Читать книгу Логика Гегеля. Книга третья - - Страница 4

26. Первая из этих установок мысли проявляется в методе, который не испытывает никаких сомнений и не чувствует противоречия в мысли или враждебности мысли по отношению к самой себе. Он безоговорочно верит в то, что размышление является средством установления истины и представления объектов перед разумом такими, какие они есть на самом деле. И в этом убеждении она движется прямо к своим объектам, берет материалы, предоставленные чувством и восприятием, и воспроизводит их от себя как факты мысли; а затем, считая результат размышления истиной, довольствуется методом. Философия на ее первых этапах, все науки и даже повседневное действие и движение сознания живут в этой вере.

27. Этот метод мышления никогда не осознавал антитезы субъективного и объективного: и в этом смысле ничто не мешает его утверждениям иметь подлинно философский и спекулятивный характер, хотя столь же возможно, что они никогда не выйдут за пределы конечных категорий или той стадии, когда антитеза еще не решена. В настоящем введении основной вопрос для нас состоит в том, чтобы проследить эту установку мысли в ее крайней форме; соответственно, мы прежде всего рассмотрим второй, более низкий аспект метода. Один из самых ярких примеров этого метода, особенно интересный для нас, можно найти в «Метафизике прошлого» в том виде, в каком она существовала у нас до философии Канта. Однако только в связи с историей Однако только применительно к истории философии можно сказать, что эта метафизика принадлежит прошлому: она всегда и во всех местах обнаруживается как взгляд, который абстрактное познание принимает на объекты разума. И именно в этом заключается настоящая и непосредственная польза от более пристального изучения ее основных фактов, а также способа ее работы.

28. Метафизические системы принимали законы и формы мышления за фундаментальные законы и формы вещей. Они предполагали, что мыслить вещь – значит находить ее сущность и природу: и в этом смысле они занимали более высокое положение, чем критическая философия более поздних времен. Но в первую очередь (1) these terms of thought were cut off from their connexion,

эти термины мысли были оторваны от их связи, их солидарности; каждый из них считался действительным сам по себе и способным служить предикатом истины. В этих метафизических системах было аксиомой, что знание Абсолюта достигается путем простого приписывания ему предикатов. Они не задавались вопросом о том, что конкретно означают термины познания и какова их ценность, и не подвергали критическому анализу метод, характеризующий Абсолют посредством приписывания предикатов.

В качестве примера таких предикатов можно привести, во-первых, бытие, как в предложении «у Бога есть бытие» (Бог есть): во-вторых, конечность или бесконечность, как в вопросе «Конечен или бесконечен мир?»: в-третьих, простое и сложное, как в предложении «Душа проста»; и, опять же, такие выражения, как «Вещь есть единство, целое» и т. д. Никому еще не приходило в голову спросить, имеют ли такие предикаты абсолютную истину сами по себе или может ли пропозициональная форма вообще быть формой истины.

Метафизика прошлого приняла ту же аксиому, что и бесхитростная вера: мысль постигает саму сущность вещей, а чтобы вещи стали такими, какие они есть на самом деле, их нужно помыслить.

Ведь природа и человеческое сердце постоянно демонстрируют серию протейских превращений, никогда не оставаясь прежними; и одно мгновение размышлений показывает нам, что вещи, когда они сразу же предстают перед нами, не являются самими собой. И на этом размышлении основывались старые системы метафизики. действовали. Их точка зрения была прямо противоположна результату, к которому пришла критическая философия; результат, о котором можно сказать, что он заставил человека идти и питаться лишь шелухой и мякиной.

