Читать книгу Экземпляр - - Страница 19

Асфальт блестел, точно лакированный: накануне прошел дождь. Ледяной ветер, сердитый и злой, отвешивал размашистые пощечины, холодил шею, так и норовил забраться под воротник, чтобы укусить побольнее. Костя поглубже засунул озябшие руки в карманы пальто – перчатки по глупости он не захватил. Прогулка по вечернему кладбищу не входила в его первоначальные планы, поэтому, как и любая импровизация, добавила немного дискомфорта. Костя шел по центральной аллее, освещенной с обеих сторон мрачными кладбищенскими фонарями, которые, очевидно, немало скорби повидали на своем веку. Высоченные елки, упиравшиеся в небо макушками, безмолвным конвоем охраняли вечный покой огромного городского кладбища – и, судя по тому, как здесь было тихо, охраняли хорошо. Памятники и кресты, еле заметные в тусклом освещении, ограды из железных колышков, где-то венки, где-то цветы – не иначе как Рождество для потустороннего мира, и во всем симметрия, мертвая математическая симметрия, все сплошь из квадратов и вертикальных полос. Только венки добавляли живости – ах, ах, живости на кладбище, какая ирония.

Женькину могилу он нашел сразу – она и в самом деле была на видном месте, практически в начале аллеи. Дорогой гранитный памятник. Не тоскливое овальное фото, как раньше делали, а вполне себе портрет, на котором изображен двадцатилетний еще безбородый Женька с огромными светлыми глазами и удивленно приподнятыми бровями. У него еще здесь прическа была уродливая, по моде нулевых, с нелепой боковой челкой и отросшими волосами на шее.

БАЛАКИРЕВ ЕВГЕНИЙ НИКОЛАЕВИЧ

1985–2007

Высоко в небе светила половинчатая серебристая луна. Ветер раскачивал кроны вековых мохнатых елок. Пахло – ох уж этот скорбный кладбищенский запах – горелой травой и сырым асфальтом. Костя стоял, мерз перед могилой своего друга и все пытался понять, от чего именно его так колошматит: от мысли, что там, под землей, в деревянном ящике лежит Женька, или от мысли, что буквально вчера он с этим самым Женькой, щекастым, бородатым, пил заграничное зеленое пиво, закусывая его роллами, от которых потом весь вечер была отрыжка. Звуки здесь раздавались четко, как вайфай в пятизвездочной гостинице, поэтому Костя еще издалека услышал, как к нему кто-то приближается, и узнал строгий силуэт отца. Отец подошел к могиле и встал рядом с Костей.

– Я тоже на такси приехал, – сообщил отец.

Когда он говорил, изо рта вылетали тоненькие клубы пара, еле заметные в фонарном освещении.

– Причем, скорее всего, я с твоим же таксистом и ехал. То-то он удивился! А вообще я хотел тебя поддержать. Ты как-то очень импульсивно сорвался, и я сразу понял, что эта новость для тебя как ножом по сердцу, хотя я и не понимаю, как ты мог забыть, конечно. Все-таки он почти у нас жил. Ну и помянуть, конечно, надо.

С этими словами отец вытащил из кармана своего пальто запотевшую чекушку водки, а из другого выудил пару пластиковых стаканчиков. Стаканчики он поставил на верхушку памятника, скрутил винтовую крышку и в два приема разлил водку. Костя забрал себе стаканчик и сделал первый глоток, но тут же, как только водка попала в рот, зафыркал и закашлялся – уж до того она оказалась гадкой.

– Фу, блин, – Костю передернуло. – Что это за скипидар?

В отличие от Кости, отец довольно лихо, в один глоток, уничтожил содержимое стакана и даже не поморщился.

– И да, можешь курить. И мне сигарету дай. Надеюсь, у тебя не тонкие? – и хитро так посмотрел – в фонарном свете стекла его очков-хамелеонов подсвечивались синим.

– Дико извиняюсь, – произнес Костя, протягивая отцу пачку «Кента».

Отец скроил недовольную гримасу, увидев, что это все-таки тонкие сигареты.

– Ну на хрена? – поинтересовался он.

– Бросаю.

– Я к тому, – сказал отец, как будто до этого он читал какую-то пространную лекцию о высоких материях, а потом его прервали, хотя никакого изначального разговора-то и не было, – я к тому, что не стоит особо жалеть Женьку. Он сам ко всему этому шел.

– Ну, шел. Мало ли кто куда идет. Неужели ты не считаешь, что каждый человек заслуживает второго шанса? Шанса на то, что все можно исправить?

Вместо ответа отец протянул Косте вновь наполненный стаканчик, и на этот раз Костя довольно легко протолкнул в себя его вонючее содержимое.

– Я как раз таки, – отец помахал пустым стаканчиком в знак подтверждения своих слов, – я как раз таки верю во все эти вторые шансы. Еще как верю. Я тоже считаю, что любому человеку, если он, конечно, не Гитлер и не сосед, который сверлит в семь утра, нужно давать второй шанс. Однажды, Кость, мы с твоей мамой решили, что нам нужен второй шанс. И решили завести второго ребенка. Да, Артемку мы завели, когда поняли, что ты получился у нас не очень.

– Спасибо, бать, – обиделся Костя и тихонечко икнул.

– А этот, – отец указал на безмолвный памятник, – как будто провафлил все возможные шансы. Вот и все.

– У него ничего и никогда не было! – Костя неожиданно для самого себя разозлился. – Он рос, как одуванчик, пробиваясь через асфальт, и существовал вопреки, как тот самый одуванчик. И то, что он остался жив, и то, что его не убили случайно утырки из первой школы, – это чудо. Настоящее чудо. У бездомного пса, что живет на улице, нет будущего. Если только его не заприметит какая-нибудь диснеевская принцесса и не заберет к себе. Часто ли по уральским городкам шляются диснеевские принцессы? Ой, незадача – ни одной не видел. У Женьки тоже не было будущего. Не он себе выбирал эту жизнь. Чудес не бывает.

