Читать книгу Самурейцы. Книга 1. Геройские герои - - Страница 2

Пошли в тот раз на уток. В прошлую осень на Лебяжье озеро лишь ленивый не ходил охотиться. Уток там была тьма тьмущая. Перед дальним перелётом тысячи птиц нагуливали жирок и собирались в стаи. Одна стая улетала, на её место прилетало вдвое больше. Водная гладь большого озера сплошь была усеяна пернатыми пришельцами. Вся деревня от рассвета до полудня пропадала на берегах Камышового. Мужики били уток десятками. По всей деревне стоял ароматный дух жареной, копчёной и печёной дичи. Алёна в эти дни была у дальних родственников за сорок битов ходьбы, – лечила от лихоманной болотицы* трёхлетних девчонок-близняшек, и о нашествии уток не знала. Когда же вернулась домой, буквально с порога сорвалась на охоту. Закинула за плечо старый отцовский лук, сунула за голенище верный нож, проверила на балансировку все стрелы из колчана, две отложила – перья моль потрепала, и баланс стал никудышным, а с десяток ничего, ещё годились. И вылезла через заднее чердачное окошко на крышу. С крыши ловко, как кошка, прыгнула в лопухи палисадника, спружинила на полусогнутых, сделала перекат и дала маху через плетень.

– Ишь ты, словно тать в нощи, – зачуралась соседская бабка, копавшая репу, – всё у этой бесовки не как у людей. Скачет по полям, лесам да болотам, ровно и не девка вовсе, а парень. Голову платом не покрывает, штаны носит. Срам да и только. А уж тоща, жуть. Одни глазищи на мордахе. Так и горят синевой каменной*, зыркнет, как ножичком чиркнет.

Эх, бабуля-бабуля, знала бы ты, сердешная, чего ради Алёна с чердака сигает. На утиную охоту положено с верным псом ходить, который за добычей в огонь, в воду и в лисьи норы. Пёс Купа же был так дряхл, что упади на него спящего куча подстреленных уток, он и то их не приметил бы. Но какими-то остатками своего прошлого гениального чутья Купа чуял, когда его обожаемая хозяйка собирается на охоту. Стоило Алёне появиться во дворе с охотничьей амуницией, как он выползал из своей будки, ложился перед ней на спину, подставлял для ласки седое облезлое пузо и заискивающе поскуливал. Ясное дело, что брать на охоту Купу было никак нельзя, а Алёне так хотелось пирогов с утятиной, что она и пробиралась сейчас задворками к заветной тропе. Кралась она вдоль чужих огородов, оборачиваясь на родной дом, и думала, сможет ли обойтись без собаки:

– Подбить – подобью, а ежели они окажутся на глубокой воде, то утопнут. Ладно, с Самуровой помощью побью таких, что на мелководье пасутся.

Размышления её прервали странные звуки, доносящиеся со стороны капустных грядок. Это был Сим собственной персоной. Перед ним лежала разделанная кроличья тушка, аккуратно объеденная изнутри. Ах, эта нежная кроличья печёнка! Сим честно собирался отнести тушку Ивану, но сперва надо было освежевать добычу. Волшебную трапезу кота прервал знакомый насмешливый голос:

– А я то уж было подумала, что ты у нас на капусту да репу перешёл.

Сим отложил кролика, присел на задние лапы и принял боевую стойку.

– Расслабься, котяра. Мне твоя добыча ни к чему, за своей иду. Смотри-ка, грамотно разделал. Шкурку не подрал. Будто ножичком поработал. Неужто коготками?

Сим молча выжидал, готовясь к неприятностям. Алёна кликнула проходившего мимо соседского мальчишку, сунула ему в руки добычу, наказав отнести Ивану, и сказала:

– Слушай, Симыч, айда со мной на охоту. Вдвое больше уток добудем. Из тощих пироги напечём, а пожирнее, навроде тебя, завялим к зиме. Все потрошка тебе. Идёт?

Сим подумал чуток и согласно кивнул головой. Восемь подстреленных уток плавали на середине озера, каждая с Алёниной стрелой в зобу. Там было жуть как глубоко, а плавать сестрица не умела. Она стояла над мокрым котом и посулами и угрозами заставляла его сплавать за добычей. Сим бы и поплыл, но он уже пытался это сделать. Едва кот ринулся за ближайшей уткой, как на него с диким негодующим кряканьем накинулось с десяток возмущенных птиц, прятавшихся в камышах. Разъярённые утки клевали и щипали бедолагу во все доступные места: нос, уши, глаза и макушку. Больше всего зловредные птицы, как по мишени, били по рыжеватой отметине между ушами.

Дома девушка делилась с братом впечатлениями от несостоявшейся охоты:

– Я же раньше с Купой ходила. Он плывёт да знай себе тявкает по сторонам, его утки и не трогают – боятся. А этот всё молчком бултыхался, вот его и долбанули несколько раз.  – Тут она покосилась в сторону лежащего на печке Сима с перевязанной тряпками головой и уточнила. – Раз сто с гаком. Так ведь нет, чтобы тявкнуть пару раз для острастки. Сам же виноват, что теперь с шишками на рыжей макушке.