Мы должны немного подробнее рассмотреть пути этой старой метафизики. Прежде всего, она никогда не выходила за пределы аналитики рассудка. Без предварительного исследования она принимала абстрактные характеристики или термины мысли и присваивала им ранг предикатов истины. Но, используя термин «мысль», мы не должны забывать о различии между конечным или дискурсивным мышлением и мышлением бесконечным и рациональным. Категории, как они встречаются нам prime facie3 и в изоляции, являются конечными формами. Но истина всегда бесконечна и не может быть выражена или представлена сознанию в конечных терминах. Фраза «бесконечная мысль», возможно, вызовет удивление, если мы придерживаемся современной концепции, согласно которой мысль всегда ограничена. Но, говоря правильно, сама суть мысли заключается в том, чтобы быть бесконечной. Номинальное объяснение того, что вещь называется конечной, состоит в том, что она имеет конец, что она существует только до определенного момента, где она вступает в контакт со своей противоположностью и ограничивается ею. Конечность, таким образом, состоит в том, что она привязана к своему антитезису, который является ее отрицанием и представляет собой ее предел. Теперь мысль всегда находится в своей собственной сфере; ее отношения – это отношения с самой собой, и она сама является своим объектом. Имея мысль как объект, я нахожусь дома с самим собой. Мыслящая сила, «я», поэтому бесконечна, поскольку, когда она мыслит, она находится в отношении к объекту, который не является ничем иным, как ею самой. В других случаях объект означает нечто иное, негативное, противостоящее мне. Но в случае, когда мысль мыслит себя, у нее есть объект, который в то же время не является объектом, другими словами, когда она полностью мыслит, объект как бы поглощается и удерживается в покое. Мысль как мысль, следовательно, в своей несмешанной природе не имеет границ; она конечна только тогда, когда придерживается ограниченных категорий, которые она считает конечными. Бесконечная или умозрительная мысль, напротив, хотя она не в меньшей степени определяет, в самом акте ограничения и определения заставляет этот недостаток тонуть и исчезать. И поэтому бесконечность не следует, как это чаще всего случается, представлять себе как абстрактную бесконечность на веки вечные, а простым способом, о котором говорилось ранее.

Мышление старой метафизической системы было конечным, весь ее образ действий регулировался категориями, границы которых, по ее мнению, были навсегда закреплены и не подлежали дальнейшему отрицанию. Таким образом, одним из ее вопросов был: Существует ли Бог? Вопрос предполагает, что существование – это альтнгатарный позитивный термин, своего рода ne рЛил ultra, имеющий высокую ценность. Однако со временем мы увидим, что существование – это отнюдь не просто позитивный термин, а термин, который слишком низок для Абсолютной идеи и недостоин Бога. Вторым вопросом в этих метафизических системах был следующий: Является ли мир линейным или бесконечным? Сами условия вопроса предполагают, что конечное постоянно противоречит бесконечному: и можно легко убедиться, что при таком противопоставлении бесконечное, которое, конечно, должно быть целым, предстает лишь как отдельная его сторона и страдает от ограниченности. Но ограниченная бесконечность сама является лишь конечностью. Точно так же спрашивали, является ли душа простой или сложной. Иными словами, простота принималась за конечную характеристику, дающую выражение целостной истине. Далеко не так, простота – это выражение полуправды, односторонней и абстрактной, как само бытие: понятие мысли, которое, как мы увидим далее, само по себе неправдиво и, следовательно, не способно ухватиться за истину. Если рассматривать душу лишь как абстрактно простую, то она характеризуется неадекватно и ограниченно.

Поэтому главным вопросом до- кантовской метатеории было выяснить, следует ли приписывать предикаты такого рода ее объектам. Ведь предикаты – это всего лишь ограниченные формулы познания, которые не выражают истину, а лишь накладывают на нее ограничение. Более того, следует отметить, что главная особенность метода заключалась в том, что называлось приписыванием предикатов познаваемому объекту, например, Богу. Но атрибуция – это не более чем внешнее размышление об объекте: предикаты, с помощью которых объект должен быть определен, поставляются из ресурсов картинного мышления и применяются механически. В то время как, если мы хотим иметь подлинное познание, объект должен характеризовать свое собственное «я» и не должен черпать свои предикаты из посторонних источников. Даже если предположить, что мы следуем методу предикации, разум не может не чувствовать, что предикаты такого рода не исчерпывают объект. С этой же точки зрения восточные люди совершенно правы, называя Бога многоименным или мириадами имен. Одна за другой эти конечные категории оставляют сердце неудовлетворенным, и восточный мудрец вынужден непрерывно искать все новые и новые предикаты. Конечные вещи, несомненно, должны характеризоваться конечными предикатами, и в них познание находит надлежащее поле для своего особого действия. Будучи само конечным, оно знает только природу конечного. Так, когда я называю какое-то действие кражей, я характеризую это действие в его существенных фактах: и такого знания достаточно для судьи. Точно так же конечные вещи стоят друг перед другом как причина и следствие, сила и действие, и когда они постигаются в этих категориях, они познаются с их новой стороны. Но объекты разума не могут быть определены этими конечными предикатами: и попытка сделать это была ошибкой метафизики оби.

