Читать книгу Самурейцы. Книга 1. Геройские герои - - Страница 4

Почти четыре седмицы назад в Прасте случился небольшой переполох. Через Южные ворота в город въехал необычного вида странник. Верхом он был на маленькой дикарской мохноногой лошадке, неказистой, но выносливой и непривередливой. Несмотря на установившуюся тёплую погоду, странник с головы до ног был укутан в толстый шерстяной плащ. На голове у него было нелепое сооружение, напоминающее бабий кокошник вперемешку с воинским шлемом. При ближайшем рассмотрении это оказалось шапкой из войлока, видимо, когда-то бывшего белым, а теперь из-за дождей и дорожной пыли ставшего коричнево-серым. Обут чужеземец тоже был невесть как: на босу ногу чудные башмаки с каблуками. Пятки в них оставались открытыми, а носы, напротив, были закрыты, сильно удлинены и загнуты вверх. И ведь не лошадь и одежда были самыми примечательными в облике чужака, а его кожа. Она была черна, как печная сажа. Сказать, что приезжий был молод или стар, Серок не мог, потому что из-за необычного цвета лицо чужака не поддавалось никакой классификации. Стражники, исправно нёсшие в тот момент дозор на Южных воротах, мягко говоря, обалдели. Но, несмотря на то, что удивлению их не было границ, мозгов-то у мужиков хватило, чтобы отправить посыльного за пепельниками. Те прибыли так быстро, как только позволяла их чинная неторопливая походка. Один из двоих прибывших разговаривал с чужаком на незнакомом языке, причём не на том, на котором говорил сам странник. Сначала пепельник, как и полагается, заговорил с ним на самурейском, потом на гандейском, потом на сахамарском, и лишь в последнюю очередь на том, который знал сам чужестранец. Сметливый стражник подметил, что чужак с трудом подбирает нужные слова, да и пепельнику разговор давался нелегко. Странное дело, но чужак каким-то чудом смог уговорить подозрительных пепельников пропустить его  в Праст. Может быть, его выручила светившаяся в глазах рабская покорность и полная отрешённость от происходившего, так не свойственная местным жителям. Может быть, помогло то, что при нём не оказалось и щепотки целебень-травы. Может быть, на пепельников каким-то образом подействовал вид охранной подорожной с княжеской печатью. Кто знает? Одно стражникам было известно наверняка: чернокожий пришелец не заплатил Серым братьям ни монеты. И не потому, что у него не было денег, напротив, в увесистом поясном кошеле после уплаты въездной пошлины ещё прилично серебра оставалось. А потому, что пепельники никогда ни у кого ничего не брали. И рук их, постоянно глубоко засунутых в широкие рукава ряс, тоже никто и никогда, кроме самих пепельников, не видал. Не о пепельниках, однако, сейчас идёт речь, а о чёрном колдуне. В Прасте чужеземец провёл одну и половину седмицы, и всё это время он просидел на самой высокой смотровой башне. Не слезал оттуда ни за едой, ни за питьём, ни за какой другой нуждой. Раскорячил на смотровой площадке какие-то чудные палки и не отходил от них ни днём, ни ночью. По светлому времени смотрел на солнце, по тёмному – на луну и звёзды. Иногда отваливался от своих палок и чего-то карябал в пергаментных свитках. Когда чужеземец слез с площадки, ему, ослабевшему от голода и бессонницы, пришлось держаться на опору башни. Но на измождённом и уже даже не чёрном, а сером от лишений лице блуждала беззаботная белозубая улыбка. Что бы он там ни рассматривал на небе, он увидел то, что хотел. Вокруг чужака собралась толпа галдящих ребятишек, среди которых были и Оленёк с Серком. Счастливый чужеземец поманил к себе ребятишек и самых смелых, не побоявшихся подойти к страшному незнакомцу, ждало чудо. На чёрной ладони пришельца лежали яркие разноцветные камушки. Один камушек незнакомец положил себе в рот и удовлетворённо захрустел, показывая, что камушек очень вкусный. Ребятня моментально разобрала заморское угощение. Детишки начали пробовать дивные камушки и поняли, что ничего вкуснее за свою недолгую жизнь они ещё не пробовали. Ели угощение все, кто в тот момент находился на площади, а занедужил один Оленёк. На следующий день мальчик не смог подняться, весь горел и метался по постели. Через пару дней всё его тело покрылось гноящимися ранами. Он то и дело впадал в забытьё, а в те редкие моменты, когда приходил в себя, так кричал от жгучей боли, что соседи в ужасе закрывали ставни на окнах и затыкали печные отверстия. Но крики умирающего ребёнка всё равно были слышны далеко в округе. В последние три дня силы покинули его полностью. Громкие крики перешли в еле слышные стоны. В тот день, когда небывалый недуг пришёл в дом Арефы и Малены, туда же наведались и пепельники. Внимательно осмотрели больного ребёнка, не боясь заразиться, и сказали: «Готовьте ему лодью». Городской голова сперва было навострился послать людей вдогонку чёрному звездочёту, но остальные детишки были здоровы, и власть суетиться перестала. А зря…

