центре полянки земля раскрывалась, образовывая ровный круг ямы, будто колодец, ведущий в бездну. Из неё вырвалась волна прохлады и сырости. Милана взвизгнула и, огибая опасность, побежала правее.

Лже-Анна возникла перед Миланой – и та едва остановилась, упала и, отталкиваясь ладонями и пятками, ползла назад. Из-за спины лже-Анны возник чёрный густой пар, от него отходили и развеивались чёрные хлопья – как пепел смерти.

Побледневшая Милана отползала и пыталась подняться. Но глаза лже-Анны, которые стали красными, светились и пригвождали страхом к земле. Из-за спины, из черноты выросли чёрные щупальца – по три на каждую сторону – и потянулись к Милане.

Мозг Миланы будто отключился и вожжи взяли инстинкты выживания. Вскочив как, ощетинившийся от страха и адреналина, зверёк, Милана побежала в сторону леса; отдалённо помнила, что в той стороне находится городок.

Щупальца извивались как змеи – догнали Милану и, обвив за талию, схватили. Взвизгнув, Милана почувствовала, что ноги оторвались от земли. Щупальца развернули её, и она увидела лже-Анну. На неё падало яркое солнце, но рыжие волосы не подсвечивались как должны были, лицо было бледным и грубым, глаза светились красным, а за спиной точно был панцирь из чёрного, жуткого пара. Милана поняла, что щупальца несут её к дыре в центре и закричала. Но одно из щупалец обвило её рот, и крик превратился в мычание.

Милана мычала, извивалась, била по щупальцам. Лже-Анна кинула её в земельную яму, в черноту – Милана скрылась, крик удалился и затих, а яма срослась. Полянка стала прежней, и лже-Анна растворилась как дымка.