29. Предикаты такого рода, когда они рассматриваются по достоинству, страдают от ограниченности своей сферы применения, и никто не может не заметить, насколько они неадекватны и насколько они не соответствуют той степени детализации, которую дает наше образное мышление, например, в случае Бога, Разума или Природы. Кроме того, хотя тот факт, что все они являются предикатами одного субъекта, придает им определенную связь, их различные значения удерживают их друг от друга: и, следовательно, каждое из них, насколько это касается других, предполагается извне.

Первый из этих недостатков восточные люди пытались исправить, когда, например, определяли Бога, приписывая Ему множество имен; но все же они чувствовали, что число имен должно было быть бесконечным.

30. (2) Во-вторых, метафизические системы придерживались неверного критерия. Их объектами, несомненно, были тотальности, которые сами по себе принадлежат разуму, то есть организованному и систематически развитому универсуму мысли. Но эти тотальности – Бог, Душа, Мир – были даны метафизику как предметы, сделанные и готовые, чтобы сформировать основу для применения категорий познания. Они были выведены или предположены из народных представлений. Соответственно, народные представления были единственным каноном для решения вопроса о том, являются ли предикаты подходящими и достаточными.

31. Можно предположить, что общепринятые представления о Боге, душе, мире дают прочную основу для мышления. На самом деле они этого не делают. Помимо того, что они носят конкретный и субъективный характер, оставляя место для большого разнообразия смыслов, они сами нуждаются в том, чтобы быть тщательно и удовлетворительно зафиксированными мыслью. Это можно увидеть в любом предложении. Нам нужен предикат, или в философии определение мысли, чтобы указать, что такое субъект, или понятие, с которого мы начинаем.

В таком предложении, как «Бог вечен», мы начинаем с представления о Боге, еще не зная, что он есть: сказать нам об этом – дело предиката. В теории логики, соответственно, когда термины, формулирующие предмет, относятся только к нашим понятиям, к мысли, не просто излишне относить эти получувственные категории предикатами к высказываниям, в которых Бог или еще более туманный Абсолют является субъектом; это даже неправильно, поскольку предполагает другой канон, нежели природа мысли. Кроме того, пропозициональная форма (а пропозицию правильнее было бы заменить суждением) не приспособлена для выражения конкретного – а истинное всегда конкретно – или умозрительного. Каждое суждение по своей форме односторонне и, следовательно, ложно.

Эта метафизика не была свободным или объективным мышлением. Вместо того чтобы позволить объекту свободно и спонтанно проявлять свои собственные характеристики, метафизика взяла его как решенное дело. Если кто-то хочет узнать, что такое свободное мышление, он должен обратиться к греческой философии: ведь схоластика, как и эти метафизические системы, приняла свои факты и приняла их как догму от авторитета церкви. Под влиянием современной культуры нас посвятили в концепции, от которых очень трудно отказаться из-за глубины их содержания. Но древние философы находились в другом положении. Это были люди, которые жили исключительно восприятием чувств, и которые, отбросив мифологию и ее причуды, не предполагали ничего, кроме неба над головой и земли вокруг. И вот, хотя мысль окружена реальными фактами, она свободна и наслаждается своим собственным уединением: очищена от всего материального и чувствует себя как дома. Это чувство, что мы все сами по себе, характерно для свободной мысли, для того путешествия в открытое море, где нет ничего ни ниже, ни выше нас, и мы стоим в уединении с самим собой.

32. (3) В-третьих, эта система метафизики превратилась в догматизм. Когда наша мысль никогда не выходит за пределы узких и жестких рамок, мы вынуждены считать, что из двух противоположных утверждений, каковыми были вышеприведенные предложения, одно должно быть истинным, а другое – ложным.