***

Крепкий дубовый стол – украшение горницы. Столешница, выскобленная добела, – длань божья. Сюда-то Алёна и выгрузила свои заветные мешочки. Из первого – самого увесистого отсыпала на ладонь полпригоршни травы, из второго, поменьше, досыпала на ладонь три щепотки и, наконец, из самого маленького и самого ценного, кучечку величиной со свой мизинчиковый ноготок. Плавно, осторожно, боясь чихнуть или кашлянуть, Алёнушка засеменила к чану с кипятком и сыпанула в него треть смеси со своей ладони, потом треть ушла в колодезную воду, а вот у чана с молоком девушка задержалась подольше. Тщательно стряхнула с левой ладони в молоко остатки целебень-травы, развернула обе ладони в сторону стола, где аккуратной стопкой лежала её одёжка и стояли полуразваленные сапожки. Из левого сапога вдруг не спеша выполз нож, развернулся рукоятью в сторону развернутых ладоней, сбалансировал в воздухе и плавно подплыл к хозяйке. Алёна привычно ухватила левой рукой костяную рукоятку, занесла над своим правым предплечьем и полоснула по руке. Из глубоко пореза тут же обильно заструилась кровь. Двенадцать крупных тёмно-вишнёвых капель упали в чан с молоком. Лишь последняя капля коснулась молочной поверхности, как мир перевернулся  с ног на голову. В доме завыло, завизжало и зарычало страшными навьими голосами. Белая поверхность закипела иссиня-чёрной зловонной жижей. Из неё полезли лапы и морды невиданных чудовищ. Весь этот рычащий и визжащий комок чешуйчатой, мохнатой и бескостной плоти рвался к ведунье с единственной целью – утащить к себе, в свой потусторонний навий мир. Чтобы рвать, кромсать, уничтожая всю, до последнего кусочка. Чтобы забрать себе её светлую душу. Девушка сначала в испуге отшатнулась от страшного видения, но тут с топчана раздался еле слышный в страшном рёве жалобный стон, и она очнулась. Медлить было нельзя. Оленёк испускал дух. Алёнушка решительно развернулась лицом к рвущимся в её сторону исчадиям и вскинула руки к небу. Она зашлась в глубоком надсадном крике, идущим не из горла, а из самого нутра. И словно в ответ на её вызов твари полезли из чана. Вот уже несколько капель упало на пол избы, и на месте их падения образовались чёрные дымящиеся дыры – толстенные кедровые доски прошило насквозь, как вышивальщица, не задумываясь, протыкает иглой полотно. Этого Алёна стерпеть уже не могла. Она вытянула руки в сторону чана с тварями. Лицо девушки исказилось в оскаленной гримасе, каждый волос на её голове стал жить своей собственной жизнью. Они объединялись в тонкие пряди, на конце которых вырастали шипящие змеиные головки, змейки обвивались вокруг навьих прислужников и сдавливали их убийственными удавками. Женский волос очень прочен, а уж укреплённый наговором и отваром из целебень-травы, становится непобедимым оружием. Когда последняя придушенная тварь убралась на свою тёмную сторону, молоко вновь приобрело обычный белый цвет. Алёна встряхнула головой – волосы приняли свой всегдашний вид; подошла к топчану и стала разворачивать замотанного в тряпицы мальчишку. На его теле не было живого места от язв и гноящихся ран. Совершенно непонятно было, за что в этом истерзанным хворобой теле цеплялась жизнь. Когда последняя обвязка, пропитанная облепиховым маслом, топлёным гусиным жиром и ещё какой-то гадостью, была снята с тела мальчика, Алёна взяла мальчика на руки и пробормотала:

– Хворый-хворый, а весу в нём, поди, сто баров.

