Читать книгу Сумеречный Сад - - Страница 7

Кафе «Глазунья» кажется обустроенным в стиле ретро, но на самом деле все здесь – продукты своего времени. Внутренний дизайн – это артефакт давно минувших дней, здесь можно забыть, что фастфуд победил в битве за современность. Шахматная плитка на полу, хромированные барные стулья, обитые красным винилом, плексигласовая вращающаяся витрина со свежими пирогами – интерьер пропитан духом старой доброй Америки, ведь все мы, в сущности, рабы ностальгии.

В то же время заведует этим патриотическим заведением Анамария Ортиз, эмигрантка из Пуэрто-Рико во втором поколении. Она ставит музыку под стать своему наследию, добавляет в ламинированные меню тостонес и эмпанады[4] и раздает инструкции на кухне на смеси испанского и английского. В волосах у нее ни следа седины, несмотря на почтенный возраст. Она укладывает их в пучок и закалывает его карандашом, которым записывает заказы. Ее внук сидит за дальним концом стойки, склонившись над домашкой, а его мать, дочь Анамарии – Люсия, заведует кухней.

– Тебе точно больше ничего не хочется? – Анамария смотрит на меня черными глазами, прищурив бровь.

Я облокачиваюсь на стойку, в ожидании постукивая пальцами по пластиковому контейнеру.

– Да, просто хочу немножко себя порадовать. Блэкбёрн заходил.

Она качает головой.

– Если он придет сюда, я ему в кофе плюну. А ты – ты береги себя. С такой диетой ты до сорока сердечный приступ схлопочешь.

– Дома обязательно поем что-то полезное, обещаю. – Я улыбаюсь в ответ на беспокойный взгляд. – Спасибо, что присматриваешь за мной.

По правде говоря, после встречи с Ба и поездки в город все, чего я хочу – это раствориться в горячей и соленой жареной юке с адобо[5] по знаменитому рецепту Анамарии.

Я оплачиваю заказ, выхожу на вечерний воздух, открываю контейнер и вдыхаю. Прогуляюсь по городу, поедая юку, анализируя маркетинговые стратегии окружающих нас магазинов. КофеПятница, наверное, не принесет достаточно дохода в нужный срок, чтобы хватило на счета, налоги, уход за Ба. Что еще я могу сделать?

Все жильцы Линкольн Виллидж, как и Анамария, присматривают друг за другом. Вот что я люблю в этом районе – на втором месте стоит возможность везде дойти пешком. Я люблю ветвящиеся улочки, ведущие к театрам, музеям, садам и паркам. Люблю разнообразие зданий: от простых и функциональных до причудливых архитектурных достопримечательностей. Люблю удивительных людей, которых можно здесь встретить, окружающую пестроту.

Впрочем, возможно, вскоре Каштановую улицу будет сложно назвать пестрой. Сегодня вечером я иду, не обращая внимание на все, что мне так дорого, мыслями носясь сквозь мириады терзаний и непригодных решений, как уличный голубь, не желающий садиться на землю.

Через час весеннее солнце зайдет, улицы располосуют длинные тени – темные отражения высоких зданий. Поеживаясь, я застегиваю куртку, засовываю в рот сразу несколько палочек жареной юки и, медленно идя по тротуару, изучаю лавки и магазины.

Окей, Келси, разберись.

Как им удалось сохранить выручку в мире, стремящемуся к коробкам одинаковых магазинов и бесконечному потоку онлайн-всего-на-свете?

А удалось ли? Если присмотреться, видны трещины. Первые вестники разлома, ведущего к краху. Краска отходит. Вывески устарели. Поручни проржавели. Район стареет, как Ба. Элегантно, в какой-то мере, но неуклонно стареет.

Подхожу ближе к местной аптеке, «Фармацевт» – название с помощью трафарета нанесено на краснокирпичную стену, в конце добавлено «с 1978 года», как будто бы это был 1778. Как и кафе «Глазунья», магазин играет на чувстве ностальгии. Работает ли?

Медлю перед витриной. Какими продуктами они стараются заинтересовать покупателя?

Три стопки книг в твердом переплете расставлены как три маленькие винтовые лестницы для книжных духов. Желтый шрифт на темно-синем бросается в глаза, прежде чем я успеваю понять, на что я смотрю.

Опять эта книга. «Звездный фолиант». Повсюду. Насмешка надо мной.

Я засовываю в рот еще пару кусочков еды, яростно жую, слишком быстро глотаю, закашливаюсь.

Я немного слышала про автора. Селена Мэннинг – загадка, отшельница, помалкивает, никаких интервью. Хорошо устроилась, сидит в своей башне слоновой кости, разбрасывая свои книги, как цветы, ожидающей внизу толпе, а они и рады их подхватывать, пока другие писатели вынуждены работать как на заводе, производя второсортные безделушки, годящиеся, лишь чтобы заполнить пустоту на книжных полках.

