Читать книгу Цветные сны Олимпиады - - Страница 2

Это у нас семейное – называть детей вычурными именами. Слава богу, дурацкая традиция прервалась с рождением Марфы. Тоже так себе имечко, но все же лучше, чем Олимпиада. Это все бабка по отцовской линии – фанатичная коммуняка – задала моду на «значимые» имена. Своего первенца назвала Рэмом (Революционная Электрификация Мира), второго сына – Кимом (Коммунистический Интернационал Молодежи), ну а на третьего фантазии не хватило, и он стал просто Львом. Должно было кому-то повезти. Кстати, он китаист и, говорят, очень даже неплохой – все еще мучает студентов-третьекурсников, с остервенелым пристрастием пытаясь научить бестолочей на экзамене, превращая оный в очередную лекцию. О нем попозже. Обо мне любимой.

«Мать моя женщина» всю жизнь хотела угодить свекрови, впрочем, ей это никогда не удавалось: что бы она ни делала – все в лужу. Однако попытки понравиться свекрови не прекращались: маман с настойчивостью маньяка предлагала на суд Александры Николаевны очередные книксены и глубокие реверансы. Вот взяла и назвала меня Олимпиадой в честь только что прошедшей Олимпиады-80 в Москве. «А что? Рэмику тоже очень понравилось: Олимпиада Рэмовна, а уменьшительно-ласкательное – Липочка». А Рэмику было по барабану, что Олимпиада, что Дистанция или Трибуна – без разницы, он десять лет ждал сына, а тут дочь. Бракодел, да и только. Вероятно, матушкин реверанс в адрес свекрови и на этот раз был недостаточно глубоким, потому как бабке моей это имя не понравилось. Она никогда не называла меня Липочкой, все больше «курица ты мокрая», хотя с теплотой в голосе и легким прищуром смеющихся глаз, отчего я делаю вывод, что к курицам она все же относилась благосклонно.

Медленно заезжая на утыканную до предела парковку перед главным входом в университет, я понимаю, что бабка была права: сейчас буду парковаться, как курица, – все по диагнозу. Только бы студенты мои были на парах – все же не хочется опускать свое реноме ниже плинтуса. Хотя, опять же, человек не может состоять из одних достоинств. Пусть моя водительская тупость будет маленьким дефектом к безупречному образу крутого препода, чтобы быть ближе к народу и не звездить слишком высоко.

Ать-ать-ать, по-ти-хо-нечку – все! Я припарковалась. Нашла местечко. Теперь можно выдохнуть и немножко посидеть в моей малышке: все-таки хорошо, что и ее, и мои габариты позволяют быть достаточно изворотливой.

– Олимпиада Рэмовна, а в какой аудитории у нас занятие?

Все же увидели, как я паркуюсь, ну да ладно, мне можно. Старость не радость, маразм не оргазм. Что это вылетело из подкорочки? Уж явно не старость – до нее еще далеко, слава богу. Неужели оргазм? Ну, только проблем в сексе мне не хватало… Ладно. Разберемся потом. Там еще что-то про маразм было, этого бы совсем не хотелось…

– В 19-А, если я правильно помню.

Ну вот, весь кайф сломали. Теперь придется делать над собой грандиозное усилие, чтобы оторвать нижнюю часть спины (как говорит мой французский коллега, стареющий ловелас со слащавым взглядом), собрать себя в кучу и топать на занятия, всем своим видом демонстрируя самодостаточность и высокий профессионализм. Моя бабка – Александра Николаевна – профессорша со стажем, таких не уколотишь. Такие, как она, уже и стоять могут, только держась за кафедру, – это такая подпорка для них, а оттащить от кафедры их можно только на кладбище, сразу ногами вперед. Лучшие из них входят в категорию божьих одуванчиков, худшие – старых мракобесов. Александра Николаевна – ни то, ни другое. С ней ухо надо держать востро, а хвост – пистолетом. Того и гляди припечатает острым словцом – потом еще долго репутацию восстанавливать придется. Что касается современного подхода к образованию будущих лингвистов, она в теме. С утра успевает просмотреть все вражеские сайты, ответить на письма коллег из Забугорья, написать пару отзывов аспирантам, выкурить сигаретку за чашкой крепкого кофе, приманчипуриться, «включить глазки перед зеркалом» – и бодрячком на работу. На общественном транспорте она не ездит:

«Зря, что ли, устраивала Леву на тот же факультет?». Возить теперь Льву Николаевичу семьдесят килограммов профессорского тела в обе стороны до скончания века.

