Читать книгу Три жизни доктора Сигала. Недлинная повесть - - Страница 8

Леон потёр шею: Эх Сонька- Сонька, чечётка-счетоводка, туристка-экономистка… Упустили мы тебя, врачи херовы. Он услышал, как поднялась дверь гаража. Петька выезжает? Утро уже? Попытался встать, но плюхнулся обратно в кресло, – Чёрт. Правильно Милка сделала, что повидалась с тобой живой, а на похороны не приехала.

Вместе с Соней в жизнь семьи вошла её подруга Мила. Длинная, тощая, с задатками будущей красавицы, упрямая и острая на язык. Лёнины ровесники их сестрёнками не интересовались. Глядя в глаза своих девушек, они видели только большую белую грудь. Он же, благодаря поломкам в Зининой квартире, регулярно посещал свой сад земных наслаждений. Молодой цветник, Соньку и Милку, он пестовал как старший брат. К тому времени, как Лёня сподобился посещать «расписной русский рай» Зины, девочкам исполнилось двенадцать.

– Кузина Софья и девица Эмилия, а не желаете ли прокатиться за город подышать свежим воздухом? – предлагал он.

– Желаем! – визжали девчонки и кидались одеваться и делать бутерброды, вкуснейшие – чёрный хлеб, намазанный маргарином, и половина котлеты.

– И не забудьте надеть свои шляпки и перчатки, мадемуазели, – командовал Лёня. Таки он и рос в ауре маминого обожания, Зининых ласк и девчоночьего восхищения.

Счастливчик. А потом…

А потом ему, отличнику, который годами защищал честь школы в шахматных турнирах и на соревнованиях по фехтованию влепили тройку по физкультуре. Настоятельно не рекомендовалось удостаивать золотой медалью еврея. По той же причине его не приняли и в Военно-медицинскую академию. Завалили на сочинении. Что тоже не лезло ни в какие ворота – его сочинения не раз выигрывали школьные конкурсы. Безутешный и злой, он отправился на приём к председателю приёмной комиссии и попросил показать ошибки. Леону даже стало как-то не по себе от той чёткости, с которой в памяти встала, казалось, забытая картина.

Умели ж эти сволочи картины маслом малевать. Не забудешь, если и захочешь.

– Молодой человек, – красивый и толстый дядя-подполковник засунул палец за тесный воротник кителя, – я, конечно, мог бы и должен был бы начать пачкать вам мОзги, мол, ваше сочинение уже отправлено в архив, или попытайтесь ещё раз через год, но вы мне симпатичны. Мой вам совет, не теряйте времени понапрасну. Несносно душное лето в этом году, – он вытер пот со лба большим клетчатым платком. – Мы принимаем людей вашей национальности в соотношении один к ста, и, как правило, из детей наших сотрудников.

Лёнины длинные ноги меряли километр за километром. От злости и бессилия сжимались кулаки. Пусть этот яд выплеснется здесь, на старые камни этого мира. В свой мир… Он внезапно остановился – как же он раньше не замечал, что живёт в двух мирах?! Один, как у всех: родина, язык, берёзки, песни, а другой, в котором часто говорят на смеси русского с идишем, оказывается, мешает. Если принять этих прохожих за парадигму однослойности, то он, Лёня, двуслойный. Однослойным быть хорошо. Однослойным быть правильно! Но как? Тепло, привязанности, любви – они-то в том другом…

Дома папа обнял его:

– Когда мы приходим в этот мир, сынок, никто нам не обещает, что всё будет справедливо.

– Яша, – вставила мама, – опять ты со своими мудростями. Тоже мне философ. Не расстраивайся, сыночек. Ты своего добьёшься.

Как глубоко врезается в память несправедливость, а унижение – навечно. Мама-мама…

– Не нужна тебе эта солдафонская академия. Хорошим хирургом можно стать после любого медицинского института, а остаться мясником – и после самого лучшего. – Достав из сундука шелковый пыльник и шляпку «менингитку» довоенных времён, мама отправилась в Санитарно-гигиенический институт. Там работал школьный друг дяди Иосифа.

