Читать книгу Цвет счастья - - Страница 10

Жюль часами просиживал у кровати Луизы, наблюдая за ней и ребенком. Она была так счастлива. При виде малышки она расцветала, как цветок в теплый весенний день. Тонкие, как паутина, светлые волосы Луизы электризовались при каждом соприкосновении с подушкой. Глаза женщины были цвета мокрого камня.

Луиза была суетливой, как наседка, женщиной, но, несмотря на физический облик, в ней все было слишком роскошно. Килограммы украшений на шее, цепи, которыми можно было бы пришвартовать лодку. Она носила платья, будто каждый день собиралась на прием в Версаль, и когда ее руки не были заняты, она гладила себя по бедрам, расправляя складки на юбке. Даже сейчас она лежала в постели с серьгами в ушах.

От ребенка исходил чудесный запах. Это был человечек, пахнущий сладостью жизни. Неудивительно, что девочка привлекла к себе все внимание.

Скольких людей Жюль своим поступком сделал несчастными? А скольких – счастливыми? Может, то, что он сделал, не так уж и предосудительно?

Когда-нибудь он ей скажет. Он скажет им обеим, и они смогут понять. Наверное, они смогут понять.

Когда после обеда Жюль вышел из дверей родильного дома на улицу, ему в лицо ударил ледяной ветер. Поначалу прохлада приятно ощущалась на лбу, усеянном капельками пота, однако вскоре пробралась под одежду. Судья озяб. Он опустил взгляд. В тот день он никому не мог смотреть в глаза.

Не успел Жюль отойти от родильного дома, как заметил полузамерзший подснежник. Цветок храбро высунул головку из-под земли, чтобы тут же замерзнуть от ледяного дыхания прошедшей зимней ночи. Жюль сразу подумал о родной дочери.

Ему показалось, что он услышал в груди треск, словно его сердце раскололось надвое. Одна часть была полна вины и печали, а вторая – облегчения от конца страданий. Как минимум, конца прошлых печалей. Хотя новые не заставили себя ждать.

Он подумал о Луизе с малышкой на руках, и воздух на мгновение перестал быть жестким. Его молочно-серый цвет больше не угнетал. Наоборот. Образ в голове Жюля привлек его взгляд к широкому синему небу. Туда, где облака разошлись и прорезали крошечное окно в бесконечность. Ему казалось, что в этой сияющей синеве он видит новую жизнь, для которой у него еще нет названия. Свободную от былых желаний, не сумевших воплотиться.

Это чувство длилось лишь короткое мгновение. Опустив голову, Жюль снова увидел замерзший подснежник. Нежное детское личико его родной дочери. И навеки оставшуюся в памяти маленькую ручку в руке Шарлотты.

Только сейчас он осознал, что принял бесповоротное решение. Что то, что он сказал и сделал, уже не изменить. Что его поступок нельзя ни отменить, ни исправить. Слишком поздно. Кости брошены. На руках его жены лежит чужой ребенок. Его – умирает на руках чужой матери. Однако Жюль знал: пока он жив, ему не забыть образ своего ребенка в объятиях Шарлотты. При мысли о родной дочке на него будто опускалась ночь. Он чувствовал, как в нем просыпается тоска. Тоска по честному миру, который он оставил позади.

На улице снова пошел снег. Зима не отступала. Вот уже несколько дней с неба, облака на котором слились в сплошную серую гладь, падали густые хлопья. Лишь изредка оно ненадолго раскрывалось и пропускало на землю луч света.

Жюль оторвал взгляд от замерзшего цветка и продолжил пробиваться сквозь метель. Снова и снова оглядываясь назад, он видел, как его следы заметает снегом. Как будто их не должно существовать. Как будто никто не должен пройти по ним.

Поднялся сильный ветер. Он со всей силы дул Жюлю в лицо. Охватывал его всего, словно желая снести. С каким удовольствием Жюль бросился бы в его ледяные объятия. По крайней мере, тогда он не позволил бы своему ребенку умереть одному. Однако Жюль не сдавался. Он мерился силами с природой. На глазах выступали слезы и превращались в кристаллы льда на лице. Он тяжело вдыхал холодный воздух и с трудом переставлял ноги. Но как только ему захотелось уступить стихии, буря стихла.

