Читать книгу Мир искусства Надежды Добычиной - - Страница 3

Надежда Евсеевна Добычина была женщиной потрясающей силы воли, яркой и противоречивой, притягивавшей к себе внимание окружающих. Таким посвящают стихи, с них пишут портреты, их мемуарами могли бы зачитываться современники и потомки, о таких сплетничают и злословят. Портреты ее более или менее известны, несколько поэтических экспромтов современников хранит ее архив, а мемуары, за которые она бралась в поздние годы жизни, так и не были написаны. Зато ее имя периодически появлялось в воспоминаниях и дневниках современников, но в большинстве случаев вскользь и не с самыми лестными характеристиками [1].

Долгое время о Добычиной знали ничтожно мало, хотя среди советских коллекционеров были настоящие ее почитатели [2], а в исследованиях, публикациях писем и биографиях ее имя всплывало довольно часто в связи с тем или иным известным персонажем. Она была не просто свидетелем, а движущей силой тех событий, которые определяли культурное развитие страны в течение нескольких бурных десятилетий. Известная галеристка, хозяйка Художественного бюро, куратор, музейный сотрудник, друг и товарищ огромного числа художников, поэтов, писателей, деятелей культуры. Для перечисления наиболее громких имен из ее окружения не хватило бы и нескольких страниц. Казалось, она всегда была в эпицентре культурной жизни и выступала неким связующим звеном между художниками и публикой, авторами и заказчиками, между художественными группировками Москвы и Петербурга. Ее кипучая энергия и целеустремленность объединяли творцов разных направлений. Добычина продолжала свою профессиональную деятельность в период войн и революций, в дореволюционной и советской России, олицетворяя собой ту самую «дней связующую нить», которая так важна для понимания истории страны и истории искусства XX века. Жизнь Надежды Евсеевны пришлась на период радикальных перемен, и каждое событие отражалось в биографии, оставляя свой след и ставя ее перед постоянным выбором. Череда этих выборов определила жизненный путь Добычиной, который совпал со временем становления и развития искусства модернизма.

Имя Надежды Добычиной встречается в большинстве публикаций, посвященных авангарду начала века. Именно в ее Художественном бюро прошла скандально известная персональная выставка Натальи Гончаровой, на которой работы религиозной тематики были на несколько дней арестованы по санкции обер-прокурора Священного Синода, что, конечно, привлекло дополнительное внимание к экспозиции. Еще большую известность бюро получило впоследствии как место проведения «Последней футуристической выставки 0,10». В декабре 1915 года в комнатах квартиры Надежды Евсеевны, часть которой, собственно, и занимало бюро, публика впервые увидела «Черный квадрат» Малевича и услышала слово «супрематизм», ставшее со временем практически синонимом русских авангардистских поисков и открытий. Там же были показаны и контррельефы Владимира Татлина, определившие путь развития конструктивизма. Справедливости ради надо заметить, что выставка «0,10» была организована и профинансирована художниками Иваном Пуни и Ксенией Богуславской, а Добычина лишь предоставила для ее проведения помещение, что оказалось как нельзя кстати: левым художникам было крайне сложно найти экспозиционную площадку. И все же Добычину едва ли можно было причислить к радикальным кругам авангардистов или упрекнуть в любви к эпатажу и скандалу. Обе выставки были не более чем яркими эпизодами в череде не менее интересных событий и свершений, история которых до сих пор не была изучена в полной мере.

Сама Надежда Евсеевна понимала, что ей есть о чем поведать миру, и серьезно задумывалась о создании мемуаров. Мысль о значимости происходившего с ней пришла достаточно рано. Еще в юности в письме к своему жениху Петру Добычину она высказывала желание «написать свое детство, свою жизнь», тут же опасаясь неудачи и сомневаясь в своих способностях, в умении верно выразить мысль. Позднее она делала попытки проанализировать свой опыт, прошлое и настоящее. Как будто продолжая тот внутренний диалог, который начала раньше, Добычина предваряет одну из своих тетрадей для записей следующим утверждением:

«Я думаю, что мыслить и выражать свои мысли не есть привилегия талантов. <…> Каждый человек психологически индивидуален и не может быть двух одинаковых людей, ибо они не нужны были на земле, а каждый человек обязательно призван что-нибудь сделать на этом свете. Когда же говорят, что тот человек ничего не сделал, то это ложь, ибо должно считаться не только осязаемое, а и <…> мысли, данные одним человеком другому. Итак, все на земле живущие заговорите! И тогда мы посмотрим, услышим нечто такое, чего до сих пор не только не слышали, и тогда только можно будет, наверно, сказать, где талант истинный, без прикрас».

На следующих страницах, чувствуя необходимость найти самой себе и своему занятию оправдание, некоторое время спустя она продолжает:

«У меня всегда был такой творческий зуд, всегда хотелось хоть что-либо создать, воплотить хоть малюсенький образ, хоть часть себя показать одному-другому. Ведь вот я все как бы понимаю, а рассказать своими словами, передать хоть одну бы краску. Смогу ли? Попробовать разве, а? Ну о чем же?»

В этих фразах отражены противоречивые свойства ее характера: самоуверенность, самолюбование, убежденность в собственной значимости, творческое начало, желание самореализации и постоянные сомнения в себе, которые становились причиной нервных срывов и депрессий.