– О том, чтоб не помочь племяннику Иосифа, не могло быть и речи, – докладывала мама семейству результат похода. – Но только при наличии двухлетнего рабочего стажа и отличных оценок. Я ему сказала: «На моего Лёню можете положиться. Он ещё станет гордостью вашего института и всей нашей отечественной медицины». И таки так оно и будет.

Рабочий стаж Лёня зарабатывал в отвергнувшей его Военно-медицинской академии в качестве технички, курьера и посудомойки. После работы он шёл в библиотеку, где часами с удовольствием рылся в Большой медицинской энциклопедии. Собирался заняться анатомией, но зацепился за отоларингологию. Его рассмешило, что «у эмбриона клетки мозга, заведующие половой зрелостью, возникают на месте, где закладывается нос». Оказывается, теория дяди Иосифа насчёт их фамильных носов родилась не на пустом месте.

Раз в месяц в день получки он приглашал Соню и Милу в кино, музей или на выставку. Заканчивались такие походы в кафе-мороженном.

– Ну что, по сто, сто пятьдесят, или двести?

– Мне не надо, – смущённо отвечала Мила.

– А тебе, Макакесса?

– Сто пятьдесят… Если можно.

Девочки опускали глаза и усиленно рассматривали пингвина с шаром на носу на стекле стола. Щёки их розовели. Подходила официантка.

– Всем по сто пятьдесят с сиропом. Тебе с каким? Милка-а… И ещё три бокала Советского полусладкого, пожалуйста.

– Лёня, – одновременно ахали девочки, – не надо.

– Повезло вам с кавалером, – подмигивала официантка и отплывала выполнять заказ.

На Лёнины премиальные и сверхурочные ходили в театр. Девочки надевали платья «на выход» и меняли в гардеробной уличную обувь на туфельки. Билеты на галёрку стоили копейки. Главный расход и наслаждение – бутерброды с икрой и сёмгой в антракте. От одного вида сверкающих под хрусталём люстр икринок и переливающейся от розового до голубого сёмги, рот наполнялся слюной, а глаза загорались предвкушением. Мила неслась в буфет занимать столик, а Соня – очередь. По чашечке турецкого кофе и бутерброд с чёрной икрой – Соне, с красной – Миле, а Лёне – с сёмгой. Кто что любит, стоило всё это одинаково.

Однажды во время такого антрактного пира Лёня услышал за своей спиной:

– Вам очень повезло, молодой человек.

Он повернулся. На него смотрел человек лет сорока.

– Девушки у вас первоклассные. Зачем вам две? Может, поделитесь?

Человек вроде шутил, и всё же что-то мерзкое промелькнуло в его взгляде.

– Я жадный, мне нужны обе.

Лёня вытянул свои длинные руки (к восемнадцати он уже достиг метра девяносто двух) и обнял девочек. Он вдруг впервые увидел их глазами мужчины. Сонька – сама женственность и соблазн. Многолетние занятия танцами только отточили её природную грациозность. Мила – на полголовы выше Сони, с прямыми плечами и нечитаемыми глазами его кумира Греты Гарбо. Тонкая, спортивная она, как и Лёня, занималась фехтованием. Каждая хороша и юностью, и той особой индивидуальностью, которая на всю жизнь.

Леон потряс головой: как ясно перед ним предстали будто ожидающий чудес взгляд Милы, едва заметная родинка над губой Сони, длинный завиток, который она то и дело закладывала за ухо. Произошедшее несколько часов назад не совмещалось, не укладывалось, не лезло… И это говорю я, врач, перевидавший больше смертей, чем мне лет. Идиот. Он набил давно погасшую трубку.

***

По настоянию мамы два раза в месяц Лёня с Соней ходили «проведать» её пустующую квартиру. Дядю Йосифа ею облагодетельствовала Академия наук за пару лет до ареста. Соня открывала дверь, и её нежное личико становилось мокрым от слёз. Когда к ним присоединялась Мила, слёзы просыхали быстрее. Девочки брались за тряпки, а Лёня открывал форточки, проверял, не текут ли краны, работает ли батарея и не появились ли тараканы. Уборку завершали дружным «ура» и усаживались пить кипяток с колотым сахаром, заварка давно кончилась.

