Читать книгу Цеховик. Книга 6. Кремлёвские звёзды - - Страница 2

2. Уж полночь близится, а Германа всё нет

Оглавление

– Брагин! – стонет Лариса и смотрит безумными глазами. – Вот же ты гад!

Она растеряно стоит передо мной и по щекам её текут слёзы. По щекам – слёзы, а по груди – кофе. На блузке, бывшей ещё секунду назад белоснежной, растекаются два огромных коричневых пятна, по пятну на каждую грудь.

– Горячо-о-о! – тихонько воет она.

Ну что же мне с тобой делать, дуть что ли?

– Расстёгивай! – командую я.

Стать более потрясённой, чем сейчас, она уже не может, это точно. Я хватаю со спинки стула кухонное полотенце, оставленное ей очень кстати, и начинаю промокать влажные коричневые пятна.

– Брагин! – не то стонет, не то рыдает она. – Убери свои ручонки!

Не до приличий сейчас, кофе-то горячий… Дружкина вырывается и, хрустя рассыпанными по полу кубиками сахара, выбегает из приёмной.

Да-с, поручик, неловко вышло, очень неловко. Я бегу за ней к женскому туалету. Она скрывается за дверью, а мне-то что делать? Не стоять же здесь, как истукану. Я дёргаю ручку и заскакиваю вслед за ней.

– Это ещё что! – всклокоченной цесаркой выпархивает пожилая посетительница уборной. – Совсем с ума посходили!

Я закрываю за ней дверь на шпингалет.

– Брагин, ты ох*ел! – шипит Лариса. – Выйди отсюда.

Она расстёгивает мокрую прилипшую блузку.

– Ничего-ничего, я помогу, – торопливо бросаю я и захожу ей за спину.

Собственно, пуговки уже расстёгнуты, поэтому я одним ловким движением сдёргиваю мокрую блузу с плеч Дружкиной. А следующим, не менее ловким, молниеносным и точным – я расстёгиваю застёжки бюстгальтера и освобождаю из всё ещё горячего панциря её тяжёлую грудь.

На белой кафельной стене над умывальником висит небольшое эллиптическое зеркало. Я ловлю пылающий, гневный и отчаянный взгляд, отражающийся в нём. Он может пронзить и лишить жизни кого угодно, но, естественно, только не меня.

– Всё хорошо, не беспокойся, – говорю я уверенно. – Я просто скорая помощь. Ополосни грудь и застирывай спокойно блузку, а я сейчас что-нибудь принесу.

– Брагин, – читаю я по губам, потому что она, кажется, теряет голос от гнева и возмущения. – Пошёл вон отсюда!!!

Поистине потрясающее зрелище. Спущенная с плеч блузка, болтающийся на бретельках лифчик, довольно крупная и упругая грудь, слегка покрасневшая от горячего кофе, и взгляд, прожигающий материю почище гиперболоида инженера Гарина.

Впрочем, заканчивается всё благополучно. Я вылетаю из уборной и нахожу в шкафу в приёмной её серую форменную рубашку без погон. В ней Лариса выглядит даже интереснее, чем в блузке. Кофе на счастье оказывается не таким уж горячим, потому что Печёнкин не любит крутой кипяток. А отношения между нами переходят на качественно иной уровень.

– Ларчик, – говорю я через полчаса успокоившейся и приведшей себя в порядок девушке. – Теперь я знаю о тебе почти всё.

Она краснеет и притворно злится. Я вижу, что притворно.

– Но остались ещё кое-какие загадки, которые я намерен разгадать, прежде чем нам придётся жениться.

– Не смей здесь больше появляться, – поджав губы шепчет она.

– Боюсь, теперь после того, как мы выяснили, что кофе сближает людей гораздо больше, чем шампанское, наша новая встреча неминуема.

Она запускает в меня карандашом и я, наконец, ухожу.


Покончив с Печкиным и многострадальными персями его секретарши, я иду в «Солнечный» на обед и последующие проводы дорогих гостей.