Дверь аптеки открывается. Из нее выходит дедушка с белоснежной головой, позвякивая ключами.

– Я скоро закрываюсь, но если думаете, брать эту книгу или нет, говорю вам, это ше…

– Нет! – Выкрик пугает старика. – Нет, но спасибо.

– Уверены? Вам, кажется, не повредит напоминание, что в мире еще есть что-то хорошее.

– Нет. Спасибо.

Он пожимает плечами, закрывает дверь на ключ и машет на прощание рукой.

Зависть мне не к лицу. Я посредственность, и это не вина этой книги или ее автора. Даже если мой талант можно развить, если во мне что-то ждет шанса проявить себя, мне пришлось бы пожертвовать более важными сторонами своей жизни. Я не могу этого позволить.

Признаюсь, как-то вечером я прочла несколько отзывов на «Звездный фолиант» с низкими оценками, порадовалась язвительности критиков, а потом захлопнула ноутбук и винила себя за мелочность.

Мой телефон жужжит. Я достаю его из кармана, удерживая контейнер с едой, и читаю сообщение от Остина:

«Прости за кофе. Надо было идти быстрее».

Делаю шумный вздох. С ним постоянно одно и то же: комплименты звучат как завуалированные оскорбления, извинения – как требования о прощении.

Набираю текст одним пальцем: «Не переживай, я ценю…»

Нет, стираем. Назад, назад, назад.

«Хорошо, что я захватила кофе из кафе!»

Ха.

Жму «отправить», пока не передумала язвить. Похоже, бестселлер на витрине меня задел.

Еще полчаса гуляю и изучаю район. Еда кончилась, усиливается холодный ветер, солнце оставило попытки осветить улицы.

Пришла пора сдаться – у меня ноль идей, как спасти книжный.

Я зашла далеко от Каштановой улицы, но мой внутренний компас подсказывает повернуть на запад, сначала вниз по Кленовой, затем налево по Вязовой три квартала.

Атмосфера пятидесятых в кафе и старомодная вывеска аптеки подталкивают меня вызывать в воображении иллюзорный Линкольн Виллидж. Я борюсь с соблазном, но воображение сильнее – оно предлагает мне обезболивающее из обещаний.

Я подчиняюсь зову, жажде создавать другие миры, всего на мгновение…

В голове злые гудки автомобилей меняются на «Привет, сосед, привет». Трещины, выбоины, облезлая краска – все замазано и закрашено. Непрестанный вой кондиционеров и двигателей грузовиков становится радостным гулом промышленности в городе успеха.

На Каштановую улицу я пришла, мыслями находясь далеко в ненастоящем. Проходя мимо музыкального магазина «Ритм и чудо», борюсь с желанием помахать в окно хозяину. Несмотря на то, что нас разделяет только пустующий участок, я говорила с ним лишь однажды. Владелец – недружелюбный человек лет сорока; когда-то магазином заведовала его мать, но я давненько ее не видела. Жива ли она еще?

Стараясь игнорировать очередное напоминание об упадке и времени, я подхожу к кирпичной стене, окружающей пустой участок. Напротив него последний выдох солнца просачивается сквозь дома, испаряется, достигая меня, блестя под конец кое-где на обвитых плющом воротах

Я медлю у ворот. Как там Ба сказала?

У тебя все еще есть сад. Твой особенный дар.

Она выращивала тут овощи?

Я пытаюсь заглянуть внутрь.

Моргаю, прищуриваюсь.

Что-то светится за оградой, в дикой траве. Блестит разок, другой. Игра умирающего солнечного света?

Странное чувство – мурашки по коже, как при встрече с невозможным.

Берусь за металлическую решетку и тяну. Не поддается.

Нет, судя по всему, ворота открываются вовнутрь. Я пробую замок, но он заперт. Отверстие для ключа большое, старинное – вспоминается огромный железный ключ, висящий на гвоздике.

Вот, снова. На краю поля зрения что-то сверкает.

Прислонившись лбом к холодному железу, я разглядываю траву. Своим телом я блокирую оставшийся солнечный свет, так что это не может быть отблеск от забытого металлического предмета.

Но ведь свет пропал, так ведь?

Я снова смотрю слегка в сторону и снова ощущаю едва заметное мерцание с краю.

И вновь – радостная дрожь.

Не просто возбуждение. Что-то еще, нечто среднее между сладостью рождественского утра и ожиданием, затаив дыхание, неотвратимого раската грома после вспышки молнии.

Я посмеиваюсь над собой. Свет, видимый только когда на него не смотришь? Это приглашение – очевидное, насколько только может быть очевидным выдуманный зов к приключениям.

– Не помню даже, когда я последний раз видел их открытыми.

Я вздрагиваю от неожиданного голоса совсем рядом со мной.