Сим страдал молча, но Иванушка не выдержал и ляпнул:

– Ладно, Симушка, тявкать ты не захотел, но мог хоть покрякать. Глядишь, утки за своего бы тебя приняли.

А так что ж получилось: утопли утки, а с ними и Алёнины стрелы. Сим больше с сестрицей на охоту не ходил, да она его и не звала.

Глава 2. Ремесло и искусство

Праст – городишко не большой, не шибко шумный. Ремёсел в Прасте много: гончары, стеклодувы, кузнецы, бондари, ткачи. Но паче прочих ремесленных людишек в Самуровом княжестве уважали прастовских кожемяк да скорняжек. Эх, и выделывали кожу крепкие мужички-скорнячки. Не кожа получалась, а чистый бархат. И цвета умели подбирать такие, что модницы и модники всей Гантеи* выкладывали немало монет за меры прастовской кожи и замши. Путь троицы так и так пролегал через Праст, но Иван подозревал, что его старшая сестра неспроста решила позамешкаться в ремесленном городишке – уж больно поистёрлись её верные сапоги. Вот только не было у них денег ни на сапоги, ни на лапотки, ни на кусок хлебушка. Есть хотелось так, что в трёх животах будто кикимора на сносях бурчала. Сестра, братец и кот стояли на пороге постоялого двора и вдыхали дурманящие аппетитные запахи, доносящиеся с кухни. Иван тяжко вздохнул, и, словно в ответ на его страдания, в животе Сима зашкворчало так сильно, что приблудная шелудивая шавка, что жалась у двери, заверещала в диком испуге и спряталась под телегу заезжих купцов.

– Чего это она? Мы ж собак не едим, – удивлённо пробормотала Алёна. На что Ваня тут же язвительно добавил:

– А ты залезь под телегу и приложись к её уху своим брюхом. Я такой вой оттуда слышу, будто бы у тебя там не одна собака, а цельная стая.

Алёна приготовилась дать братцу подзатыльник, но тут между ними внезапно встрял Сим. Вообще-то кот крайне редко позволял себе такие вольности, как выступать примиряющей стороной между Алёной и Иваном. Напротив, он очень даже любил такие моменты, когда родные ссорились, а тем более дрались. Это ж какая возможность под шумок добавить пару-тройку царапин на Алёнину физиономию. Ну-у, конечно иногда чисто случайно и безо всякого злого умысла Сим, промахнувшись, в запале драки мог и Ивану по носу заехать. Но сейчас драться было нельзя. Во-первых, на голодный желудок безобразничать неинтересно, а, во-вторых, кругом люди. Не у всех же нервы настолько крепкие, чтобы выдержать вид изодранных вкривь и вкось детей. Вона баба с вёдрами от колодца идёт. Попробуй-ка при ней драку затей. Она разбирать не будет, кто прав, кто виноват. Так коромыслом по загривкам настучит, что голубые птички потом вокруг глаз седмицу мелькать будут. И, в-третьих, Сим учуял что-то важное.

– Так! Ага! В том доме, ты уверен? – Ваня внимательно смотрел, как Сим исподтишка выделывает свои загадочные пассы. – Алён, слышь, чё он говорит-то. Вон в той стороне кто-то шибко больной есть. Нам бы посмо…

– Тихо! – Алёна прикрыла рот Ивана своей грязной ладошкой. И притянула брата к телеге. Все трое шмыгнули туда же, куда только что залезла собачонка. По узкой дощатой мостовой неспешно двигались две высоченные тощие фигуры в серых балахонах, подпоясанных пеньковой бечевой. Глубокие капюшоны полностью скрывали лица этих двоих. Кисти рук были запрятаны в рукава. На груди у каждого на грубой железной цепочке висел одинаковой амулет, – круг, величиной с золотую монету. Внутри круга был треугольник, нацеленный вершиной вниз. А  внутри треугольника матово поблёскивал жёлтый камень с вертикальным змеиным зрачком. Роста эти двое были абсолютно одинакового, и поэтому амулеты, мерно покачивающиеся в такт их шагам, казались жутким живыми глазами огромной змеи.   Немногие прохожие, завидев их, тут же спешили либо свернуть на другую улицу, либо заскакивали в распахнутые двери постоялых дворов и мастерских. Мостовая опустела вмиг. Даже шустрые вездесущие воробьи куда-то запропастились. Лишь одинокая пегая курочка, невесть откуда взявшаяся на пути серых ряс, беззаботно выклёвывала из щелей скудную еду.

Когда серая пара скрылась за поворотом, люди не сразу стали выглядывать из своих укрытий. Пепельников* княжьи подданные боялись не меньше, чем колдунов и ведьм. Или больше.

– Уф, пронесло! – облегчённо вымолвил Иван.

– С-с-серые мрази, ху-ж-же крыс-с-с! Н-Н-НЕНАВИЖУ! – Алёну трясло от злости. Даже губы подрагивали от ненависти к двум случайным прохожим в серых рясах.