Швейцарский пёс пытается снова проявить склонность к доминированию, но встретившись со мной взглядом, вдруг отступает, освобождая путь в зал. Ну, то-то. Получи, раз заслужил. Даю ему мелкую денежку и прохожу к столу.

– Всем привет и прошу прощения за опоздание, – говорю я. – Пришлось посвятить некоторое время Печёнкину, так что у меня уважительная причина.

Компания, уже принявшая немного на грудь, благосклонно меня извиняет.

– Георгий Леонидович, большое спасибо за защиту. Печёнкин был настолько взбешён, что я даже удовольствие получил, наблюдая за ним.

– Взбешён? – посмеивается Жора, – так это же для меня сладкая музыка. Честно, говоря, он тот ещё козлище.

– Это точно, – соглашаюсь я со смехом.

– Но, – говорит он, – это меня Даня надоумил позвонить нашему общему знакомому. Нам Юра вчера рассказал, как эта жаба тебя притесняет, вот мы и решили выступить против беззакония и злоупотреблений со стороны представителей органов правопорядка.

– Сердечное вам спасибо, – прикладываю я руку к груди. – Это несказанно помогло.

– Надеюсь, он теперь от тебя отстанет.

– Конечно, отстанет.

– Нам даже приятно было хотя бы немного помочь.

Мы весело пируем, как три мушкетёра и д’Артаньян, а потом забираемся в Большаковскую «Волгу» и отчаливаем в сторону аэропорта. Там мы выгружаем из багажника чемоданы, ящики с ружьями и ещё большие баулы с подарками.

Мясо наши гости с собой не берут, но получают от Платоныча кедровые орехи, ароматные травы для чая, дюжину копчёных хариусов и два маленьких бочонка с солёными груздями. Вот такое «Поле чудес». Не хватает ещё пушнины, чтобы прославить щедрость Сибири.

Все, кроме меня, навеселе, настроение фантастическое, счастье через край. Мы клянёмся в вечной любви и дружбе и обещаем приезжать в гости, звонить и писать письма. А потом они идут на посадку, а мы возвращаемся в город.

– Егор, – говорит дядя Юра, когда мы едем из аэропорта. – Давай сегодня ко мне. Приглашаю тебя в гости.

– Так я сегодня уже был, – удивляюсь я.

– То был рабочий визит, а это званый ужин. Приходи с родителями, можешь и Наталью прихватить. Буду угощать вас тосканским паппарделле с рагу из дикого кабана. Ел такое когда-нибудь?

– Только с рагу из кролика, – вру я. – Но всегда мечтал. Во сколько?

– Э… Давай в семь, нормально?

– Да, родители уже придут с работы, так что, думаю, будем вовремя. Спасибо за приглашение.

Придя домой, я звоню маме и отцу, сообщая, что сегодня у нас светское мероприятие, и чтобы они не задерживались. После этого звоню Рыбкиной.

– Наташ, привет. Как дела, как себя чувствуешь?

– Привет, – отвечает она и я чувствую волны радости, исходящие от неё.

Приятно, честно говоря, скрывать не буду, да и невозможно скрыть это, поскольку от меня идёт ответная волна.

– Хорошо себя чувствую. Ты не на работе?

– Да, забежал домой, всё утро по делам носился, сейчас на работу пойду.

– А ты обедал? Хочешь, я тебя покормлю?

– Конечно хочу, очень даже, но я уже перекусывал. Давай, завтра к тебе на обед приду.

– Давай! – соглашается она. – Что тебе приготовить? Котлеты будешь?

– Из кабана?

– Из него, – смеётся Наташка. – Сам ведь принёс, так что надо его скорее употреблять.

– Буду, конечно. Из твоих рук всё что угодно буду. Ты чем занимаешься вечером?

– Ничем, – удивлённо отвечает она. – А что, есть предложение?

– Да, имеется. Нас Платоныч приглашает. Знаешь на что?

– На кабана? – догадывается она.