– Лёнька опять вчера в три часа ночи объявился, – начинала Соня.

– Неправда!

– Нет, правда. Я слышала, как дверь скрипнула. И как пружины дивана с тобой поздоровались. Лёнь, ну кто у тебя сейчас, ну честно? Та же, что летом или другая?

– Да откуда ты знаешь, кто летом?!

– Знаю. Я тебя с ней видела. Милка, у неё грудь вот такая, – Соня вытягивала руки на полметра вперёд, – и сзади столько же, а головка, как у моей куклы Вари. А до этой у него была, у которой всё наоборот. – Девчонки покатывались со смеху.

– Всё ты врёшь, Сонька. Ты у меня допрыгаешься. Не будет тебе ни мороженного, ни шампанского.

– Да Сонь, всем известно, – вставляла Мила, – он шляха.

– Кто я?! – басом вопил Лёня.

– Шляха. Шляешься потому что. – Лёня пытался схватить Милу за «конский хвост», но она вскакивала, и они носились вокруг стола, пока ему не удавалось зацепить кончик её волос.

– Сонька, неси ножницы!

– Нет, Лёнечка, только не это, – театрально рыдала Милка сквозь смех. – Если ты отрежешь хоть кусочек, я утрачу свои ум и силу, как Самсон. Не стань злой Далилой, отпусти-и-и меня на свободу.

– Самсо-о-он… Да какой ты Самсон, когда ты Рапунцель.

– А ты тогда, если обрежешь мне волосы, злая мачеха.

– А если нет? Кто я тогда? Ну… кто?»

– Принц, – выдавливала Мила.

– То-то же. Смотри у меня. Будешь обзываться – наголо остригу.

Спорили до посинения.

– Хемингуэй, Бабель и Джек Лондон – вот кого надо читать, – басил Лёня, хотя художественную литературу он после окончания школы отверг как бесполезную.

– Да ладно тебе, всё равно лучше Алексея Толстого никого нет, – уверенно заявляла Соня. Она доверяла только классикам.

– А Зощенко, Ахматова… А Булгакова «Дни Турбиных», они что, не в счёт? – горячилась Мила. Она читала всё, что удавалось достать. Простаивала в очередях у книжных магазинов, иногда и ночами.

Мила Лёне нравилась. Очень. По отношению к ней у него возникло странное, ранее не испытанное чувство: она манила, как свеже-изданная, непрочитанная книга. Хотелось любоваться её оформлением, потрогать её чуть шершавый переплёт, вдохнуть аромат её новизны. Манила обещанием стать самой интересной, самой любимой, но разрезать её страницы он не решался. Рано. Пусть ещё полежит – ведь он ею любуется и не раскрытой. Интуиция подсказывала, что чтение книги «Мила» вынудит исключить все другие. Поэтому, пока есть время, нужно эти другие полистать, чтоб потом никогда к ним не возвращаться.

Миле было пятнадцать, когда он всё же попытался её поцеловать. Она отпрянула, глянула на него с испугом и залилась краской до самых висков. Лёня тут же сделал вид, что шутит.

– Я на тебе тренируюсь.

– Я для тренировок возрастом не вышла.

– Мила давно догадалась о сути его походов к Зине.

Он работал, занимался и… да, раз-другой кто-то заполнял опустевший Зинин угол.

Какой же ты, Лёня, был счастливый. Сам того не зная. Молодой идиот. Правильно говорят: «если бы молодость знала, если бы старость могла…». А таблетки? Что, что таблетки? Она попросила, откуда он мог знать, как она ими воспользуется…

Леон встал и направился к письменному столу. Понял, что по прямой не пройти. На столе лежала диссертация его ученика «Кохлеарная имплантация, – как наиболее перспективное направление реабилитации неслышащих». Сама по себе операция довольно сложная, но не новая. Гениально то, как он придумал её делать. Brilliant!.