На самом деле Оленёк шибко исхудал за время болезни, и рёбра его так и выпирали из-под изъязвленной кожи. Но борьба с навью измотала девушку так, что ей сейчас и Сим показался бы размером со слона. Очень боясь упасть, она добрела со своей драгоценной ношей до молочного чана и опустила туда мальчика. Она полностью погрузила его в молоко, оставив на поверхности лишь светловолосую голову. Странные чувства возникли в её душе, когда вдруг ей подумалось, что лица и шеи мальчика болезнь не коснулась. Глаза у него были полуоткрыты, но ничего не видели – он был в забытьи. И Алёна видела, что сын кожемяки невероятно красив. Красив не так, как бывают красивы сытые, здоровые и обихоженные дети богатых родителей, и не так, как бывают красивы босоногие, загорелые и свободные детишки землепашцев и работных людей. Он был красив внутри. Он был красив так же, как был красив её Ванюша до того проклятого дня. Эх-ма, не время сейчас в горькие воспоминание уходить. Надо чужого мальца до конца спасать. Половина дела ею уже была сделана. Алёна пошептала над молоком, оно взволновалось, но почти тут же успокоилось. На лицо мальчика вернулся лёгкий румянец, цвет губ из сине-жёлтых стал алым, а дыхание из частого и прерывистого превратилось в спокойное и ровное. Пришла пора переложить его в чан с горячей водой. Алёна голым локотком попробовала горячую воду и убедилась, что та остыла уже достаточно, чтобы не обжечься. Она перенесла мальчика в этот чан. Оленёк всё ещё был без сознания, но язв на его теле стало гораздо меньше, а раны затянулись плотной кожистой корочкой. Алёна пошла посолонь вокруг чана и стала читать один из тех наговоров, которым её обучила покойная тётка.

Двенадцать кругов с наговором явно помогли: Оленёк приподнял голову, удивлённо заозирался вокруг и… чихнул. Пришло время переносить его в последний чан. Хвала Вседержителю, что Алёне не пришлось тащить его на руках. В колодезную воду Оленёк залез сам. И оттуда уже вылез совершенно здоровым человеком.

***

Всё это время Сим просидел в овине. В ночь перед приходом троицы в Праст хозяйская корова отелилась. Большеголовый телёнок нетвёрдо стоял на ножках, то и дело припадая к материнскому вымени. Сообразительный кот долго внимательно присматривался к действиям телёнка и, наконец-то, решился. Если бы не дикий голод, от которого кружилась голова, Сим не рискнул бы подойти к корове. Дома Алёна и Иван корову не держали – молоко им доставалось путём натурального обмена с сердобольными соседями, поэтому Сим, три года проживший в деревне, имел весьма смутное представление о том, откуда берётся молоко. И вот случай помог. Телёнок в очередной раз отвалился от материнского вымени, и следом за ним бочком-бочком Сим подкрался к бурёнке. Привстав на задние лапы, мягкими передними кот обхватил сосок коровьего вымени и тихонечко потянул вниз. Молочко тонкой тёплой струйкой потекло на солому овина. Эх, драгоценная жидкость пропадала! Сим огляделся в тёмном овине. Темнота, как известно, – друг молодых котов. Кот узрел прислонённый в углу кусок старой полуистлевший рогожки и немедля подтащил его к корове. Теперь всё молочко попадало на рогожку. А уж слизывать его с плотной поверхности коту не составило никакого труда. К моменту полного выздоровления Арефова сыночка Сим был абсолютно счастлив.

Молока в кошачий желудок влилось на пару литров больше, чем помещалось туда любой другой жидкости, тёплый телёнок лежал около своей усталой мамаши, которая флегматично пережёвывала прелое сено, а усатый бродяга лежал тут же, привалившись сытым брюхом к пегому бочку телёнка. Любой нормальный кот в такой ситуации давно бы удрых, но только не Сим. В отличие от обычных домашних кошек симосиды спали не по 16-18 часов в сутки, а три-четыре. Да это и сном и назвать-то нельзя было, потому что один глаз у Сима во время дрёмы всегда был приоткрыт, то есть соблюдал бдительность. Тесная духовная связь с Иваном и, как это ни странно, с Алёной позволяла Симу всегда точно определять, что сейчас делают брат и сестра и в каком они настроении. Об Иванушке Сим не беспокоился. Отзывчивая соседская кумушка, та, что в жемчугах к колодцу ходила, приютила Арефу и Малену, а с ними и Ивана. Так что мальчик сейчас был сыт и спокойно подрёмывал, сидя на низенькой приседке у соседской печки. Сестрице же пока было не до отдыха. Она сидела на корточках в углу Арефовой избы и катала по полу куриное яйцо. Это было последнее. Три предыдущих яйца были уже накатаны и разбиты в старую плошку. Вместо яичных желтков в плошке плавало три чёрных дымящихся глаза – это болезнь вышла наружу. А вот последнее – четвёртое яйцо оказалось чистым.