– Точно. Моих родителей и персонально тебя.

– Правда? – удивляется Наташка.

– Конечно, правда. Пойдёшь?

– А во сколько?

– К семи. Я думаю, мы пару часиков посидим да пойдём. Ну что?

– А это удобно, думаешь?

– Ну, разумеется! Он же приглашает.

– А ты хочешь, чтобы я пошла? Я могу и не ходить, если…

– Наташ, ну ты чего! Конечно, я хочу, очень хочу. Мне приятно будет.

– Ладно тогда, – с облегчением соглашается она. – С удовольствием пойду.

– Ну, тогда будь готова в половине седьмого, я позвоню. Отца только предупреди, чтобы не волновался.

– Хорошо.

– Ну всё, значит, до вечера.

Поговорив с Наташкой, я направляюсь к её отцу. Мне приходится ждать минут десять пока он закончит разговор с мутным типом лет сорока. Коротая время, разглядываю плакаты, развешанные на стенах в длинном коридоре.

“Мы людям всю жизнь отдаём без остатка – на страже закона, на страже порядка!” – гласит надпись на одном из них.

Схематичные лица милиционера и милиционерки, стоящих на фоне свершений трудового народа, выглядят самодовольно. Но яркости не хватает. Яркости…

Когда мутный мужик уходит, я захожу в кабинет к дяде Гене.

– А, Егорка, здорово, – говорит он, не отрываясь от бумаг.

– Здорово, дядя Гена, – говорю я и кладу перед ним пачку красненьких.

– Эт чё? – поднимает он глаза. – Калым?

– Это за два паспорта.

– А-а-а, – тянет Рыбкин. – Понятно. Двести рябчиков не хватает.

– Геннадий Аркадьевич, хорош наживаться на близких.

– А ты сначала стань близким, а потом уже цену сбрасывай, – хмыкает он, забирая деньги. – Ладно, исключительно по дружбе, так и быть. Будут тебе паспорта, но давай без обид, за сколько заплатил, столько и получишь.

– Я за два заплатил, – уточняю я.

– За два, за два, но не самые лучшие. Завтра заходи в это же время примерно.

– Как это не за самые лучшие? Я сразу два беру, так что скидка полагается. Хорош куражиться, дядя Гена, дай хорошие паспорта.

– Ну, не знаю, не знаю… – усмехается он. – Посмотрим, что можно сделать.

– Я сегодня на ужин иду с дочерью твоей.

– С какой? – вмиг становится он подозрительным.

– А у тебя их много что ли? – со смехом спрашиваю я.

– В смысле, куда это ты её?

– К Платонычу.

– И что вы там делать будете? – пытливо смотрит он на меня.

– Будем есть Pappardelle con ragù di cinghiale.

– Это чё?

– Лапша итальянская. Но ты не волнуйся, родители тоже пойдут, – пытаюсь усыпить его бдительность.

– Твои?

– Ну да, мои.

– А я почему не приглашён?

– Ну, вы не слишком хорошо знакомы вроде. Думаю, это единственная причина. Но, если хочешь…

– Да, тоже пойду, – утвердительно кивает он и хлопает ладонью по столу. – Во сколько?

– К семи, – усмехаюсь я. – Что за неоправданная ревность, дядя Гена?

– Так за вами глаз да глаз. Девка только из больницы, да перед этим муки душевные приняла, а ты её опять хочешь на страдания? Женись сначала, а потом будешь таскать по всяким Платонычам, я и слова не скажу. А пока только в моём присутствии, понял? Я и так тебе двести рублёв уступил.

– То есть, ночью в палате дежурить можно, а погулять без тебя ни-ни?

– Так, ты мне эти разговоры брось!

– Дядь Ген, да нам всем только лучше будет, если ты тоже пойдёшь. Давай, тогда в полседьмого как штык.

– Ну вот, то-то. А то ишь, без меня они попердели есть будут.


После Гены я бегу на фабрику. Сегодня у нас первая подпольная смена. Я захожу в комитет.