«Ну что, „вьюноша бледный со взором горяшчим“, по коням!» – пристегиваясь ремнем, выдает Александра Николаевна утреннюю команду своему младшенькому. Тот ничего не возражает: бесполезно говорить матери, что он уже давно не юноша и не бледный и что не надо коверкать слова – знает, та обязательно найдет нужную аргументацию. А отвлекаться на ее бесконечные подколы и тратить энергию не в его интересах.

Я стараюсь не пересекаться с моими дорогими родственниками, благо работаю на другом факультете, к тому же не на полную доцентскую ставку, а так – читаю спецкурс по психологии бизнеса. Не корысти ради, а токмо для того, чтобы мозг держать в тонусе. Студентам бизнес-школы психология «до фонаря». Сейчас они в основном увлечены финансами и рынками, психология – это так, «на easy» – легкотня по-нашему. Это потом, когда они наруководятся в компаниях своих маменек-папенек, наувольняют сотрудников, наразводятся с женами, наругаются с партнерами, накувыркаются с любовницами – вот тогда в моем телефоне я услышу знакомое «Олимпиада Рэмовна, вы меня помните? Я у вас учился лет десять назад. Можно к вам на консультацию?». – «Конечно, можно! Милости просим, как говорится».

– Ну, ты и дрыхнуть! Скоро десять часов, жрать хочется! – Павел резко открыл дверь в спальню, где Липа досматривала воскресный сон, цветной и яркий по форме и содержанию, и ровненький такой – прямо голливудский сценарий, претендент на «Оскар».

– Ты начинай, я сейчас догоню, – Липа открыла глаза и медленно потянулась, как львица после удачной охоты.

– Москва – Воронеж, не догонишь! – последовал прогнозируемый ответ.

– Я знала, что ты так и скажешь. И не жрать, а есть!

– Если бы есть, а то уже давно жрать. Не все же в нашей семье дрыхнут до сиреневых козявок, кто-то встает как нормальный человек.

Начиналось стандартное воскресное утро. Ничего необычного – все, как всегда. Жалкая попытка разрядить обстановку фразой из известного комедийного фильма тоже прогнозируемо не удалась. Можно было продолжить по тексту: «Был бы то человек…», но Липа решила не рисковать.

– Короче, Липка, давай быстро, я тебя жду на кухне.

– Я же просила: не зови меня Липкой! Если я Липка, тогда ты Дормидонт.

– Дормидонт, конечно. С тобой не только Дормидонтом станешь. Короче, идешь, нет?

Обстановка накалялась. Спорить с голодным мужчиной – откровенная глупость. Липа молча накинула легкий бирюзовый халат и прошлепала в ванную. Она помнила впечатанное с детства святое правило: халат нужен только для того, чтобы дойти до ванной и обратно, в качестве домашней одежды он не используется. Дома надо одеваться так, чтобы было не стыдно открыть дверь внезапно позвонившему в звонок человеку. Но сейчас не до политесов, можно позавтракать и в халате. В качестве исключения. Главное, запомнить сон максимально подробно. А потом спокойно расшифровать, если получится, конечно.

«Так, о чем мое бессознательное кричало мне во сне?» – Липа мысленно воспроизвела умную фразу, которую когда-то давно прочитала у Менегетти или у кого-то другого… но уж точно не у Фрейда и не у Юнга. «Во сне наше бессознательное кричит нам о наших проблемах». Интересно, о каких на этот раз…

– Ты о чем думаешь? – Павел пристально посмотрел на Липу, когда та механически размешивала ложкой молоко в чашке кофе, уткнувшись в эту самую чашку с таким внимательным видом, как будто изучала химический состав кофе или молока.

