Читать книгу Диалоги с собой - - Страница 65

Как важно и как драгоценно было в то время собирать записи и обмениваться ими! У нас был магнитофон. Большой чемоданчик с закруглёнными углами, чехол кожаный, обтекаемой формы, с бело-бордовыми полосками. Крышка откидывалась, устанавливались ленточные катушки-бобины и… начиналась музыка.

Мне почему-то запомнилось немногое из всего того разнообразия. Занимался сбором и подбором музыки наш папа. На первом месте у нас стояла «Тумбала, тумбала, тумбалалайка», она была зажигательная и никогда не надоедала настойчивостью повторений этого «тумбала». Потом шла протяжная песня итальянца Модуньо – Volare oh-oh, cantare oh-oh (Nel blu dipinto di blu), а следом – на русском, романтическая: «На щёчке родинка, полумесяцем бровь», и больше всего нравились слова в конце: «Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла!» А потом и привязчивый мотивчик фокстрота: «Тиха вода в Шегельве…» Остальной польский текст приятно шелестел временами узнаваемыми словами. Но особенно нравилась «Шегельва». Интересно, она вообще существует ли? Из дворового помню: «Из Стамбула в Константинополь шли ослы, ушами хлопали». Хе-хе, вот такой музон. По радио неслось: «Ты сегодня мне принёс не букет из пышных роз… Ландыши, ландыши…»

Потом появился проигрыватель, а с ним и «Музыкальный кругозор», а внутри маленькие, гибкие, всего на несколько песен пластинки! И… «Жил да был чёрный кот за углом. И кота ненавидел весь дом…» Потом: «Люблю я макароны… Я радость к ним питаю неземную…» Я макароны не любила и удивлялась ничтожности повода для написания песни. Потом пришлись ко двору романсы Шаляпина: «Блоха», «Элегия», «Дубинушка», «Очи чёрные», «Из-за острова на стрежень…» И, конечно, его «На земле весь род людской… Люди гибнут за металл… Сатана там правит бал!» Мефистофель. Слушалось по многу раз. А из женского – старинный романс «Нищая», где в конце так: «Подайте ж милостыню ей, подайте ж милостыню ей!» Тоскливо. Вот она, судьба-злодейка!

Уже позже никуда было не скрыться от «Танца с саблями» Хачатуряна, ревущего из радиоприёмника, а из открытых окон надрывался Высоцкий.