Догматизм проще всего описать как противоположность скептицизму. По крайней мере, древние скептики давали название «догматизм» каждой философии, придерживающейся системы определенных понятий. В этом широком смысле скептицизм может применяться даже к философии, которая в должной мере является спекулятивной. Но в более узком смысле догматизм заключается в упорстве, с которым проводится жесткая и быстрая граница между определенными понятиями, считающимися абсолютными, и другими, противоречащими им. Мы можем ясно видеть это в строгом «или-или»: например, мир либо конечен, либо бесконечен; но одно из этих двух должно быть. Противоположность этой жесткости – характерная черта всех спекулятивных истин. Там не допускается никаких неадекватных формул, и они не могут ее исчерпать. Эти формулы; Спекулятивная истина держится в единстве как тотальность, в то время как догматизм наделяет их в их изолированности правом на истинность и непогрешимость.

В философии часто случается так, что полуправда занимает место рядом с полной истиной и сама по себе принимает положение чего-то постоянного. Но дело в том, что полуправда, вместо того чтобы быть фиксированным или самоподдерживающимся принципом, является всего лишь элементом, исчезающим в более адекватной мысли. Метафизика познания догматична, поскольку сохраняет полуправду в ее изолированности: тогда как идеализм спекулятивной философии проводит закон или принцип тотальности и показывает, что он может выйти за пределы неадекватности формул абстрактного мышления. Так, идеализм говорит: «Душа не является ни только конечной, ни только бесконечной; на самом деле она в равной степени является как одним, так и другим, и, таким образом, ни тем, ни другим». Иными словами, такие формулировки сами по себе неприменимы, а только как формирующие элементы в более широком понятии. Такой идеализм мы наблюдаем даже в обычных фазах разума. Так, мы говорим о разумных вещах, что они изменчивы: то есть они изменчивы, но столь же верно и то, что они не изменчивы. Еще большее упрямство мы проявляем, когда имеем дело с категориями познания. Это термины, которые мы считаем несколько более фиксированными или даже абсолютно жесткими. Мы смотрим на них как на отделенные друг от друга бесконечной пропастью, так что противоположные категории никогда не смогут добраться друг до друга. Битва разума – это борьба за разрушение жесткости, к которой все сводит познание.

33. Первой частью этой метафизики в ее систематической форме является онтология, или учение об абстрактных характеристиках бытия. Множество этих характеристик и пределы их применимости не основаны ни на каком принципе. Следовательно, они должны перечисляться в зависимости от опыта и обстоятельств, а значение, которое им приписывается, основывается только на общих чувственных представлениях, на утверждении, что определенные слова используются в определенном смысле, и даже, возможно, на этимологии. Если опыт признает значение, приписываемое им, полным, и если если употребление языка, соглашаясь с ним, показывает правильность анализа, метафизик удовлетворен; а истинность и необходимость таких характеристик, просто по их собственному признаку, вообще никогда не становится предметом исследования.

Вопрос о том, являются ли бытие, существование, конечность, простота, сложность и т. д. дугими понятиями, верными своим собственным высшим законам, должен удивить тех, кто считает, что вопрос об истине может касаться только пропозиций (относительно того, является ли понятие истинным или не является таковым, чтобы быть отнесенным, как говорится, к предмету), и что ложность заключается в противоречии, существующем между предметом нашего концептуального видения и понятием, которое должно быть предсказано о нем. Теперь, поскольку понятие конкретно, оно и каждый его признак в целом есть по сути самодостаточное единство отчетливых характеристик. Если бы истина была не чем иным, как отсутствием противоречия, то в случае каждого понятия необходимо было бы прежде всего проверить, не содержит ли оно в действительности такого рода внутреннее противоречие.

34.Вторым направлением метафизической системы была рациональная психология или пневматология. Она занималась метафизической природой души, то есть разума, рассматриваемого как вещь. Она предполагала найти бессмертие в сфере, где господствуют законы состава, времени, качественного изменения и количественного увеличения или уменьшения.

Название «рациональная», данное этой разновидности психологии, служит для того, чтобы противопоставить ее эмпирическим способам наблюдения за явлениями души. Рациональная психология рассматривала душу в ее метафизической природе и до мозга костей с помощью категорий, предоставляемых абстрактным мышлением. Рационалисты стремились выяснить внутреннюю природу души, как она есть сама по себе и как она есть для мысли. В настоящее время в философии мы мало слышим о душе: любимым термином сейчас является разум или дух. Эти два понятия различны, душа является как бы средним понятием между телом и духом, или связью между ними. Ум, как душа, погружен в телесность, а душа – это оживляющий принцип тела.