– Уф, – Алёна устало отвалилась от угла и глянула в сторону спасённого мальчика.

Оленёк до сих пор не пришёл в себя. Из последнего чана он вылез самостоятельно и перебрался на лавку. Голый и мокрый Оленёк потерянно сидел на лавке, обсыхал и думал о том, что мёртвым быть не так уж и плохо. В своём доме его оставили, от ужасной боли и страшных язв избавили, правда, мама у него теперь другая. Неизвестно, добрая или не очень, но уж красивая – это точно. Следующие слова новой мамы слегка разочаровали мальчика:

– Чего расселся, конопатый! Живо оделся да за папашей своим бестолковым сбегал. Ага, ещё мамке там скажи, чтобы еды побольше сготовила. Жрать хочец-ца, мочи не-е-е-хр-р.

Не договорив, Алёна сползла по стенке избы и, свернувшись калачиком, сладко засопела.

***

До последнего закатного бита оставалось совсем ничего. На город медленно надвигалась сумеречная полутьма. Жители зажигали лучины. Мужчины отдыхали после тяжёлого рабочего дня, хозяйки собирали ужин. Этим вечером в каждом прастовском доме говорили лишь об одном, – о чудесном спасении сына Арефы-кожемяки.

В доме самого Арефы был праздник. Весь стол был уставлен мисками и кувшинами. В центре на самом большом деревянном блюде возлежал жареный гусь, начинённый яблоками и пшеном. На блюдах поменьше были разложены грибочки солёные, рыбка копчёная, мясцо подвяленное да мясцо усоленное, пирожки с начинками разнообразными, репа пареная и в меду варенная. В кувшинах были узвары. Иван как раз сейчас надулся своим любимым, клюквенным, и усердно грыз гусиное крылышко. Алёна в одной руке держала румяный пирожок, в другой – ложку с пареной репкой. Хозяева сидели напротив своих гостей и молчали. Малена, подперев щёки руками, любовалась на то, с каким аппетитом чужие дети уплетают её стряпню. Арефа же прикидывал, во что обойдётся ему спасение сына. И, видимо, думал так усердно, что мысли его из головы разве что через уши наружу не пёрли. Алёна исподлобья глянула на кожемяку и пробурчала сквозь зубы:

– Не боись, хозяин. Много с тебя не запрошу. Видишь, – она демонстративно выставила из-под стола ногу в потрёпанном сапоге, – сапожки зело поизносились. Вот новая пара с тебя и буде. И пару краюх хлебушка нам в дорогу снарядишь. На рассвете уходим.

– Ой-ёй, гости дорогие, – огорчённо всплеснула руками Малена, – остались бы погостевать у нас. Ишь, какие худые да оборванные. Я ужо вас подкормлю, одёжкой снаряжу. Что скажешь, хозяин?

Арефа поскрёб в затылке своей лопатообразной пятернёй и утвердительно кивнул.

– Нам нельзя надолго туточки оставаться, – отхлёбывая из глиняной кружки, простодушно сказал Иванушка. За это под столом получил тычок от Алёны, поперхнулся и закашлялся. Сестрица от всей души треснула пару раз братца кулаком по спине. От её не в меру участливого похлопывания из глаз паренька ручьём хлынули слёзы.

Сима в доме не было. Парное молоко в неограниченных количествах на организм кота оказало весьма странное влияние. Сим сидел в известной позе в раскидистых огородных лопухах и страдал. Ну почему, почему за своё недавнее счастье ему приходится так жестоко расплачиваться? И даже Ивана рядом с ним нет, чтобы хоть было кому поплакаться на нелёгкую кошачью долю.

Когда дверь избы приоткрылась и на пороге появился странный зверь, похожий на кота, хозяева не шутку всполошились. Алёна кивнула в сторону Сима и сказала:

– Это наш котейка. Видать в вашем огороде шпал, вон лопух-то к жадниче прилип, – тут она прожевала пирожок, сглотнула и добавила, – голодный небось.

Малена вскочила с лавки и засуетилась с мисками:

– Щас молочка ему парного налью…

От слов хозяйки кот согнулся пополам, тоненько завыл и опрометью кинулся вон из избы.

– Вань, чего это с ним? – сыто отвалившись от стола, спросила Алёна.

– Видать, птица эта ободранная его напугала.

Филин продолжал сидеть на старом месте, хитро щурил на Алёну свои круглые жёлтые глазищи и явно на что-то намекал.