– Галя, привет.

Долговязая, как пацан, с двумя неизменными хвостиками, она поднимает взгляд и смотрит поверх очков.

– О, Егор! Здравствуй.

– Как делишки?

– По-рабочему. У тебя как? Когда выпишут?

– Думаю, уже скоро, может на следующей неделе. Курганова уехала?

– Да, она в Москве уже. Звонила нам. Разместилась в общаге. Волнуется, боится, что не поступит. Говорит, там почти одни парни, все серьёзные, такие. Лучше бы ты меня отправил!

– Галя, – усмехаюсь я. – Как бы я здесь без тебя справился? Парня мы тебе найдём хорошего, ты не переживай, настоящего, крепкого, из наших, из сибиряков. А там кто? Теоретики-ботаники и все, как один, карьеристы. Им же не до тебя будет, им надо собой любоваться.

– Ой, да ну тебя, – хихикает Галя, – ботаники-карьеристы. А у нас зато девки одни.

– Я тобой займусь, пристрою в хорошие руки. Тебе какие парни нравятся?

– Так, Егор, всё, хватит.

– А что, ну-ка выпрямись, встань. Встань-встань, тебе говорю.

Она поднимается и смотрит на меня с видом, мол, ну, встала, доволен?

– Повернись. Давай-давай, поворачивайся. Эх, Галка, ты ж красотка, каких свет не видывал. Глаз не оторвать, так бы и смотрел на тебя.

Она хохочет.

– Ладно, пошёл я. Сначала к директору загляну, а потом тебе женихов искать. Давай только с причёской поэкспериментируем, поменяем имидж, а то что всё хвостики, да хвостики.

Я захожу к директору. Он весь на нервах, колотится бедняга. Приходится оказывать психологическую поддержку. Моя уверенность постепенно переходит на него и, как часто бывает, желание больших денег притупляет боязливость, лишь бы только не осторожность.

Моё присутствие при старте производства необязательно, вернее даже совершенно ненужно, не необходимо, да и зачем светиться лишний раз? Поэтому я ухожу и прибываю домой минут двадцать седьмого. Родители уже готовы, почти… Ещё необходимо добавить пару штрихов к макияжу. Отец немного ворчит, но подчиняется всеобщей необходимости.

Вообще, он не любитель тусовок, особенно возникших вот так внезапно, в авральном порядке. А вот мама очень рада возможности выйти. Она уже сто раз намекала отцу, что не прочь потусоваться. Ну, они люди-то ещё молодые, уж по-любому моложе меня.

Мы выходим из подъезда и поджидаем Рыбкиных. Первым выходит Наташка.

– Извините, папа там прихорашивается, – улыбается она.

Все смеются, представляя, как суровый мужик Гена Рыбкин крутится перед зеркалом. Наконец, облачённый в костюм, он появляется совершенно готовый к дегустации паппарделле с рагу из дикого кабана.

Мы выступаем и идём на остановку к кинотеатру «Космос». Впереди шагает Гена, похожий на председателя колхоза на празднике Первомая. Он широко шагает в чуть великоватом и нелепо сидящем костюме, белой рубашке и галстуке.

За ним идут мои родители, демонстрируя повседневную элегантность. У мамы горчичный батник и бежевая юбка выше колена, а у папы джинсы и поло «Лакост».

Наташка надела шёлковое платье, привезённое мной из Ташкента. Оно импортное, французское, безумно красивое, летящее впереди времени, с широкими плечами и узкой талией. От неё пахнет духами и счастьем. Она буквально лучится радостью, участвуя в этом довольно нелепом, хотя и трогательном семейном выходе.

– Великое посольство, – тихонько говорю я и она заливается смехом.


Глаза её сияют, ожидая от будущего лишь безоблачное синие небо и бесконечную идиллию. Что же, я и сам рад побыть в этой милой иллюзии. А вдруг она станет действительностью.