Докантовская метафизика, как мы говорим, рассматривала душу как вещь. Вещь» – очень двусмысленное слово. Под вещью мы понимаем, во-первых, непосредственное существование, такое, которое очевидно для органов чувств: и в этом значении термин применялся к душе. Отсюда вопрос о месте пребывания души. Конечно, если у души есть место, то оно находится в пространстве и очевидно для чувств. Так же, если рассматривать душу как вещь, мы можем спросить, является ли она простой или составной. Этот вопрос важен, поскольку касается бессмертия души, которое, как предполагается, зависит от отсутствия состава. Но дело в том, что в абстрактной простоте мы имеем категорию, которая так же мало соответствует природе души, как и категория сложности.

Несколько слов об отношении рациональной и эмпирической психологии. Первая, поскольку она добровольно применяет мысль для познания разума и даже для демонстрации этих продуктов мысли, является более высокой; в то время как эмпирическая психология исходит из восприятия и лишь излагает и описывает то, что дает восприятие. Но если мы предлагаем мыслить разумом, мы не должны так уж стесняться его особых явлений. Разум по сути своей активен в том же смысле, в какой школьники говорили, что Бог – это *абсолютная актуальность*. Но если разум активен, он должен как бы выразить себя. Поэтому неправильно принимать разум за беспредметную цель, как это делала старая метафизика, которая разделяла беспредметную внутреннюю жизнь разума и его внешнюю жизнь. Ничего хорошего не получится, если не рассматривать разум в его конкретной реальности, в его действии; и таким образом, чтобы его проявления определялись его внутренней силой.

35. Третьей ветвью метафизики была космология. Она охватывала такие темы, как мир, его случайность, необходимость, вечность, ограниченность во времени и пространстве: законы (только формальные) его изменений: свобода человека и происхождение зла.

К этим темам он применял такие, как случайность и необходимость; внешняя и внутренняя необходимость; действенная и конечная причина, или причинность вообще и замысел; сущность или субстанция и явление; форма и материя; свобода и необходимость; счастье и боль; добро и зло.

Объектом космологии является природа, а также сложные явления, которые разум выбрасывает из самого себя; фактически, существование в целом, или сумма всех конечных вещей. Однако этот объект рассматривается не как конкретное целое, а точечно, в виде абстрактных формул. Вопросы, которые пыталась решить космология, были следующими: Что преобладает в мире – случайность или необходимость? Вечен ли мир или сотворен? Главная задача космологического учения, следовательно, состояла в том, чтобы установить так называемые всеобщие законы космологии: например, что природа не действует случайными путями. А под вспышками они подразумевали качественное различие или качественное изменение, проявляющееся без какого-либо предшествующего и определяющего стона: тогда как, напротив, постепенное изменение (количества), очевидно, не обходится без посредничества.

Что касается Разума, как он проявляет себя в мире, то вопросы, которые в основном обсуждала Космология, касались свободы человека и происхождения зла. Никто не может отрицать, что это вопросы первостепенной важности. Но чтобы дать на них удовлетворительный ответ, прежде всего необходимо не утверждать абсолютную значимость абстрактной формулы познания и не полагать, что каждый из двух терминов в антитезе имеет самостоятельное значение и истину. Однако именно такой позиции придерживались метафизики до Канта, и это проявляется в их космологических рассуждениях, которые по этой причине не смогли достичь своей цели и понять явления мира. Обратите внимание, как они проводят различие между свободой и необходимостью, применяя эти категории к природе и разуму. Природу они считают подчиненной в своих действиях необходимости, а разум – свободным. Несомненно, это различие имеет реальное основание в самой сердцевине Разума: но свобода и необходимость, противопоставляемые в абстрактном смысле, являются терминами, применимыми только в конечном мире, к которому они, как таковые, принадлежат. Свобода без необходимости и необходимость без свободы – абстрактные и, таким образом, неистинные формулы мысли. Свобода, по сути, предполагает встречу элементов, сейчас и всегда обусловленную своими собственными законами и пока необходимую. Необходимость, опять же, в обычном понимании этого термина в популярной философии, означает детерминацию только извне; как в конечной механике, тело движется только тогда, когда его ударяет другое тело, и движется в направлении, сообщенном ему ударом. Однако это лишь внешняя необходимость, а не настоящая внутренняя необходимость, которая тождественна свободе.