– Все нормально.

– Но я же вижу, что ты где-то в своих мыслях. Нашла кого обманывать…

«Действительно, Павел прав. Как всегда. Его не обманешь. Да и зачем?» – Липа прекрасно осознавала, что вот уже двадцать лет замужем за врачом-диагностом, да не простым, а рентгенологом. Профессиональная деформация личности врача – дело понятное, поэтому она не обижалась на грубые шутки типа «Я вас, б…, насквозь вижу», хотя время от времени все же пыталась сопротивляться. Впрочем, всегда безуспешно – за одной грубой шуткой следовала другая, так что намного безопасней было просто пропустить все мимо ушей, благо статус специально обученного человека позволял ей это сделать. К ее профессии Павел относился с легким пренебрежением: «Что там твоя психология? Экстраверсия-интроверсия? Ну да, ну да… куда уж человечеству без нее! Пропадем все».

Это сейчас он заведующий отделением, а когда они познакомились, он был просто Пашкой из выпускного класса. Ему было семнадцать, а ей – четырнадцать лет. В аккурат Ромео с Джульеттой, только, в отличие от шекспировской героини, прощаться с жизнью из-за Пашки совсем не входило в Липины планы. Неуклюжий и долговязый, он совсем ей не понравился, но об этом потом. Сейчас надо препарировать сон, пока он совсем не улетел в бесконечность.

– Ты хоть помнишь, что мы идем в гости?

– Конечно, помню. Но до выхода из дома еще масса времени, к тому же Марфа просила рано не приезжать.

– Еще за цветами надо заехать.

– Какие цветы? Мы же не на день рождения идем, а на новоселье, ну или типа того.

– Ну что ты опять торгуешься, знаешь ведь, что я это терпеть ненавижу: вечно тянешь до последнего, а потом мне приходится лететь скачками, – опять же прогнозируемо проворчал Павел.

Вообще-то Павел – классный чел, просто немного нудноватый, но это «местами-временами». Липа хмыкнула про себя, вспомнив поговорку одного из ее ВИП-клиентов: «Так-то парень неплохой, только ссытся да глухой». Классный был мужик, жаль, рано ушел из жизни. «Эк-куда тебя понесло», – Липа остановила поток ненужных мыслей.

– Я еще успею кое-что записать, а потом, Павлунтий Дормидонтыч, я вся ваша, – нарочито грудным голосом пропела Липа.

– Что там еще записать? Опять фигней страдаешь… Завязывай со своими снами, давай хоть один день в неделю проведем вместе. Во сне надо спать, а не сны разглядывать. Вот мне ничего не снится, и слава богу.

– Да все тебе снится. Кто во сне бормочет и ногами дрыгает, как будто собирается нормы ГТО на значок сдавать?

– Ничего не знаю и знать не хочу.

– Вот именно. Ты просто все вытесняешь в бессознательное, у тебя защита такая.

– Ой, хватит мне по ушам ездить, иди уже…

– Я быстро, пять секунд, ты даже испугаться не успеешь.

– Я все успею. Да что с тобой спорить, все равно сделаешь так, как хочешь, – Павел безнадежно махнул рукой и уткнулся в ленту новостей.

Липа молниеносно убрала посуду со стола и помчалась в кабинет записывать обрывки воскресного сна.

Для записи снов она придумала свою систему, хотя системой это вряд ли можно назвать. В целях экономии времени можно было записывать не весь сон, а только те места, за которые можно запнуться – «пенечки» – или случайно зацепиться – «якоречки» – и еще обязательно «несовпадушки» с реальностью. Главное, записать все пенечки-якоречки и несовпадушки, неважно, в каком порядке, а по ним уже и сюжет раскручивается. Да еще, конечно же, эмоции: где, в какой момент, на что пробило.

