Читать книгу Хаменереум – собака в чокере Карре. Опера - - Страница 4

Лежу на земле, родимом одре,

Мгла во тьме, тьма во мгле…

Всё во мне перемешалось потом,

Холод прошёл хребтом,

Сковал гортань, морозных игл – ком,

Немая рыба ртом в прикус распухших губ

Между реальностью и сном

Вошла в открытый клуб,

Походкой от бедра хвоста вильнул волан,

Могло казаться всем, что рыба в зал вплыла.

Тянулся шлейф-коса, сплетённый из прядей,

Во весь хребет и даже вслед за ней по красному ковру,

Как будто рассекал плавник хвоста волну.

Ходила ходуном плетёная коса,

Волосок к волоску, колосок к колоску…

Шелковистые нити – леска рыбаку,

Поймавшему рыбку в снедь,

Или сам угодивший в русалкину сеть.

Зал замер!

Включился тумблер рамп,

На сцене под прицелом кинокамер разведены кулисы,

Аплодисментов шквал, встречающих актрису.

Рыба золотая

Искрилась под лучом алмазного софита,

Мерцала чешуёй, пайеткою расшитой,

Свисали нити бусин, стекляруса кайма,

Возвышенна искусством,

Она «несла» людям несъедобные яства на блюде.

Выпуклыми глазами с прицелом крапа мух

Через мишень смотрела в зал, читала мысли вслух.

Смотрите по губам, листайте вехи,

Вий, у хирурга подтянувший веки,

Взглянул фасеточными зеницами

Туда, где между границами,

Сверкая зарницами смерти и яви,

Тени заблудших гуляли…

С каждого ока, глазницы, зрачка

Петлёю, соскользнувшею с крючка,

Слетала стрелочка.

На спущенной петле сползла распущенная нить,

Стремительной стрелой пошла блудить…

Шальная рыба-лучепёрка заиграла,

Движение в движенье протекало,

И грудь, и бедра пишут круг,

За разом раз плескают брызги вкруг, идёт муарная волна,

Так, словно воду теребя, широкий гребень чешет волос,

И море стонет, плачет в голос, ревёт…

Русалка, в сеть свою зовёт и манит,

Дурман плывёт, туманит разум путников клубами,

Обилием дисперсий чешуи,

Гибка, извилиста, пластичная в хребте,

Корсет с глубоким декольте удерживает груди в тесноте.

Двустворчатый моллюск,

Сверкнувший перламутром в темноте,

Покорно служит красоте,

Русалке он прилёг на приподнятый бюст,

Хитон раскрыт,

Под характерный хруст прильнула устрица к груди,

Молочный блеск пролил моллюск сквозь панциря улыбку,

Гранёный жемчуг заискрился между уст,

Так, словно проверял его на вкус моллюск давно

И сплевывал в межгрудную ложбинку бурмицкое зерно.

Поток молока с губ,

Тумана река вдруг потекла маревом в клуб.

И рыба, легка, нырнула в эти облака

Всем телом —

И спиной, и брюшком, грудным отсеком, плавником…

След заметает,

Так по снегу лиса метёт своим хвостом – виляет.

Её наряд пошит не с ткани, не вытканный ажурной сканью,

Не нить златая по канве, не кордовый ажур на рукаве

И не гипюр в купонный ряд,

Отбитый бисерною сколкой мерцающих плеяд…

Так нарядил её поэт, она – создание пера,

Изысканны нашлись у мастера слова,

Он буквы из своей горсти умеет в рифму заплести,

Достать у многих старые скелеты,

Их оживить, им кости потрясти.

И рыба телом поплыла

Из точек, букв, дефисов, скобок,

Слияний знаков, слова пробы…

В страницах книги – ожила!

Смотрите и дивитесь рыбе все,

Во всей своей красе она открыла рот немой,

Поднялись жабры, выгнулись дугой,

Под странный рыбий стих охвачен зал волной,

Неслышимое слово страшно, опасен многим этот бум…

Тихим смешком, прибауткой, под плач сирены – гул,

Завыли разом все гиены, подземный поднимался шум…

Растерянно притихший зал,

Попавши в гипнотический капкан,

Развесив уши, слушал, как изливала рыба душу им.

Пластичны тени пантомим свои играли тайно роли,

Темнели занавесы плюша, поскрипывали старые консоли…

Чернеющий портал, раскрывший бездны вход,

Воронкой затянувший жизни дни,

Своим по блату раздавал взаймы рубли, напоминая им:

– Смотри, отдашь вдвойне, смелей бери! —

Лишь нереально блещет под софитом

Наряд русалки, блёстками расшитый.

Его снимает по нити, с руки кидая жадным чешую,

На буквы разобрав, тире и точки…

Пожалуйста, берите, даром дарю!

Проектор высветил на стену экран кино,

Бобины потянули ленту, немое слово ожило

Музыкой, титрами, стрёкотом,

Между субтитрами, с хохотом…

При зажжённых свечах,

Бежали руки по клавишам, простой играли наигрыш.

Ноты с пюпитра стыли на пальцах и чуть дыша,

Можно сказать, на ладан,

Степовый бег набирали чёрно-белые кадры.