Аналогично обстоит дело с противопоставлением Добра и Зла – излюбленным противопоставлением интроспективного современного мира. Если мы рассматриваем Зло как обладающее собственной фиксированностью, отдельное и отличное от Добра, то мы в определенной степени правы: между ними существует оппозиция: те, кто поддерживает кажущийся и относительный характер оппозиции, не имеют в виду, что Зло и Добро в Абсолюте едины, или, в соответствии с современной фразой, что вещь сначала становится злом от одного способа смотреть на нее. Ошибка возникает, когда мы принимаем Зло за постоянный позитив, а не за то, чем оно на самом деле является, – за негатив, который, хотя и хотел бы заявить о себе, не обладает реальной устойчивостью и является, так сказать, лишь абсолютной фикцией-существованием негатива в самом себе.

36. Четвертой отраслью метафизики является естественная или рациональная теология. Понятие Бога, или Бог как возможное существо, доказательства его существования и его свойства составляют предмет изучения этой ветви.

(a) Когда познание таким образом рассуждает о Божестве, его главная цель – найти, какие предикаты соответствуют или не соответствуют тому, что мы представляем себе как Бога. При этом он предполагает, что контраст между позитивным и негативным является абсолютным и незыблемым; и поэтому в конечном счете для понятия, как его понимает познание, не остается ничего, кроме пустой абстракции неопределенного Бытия, простой реальности или позитивности, безжизненного продукта современного просвещения.

(b) Метод демонстрации, используемый в конечном знании, всегда приводит к ошибочной позиции. Ведь он требует «утверждения некоего объективного основания для бытия Бога, которое, таким образом, приобретает вид производного от чего-то другого». Такой способ доказательства, руководствуясь канонами простого аналитического тождества, затрудняется сложностью перехода от конечного к бесконечному. Либо конечность действительного мира, который остается таким же фактом, как и прежде, цепляется за понятие Божества, и Бог должен быть определен как непосредственная субстанция этого мира, – что является пантеизмом: либо Он остается объектом, отличным от субъекта, и таким образом конечным, – что является дуализмом.

(c) Атрибуты Бога, которые должны быть разнообразными и точными, были, так сказать, потеряны в дымке, в абстрактном понятии чистой реальности, неопределенного Бытия. В нашем материальном мышлении конечный мир продолжает, тем временем, иметь реальное бытие, с Богом в качестве своего рода антитезы: и таким образом возникает дальнейшая картина различных отношений Бога к миру. Эти отношения, сформулированные как свойства, должны, с одной стороны, будучи отношениями к конечным состояниям, сами обладать конечным характером (давая нам такие свойства, как справедливый, милостивый, могущественный, мудрый и т. д.); с другой стороны, они должны быть бесконечными. Теперь на этом уровне мышления единственным средством, и то смутным, примирения этих противоположных требований было количественное возвышение свойств, вытесняя их в сферу необусловленного, – или в tentus emiueniior. Но это было средство, которое на самом деле уничтожало свойства и оставляло от них лишь название.

Цель старой метафизической теологии заключалась в том, чтобы выяснить, как далеко может зайти разум в познании Бога без посторонней помощи. Безусловно, познание Бога с помощью разума является высшей проблемой философии. Самые ранние религиозные учения – это образные представления о Боге. Эти представления, как их излагает Символ веры, передаются нам в юности. Они являются доктринами нашей религии, и в той мере, в какой человек опирается на эти доктрины и считает их истиной, у него есть все, что нужно христианину. Это и есть вера, а наука, изучающая эту веру, – теология. Но пока теология не станет чем-то большим, чем простое перечисление и компиляция этих доктрин, она не имеет права на звание науки. Даже тот метод, который сейчас в моде, – чисто исторический, когда, например, сообщается о том, что было сказано тем или иным отцом Церкви, – не придает теологии подлинно научного характера. Этот результат достигается только после того, как мысль полностью овладевает вопросом, а это уже дело философии. Таким образом, подлинное богословие – это одновременно и подлинная философия религии, какой она была, добавим мы, в Средние века.