– Это не повод угонять чужие машины, – очень тихо, адресуя слова не Косте, но воротнику своего пальто, произнес отец.

– Что?

– Забудь.

И тут Костя произнес фразу, которая давно ждала своего часа. Он хотел задать этот вопрос, еще когда сидел на родительской кухне, но постеснялся. А вот теперь решился.

– А как он умер-то?

– А ты совсем ничего не помнишь?

– Ну, вроде он на машине разбился, и…

– Ну вот и не говори, что не помнишь! – сказав это, отец громко и с явным удовольствием всхлипнул. – Сопли текут, – зачем-то поделился он крайне важной информацией.

Костя, который из-за выпитой водки немножко потерялся во времени и пространстве, ничего не ответил, хотя и сам замерз как собака. Ветер вроде как затих, но теплее от этого не стало. На какое-то время воцарилась острая, состоящая из множества мелких колючих секунд, почти мифологическая тишина. Тишину нарушила собака, завывшая где-то на дальнем конце кладбища. Кого-то она оплакивала, очевидно.

– Слушай… – Костя еле-еле разлепил намертво склеившиеся губы.

В руке он по-прежнему держал пластиковый стаканчик. А на небе – вот ведь чудо! – звезд определенно прибавилось. Или это опьянение давало о себе знать. Отец забрал у Кости съежившийся стаканчик и брызнул туда остатками водки. Пустую чекушку он экологично запихнул в карман.

– Пап, – Костя в последний раз выпил, водка разила совсем уж сивухой, – а вот представь себе.

– А?

– Представь себе, что существует реальность.

– Ну.

– Существует реальность, – Костя говорил невнятно, хотя очень старался. Чем больше он старался, тем большая белиберда выходила. – Реальность, в которой Женька не погиб. А выжил. И взялся за ум. Ну там, получил образование. Два.

– Чего два?

– Ну, два образования получил. И стал уважаемым человеком. Солидным, как Уинстон Черчилль.

– Как «Винстон» синий, скорее, – хохотнул отец.

– Не, – Костя похлопал онемевшими руками по карманам, ища сигареты. – Что, если есть реальность, в которой Женька стал нормальным. Ты бы в это поверил?

– Я бы за это выпил. Но у меня, как на грех, водка закончилась. Костя, к чему ты?

– А, не важно, – сказал Костя и огорченно закурил.

Почему, ну почему нельзя рассказать отцу о том, что случилось? О том, что Женька выжил каким-то чудом, и повзрослел, и поумнел, и потолстел, и пальто у него дороже, чем у отца, и очки солиднее. Батя примет его, Костю, за психа. Потому что так не бывает. Не может Женька быть одновременно мертвым и живым, находясь в какой-то мистической суперпозиции, подобно кошке Шрёдингера. Не может он одновременно находиться в двух местах – в могиле и суши-баре. Но как же тогда объяснить этот парадокс?

– Слушай… – Костя каким-то актерским, почти мефистофельским жестом поднял воротник своего пальто.

А еще эта половинчатая ущербная луна, а еще эти звезды, и скорбные елки, и ветер – какая удивительная, почти романтическая мизансцена! Вот она, вот она, вечность, – в этом унылом кладбищенском воздухе, в этих крестах и венках, в этих листьях, что шуршат под ногами, – вот она, вечность, и другой не будет.

– Ты когда-нибудь видел Арлекино?

– Костя! Ты же знаешь, что никакого Арлекино не существует, что Арлекино выдумали наши алкаши.

Костя не стал говорить, что он видел. И что тем утром, когда он глотал невкусный кофе из «Большой картошки», его вначале посетило видение (Арлекино), а потом уже и сам Женька явился.

«Боже ты мой, – обреченно подумал Костя. – Я вижу мертвых людей!»

– Почему вы с мамой считаете, что я у вас не вышел? – спросил Костя, еле шевеля губами – то ли от холода, то ли от спиртного, то ли от того и другого вместе. – И что мне нужно сделать, чтобы вы перестали думать, что я у вас не удался?

– Для начала, – отец, судя по всему, был абсолютно трезв, – перестать задавать нудные вопросы. А потом уйти от своей спящей красавицы.

– Вообще-то она моя жена!

– К сожалению.

– И я не собираюсь ее бросать.

– Почему? – синеватые огоньки насмешливо засверкали.

– Потому что она без меня умрет.

– Так она и с тобой умирает, – подытожил отец. – Поехали домой, а? Зуб на зуб уже не попадает, – он достал из кармана мобильник и начал набирать номер такси. – Да, кладбище номер три, – резко сказал он в трубку. – Хорошо, по двойному тарифу. Хоть по тройному.

Кивком головы, продолжая о чем-то спорить с оператором, он указал на выход. Костя выбрался на центральную аллею, отец зашагал за ним. Наконец Костя резко остановился. Отец, который только-только положил мобильник в карман и зазевался, чуть было в него не врезался.

– Хотел спросить, – Костя пошел задом, лишь бы видеть выражение отцовского лица, – кое-что очень важное.

– Ты иди-иди, – понукнул его отец.

– Когда я окажусь… ну, вот тут. Когда я это… ну, ты понимаешь. Пожалуйста, не берите мою фотку из выпускного альбома. Там у меня лицо уродское, потому что я подбородок молнией прищемил, и мне было больно. Любую фотку берите, откуда угодно, только не эту.