На этот раз и пенечки, и якоречки, и несовпадушки выскакивали наперебой, как будто торопились занять место повыше в служебной иерархии Липиных (не «липовых», прошу не путать!) мыслей.

Имя. «Здесь все прозрачно: мое имя мне не нравится, я его считаю дурацким, – Липа на мгновение задумалась. „Жаль, что это все еще меня беспокоит“». Ей казалось, она уже давно научилась не обращать внимания на глупые шутки. «Правда? Тогда зачем кому-то объяснять, откуда ноги растут у всей этой истории с именами?».

Опа-на! Кому объяснять? Так-так-так. Там кто-то был еще. Конечно! На пассажирском сидении. Липа рулила, а рядом кто-то сидел. Кто?

Она записала:

Машина. Рулила она – это главное, здесь все понятно: если она за рулем, значит, она и управляет этой ситуацией. Что еще? «Несовпадушки» – у нее нет маленькой машины. У них в семье внедорожник. За рулем она ездит редко, в основном, сидит на пассажирском сидении – «помеха справа», как говорит Павел. А здесь пассажирское сидение кем-то занято. Кем? Где она его (ее) высадила? У главного здания она парковалась уже одна, значит, где-то притормозила и остановилась. При-тор-мо-зила… остановилась ненадолго, на пять секунд… О чем это я? Что-то упустила из виду, типа «вот я тормоз!», надо было остановиться и подумать, не торопиться – за пять секунд важные решения здравомыслящие люди не принимают. Или речь идет совсем о другом? Ничего не торкает… Дальше:

Эмоции. Вроде бы все ровно, только немного напряглась, когда парковалась. В каких-то своих действиях или решениях не совсем уверена? В каких?

Родители. И «дорогие родственники». Тут вообще все не так. С родителями у нее сложные отношения, но все уже проработано. Или не все? Дальше.

Александра Николаевна. Кто такая? Несовпадушки… Понятно, что никакой бабки-профессорши у Олимпиады не было. Ее бабушку по отцовской линии звали Натальей Васильевной, она была милейшим человеком и всю жизнь проработала библиотекарем в школе. Сына своего, Липиного отца, они с дедом назвали не в честь Революционной Электрификации Мира, а по ошибке: дед пошел регистрировать новорожденного младенца с твердым намерением назвать его Ромой, но работница ЗАГСа то ли была глуховатой, то ли невнимательной, в любом случае, вместо Ромы получился РЭМ. Родители ребенка ошибку обнаружили уже дома, порасстраивались, но менять ничего не стали. Для домашних Липин папа так и остался Ромой, а она, стало быть, теперь навсегда Рэмовна. Вторая бабушка по маминой линии, Клавдия Петровна, немногословная и строгая, была бухгалтером в строительном тресте. Речь тоже не о ней. Интересно…

Числа и цифры. 10 лет и 19. Десять лет упоминается дважды. Если бы был еще и третий раз, то тогда весь анализ надо строить вокруг этой десятки. Хотя два раза – тоже весьма и весьма значимо… 19 – просто номер? Или дата? Что еще?

Поговорки, пословицы, расхожие фразы. «Старость не радость и т. д. Интересно, что даже во сне я задумалась о значении каждого слова. Надо покопаться поподробней».

«Вьюноша бледный и т. д.».

«Не корысти ради»… реплика отца Федора из «Двенадцати стульев». Кто-то часто ее использует… Кто? Ага. Поймала! Это коллега по цеху. Мне она не очень нравится, с какого это перепугу она влезла в мой сон? Дальше.

«Милости просим». Ой, что-то я совсем закопалась… Так можно за каждое слово цепляться. Может, милость – это просто милость. Или нет? У кого-то надо попросить эту милость…

Стоп. Это не главное.

Липа ощущала всем своим существом, что тайна этого сна где-то рядом. Надо только понять, кто сидел рядом с ней на пассажирском сидении… Кому она все это рассказывала про себя?