Платоныч встречает нас в рубашке с закатанными рукавами и шейном платке. Настоящий франт. Об участии в мероприятии дяди Гены я предупредил его заранее, поэтому неожиданностью это не становится.

Мы проходим в гостиную и попадаем сразу к красиво сервированному столу. Столовое серебро, фарфор, хрусталь, льняные салфетки, тонко нарезанная колбаса, ветчина, сыр, оливки. Я будто смотрю на фотографию из книги о вкусной и здоровой пище.

Довершают композицию шампанское и минералка, вызывающие лёгкое разочарование Геннадия Рыбкина.

Большак элегантно вскрывает бутылку и разливает вино по бокалам.

– Друзья, я очень рад приветствовать вас у себя дома, – начинает он, беря бокал в руки. – Сегодня очень необычный, очень важный и… чего уж там, сегодня знаменательный день в моей жизни.

Ого, что происходит? Что за событие? Он ничего не говорил об этом, когда приглашал на итальянскую лапшу. Мы переглядываемся, но, разумеется, никто ничего не понимает.

– В моей жизни случилось кое-что очень серьёзное, и я решил, что должен отметить это в вашем кругу, потому что все вы, как мне кажется, способны оценить его и порадоваться за меня. Ну, и не только за меня. В общем… да, я знаю, вы ничего не понимаете, ведь я вас не предупреждал. Правда, не предупреждал, но лишь потому, что хотел сделать вам сюрприз. Итак…

Он замолкает и обводит всех нас взглядом, нагнетая интригу.

– Итак… Мой сюрприз заключается в том…

Он снова замолкает и загадочно улыбается.

– Ну, Платоныч, не тяни уже! – не выдерживает Гена. – Говори давай!

– Сказать, да? Ладно, лучше вы сами всё увидите. Сюрприз, заходи!

И тут же дверь из прихожей отворяется и в комнату входит «сюрприз». Сначала, мы все теряем дар речи, а потом одномоментно начинаем говорить и кричать, каждый что-то своё, но все – что-то радостное и восторженное.

На пороге стоит Трыня, собственной персоной. В джинсах и мягкой хлопковой рубашке с закатанными рукавами. Он стоит и счастливо улыбается.

Когда, возгласы первого удивления стихают, улыбающийся Платоныч продолжает:

– С сегодняшнего дня я являюсь попечителем этого молодого человека и принимаю на себя все родительские обязанности в отношении него. Теперь он живёт здесь, у него есть собственная комната и учится он в вашей шестьдесят второй школе. Первая, конечно, ближе к дому, но в силу определённых причин, Андрей выбрал именно шестьдесят вторую.

Мы с Наташкой переглядываемся – знаем мы эти причины, которые называются Юля Бондаренко. Тут же в комнату входит и она, собственной персоной, с большой миской салата. Её чуть с ног не сбивают, потому что все бросаются к Трыне. Его жмут, обнимают, щиплют, а некоторые и целуют. Впрочем, дяде Юре тоже достаётся немало проявлений любви.

– Так ты теперь Большак? – спрашивает мама.

– Нет, – отвечает Платоныч. – Он по-прежнему Терентьев, но для нас это ничего не меняет, мы хотим, попробовать заменить друг другу то, что потеряли. Будем идти в будущее, сохраняя память о прошлом…

Вечеринка проходит на ура. Паста с кабаном производит фурор. Платоныч поёт под гитару и Гена, да, именно Гена Рыбкин очень душевно подпевает, демонстрируя настоящий талант.

В разгар веселья Трыня ведёт меня в свою комнату.

– Андрюха, – качаю я головой. – Это круто.

Это комната сына Платоныча. Она хранит воспоминания о нём, но и обретает что-то новое и живое, благодаря тому, что у неё появляется новый хозяин. Рабочий стол, шкаф, стеллаж с книгами, раскладной диван, гантели и большой плакат с портретом Высоцкого…

– Да, – соглашается он. – Ещё как круто. Знаешь, спасибо тебе…

– Да ладно, ты чего, я здесь совершенно ни причём, это спасибо Платонычу, он мировой мужик, и я думаю, ты никогда не разочаруешься в том, что всё так сложилось. Лучше ведь и быть не могло.

