Читать книгу «Философия разума». Гегеля. Книга четвертая - - Страница 13

Уже упоминался вопрос о границах между логикой и психологией, между логикой и этикой, этикой и психологией, психологией и эпистемологией. Каждое из этих понятий время от времени затрагивает область, которая кажется более подходящей для других. Логику иногда ограничивают, обозначая ею изучение условий производного знания, канонов умозаключения и способов доказательства. Если ее рассматривать более широко, как науку о формах мышления, то предполагается, что она подразумевает мир фиксированных или стереотипных отношений между идеями, систему стабильных мыслей, управляемых незыблемыми законами в абсолютном порядке незапамятных или вечных истин. В противовес такой фиксированности, психология должна иметь дело с этими же идеями как с продуктами – как с вырастающими из живого процесса мышления, имеющими за собой историю и, возможно, перспективу дальнейших изменений. Приведенный таким образом генезис может быть либо простой хроникой-историей, либо философским развитием. В первом случае в нем будут отмечены случаи и обстоятельства, реакции ума и среды, под влиянием которых формировались идеи. Такой психологический генезис нескольких идей можно найти во второй книге «Эссе» Локка. В последнем случае речь идет скорее о внутреннем движении, действии и реакции в самих идеях, которые рассматриваются не как следствие случайных событий, а как саморазвитие, органическое развитие. Но и в том, и в другом случае идеи будут показаны не как готовые и независимо существующие виды в мире идей-вещей, не как неизменная схема или каркас, а как рост, как история и развитие. Психология в этом смысле была бы динамической, в отличие от предполагаемой статической обработки идей и понятий в логике. Но можно сомневаться, насколько правильно называть это психологией: если только психология не имеет дело с содержанием психической жизни, с их смыслом и целью, а не, как кажется правильным, просто с их характером психических событий. Такая психология – это скорее эволюционистская логика, диалектический процесс, а не аналитика данных.

Таким же образом этика может быть приведена в один из видов контакта с психологией. Можно предположить, что этика, как и логика, предполагает и имеет дело с некой непреложной схемой требований, миром морального порядка, управляемого неизменным или универсальным законом; вечным царством права, существующим независимо от человеческой воли, но подлежащим изучению и бескомпромиссному повиновению. В противовес этому предполагаемому абсолютному порядку психология, можно сказать, показывает генезис идеи обязанности и долга, рост авторитета совести, формирование идеалов, относительность моральных идей. Здесь она также может прийти к этому выводу, используя более внешний или более внутренний способ аргументации. Он может попытаться показать, другими словами, что обстоятельства порождают эти формы оценки поведения, или утверждать, что они являются необходимым развитием человека, каким он является. Можно снова усомниться в том, что это правильно называть психологией. Однако в конечном счете ее цель, по-видимому, заключается в том, что объективный порядок неправильно понимается, когда он рассматривается как внешний или квазифизический порядок: как закон, написанный и санкционированный внешним авторитетом – как, по словам Канта, гетерономия. Если этот порядок объективен, то потому, что он в некотором смысле субъективен: если он выше простой индивидуальности человека, то он все же в некотором смысле тождественен его истинной или универсальной самости. Таким образом, «психологическое» здесь означает признание того, что логический и моральный закон автономен: что он не дан, но хотя и необходим, но необходим внутренним движением разума. Метафора закона, короче говоря, вводит в заблуждение. Ведь согласно распространенному, хотя, возможно, и ошибочному анализу этого термина, сущность закона в политической сфере состоит в том, чтобы быть разновидностью повеления. И это скорее односторонне практический или эстетический взгляд. Сущность закона вообще и предпосылка всякого закона в частности – это скорее единообразие и универсальность, самосогласованность и отсутствие противоречий: или, другими словами, рациональность. Его сущностная противоположность или противоречие по сути – это привилегия, попытка изолировать случай от других. Она не обязательно должна всегда требовать голого единообразия – требовать, чтобы одно и то же действие совершалось разными людьми: но она всегда должна требовать, чтобы каждая вещь, находящаяся в сфере ее действия, рассматривалась на принципах полной и тщательной гармонии и последовательности. Она требует, чтобы с каждой вещью обращались по общественным принципам и публично: ничего отдельного и единичного, как простое происшествие или как мир сам по себе. К нему можно относиться по-разному, но всегда на основе общего блага, как к части охватывающей системы.

Однако существует, вероятно, и другой смысл, в котором психология тесно связана с этикой. Если рассматривать человека как микрокосм, то его внутренняя система будет в большей или меньшей степени воспроизводить систему большого мира. В старой психологии различали верхний или высший порядок способностей и нижний или низший. Так, в интеллектуальной сфере интеллект, суждение и разум ставились выше чувств, воображения и памяти. Среди активных способностей разумная воля, практический разум и совесть были поставлены выше аппетитов, желаний и эмоций. И это использование слова «факультет» так же старо, как и у Платона, который считает науку высшим факультетом по сравнению с мнением или воображением. Но это применение, которое кажется вполне законным, в первую очередь не относится к психологии. Несомненно, оно представлено психикой: но у него другой источник. Оно проистекает из оценки, суждения о сравнительной истинности или реальности того, что означает или выражает так называемый психический акт. Такие способности находятся в иерархии средств и целей и предполагают нормативную или критическую функцию, которая классифицирует реальность. Психически элементы, входящие в знание, не отличаются от тех, что принадлежат мнению: но они ближе к адекватному отображению реальности, они истиннее, или ближе к Идее. И в основном мы можем сказать, что истинно или более реально то, что удается более полно организовать и объединить элементы – то, что все больше и больше поднимается над яистичной или изолированной частью в полное единство всех частей. Таким образом, высшая способность – это более тщательная организация того, что в других местах менее гармонично систематизировано. Мнение фрагментарно и частично: оно начинается резко и случайно с неизвестного и не менее резко уходит в неизвестность. Знание же, напротив, едино, и это единство придает ему силу и превосходство. Существующие таким образом силы являются субъективными аналогами объективно ценных продуктов. Так, разум – это субъективный аналог мира, в котором все составляющие гармонизированы и находятся в должной взаимосвязи. Это продукт или результат, который важен не психологически, а логически или морально. Это способность, потому что она означает, что на самом деле ее обладатель упорядочил и систематизировал свою жизнь или свои представления о вещах. Психологически она, как и неразумие, представляет собой соединение элементов: но в случае разума это соединение бесконечно и бесконечно последовательно; это знание полностью унифицировано. Различие, таким образом, не является в строгом смысле психологическим: ведь оно имеет эстетический или нормативный характер; оно логично или этично: оно обозначает, что идея или поступок приближаются к истине или добру. И поэтому, когда Батлер или Платон отличает разум или рефлексию от аппетитов и привязанностей, и даже от самолюбия или от сердца, которое любит и ненавидит, это не совсем психологическое разделение в узком смысле. Иначе говоря, это, по словам Платона, не просто «части», но в равной степени «виды» и «формы» души. Они обозначают степени в той гармонизации ума и души, которая воспроизводит постоянную и полную истину вещей. Например, самолюбие, как его описывает Батлер, имеет лишь частичное и узкое представление о ценности поступков: оно поглощает и зацикливает на себе: оно не может уловить полной зависимости узкого интереса от большого и вечного «я». Таким образом, по Платону, сердечный человек – это всего лишь природа, которая приступами или с устойчивым, но ограниченным видением постигает большую жизнь. Эти части или виды не являются отдельными и сосуществующими способностями, а представляют собой степени в координации и объединении одной и той же единой человеческой природы.