Может, она все рассказывала самой себе, такой внутренний диалог? Нет. Не торкает. Там явно был кто-то другой.

– Липа! Давай завязывай, ну сколько можно!

– Все-все! Я уже бегу!

«Да здравствует Скарлетт О’Хара! Я подумаю об этом завтра», – Липа нажала на иконку «Сохранить» (два раза, на всякий случай, для большей уверенности) и закрыла файл.

До расшифровки следующего сна была еще целая неделя. Олимпиада знала за собой эту особенность – она запоминала только воскресные сны. Возможно, ее бессознательное структурировало объем информации щадящим образом, чтобы в голове не возникала безнадежная путаница. И без того сны – это сплошной сюр, а если они еще наслоятся один на другой – вообще туши фонарь! К тому же, сны – это всего лишь хобби, совсем не главное в жизни, так, небольшая залипуха, умственная развлекаловка. Липа увлекалась толкованием сновидений еще с аспирантуры, с того самого момента, когда в руки ей попалась тоненькая книжулька на английском языке «Carl Gustav Jung. Man and his symbols»[1]. Книжка оказалась у нее совершенно случайно. Она искала что-нибудь не слишком объемное для сдачи кандидатского минимума, но как-то не очень активно вела поиски и, только оказавшись в полном цейтноте, поняла, что дело швах! Перевод на русский язык требовалось сдать «ещё вчера». Слава богу, Липа относила себя к категории везунчиков: всякий раз, когда она загоняла себя в полную ж…, из которой редко кто мог выбраться, ей судьба подкидывала встречу с нужным человеком. Так было и на этот раз. Совершенно неожиданно руку помощи протянул начальник подруги, которая на тот момент работала в научном отделе университета. Маленький сухонький приколист с веселыми глазами имел среди сотрудников особое «погоняло», данное ему за любовь к Лондону. За глаза подчиненные называли его Пикадили, а в глаза вполне уважительно – Владимир Петрович. Пикадили привез эту книжку из давнишней командировки в Лондон, купил ее в аэропорту, чтобы скоротать время. Хорошо, что не выбросил. Спасибо ему. Липа начала переводить юнговский текст для сдачи экзамена, а оказалось, что залипла на этой теме на долгие годы. Экзамен она сдала, как всегда, на отлично, книжку с сожалением вернула хозяину. Потом были и другие книжки, и другие авторы. Из мешанины разных подходов Липа сформировала свой собственный вариант, понятный ей и Фире. Фира Фирсова, ее закадычная подруга, – такая же больная на голову психологиня-однокурсница, вот она понимает ее с полуслова.

«Позвоню ей завтра», – попыталась закрыть тему Липа и настроиться на предстоящую встречу с дочерью и ее избранником. Молодые люди решили попробовать пожить вместе.

«Марфа – классная девчонка, упрямая до чертиков, – вся в отца! Сейчас вот играет в семейную жизнь. И ничего, что Марфе всего девятнадцать (опа-на!), а И-ва-ну двад-цать о-дин…» – Липа поймала знакомое ощущение радостного предчувствия. Оно было ни на что не похоже. Возможно, так себя чувствует охотник, заметивший добычу. Сердце как будто чуть-чуть притормаживает, потом начинает биться чуть быстрее. С дыханием немного по-другому: хочется замереть, а потом дышать почти неслышно, чтобы не спугнуть того, за кем надо следить, и не быть пойманным. «Ну, точно, – подумала она, – вот именно так и тренируют самураев дышать на крыло бабочки, чтобы оно не шелохнулось. У меня бы получилось». Это ощущение возникало всегда, когда Липа шла в нужном направлении, как в детстве по стрелкам, играя в казаки-разбойники. «Ну конечно! Девятнадцать – это про Марфу! Вот и торкнуло! Именно так…». Липа вспомнила напряженный разговор с дочерью пару дней назад. Она, как обычно, включила режим «я ж мать», Марфа, как обычно, все сделала по-своему.