Архив Добычиной был продан в Отдел рукописей РГБ в 1960 году ее сыном Даниилом Петровичем. Туда входили тетради с личными записями Надежды Евсеевны и ее мужа Петра Петровича, их переписка друг с другом и с множеством других корреспондентов, а также некоторые документы (трудовые книжки, удостоверения, свидетельства, счета){1} [3]. Этот массив бумаг был бережно храним Петром Петровичем и частично Надеждой Евсеевной, а после смерти матери и отца разобран унаследовавшим обе части архива Даниилом Петровичем. Наиболее полно архив раскрывает события ранних лет (1900-е годы) и последних десятилетий жизни Н. Е. Добычиной. Переписка 1910–1930-х годов, конечно, сохранилась далеко не полностью, но переданный в библиотеку объем корреспонденции имеет огромную исследовательскую ценность и в течение десятилетий активно использовался историками и искусствоведами в работе над разными темами и персоналиями. С точки зрения воссоздания биографии и составления психологического портрета Надежды Евсеевны наибольший интерес представляют отрывки из начатых мемуаров и записи дневникового характера.

О чем же могла писать Добычина, обращаясь к дневнику в неспокойные послереволюционные годы и в советское время, когда далеко не все можно и нужно было доверить бумаге? Важным ей казалось сохранить память о тех выдающихся людях, которые сыграли значительную роль в ее жизни: Александре Бенуа, Николае Кульбине, Игоре Грабаре. Также ей хотелось записать свои мысли об искусстве, о современных художниках и, наконец, обратиться к собственной жизни, вспомнить родителей, дом, детство. Дневник для Добычиной, как и для многих, – форма некой психологической терапии, поэтому возвращалась она к нему в сложные моменты вынужденного бездействия или болезни, в том числе и нервного характера, в периоды острого одиночества и неудовлетворенности собой. Редкие, но пространные записи поздних лет – это буквально прописанное доктором лечение, которое позволяло отвлечься от тягостных мыслей или уменьшить тревогу, обличив ее в слова. Конечно, по ее текстам заметно, что навыками профессионального писателя она не обладала. Ей свойственна частая смена стиля и тона повествования – от интимного, раскрывающего личные переживания, до публицистического, переходящего к официальным панегирикам. Она пробовала себя в разных жанрах, периодически останавливаясь и бросая начатое. Не получив академического образования, Надежда Евсеевна в своих письмах и записках нередко допускала стилистические и орфографические ошибки, за которые в юности ее ругал жених. В 1904 году Петр Добычин писал ей:

«Не беда еще в частной переписке со мной игнорирование знаков препинания, смешение форм неопределенного наклонения с формой 3-го лица единственного числа, отсутствие правильной синтаксической формы речи, не беда для меня, если ты термин “социалистический” употребляешь вместо “социальный” – я пойму, что ты хотела сказать; не беда, если на скорую руку написанное, без всякой – хотя бы бегло внимательной проверки, письмо не лишено пробелов, неточностей <…> кое-как иногда можно разобраться. Но все это не беда для меня (опять-таки не всегда, конечно), а не для тебя» [4].

При этом каждая из хаотичных дневниковых записей и переписка с Добычиным говорят больше о характере Надежды Евсеевны, чем мог бы рассказать том собранных, прошедших цензуру и отредактированных воспоминаний. С супругом Надежда была близка, но едва ли могла поделиться всеми чувствами. Она предельно откровенна только сама с собой. Дневнику Добычина полностью доверяла свои переживания, в том числе и детские травмы: «Если вспомнить детство я ни с кем не дружила так, чтобы пойти и все рассказать и случилось это только потому, что слишком рано подруга обманула, так на всю жизнь и осталось…»

Далеко не всегда у Надежды Евсеевны была возможность и желание рефлексировать и вспоминать, записывая свои мысли. Будучи натурой очень деятельной, волевой, временами властной, Добычина, при всей своей эмоциональности, не чувствовала никакой необходимости обращаться к дневнику в периоды, когда работа кипела, вокруг были друзья и поклонники, а бумага требовалась лишь для хозяйственных заметок, печати каталогов, выставления счетов, планирования экспозиций. Вероятно, у нее просто не хватало времени вести записи. Поэтому если в эпизодических дневниковых заметках Надежда Евсеевна нередко предстает незащищенной, уязвимой, сомневающейся, то ее переписка и факты биографии рисуют нам образ женщины целеустремленной, решительной, страстной. При этом и дневники, и письма – это ткань ее жизни, все нити которой переплетены и связаны, несмотря на видимую противоречивость и обрывочность многих высказываний. Опора на них позволяет выстроить историю, которую сама Надежда Евсеевна предполагала начать рассказывать по следующему плану:

«Рождение. Отец. Мать. Сестры. Двоюродный брат. Родственники родителей. Первый год учения и первая учительница. Компаньон Пимус и его семья. Его отъезд в Америку. Семья Бескин. Орловские знакомые. Первая учительница. Городское училище.

Яшка Дубровинский. Семен Дубровинский. Коля Колышкевич. Петр Добычин.

Петербург.

Экзамен при 6-й мужской гимназии, курсы Лесгафта. Поездка за границу. Замужество. Знакомство с Н. И. Кульбиным. Рождение сына. Н. Н. Евреинов. Знакомство с В. Г. Каратыгиным.

Художественное бюро (1911–1919)

Ал. Бенуа. Его семья. А. П. Нурок. М. Д. Добужинский. А. П. Остроумова. С. П. Яремич. Н. К. Рерих».

На этом составленный ею план обрывается…