Старый клавесин стоял за шторой бархатной в углу,

Десна, побитая пульпитом,

Зубами щёлкала чернила на пюпитре в нотном стане

От древности до наших дней,

Подержанный клавир лил сажу устами музыки,

Понятой языками – всем:

– Перо, зажатое в тесьму, легло в расколы шва,

Сдержанное боа распустилось потом,

Лёгким пухом пошли облака, пером Моа

Усыпали к празднику «пряничный дом»…

В метельный забег замело на порог снег.

«Сахарный крендель» лил рождественский смех на крыльцо,

Сука резвилась, ловила пастью снег, падающий в лицо,

Ликовала, озорница.

На коротком поводке хозяин укротил блудницу…

На крыльца границе

До свиного пятака, чертыхаясь слегка,

До вспыхнувшей в небе звезды, до утреннего крика петуха

Сука кусала снег…

Снежинки, упавшие в мех,

Шестеричными гранями цеплялись ей в шкуру,

И пустолайка, как дура, прикусывала зубами

Снег, сбившийся колтунами.

Как те, кто грызут ногти,

Кто жадно кусает локти, покрытые псориазом.

Чума в этот год особо щедра,

Она к Рождеству раздала заразу!

Ряженые-напомаженные колядовщики

Пшено сеяли-посевали… бояр веселили,

Пели, плясали, вверх ногами ходили:

– Коля – Кол – Коляда… Коля – Кол – Коляда…

Дорожные тропы нитями смотались в клубки,

Клубки стали снежками,

Колядовщики шли, их в ворота бросали,

В снег упали монеты… барин кинул сплеча.

Недосказанные куплеты, повторяясь стихами,

В мешок горячими пирогами пали,

Замелькали ухваты,

Хозяева руками кухарок

Наглых незваных гостей гоняли,

Рогатиной метились к шее,

Шла охота на «котелок»,

Снять хотели, поставить в печь,

Запекая, хоть что-то извлечь из начинки…

Хороши, безумно красивы, прекрасны…

И вместе с тем контрастно ужасны рождественские картинки.

Нанизался бисер на ветки ёлок,

На каждой иголке стеклянный осколок хрустально звенит,

Морозен январский день,

Солнце идёт к закату, покидает зенит.

Надвигается ночь, рождественская, тёмная…

Упали к ногам котлеты….

Ряженые несли снедь,

Среди конфет гремела медь,

Звенели звонко на дне мешковины монеты…

Кто-то открыл дверь рублёвого входа,

Портал перехода включил табло выхода,

Обозначив смету приумноженного рубля.

Оно гласило суворовским аквариумом:

«Вход – рубль, а выход – два!»

В день открытых настежь дверей

Тени ходили вперёд людей,

За тенями человеки поспевали едва,

Торопилась нога встать

На собственную теневую печать.

Осторожно, бухгалтер спёр кубик от плитки,

В кармане «Аленки», прикрыты клеёнкой золотистые слитки,

Шелестящий фантик спрятан в кушон,

На спиральной слинке, скрученной с ниток, застыл кабошон.

Рождественскими днями

Чума раздаёт подарки по мешкам,

По смешкам, по рыбьим стишкам…

Выпуклыми глазами смотрела рыба в зал,

Гадала по глазам немая рыба вслух,

В ухмылке острых зуб,

Читайте по губам, смотрите между губ,

Немой ловите звук, умейте слушать.

Степным прострелом кровь ударит в уши,

Прицепится швензой к изогнутой ракушке

Жучок из прослушки, раскроет тайны вам

О том, как Маргарита по ночам,

Приняв пурпурного шато,

Разбила в гневе свой бокал в осколки,

Декантер пуст,

Призывное кричала слово колко…

Кололась гневом первая стеклянная иголка.

Всю ночь фальшивых нот наполнен рот,

До крика петуха – на срыв поёт,

Так, словно полон зоб стекла,

Горло першит,

Одинокое соло в грубый вокал петухов смешит.

Был голос сух, как красное разлитое бордо,

Пролившееся в руки ей из купажа лозы мерло.

Стремясь разрушить брачное гнездо

Влюблённых чёрных птиц,

Она не побоялась зла шипиц,

Откинув прочь с плечей пальто, нагая, на метле

В рождественский квартал,

Где дом под номером 11 стоял, влетела,

Георгиевский кот пришёл в Илори для ночного дела…

Копытом бил Олег, и на глазах у всех

Хрустальное платье невесты погасло плафоном люстры,

Ранделью стеклянной посыпались бусы,

Порвались в иголках сломанных нити,

Напрасно, поймите, горели в канон поминальные свечи.

(Я ПОГАСИЛА ИХ В ТОТ ВЕЧЕР!)

Распятье взвалили ребёнку на плечи,

Забившая гвозди в него, смеясь втихомолку,

Обезумев, сходила с ума,

Пожелавшая смерти ребёнку сука-чума,

Казалось ей по собственному слабоумию,

Из живой души создав мумию,

Она вершит правосудие!

На рождение, на Рождество,

Святым 7-м числом да под 7-е число была заказана смерть!

Теперь раскидает небо на всех

Снятые стразы с платья невесты,

Летящие снежком под звонкий сучий смех.

«По-братски» разольёт Грааль на землю кровь,

Хлебай – не испить,

Карре идёт косой на всех больных чумой,

Косить так косить!