А теперь давайте рассмотрим эту рационалистическую теологию более узко. Это была наука, которая подходила к Богу не через разум, а через познание, и в своем образе мышления использовала термины без всякого чувства их взаимной ограниченности и связанности. Понятие Бога составляло предмет обсуждения, и все же критерий нашего знания черпался из такого постороннего источника, как материализованная концепция Бога. Теперь мысль должна быть беспрепятственной в своем действии. Несомненно, следует помнить, что результат независимого мышления гармонирует с содержанием христианской религии: ведь христианская религия – это откровение разума. Но такая гармония превзошла все усилия рациональной теологии. Она предложила выразить образное представление о Боге в терминах мысли; но в результате получилось представление о Боге, которое можно назвать абстракцией позитивности или реальности, исключающей всякое отрицание. Соответственно, Бог был определен как самое реальное из всех существ. Однако любой может увидеть, что это самое реальное из существ, в котором отрицание не играет никакой роли, прямо противоположно тому, чем оно должно быть, и тому, чем его представляет себе познание. Вместо того чтобы быть обширным и глубоким сверх всякой меры, оно так узко понято, что, напротив, крайне бедно и совершенно пусто. Вполне обоснованно, что сердце жаждет разнообразного и единого содержания; но без определенного признака, то есть без отрицания, содержащегося в понятии, может быть только абстракция. Когда понятие Бога воспринимается только как понятие абстрактного или наиболее позитивного существа, Бог как бы отходит в другой мир, за его пределы: и говорить о его познании было бы бессмысленно. Там, где нет различия элементов, познание невозможно. Простой свет – это простая тьма.

Вторая проблема рационального богословия заключалась в доказательстве существования Бога. В этом вопросе необходимо отметить, что демонстрация, как ее использует разум, означает зависимость одной истины от другой. Этот метод имеет фиксированную точку, гипотезу, из которой следует нечто другое; и он демонстрирует зависимость некоторой истины от предполагаемой отправной точки. Следовательно, если этот способ демонстрации применяется к существованию Бога, это может означать только то, что бытие Бога должно зависеть от других терминов мысли, которые затем будут составлять основание его бытия. Сразу же становится очевидным, что это приведет к ошибке: ведь Бог должен быть просто и исключительно основанием всего, и в этом смысле не зависеть ни от чего. И осознание этой опасности в наше время привело к тому, что некоторые стали говорить, что существование Бога не подлежит доказательству, а должно быть постигнуто сразу или интуитивно. Однако разум и даже здравый смысл придают демонстрации значение, совершенно отличное от познания. Демонстрация разума, несомненно, начинается с того, что не является Богом. Но, продвигаясь вперед, она не оставляет начальную точку просто необъяснимым фактом, каковым она и была. Напротив, она выставляет эту точку как производную и вызванную к бытию, и тогда Бог предстает первичным, истинно непосредственным и самосущим, со средствами выведения, завернутыми и поглощенными в нем самом. Те, кто говорит: *Рассмотрите природу, и природа приведет вас к Богу; вы найдете абсолютную конечную причину, не имеют в виду, что Бог есть нечто производное: они имеют в виду, что это мы приходим к самому Богу из его «другого», и таким образом Бог, хотя и является следствием, также является абсолютным основанием первоначальной остановки. Отношение двух вещей меняется на противоположное, и то, что пришло как следствие, будучи показано как предшествующее, первоначальное предшествующее сводится к следствию. То же самое повторяется всякий раз, когда это демонстрирует разум.

Если в свете данного обсуждения мы бросим еще один взгляд на метафизический метод в целом, то обнаружим, что его главной особенностью было сделать своим принципом абстрактное тождество и попытаться постичь объекты разума с помощью абстрактных и конечных категорий познания. Но эта бесконечность познания, эта чистая сущность, все же конечна: она исключила все многообразие конкретных вещей, которые, таким образом, ограничивают и отрицают его. Вместо того чтобы завоевать конкретное, эта метафизика упорно держалась за абстрактное, тождественное. Ее положительным моментом было представление о том, что мысль составляет сущность всего сущего. Она черпала свои материалы у более ранних философов, в частности у школяров. В спекулятивной философии познание, несомненно, является одним из факторов, но фактором, который не должен закрывать дверь от дальнейшего исследования. Платон не является метафизиком этого несовершенного типа, равно как и Аристотель, хотя принято считать иначе.