Будучи судьей в городе, где большинство споров шло только о деньгах, он замыкался в кругу служебных обязанностей, который был лишь бледным отражением его реальной жизни. Их дни с Луизой текли насыщенно, но в те редкие моменты, когда Жюль сталкивался с самой жизнью, с ее реальными проблемами, с ее болью и утратами, он избегал ее, как только мог. Пока утраты не последовали одна за другой, а смерть не начала сопровождать их каждый раз, когда Луиза рожала. Теперь возможности избежать жизни больше не было. Не проигнорировать. Не скрыться. Теперь Жюль застрял в реальности.

Он думал о Луизе. Пытался представить, что подумает и почувствует она, когда он признается ей в содеянном. Для Жюля поставить себя на место Луизы, да и вообще любого другого человека, было непосильной задачей, которая его крайне тяготила. Ему казалось, что он еще никогда не встречал человека, чья душевная жизнь была бы настолько похожа на его, что открылась бы ему естественным путем. Таким образом, он тратил оставшиеся силы на одни только размышления об этом, к тому же приходил к ответам, которые так страшно вспыхивали в голове, что он тут же снова отмахивался от них, как от роя ос.

Судья внутри него начал упорядочивать в голове то, что можно сказать Луизе и чего говорить нельзя. Он испытывал ужас перед ее предстоящим возвращением домой с чужим ребенком. Словно давая клятву, он внушал себе, что все, что касается его чувств и происходит у него внутри, – дело его и его совести. Что своим поступком он всем помог: теперь у Луизы есть ребенок, а другой семье не придется воспитывать еще одного. В конце концов, у той пары с сыновьями нестабильные условия для жизни. С возрастом мужчинам становится все сложнее ловить жемчуг; Жюль слышал, как чужак с Дальнего Востока говорил врачу, что еще один ребенок станет помехой.

Наконец Жюль добрался до дома. Это была вилла в викторианском стиле, расположенная высоко на холме и окруженная огромным парком. Сквозь ветви деревьев уже издалека просвечивалась белая древесина. К чугунным воротам вела заснеженная дорога, обсаженная липами. С весны по осень был слышен шелест листьев. Жюлю нравился шум ветра в листве деревьев в разное время года. Ему нравилось, как весной по всему пути простираются кроны. Нравился сладкий липовый аромат, которым цветки пленяют чувства людей и животных теплыми летними ночами. Переливы листвы осенью. Ту защиту и то тепло, которые исходят даже от покрытых снегом ветвей.

Жюль неизбежно думал о времени года своей жизни. Он был еще молод, ему лишь слегка перевалило за тридцать. Однако кто знает, что это значит: была ли то осень его жизни? Или уже зима? Или жизнь подарила ему еще одно лето?

Внезапно Жюль осознал, что люди не в состоянии ни измерять или изучать свою жизнь, ни планировать или контролировать. То, что несколько дней назад казалось невозможным, вдруг становится возможным. Мы вдруг становимся способны на то, что казалось нам невозможным. Мы вдруг делаем то, чего, казалось, не сделаем никогда.

Если мы не можем предсказать даже свои собственные поступки, то как мы можем полагать, что знаем, что чувствуют, в чем нуждаются или на что способны другие?

Жюль вошел в гостиную, которая, как и остальной дом, была настолько большой, что даже ветер запутывался в ней, как в ловушке. Судья толчком распахнул окно и выглянул на улицу. Парк затянуло ледяным инеем. В воздухе стоял трескучий мороз. Как ему жить под этой крышей с Луизой и девочкой? Осталась всего одна ночь. Потом он заберет обеих из родильного дома, и ложь поселится с ними здесь навсегда. Он представил их возвращение, и то, что еще несколько часов назад в роддоме казалось ему возможным – когда-нибудь поговорить с Луизой и во всем ей признаться, – теперь стало для него нереальным.