– Да, я ему очень благодарен. Честно говоря, я просто счастлив… Но если бы не ты, ничего этого не было бы. Прости, что кинул в тебя тот булыжник.

Я смеюсь:

– Да харэ, кто про него помнит-то?

– Я помню, – серьёзно говорит он. – И про банку ананасов тоже помню. Правда, я всё помню. Спасибо тебе, Егор…

– Не помешаю? – заходит к нам Большак.

– Нет, конечно, – улыбаюсь я. – Ну, как ощущения, дядя Юра?

– Очень хорошие. Я будто пребываю в эйфории.

– Ты большой молодец и я тобой просто восхищаюсь, – говорю я, похлопывая его по спине.

– Ну ладно-ладно, хватит, пожалуйста, мне дифирамбы петь. Вот что, Ольга Казанцева в отпуск уходит на следующей неделе, на море поедет, так что времени у нас совсем немного. Поэтому я ей сказал, что новая передача денег будет послезавтра на том же месте, в тот же час…


На место передачи мы заявляемся значительно раньше назначенного времени – нужно всё подготовить и занять места. День сегодня тёплый, но не жаркий, и это нам на руку. Мы занимаем позиции. Как говорится, Мюллер ехал по улицам Берлина на своём «Мерседесе», а рядом бежал Штирлиц и делал вид, что прогуливается.

Но Штирлиц сегодня не прогуливается, а садится на лавочку и ставит рядом с собой «дипломат» с деньгами. Сегодня Штирлиц – это я. Большак возражал и считал, что должен идти именно он, но я посчитал, что подставлять его мы не можем. Всё-таки это слишком рискованно. Проходит несколько минут, и я нетерпеливо поглядываю на часы.

Уж полночь близится, а Германа всё нет

Замечаю джентльмена в брюках и рубашке с короткими рукавами. Встретившись со мной взглядом, он кивает и, поменяв направление движения подходит ко мне.

– Милицейский уазик подъехал, – тихонько говорит он и садится рядом со мной. – Остановился за деревьями метрах в сорока.

Это Паша Круглов, заместитель Скачкова и уже два дня, как мой телохранитель.

– Работаем, – киваю я. – Парни на местах?

– Да, всё готово.

– Ну что же, дадим ему немного времени, чтобы осмотреться и подойти. Он же должен принять решение, что делать. Ожидал Платоныча, а пришёл я. Это не самая хорошая новость. Но меня закошмарить ему приятнее, он ведь хочет свести старые счёты.

– А вдруг не придёт? – спрашивает Круглов.

– Придёт, он знает, что я после ранения ещё не в форме, так что придёт, вот увидишь.

Мы ждём минуты три, а потом я киваю:

– Ну всё, значит договорились. Следующая партия будет через две недели.

Павел берёт дипломат и встаёт со скамейки. Не успевает он сделать и двух шагов, как прямо над нами раздаётся:

– Старший лейтенант Суходоев.

Они с Зариповым появляются, как из-под земли. Зарипов с ничего не выражающим энкавэдэшным лицом подходит ко мне, а Суходоев блокирует Круглова. Суходоев смотрит настороженно, ожидая от меня подвоха.

– Что у вас в дипломате? – уточняет он.

– Личные вещи, – испуганно отвечает Павел. – В чём дело, товарищи? Что происходит?

– Пройдёмте в машину, – кивает Суходоев.

– Зачем? – волнуется Круглов. – Да в чём дело-то?!

– Брагин, зад от лавочки отрываем, – обращается Суходоев ко мне и кладёт руку на кобуру. – Проходим, не задерживаем.

Ну что тут поделаешь, приходится подчиниться представителю силовых структур…

Цеховик. Книга 6. Кремлёвские звёзды

Подняться наверх