– О-хо-хо, сестрица, нас же могут услышать, – запричитал Иванушка. – Когда же ты наконец-то поумнеешь?

– НИ-КО-ГДА! – просигналил Сим Ивану.

– Я вот тебе сейчас покажу «никогда», – показала она кулак спрятавшемуся за спину Ивана коту. Однако чувство голода пересилило желание мести, и девушка решительным шагом направилась в сторону, указанную котом.

***

Алёна зашла в незапертую избу, из сеней прошла в горницу. Оглянулась. В доме чувствовался достаток. На тёмных бревенчатых стенах висели богатые медвежьи и волчьи шкуры. Клыкастые морды и когтистые лапы убиенных лесных жителей сурово раскинулись во все стороны света. На притолке над входной дверью уютно уселось белое чучело птицы-филина. В Алёниных родных местах филины и совы всегда считались священными птицами, а уж белые и подавно. Но больно далеко они сейчас находились от дома, чтобы можно было судить о хозяевах по своим обычаям. В другой раз девушка постаралась бы и через порог не переступать там, где человек так безжалостно выставлял на обозрение чёрные творения рук своих. Ладно бы волки и медведи (отец Алёны и Ивана сам был знатным охотником и не раз в одиночку выходил на хозяина леса), но так ведь то – медведь. Мудрая сова или священный филин  – безобидные создания. Они не чета грозному властелину Самуровых лесов, опаснее которого разве что только рысичи* будут.

Иван и Алёна до хрипоты могли спорить о существовании Рысьего племени. Иван утверждал, что нет на земле того, кого никто никогда не видел. Алёна же пыталась переубедить его в обратном. Мол, вон Сим про страшных пустынных змеюк рассказывает, а видеть-то их тоже никто не видел. По крайней мере, из ныне живущих. На что Иван резонно замечал, что от пустынных змееголовов хотя бы кости остались. Алёна же не сдавалась и не менее авторитетно отвечала: «Кости у смертных тварей бывают, а рысичи бессмертны!». Сим в этих спорах не участвовал, но слушать Алёнины байки про Рысье племя любил.

Размышления Алёны были прерваны тонким протяжным стоном. Девушка вздрогнула, скинула заплечный мешок у печи и прошла в левый закут, отгороженный от горницы нарядной домотканиной с вышитыми весёлыми петухами по низу.

Картина, представшая перед её взором, была ужасающа. На низком топчанчике, устеленным роскошным куньим укрывалом, лежал бесформенный куль, замотанный в многочисленные тряпки. И по всему видать, куль этот умирал. Около несчастного дитяти на коленях стояли двое: огромный мужичина с лихим рыжим чубом и крупными конопушками на видневшейся из свободного ворота рубахи крепкой шее и хрупкая тонкокостная женщина с красивым надломленным лицом и растрёпанной косой. Мать и отец не видели незваную гостью. Их взоры были прикованы к лицу самого дорогого для них на всём белом свете существа. Существо слабо шевельнулось на своей жаркой постели и  опять издало тонкий жалобный скулёж. Сердце Алёны не выдержало, и она громким приказным тоном велела:

– Шли бы вы оба отсюдова. Чуть мальца не сгубили, – и тише добавила, – ёлкин пень вам в зад.

Когда Алёна вошла в дом, Иван приказал Симу затихариться в овине, а сам отправился к колодцу. Напившись холоднющей водицы и наполнив на всякий случай фляги, мальчик присел передохнуть в тенёчке раскидистой черёмухи, росшей у колодца. За несколько минут сидения под сладко пахнущими ветками он уже знал всё что надо.

В доме Арефы-кожемяки третью седмицу жила беда. Оленёк – единственный сын Арефы и жены его Малены кончался в этот миг в страшных муках. Только эту новость и обсуждали сейчас кумушки у колодца:

– Эхма, бабоньки, – горестно вздыхала полногрудая бабища в ярко-красном охабне с воротом, отороченном белкой, изрядно потрёпанной молью.– И за что этакая напасть на Арефов род? Ведь Малена-то, посчитай, четверых деточек друг за дружкою схоронила. И до года не доживали, кровинушки.

В ответ на её причитания чернобровая молодица, увешанная мелкожемчужными бусами в несколько рядов, и в платке, повязанном широченными концами надо лбом, громким шёпотом сообщала товаркам:

– Уж больно светел у них мальчонка-то получился. Знамо дело, что такие детки надолго туточки не остаются. Самуру Вседержителю нужны шибче, чем родным отцу с матерью.

На эту народную мудрость ни у одной женщины не нашлось возражения. Все они лишь в такт дружно закивали головами.

Ваня возвращался к избе Арефы и на чём свет держится проклинал глупых баб. Если слушать эти бредни, то получается, будто для страдающего мальчишки белую лодью* надо стругать и тут же на погребальный костёр тащить. И про Вседержителя эти нарумяненные и насурмлённые гусыни ничего не понимают. Он не нуждается в таких, как Оленёк. Будто бы делать Самуру нечего, как всячески морить хороших мальчишек. У него есть дела и поважнее. Ивану про эти дела кое-что было известно. По крайней мере, про одно важное дело точно.